Алексей Дмитриев ПРИОБЩЕНИЕ Наверное, ничего такого уж предопределенного и не было – хотя, задним числом можно, конечно, найти некие мистические связи между фактами… Можно – и очень просто. Особенно, если они произошли в разных странах – но примерно в одних временах. А если взять одну страну – тогда уж и совсем делать нечего: факты связываются такой веревкой, которую если я где и видел, так только в магазине «Детский мир»: ее было много, намотана она была на какую- то железку, – но при употреблении, рвалась она постоянно – даже в руках опытных продавщиц…. И называли ее загадочно – «Бечевой», а так, по-простецки – «бечевкой». Что-то в ней было от быков, от бычины, от бича… Бич Бога. Быки на корриде! Безысходность судьбы и гласность Небесного надзора… Бечева! Гордое, даже гортанное слово… Но – если что когда в нем и было гордого – оно там и осталось, где было… Дальше не ушло. Осталось оно, смирилось с собственным убожеством – вот так и выродилось из Бечевы – в бечевку… * * * Кстати, как-то я задался вопросом: Ну, чего мы пытаемся найти в прошлом какие-то мистические связи фактов с поступками, идей – с реальностью? Ответ был неожиданным даже для меня… Первая неожиданность оказалась в том, что я решился не полагаться на собственный опыт. Да, я был молод тогда, опыта не хватало, да и вообще – я тогда еще читал книжки и считал, что их авторы схватили Бога за бороду – если даже не стали этой самой бородой… Бунин писал как-то… « Я был молод… Я слагал свой первый стих… « Стихотворение – «Ландыш»… Да… И я жутко умилялся… Ах, это ж Бунин! Нобелевский лауреат! Гениальный писатель! Гения я тогда представлял себе просто: он парит в небе, крылья у него – херувима, чуб – парикмахера, нимб – как олимпийский рубль… И не надо говорить, что в те времена я был незрелым идиотом… Я был мечтателем тогда – тем, кто верит Мифам и легендам древней Греции, как траурному списку погибших пассажиров Боинга, вылетавшего из Египта, но никогда не долетевшего до Франции… Ну, да… Мечтатель верит всему: и мечте, и даже реальности. Которая, кстати, никогда и не являлась мечтой… * * * Короче, я сбегал в Некрасовку / была тогда такая читальня, а у меня там – бывшая подружка, что книги дает выносить на дом/. И взял я книги профессора Тарле, Лихачева и - отчего-то – «Речи адвокатов московской адвокатуры за 1899 год»… * * * « Речи адвокатов… « , кстати – я не просто так взял… Мне нравилось время, когда были адвокаты, публичные процессы, конки, извозчики, Л. Толстой, грузящий дрова у первого встречного, настоящее малиновое варенье и чай из Цейлона, что продавался по осьмушке у Елисеева… Мне нравилась сама та жизнь – даже при том собственном понимании, что я ее сильно идеализировал: с шампанским в «Эрмитаже», с водкой – по окраинам, с жирными окороками и бесплатной – за копейку – воблой в пивных… Я не думал же о несправедливостях того времени – которых было, кстати, навалом… Я думал об освещенных витринах – без желания заглядывания в душные и вонючие подсобки… * * * Тарле – был светел, могуч, говорлив… Я до него и не знал, что был такой тип – Макиавелли… А из Тарле узнал даже больше – и не просто тот тип был, но даже написал много очень хитрых книжек про власть и ее удержание… С большими трудами я получил и эту книжку – она издавалась в СССР по приказу Сталина, потом – по его же приказу - была почти вся изъята, но что-то осталось: вот, из этого «что-то» я ее и получил… Нечто, искомое с таким рвением и неожиданно полученное – можно ль не прочитать? Ответ ясен. Прочитав книгу я понял, что Восток – он и в Европе тоже Восток, и нечего на зеркало пенять – коли рожа крива. А то нам все – вы, русские, азиаты! Азиаты! Азиаты! Ну, это кричат те, кто европейца-итальянца Макиавелли не читал. То есть, орет – как и всегда – не слишком образованная публика… Бог с ней совсем… * * * Лихачева я тоже прочитал – пару книжек. В них все было степенно, и жутко академически-популяризаторски, смесь обращения к коллегам по академии – но с пониманием того, что слушать его будут не они, а студенты… А тут – как-то так само совпало – мне мой друг Робик дал книгу из Самиздата. Про Соловки. Тогда такое вот мутное время было: насчет выбора – никак, но зато лови, что тебе плывет прямо в руки… Были и такие, что руками разводили: - Ой… А - как же выбор? Книги тогда проплывали мимо… А у меня гонора не было – одна жажда знаний. Так что я хватал все, что попадалось под руку… И прочитав книгу про Соловки, я многое понял и про Лихачева, и про саму историю… Лихачева – тогда очень молодого и незрелого – должны были расстрелять на Соловках. Была такая расстрельная ночь, когда положили под 1 тысячу – и Дима Лихачев был в том списке… А он по берегу ходил, траву редкую рассматривал – и вообще, как-то его пронесло… Но за него – ведь по четкому списку дело было – расстреляли кого-то другого… У них же – список, тут личности не очень важны – но единицы – крайне… * * * О той ночи он нигде не рассказывает – никогда… Намеки – есть, а вот правды – не было… Да и намеки какие-то жидкие – да, сидел на Соловках… Да… Ну, были иногда беззакония… Были… Солженицын, никогда не сидевший на Соловках – вот кто страстно об этом аде пишет… И про жердочки, и про бревна к телу – а потом с горы… И – за что я лично ему благодарен – за короткий рассказик, даже и не рассказик – а абзац. Ну, аристократ там был, а тут жена к нему приехала в гости на 3 дня… А он уже знает – его расстреляют: ему уже сказали об этом… / логики тут нет – список. Или – жребий. Ну, а у жизни-то есть логика? За 50 лет я этого не заметил… / Это все так – житейская ситуация… Но мужик – аристократ этот – как воды в рот набрал: светел, величав, влюблен, искрометен… Но попросил уехать жену заранее – он же знал, что его именно тогда и расстреляют, потому что никто трех дней ему не давал – дали только два… Через 2 дня она и уехала… А он ботинки стал снимать, пока ее пароход отплывал… Ну, расстрел – как стриптиз голым пришел в мир – голым и пойдешь в землю… А жена, конечно – потом все узнала, и догадалась – не дура же – про день смерти мужа / он у нее на билете пароходном стоял числом, тот день…/ И – уже задним числом – стала вспоминать минуту за минутой – все эти самые два дня, прожитые ей на Соловках. И – вспомнила, что на второй день… «Лицо его вдруг на мгновение исказилось мукой… « Читая это – я дрожал, как заяц на барабане… Или – не заяц, а барабанные палочки… Или – барабан… Или – воздух над барабаном… Это от зависти к тому аристократу во мне шло… Я себе пятку сотру – и жалуюсь с месяц… А у него – перед казнью – лицо раз только дернулось… Вымирающее человечество… И я – весьма типичный его представитель… Все так… Но уважать же себя – хочется? Да… Ну, так мы и уважаем себя часто не за себя самих, а за проявления величия духа кого-то другого, но – из нашего биологического вида… * * * Я понял, отчего Лихачев начал писать и заниматься стариной в виде «Слова о Полку Игореве»… Соловками он был безумно напуган, а это был – абсолютно безопасный вариант… Игорь – он уже давно никому не мешал, зла не делал… А если и делал когда–то, то все равно врагом Советского народа стать ему было не дано… То есть – связей с врагами народа – нет, Игорь – давно помер, Сталину он – никак… Но я не о том… Мне интересен Лихачев… Тот, благостный – который ужасно говорить любил об интеллигентности… А он любил: не любил бы – не разговаривал бы о ней так много… Академик Дмитрий Лихачев… Да… Икона русского возрождения во времена Горбачева… Я и не спорю даже – наверное, он икона… Только иконы бывают – от Рублева, а бывают – копии рублевские / таких я видел немало/. Он икона – или копия? Этот академик Лихачев? По мне – так, он копия… Но не с Рублева. Он просто копия того, кого расстреляли на его месте… Хотя, я не убежден, что тот, расстрелянный, если б он выжил – он писал бы о Бунине или Мережковском… Он мог бы писать и о «Слове о полку». И так же, как и академик Д. Лихачев дослужиться до ранга тайного советника – то бишь, стать Главным интеллигентом страны… Впрочем, в стране, где перебили всех интеллигентов – это не выборная, а почти что приказная должность… * * * Из своих исторических изысканий я вынес следующее: 1/Народ был всегда подл – особо, при власти 2/ Народ – мельчает на глазах, даже если глаз и нет. 3/ Гении – взяли свои нимбы, пошли по пивным – и там запили. 4/ Аристократ на Соловках – был человеком, достойным уважения. 6/ Я – тоже являюсь человеком, хоть и не на Соловках. Однако – уважения я не достоин… Выводы были очень весомыми. Важными. И я о них тут не просто так говорю. * * * Понятие народного счастья – подходило под мои тогдашние исторические интересы и искания… Я понимал, что дворянство – вырезали еще до войны, а когда не осталось истинной профессуры – тогда уже начали расстреливать свою, новую, красную… Аристократию расстреляли в несколько заходов – и почти до последнего человека? Вот, когда ее не осталось - тогда стали расстреливать свою, коммунистическую аристократию: старых большевиков ленинского призыва, ЦК, Политбюро… Это – тоже, кстати, понятно… Осенью я ходил иногда в лес. Были белые грибы – я только их и собирал, вместе с подосиновиками и подберезовиками… А вот если вообще ничего не было – брал сомнительные свинушки и трухлявые сыроежки… Это я – со своей маленькой корзинкой… А у власти корзинка куда как больше – и голов в нее влезает не один миллион… Повторяю – все это мне было уже понятно… Как коренной москвич, России я почти не знал – только по Ярославскому вокзалу, с которого ездил на дачу и на котором видел каких-то очумевших людей с сумками и мешками, тщетно опрощающими несколько последних суток: « Как отсюда добраться до Курского вокзала?». Ну, или еще куда… Однако помог случай узнать свою страну: по очень крупному блату, во время академки в МИСИ – меня устроили ассистентом кинорежиссера… На студию «Центрнаучфильм». Поступил я в МИСИ в 16 лет, академку взял – на первом курсе, а потому и работать начал на киностудии – в свои 16 лет. Почти, как Хрущев на своей шахте, которой никогда не было… И так мне повезло, что первой картиной, на которую я угодил по работе – была лента о стеклодувах… То есть, она была вообще, непонятно о чем – но о стеклодувах мы снимали в Клинском районе, в какой-то деревне, где кроме стеклодувного завода ничего не было, кроме утлых изб, напоминающих своим видом умирающего Некрасова – ну, и каких- то кривоногих и низкорослых мужчин, которые – видимо из социального протеста – домой не ходили, зато постоянно валялись в канавах… Мужчины были поджары и озлобленны, довольно кривоноги, и говорить почти не могли: челюсти у них не разжимались… Интересно, что и собаки тамошние – были ужасно похожи на тех мужчин: тоже кривоногие, тоже поджарые, тоже – скупо лают – и сразу норовят укусить за икру: до ляжки им не дотянуться, а прыгать – сил нет… А женщины – напротив – были такие, крепко сбитые, косая сажень во всем – от плеч до лодыжек… Не кубы, нет – но весьма устойчивые параллелепипеды… * * * Снимать надо было на стеклодувном заводе – там выдували пробирки. Ни одного мужчины – кроме начальника цеха – там не было: работали исключительно женщины… Вообще, моя работа состояла в том, чтобы посетить цех несколько раз, что-то там подкрасить – или художника позвать, чтобы он подкрасил… Ну, записать за режиссером планы, которые он намерен снимать… Работая такая… Мы и пришли: режиссер, я, оператор, его ассистент… Открыли дверь в цех… Метра три прошли – хотя и не все… Ассистент оператора завыл, как волк на луну – и выбежал… Оператор был более точен в выражениях… - Боря… - сказал он, задыхаясь, режиссеру, – Боря! Пошел ты на хер с этим цехом… Боря – а ему было за 50, был он очень похож на пирожок из чистого ресторана, да и губки у него были бантиком – думаю, он просто потерял сознание, и настолько быстро – что просто не успел закрыть глаз… Он стоял, как соляной столб – так что, пришлось мне его брать за локоть и тащить к выходу… На улице, уже пришедший частично в себя, он спросил меня: - Друг мой! Что это было? Я мог бы ответить, конечно… Но – по врожденной вредности – промолчал… Что было, что было? Ну, градусов за 200 в низкой избенке, адский котел, в котором сидят женские тела и что-то еще пытаются выдувать… Что было? То и было… Боря – а он после посещения цеха был похож не столько на аккуратный пирожок, сколько – на обгоревший блин - всплеснул пухлыми ручками и спросил: - А как же мы там снимать будем? - Мы – и не будем… - угрюмо проворчал оператор. – Тебе надо – ты сам и снимай… * * * На следующий день решение нашли: оператора обмотали мокрыми тряпками, дверь – открыли, под зад оператору поставили вентилятор, который взят был то ли в райсовете, то ли в райсобесе – но под 25 рублей залога и подпись режиссера… Сняли с грехом пополам… Там уж – не до жиру, быть бы живу… Но я во время съемок успел поговорить с одной из работниц – красной, в ситцевом халате и – неопределенного возраста, хотя и с завитыми волосами… У нее было что-то вроде пересменка – вот она на улицу и вышла… А я как раз был на улице – делать-то было нечего… Была зима, но еще бесснежная – и от этой вот женщины пар шел, как от лошади на скачках… Просто – облако пара… - Здрасьте… - шаркнул ножкой я. Она меня оглядела, как некогда я оглядывал в Питерской Кунсткамере заспиртованных уродцев – и ответила небрежно: - Ну, здоров. Ты из кина, что ли? - Да… - согласился я скорбно. – Из него… - И чего делаешь? Только ты меня не фотографируй – я на карточке не такая, и в кине тоже… - Я не умею фотографировать… - успокоил я женщину. - Да? – удивилась она. – А чего тогда умеешь? Я подумал с минуту – и решил ответить честно: - Ничего… - О! – оживилась она. – И сколько тебе «за ничего» - плотют? - Мало… 90 рублей… - Мало, точно… - скривилась она. – Мой муж и то больше получает… - Да? А сколько? - Откуда ж мне знать? Он же до дому не доносит – а все пропивает. А как пропьет – с меня деньги берет, да еще и долги отдает фингалами… Странное ощущение у меня появилось тогда: она, эта женщина, совсем не жаловалась. Да. Она говорила с гордостью… - А вы сколько получаете, если не секрет? - Хитрый какой… - задрожала она своим крупным телом. – В полюбовницы зовешь? Ишь, какой прыткий… Мне понравилось, что она меня посчитала прытким – такое льстит… Но вот мысль о том, что я лезу к ней в любовники сделала меня на пару дней полным импотентом… Впрочем, там, в деревне, все равно было вынужденное целомудрие – так что, я не сильно огорчался… - Ну… Нет… - покраснел я. – Не хотите говорить – не говорите, а в любовники я ни к кому не лезу… - Что ж ты за парень? – удивилась женщина. – Парень, молодой – а тебе и баба не нужна… Я отчего-то вспомнил «Венеру» Боттичелли и фрески Пьетро Де ля Франческо… И тут же панически понял, что есть у меня пристрастия, есть понятие красоты – а вот что до понятия «бабы» - я просто пока еще не дорос, наверное… - Ну… - протянул я. – Есть некоторые…. Эти… Бабы… Особо – в Возрождении… - Я 210 получаю… - вдруг сказала женщина. – А если есть премия – и 230. Деньги по тем временам были солидные – не сказать бы, крупные… Тогда профессор – рублей 400 получал, не больше… Кандидат – 250 – максимум, а начинающий инженер – 90. -Много… - подтвердил я. - А… махнула она рукой. – Я разве деньги вижу? Муж – такой засранец – и бьет, и жизни не дает… А уж деньги – про них и разговору нет… Все отбирает, паразит! * * * Не думаю, что я ей понравился как собеседник – просто у нее уже давно никого не было, с кем реально поговорить… А я – был…. Еще – тут эффект поезда сработал… Я ж – человек, который не живет в деревне, а – так, сквозняк… Приехал – уехал… Такому можно самое сокровенное рассказать – и он тебя не предаст. Не потому, что хорош – а просто потому, что не успеет предать, уедет… И я узнал от женщины, которую звали Любой – о многом… Не о муже даже, не о деньгах.. Я узнал, что раньше в деревнях паспортов не давали… Просто не давали – и все… Ясно, что теперь это уже даже и не новость, а часть истории, о которой знают те, кому это интересно – но великого секрета больше нет… Правда, секрет и тут был – лишь недавно я выяснил, что последние паспорта крестьянам по России выдавались в 1982 году… Это как же? И Олимпиада уже прошла, и кукурузой все наелись, и про Брежнева анекдоты устали рассказывать… А паспорта все выдавали, но – отчего-то не всем, а в порядке необщей очереди… - А как вы там работаете? – кивнул я в сторону цеха. – Туда и зайти невозможно – такая жара… - Ты просто в колхозе за трудодни не работал… - усмехнулась Люба. – А поработал бы – так полез в любую печь. И сам бы на угли лег – чтобы тебя опять в колхоз не загнали… Миф о счастливом крестьянстве после той встречи был развеян окончательно… И я тогда вдруг вспомнил «Каштанку», Куприна… « Так жизнь нельзя! – подумала Каштанка. – Нужно застрелиться… « * * * Именно в те времена показывали фильмы о счастливых рабочих, которые не столько работают, сколько поют песни, ходят по ресторанам, общаются с рабочими девушками, одетыми в крепдешин и думают лишь об одном – куда потратить деньги, которые им скоро выплатят в миллионном исчислении за рационализаторские предложения… Предложения эти почти всегда заключались в хитроумном желании перевыполнить уже существующий план на каких-нибудь несчастных процентов 200-300… Ясное дело, что перевыполняли его рабочие на все 1000 процентов, но вот – как? Именно это и было как-то глухо показано и подавалось зрителям ускоренным монтажом, как будто то шла шпионская съемка: за кадром что-то невнятное говорили, в кадре – еще что-то более невнятное показывали… И тут я попал на картину про что-то, что имело отношение ко всему – но, в частности, и к заводам… Режиссером картины была дама – и не просто так дама, а по мужу – Гинзбург: замужем она была за родным братом известного в те времена барда, сценариста, драматурга, актера – который укрывался от преследований под творческим псевдонимом - А. Галич. Первый объект для съемок – был некий заводишко на Сущевском валу, стоял он – во дворе, с улицы его видно не было – но такой… Вполне аккуратный завод… Проходная в серой краске, начальник отдела кадров – отставной капитан войск МВД, директор – явный жулик с виду, да и не с виду – тоже… Елена Павловна – так звали режиссершу – считала себя чуть ли не царских кровей… Ну, великокняжеских точно… Хотя, теперь вот, вспоминая ее профиль, да и фигуру… Было жеманства много, верно… Но и порода, наверное, была… За что могу ручаться – бабушка ее точно в прислуге у кого-то из Великих князей могла состоять… Но Елена Павловна, надо отдать ей честь – была хоть и очень манерная, однако – совсем не привередливая, хоть и зануда… - Ах… - говорила она мне. – Я и завод? Вы, начинающий кинорежиссер – вы мужчина… А я – женщина… Как я могу работать в такой грязи? И – начиналось… Елена Павловна умела взять несколько слов – и обсасывать их, как сосучие конфеты – до слюны без конфет… - Грязь… - закатывала она глаза. – Завод… Вот вы – мужчина, хотя еще почти мальчик. Но вы понимаете, что вы – уже мужчина, мальчик? Вы – мой мальчик – должны понять, что вы уже – мужчина… Это было невыносимо… Она просто доставала меня своим нытьем про мальчиков, мужчин, ее мальчиков, опять – мужчин… Но я молчал – должность у меня тогда была такая вот, лакейская… Как у бабушки Елены Павловны при великих князьях. Только той хоть платили сносно – а мне копейки… - Елена Павловна? – спросил я ее на второй день – когда мы продолжали нудно осматривать завод по пятому разу – там осматривать было нечего. - Как начинающий кинорежиссер я хочу Вам предложить оказать мне доверие – разрешите мне провести съемки на заводе без Вас. Понимаю, что это – большая жертва с Вашей стороны – но ведь и я, согласитесь, должен научиться режиссерскому мастерству? Узнав от Елены Павловны совершенно неизвестных мне два факта – ну, что я еще мальчик, но уже мужчина – и это она повторила раз 60 – вдруг я услышал: - Да! Вы и проведите съемки в этом грязном месте… Вам, мальчику – пора становиться мужчиной… * * * Съемка была сразу назначена на следующий день…. Елена Павловна – уехала срауз после нашего разговора, а я стал знакомиться с передовиком и гордостью завода Колей – которого и должен был назавтра снимать… Коля сначала смотрел на меня презрительно: ему было чуть за тридцать, а тут какой-то малец, с чистыми руками… И рожа такая… Не знаю, какая уж у меня такая рожа, но уверен, просто, что он именно так про меня и подумал: - И ручки чистые, и рожа такая… А разрешилось все очень просто и спонтанно… Подошел к Коле какой-то заскорузлый мужик и сказал, что он может сбегать за водкой – но нужно еще 2 рубля. - Я рубль дам… - сказал я, гремя мелочью в кармане. – То есть, может у меня рубля и нет – пятак на дорогу нужен, но все остальное – отдам… Только погодите – у меня в кармане двойное дно – надо время, чтобы копейки вытащить… Коля вдруг перестал смотреть на меня враждебно – удивление отразилось на его лице… Наверное, так вот и патологоанатом: собирается резать мертвеца, а тот вдруг приходит в себя, оказывается живым и говорит: - Привет! А что тут со мной собираются делать? - - Ты сколько получаешь? – спросил меня Коля, все еще не теряя давешнего удивления. - 90. - Оставь свои копейки при себе! – скомандовал он. – Я угощаю! И – заскорузлому протянул червонец: - Бери на все… * * * Этот Коля при ближайшем знакомстве оказался покруче БСЭ… Ну, он мне и рассказал… И про расценки, и про план, который нельзя перевыполнять – иначе расценки срежут, и про ГОСТы, и про все остальное… - Я из Станкина с 4 курса ушел… - рассказывал он мне. – Зачем мне быть инженером и копейки получать? Я вот – при станке, так у меня 350 выходит, если не гнать – а кто тут гонит? Кто? Если гонит – ему тут же все сразу объясняют – и он уже не рыпается. Жизнь знать надо! Жизни я не знал – а потому очень внимательно слушал. - Ну, у нас переработки. Остались вечером, выпили коллективом – а плати, как сверхурочные. Дома, конечно – жена орет, недовольна. И пусть недовольна. А где она еще больше поимеет? Нигде! Орет, орет – и затыкается, потому что и ей понятно – я не на страну пашу, а на нее. Дура – а туда же, интерес-то понимает? Дом – полная чаша, машину покупаем, я для этого в партию вступил. Ну, а будь я инженером? Кто б меня в партию взял? Про машину уж я и не говорю… Коля мне за три часа столько рассказал – что куда там, Тарле с Лихачевым и всей дореволюционной московской адвокатурой?? Но нет – не простым скопидомом он был… То есть – не был он вовсе скопидомом… - Думаешь, я в инженеры из-за денег не пошел? – спросил он меня. - Ну… уклонился я от ответа. – Деньги тоже что-то решают… - Плевать мне на деньги… - заорал уже сильно выпивший Коля. – Только вот инженера – все посылают на… А я, рабочий – всех сам туда посылаю! Улови момент! * * * Момент – как мне кажется – я уловил… И передовика Колю снял на следующий день за станком, и другие станки снял, и виды завода – спереди и сзади… Но я устало понял, что и рабочим это государство счастья не дало… Я согласен страдать – но при том, что кто-то за счет моего страдания счастлив. Он ликует и песни поет. У него крылья есть – и он ими изредка машет… А тут, как выяснилось – страдают все… И рабочие, и крестьяне… Хотя, государство – как бы по определению – их… Интеллигенцию / ту, что посчитала себя такой на фоне выжженного поля, когда спалили всю интеллигенцию… И из праха проросло нечто хлипкое и уродливое… И оно зашумело глухо: - Настоящих, нет, но хоть кто-то, хоть ложные, мы – должны быть взамен?/ - я ее знал… Только ее и знал… Но – памятуя старые традиции прежних времен – думал о жертвенности, о том, что ум плоти не нужен, а жизнь – это плоть. И она чавкает и сопит, и превращается в великие народы… Но – только со временем. Или – не превращается ни во что – а только в чавканье и грязь… * * * Был такой законодатель – Ликург… Мне кажется его история / если, конечно, это история – а не миф/ - весьма показательной… Впрочем – а кто сказал, что мифы – менее показательны, чем история? Я этого не говорил… Так вот – Ликург… Спартанцы его попросили дать им законы… Ну, не было Спарты, как таковой – одни праздношатающиеся герои и бандиты… На этом государства не построишь… Для государства – законы нужны… Ликург не отказал – он написал законы… Он дал ту самую жесткую структуру, которая и привела к созданию самого жесткого и организованного государства античности. Этот Ликург – очень любил человечество: даже более чем самого себя… Мог бы он смухлевать, назначить себя пожизненным диктатором с виллой, женами и бассейном… Но – мухлевать он не стал – ибо не хотел… Он вдруг задумался об идеальном обществе – и решил его создать… Законы были написаны, спартанцы радостно пили вино в честь этого великого события… А Ликург собирал нехитрые манатки и садился на корабль… Впрочем, записку спартанцам перед бегством он оставил. Разное говорят о той записке – и пересказывают ее по-разному… Но самые авторитетные авторы приводят ее в таком виде: « Я создал для вас идеальные законы. Но сам я жить по этим законам не могу и не хочу – поскольку сам я совсем не идеален… « Потом был корабль – и модная по тем временам смерть философа: Ликург уморил себя голодом… Он был на редкость корректным, на мой взгляд – и очень, очень последовательным, этот самый философ Ликург… * * * История – мое хобби, не занятие… Как может быть занятием то, чего больше нет, а если оно и было – то изувечено летописями? Но я не на летописи гляжу – а на то, что было со мной… Когда я начал открывать для себя Россию – и не книжную, не московскую, а ту вот – со станками и выдуванием пробирок… И – как ни странно… Я не уверен, что до 16 лет Россию я любил… Я любил изыски в виде Бальмонта, Северянина, Осмеркина, Татлина, Блока, Пастернака… Дачу еще любил… И прогулки по Бульварному кольцу – особенно, с рублем в кармане, чтобы в кафе зайти и вина дешевого выпить с кем-нибудь из приятелей… Ну, да, я много чего любил тогда – но вот Россию я не только не любил – я даже и не догадывался до какой-то поры о ее существовании... До тех первых своих встреч с реальными людьми в реальном, а не придуманном мной, пространстве… Впрочем, это были только первые опыты, первые знакомства, первые откровения… Как и следовало ожидать – о существовании России я тогда узнал, однако не скажу, что я ее тогда сильно понял. Впрочем, понимание – вещь очень относительная, и - не самая важная… Куда важнее иное: именно тогда, в свои 16 лет и полюбил Россию: единожды и навсегда… Ноябрь 2005 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
