Деревня копальщиков стояла здесь, в предгорьях, с незапамятных времён.

Именно под ней проходила единственная волшебная жила, не иссякшая за долгие века. Добыча руды была делом, кормящим всех местных жителей: её наперебой скупали заезжие торговцы, в обмен тут же предлагая всё необходимое. Поговаривали, что эти серебристые осколки вплавляют в свои посохи колдуны; тогда сила их заклятий возрастает неимоверно, и они обретают удивительную способность летать – выше всех ветров…

В шахтах, год за годом взмахивая кайлом, убивались целые поколения. «Наградой» за адский труд стали ужасные перемены, в последнее время особенно заметные: дети рождались всё реже, и мало кто из них выживал. А те, кому повезло отметить свой девятый день рождения, наутро просыпались с невесть откуда взявшимся уродливым пятном на левой щеке. Оно нестерпимо, словно раскалённым железом, жгло кожу, и боль затихала только под землёй, в темноте и сырости рудных забоев.

Но и это было ещё не всё: через пару лет пребывания в штреках у копальщиков вдруг, в одно мгновение, отказывало зрение, и мир дневной переставал для них существовать. Теперь видеть они могли только в полной тьме.

Так и приходилось жить с ранних лет – в тяжком труде, в вечном страхе боли, что приходила вместе с солнечным светом… Лишь в старости, когда сил работать уже не оставалось, люди снова становились похожими сами на себя.

 

Алек был мил, голубоглаз и смышлён. Его все любили и, стесняясь собственных добрых чувств, слишком мягких для этого тёмного мира, украдкой гладили огрубевшими ладонями серебристые завитушки детских волос: мальчик так и родился - седым.

Ему уже исполнилось двенадцать, а обязательная для всех отметина не торопилась с появлением… Такое везение ко многому обязывало: с раннего утра и до позднего вечера он единственный из мужчин, в возрасте старше девяти и младше семидесяти, оставался в деревне и присматривал за стариками и малыми детьми, а в базарные дни состязался в искусстве торга с покупателями добытой руды. Этого сверкающего чуда со временем становилось всё меньше, и семьи копальщиков, несмотря на свою немногочисленность, еле сводили концы с концами.

Ночами, когда уставшая деревня забывалась недолгим сном, Алек часто убегал на ближний склон, к говорливому родничку, устраивался в тёплых камнях и смотрел на звёзды. Они были большими и мохнатыми, словно шмели, и - так близко! Казалось – только руку протяни, и можно коснуться их пушистых лапок-лучиков, погладить роскошный фиолетовый бархат ночного неба…

Много раз он представлял себе, как хорошо там, высоко-высоко. Наверное, видно весь мир и даже дальше…

Вот бы забраться на небо!

Но скоро нагретые за день камни отдавали всё своё тепло, и подкравшийся противный холодок заставлял мальчика поёжиться. Звёзды потихоньку угасали… Ему становилось совсем уж неуютно в сгущающейся мгле, и вновь наступала пора возвращаться – туда, вниз. К унылой, всегда предсказуемой жизни.

Глядя в глубокое, словно горное озеро, предутреннее небо, Алек раскидывал руки и бежал изо всех сил по скользкой траве, словно надеясь на чудо, что - вот ещё мгновение, и - ах!.. Он взлетит, как самый лёгкий ветер, вверх - над притихшей спящей землёй…

 

Было уже далеко за полдень, когда настало время короткого отдыха.

Детвора, умаявшись беготнёй и своими нехитрыми заботами, дружно сопела под навесом, заново переживая во сне события почти прошедшего дня. Бабушка Олли, самая старая жительница деревни и признанная нянька, тоже задремала в своём плетёном креслице, не довязав очередной полосатый носок…

Алек тихонько сидел рядом и, задумавшись, грыз травинку. Солнце палило нещадно. Даже воздух, словно убегая от жара, задрожал маревом и начал растекаться в стороны. Казалось, он обрёл немалый вес и буквально вдавливался в землю…

Няня заснула по-старчески глубоко и не на шутку разошлась, выводя носом замысловатые рулады.

Мальчик не выдержал и толкнул кресло. Нянька, суетливо всхрапнув напоследок, открыла глаза.

- Олли, а ты не слыхала – люди летали когда-нибудь? – слова на жаре прозвучали глухо, словно через подушку. Он давно уже хотел задать кому-нибудь этот вопрос, но всё не решался.

- Что?.. Летали? – ещё не до конца проснувшись, бабушка никак не могла взять в толк, чего от неё хотят.

- Ну Олли! Ты не знаешь – было такое, когда простые люди, вроде наших копальщиков, вдруг взяли – да и полетели, хотя бы невысоко?..

- Летают только ветры и колдуны, да и то – не все, - старушка, зевнув, снова взялась за вязание. Спицы так и замелькали под её пальцами, и носок начал расти прямо на глазах.

- Но ведь колдуны – тоже люди, чем мы хуже их?

- Да к чему тебе это?

- Интересно ведь, как это – полететь взаправду… Сверху можно много чего увидеть…

А можно и к звёздам поближе подобраться. Интересно, какие они – если совсем вблизи?..

- Кто их знает… Да и незачем знать – какой от них прок? Всё равно никто из наших на них и не смотрит. Днём – под землёй, а ночью – только успеть бы выспаться, какие уж там звёзды…

- А мне вот всё равно – интересно!

В знак протеста Алек нахмурился и даже немножко отодвинулся.

- Ишь, напыжился, летун! – бабушка улыбнулась и, вновь оторвавшись от вязания, провела своей сухонькой ладошкой по его серебристым волосам. Тоненькие лучики-морщинки разбежались из уголков её глаз:

- Ты у нас счастливый, - продолжала она, - тебя под землю не затягивает, свет тебя любит… Чего же ещё надо? Живи себе да радуйся…

Мальчик с досадой выплюнул травинку:

- Да надоело мне тут сидеть! Я взрослый уже, а всё с малышнёй вожусь да за руду торгуюсь – с этим ведь и ты можешь управиться!

- А чего же ты хочешь-то? В шахтах надрываться, света белого не видеть? Ты ведь для всех нас – живая мечта. На тебя глянешь – и улыбнёшься… Вроде и жизнь не такой тяжкой кажется…

Олли задумалась. Она жила на этом свете так давно, что знала наверняка – мечты хороши, пока не сбылись. Только они могут согреть сердце и не сжечь его…

- Мне бы крылья сделать, руды в них побольше вплавить и – вверх! Ведь летают же колдуны со своими посохами, – нарушил молчание Алек.

- Экий неугомонный! – нянька неодобрительно поджала губы. – Кто же тебе руды-то даст? Редкостная она нынче стала, добытой только на прожитьё и хватает.

- А я и не буду просить, сам её добуду! – от осознания только что принятого решения у мальчика сильнее забилось сердце…

- Пойду в шахту, как все. Буду работать, сколько надо, а потом немножко отдохну и ещё тебе помочь успею. Я вон какой сильный! – Алек вскочил и прошёлся по поляне на руках, распугивая одуревших от жары кузнечиков.

- Мальчик, одумайся, - у Олли даже слёзы на глаза навернулись, - под землёй тебе жизни не будет. Солнечный ты человек, а там – всегда тьма, сил тебя лишит. Хорошо, если пару лет протянешь…

- Ничего, няня. Ты говорила, что я для вас – как живая мечта; но ведь и я свою мечту тоже хочу увидеть. Не плачь, всё будет хорошо. И крылья я сделаю, и тебя ещё над нашей деревней прокачу!

Алек улыбнулся, глядя куда-то вдаль своими нездешними синими глазами. А бабушке показалось, что солнечные лучики запутались у него в волосах, да так там и остались.

- Да охранят тебя, милый, силы земные и небесные, - закрыв глаза, зашептала старинную молитву Олли…

 

Он стал копальщиком, как теперь уже все мужчины в деревне.

 

Прошло много лет. Теперь при виде Алека никто не улыбался – мальчик стал таким же кряжистым, с тёмным от въедливой подземной пыли лицом, как и его сотоварищи.

Со временем жизнь в руднике сделала своё дело: его серебристые волосы потускнели и начали выпадать, а голубые, словно небо, глаза выцвели и стали более привычными к темноте, чем к свету. Но он всё так же помнил о своей мечте и верил, что – полетит…

Алек часто летал во сне, каждый раз просыпаясь с улыбкой. Увиденное давало ему силы снова и снова спускаться в шахту, и он точно знал, что сегодня время не потрачено впустую – каждая убегающая минута приближала его к небу.

 

И вот, наконец, желанный день настал. Задолго до рассвета Алек приладил последний осколок руды к крыльям, и даже в скудном свете тоненького месяца, выглянувшего из-за облака, они засияли воистину волшебным светом… С трудом оторвав от них взгляд, он потёр загрубевшей ладонью вдруг заслезившиеся глаза. Взлететь он решил с рассветом.

Первые лучи солнца нежно окрасили склоны, и Алек надел крылья. Они оказались необыкновенно тяжёлыми, и, хотя уже тянулись ввысь, тело отказывались нести их на себе. Сгорбившись и сжав зубы, он всё-таки дошёл до знакомого родничка, так же весело журчащего, как и во времена его детства. Оставалось только раскинуть руки, разбежаться, и …

 

Невыносимая боль вдруг обожгла лицо. Алек склонился над зеркальной лужицей: на левой щеке явственно проступало тёмное, уродливое пятно. Похолодев от ужаса, он закрыл глаза… А когда открыл, то ничего не увидел, кроме расширяющейся черноты.

Гонимый страхом и тьмой, он наощупь сполз по скользкому от росы склону вниз, в деревню. Дети постарше довели его до рудника. Там он забился в самый дальний штрек,упал на холодные камни и, обхватив голову руками, замер.

 

Солнце поднялось высоко, расточительно – щедро разлив вокруг свет и тепло. На зелёном склоне, рядом с поющим свою вечную песенку родником, сверкающей грудой лежали никому уже не нужные крылья.

А где-то глубоко под землёй, обречённый на долгие годы жизни во тьме, плакал седой человек. Корчась от выжигающей сердце боли, он... проклял свою мечту.