- Ой, Леха-Леха, мне без тебя так плохо…, - подретушированный эфирной хрипотцой голос Алены Апиной из радио подпевает Иркиному сердцу.

Пальцы с аккуратно подстриженными, чистыми ногтями нетерпеливо выстукивают ритм на руле. Ирка напряженно всматривается сквозь залитое дождем лобовое стекло. Дворники старенькой отцовской «пятерки» не успевают смахивать капли.

- Ну, давай уже…, - внушает Ирка красному глазу светофора, и поет дальше, не сдерживая ликующей улыбки. – Ой, Леха-Леха, я так тебя люблю!

«Дождалась! Дождалась!» - Брызжется где-то за грудиной: «Правильно бабулечка говорила: настоящей любви никакая разлука не страшна!»

А разлука была, что ни говори, страшной. Ира рыдала в мокрую подушку в голос.

Война. Это слово было из фильмов, из бабушкиных рассказов. Но не из ее, Иркиной, жизни. Откуда она взялась эта война? Кому она нужна? Мальчишки уходили туда и оставались. В той чужой земле. Но это не должно было коснуться Лешки. Ведь он же из мирной Иркиной жизни, из соседнего двора, а не из жутких документальных кадров, расплескивающих смерть с экранов… И письмо это… «Ты только не волнуйся, - чуть задранные к верху строчки говорили его голосом, - … я скоро вернусь!»

Ирка не могла не волноваться, не думать, не рыдать. А бабушка гладила по спине:

- Любовь всегда расставаньем испытывается, внученька. Сумеешь ждать – вернется твой суженый.

Верно говорят, старые люди жизнь знают. Вот и дождалась…! – На выдохе взлетала Иркина душа. Еще час назад… Да, какой час, полчаса… двадцать минут назад был обычный вечер, с тяжелым, но уже привычным, холодком под сердцем. Ирка заступила на дежурство. Чтобы помочь родителям, она, студентка пятого курса медицинского университета, поддежуривала ночной медсестрой в городской больнице. Все, как всегда: приняла смену, заглянула в палаты, поинтересовалась самочувствием бабы Насти из второй, посмеялась шуткам Саньки из пятой.

- Ириш, к телефону…, - буднично позвала Люба – санитарка – шестнадцатилетняя девчонка, провалившая в этом году вступительные.

И вдруг родное, теплое, - Иринка, это я! Я пришел…!

- Лешка! Лешечка! – Смеясь и рыдая, заорала Ира, перепугав отделение. – Лешенька, мой любимый! – Любя весь мир, взвизгивала она от счастья, приседая и приплясывая с телефонной трубкой.

- Езжай уже…, - ответила на мольбу Иркиных глаз Инна Александровна – дежурный врач.

И вот она уже летит к нему. И как не вовремя светофоры эти – на каждом шагу натыканы. И дождь этот. Вчера еще была настоящая золотая осень, а сегодня затянуло все, все краски смазало.

- Нет, ошиблась ты матушка-природа, ошиблась. Не серый сегодня день, не дождливый, а самый светлый и теплый, потому что Он вернулся, - думала Ира, выжимая из «пятерки» все ее лошадиные силы. – Плевать, что ограничение «60», она больше ни секунды лишней ждать не хочет. Она и без того, так долго ждала. Прибежать. На шее повиснуть. И больше не отпускать. И завтра же в ЗАГС. Леха давно звал, она – дура отказывалась – доучиться надо… К черту учебу! - Замуж за тебя хочу! – Прошепчет она при встрече. – Сына родить хочу! Такого же, как ты, белобрысенького!

Ирка представляла, как Лешка подкидывает вверх их сынишку. У сыночка Лешкины светлые волосы и его же большие, голубые глаза. Ребенок смеется, а солнце отсвечивает от его чуть волнистых льняных волосиков. Она так явно увидела эту картинку. Увидела за мгновение до того, как почувствовала опасность. Она поняла, что вылетает на перекресток, а справа с пугающей быстротой приближается большой черный, силуэт какого-то джипа, размытый дождем. Панцирем страх сковал тело. Она успела крутануть руль влево и вдавить педаль тормоза. Колеса, как по размягченному, сливочному маслу, юзом пошли по мокрой, грязной дороге. Машину занесло.

Последнее, что Ира почувствовала – несколько сильных ударов одновременно в грудь и в голову, скрежет и треск. Кажется было больно. Она не запомнила. Она запомнила мелькнувшее личико плачущего младенца. У него были светлые волосы и большие, голубые глаза. Она бы назвала его Лешей.

 

* * *

 

- Ира, как ты могла? Как ты могла? – Обхватив голову руками, повторял Алексей сквозь стиснутые зубы. – Как могла ты так со мной поступить?

Он стирал со щеки мутную слезу и наливал стопку. Залпом осушал ее.

- Ты предала меня, обманщица! – Накатывала вдруг злость. – Ждать обещала…

Алексей снова хватал бутылку – единственную свою собеседницу. Никого другого он к себе не подпускал. Даже на мать орал так дико, с такими бешенными, стеклянными глазами, что она только плакала и следила на расстоянии, чтоб ничего с собой не сделал. Подходить не решалась – как бы хуже не сделать.

- Пропадет парень, - шептались старушки на лавочке, наблюдая, как Лешка идет за очередной бутылкой, который день уже не выходя из пьяного угара. – Эх, Ирка, что наделала: и себя и его сгубила. Парень Чечню прошел, а тут…

Алексей не мог смириться. Думал, преисподнюю прошел. Насмотрелся… Смерть рядом ходила. Не дался ей. Так она вон, как отомстила. Подлая.

На третий день Леха начал терять чувство времени и места.

- Сапла…, сапла, - снова враг коверкал его позывной «Цапля» в радиоэфире, - скоро я твоя башка рэзать буду! Честно тэбе говору!

Снова он шел в темноте в лабиринте каких-то комнат с черными стенами, обвалившейся штукатуркой, с осколками стекол на черных окнах. Ни кого из группы рядом. Ни черта не видно.

- Попался, щакал?

Он быстро поворачивается в сторону врага, вдавливая курок. Но ПКМ молчит.

- Канэц тэбэ! – Раскатисто ржет невидимый глазу враг. – Сдавайся!

- А хрен тебе! – Думает Леха и неожиданно приходит в себя. – Что же это он, в самом деле, раскис. Сдался что-ли, десантник? И Ирка его ждала и сейчас ждет. А он так и не сходил к ней ни разу. - Нет, все, сегодня, сейчас я приду к тебе, Ирочка. Жди.

И он отправился к ней. Чтобы быть с ней рядом, вместе. И не расставаться.

 

* * *

 

- Иван Николаевич, Иван Николаевич! Арсентьева из третьей палаты пришла в себя, - бежала по длинному больничному коридору и кричала худенькая медсестричка.

- Арсентьева? – Удивился Иван Николаевич, спешно выходя из ординаторской, - надо же, с такими травмами…

А Ирка смотрела в родные голубые глаза, на слезы текущие из этих глаз. Слабо улыбнувшись, прошептала:

- А верно говорят, настоящей любви никакая разлука не страшна.

Проведя девять дней по другую сторону, она вышла из комы.