Люди появляются в нашей жизни. Они приходят как будто ниоткуда. С телефонным перезвоном или с дребезжанием дверного звонка. От случайного столкновения на улице или после ничего не значащего разговора в очереди у барной стойки. Они выныривают из безликого человеческого моря на деловой встрече или на дружеской вечеринке. Материализуются из интернетной виртуальности и обнаруживаются на соседнем сиденье автобуса.

Люди появляются и никогда не знаешь, на сколько этот человек в твоей жизни, на пять минут, на два часа, на несколько лет.

Люди появляются и уходят. Еще недавно казалось, что нет лучше, ближе и важнее для тебя чем этот человек. А сегодня он уже где-то далеко. И «далеко» тут не в расстоянии, а в чем-то другом. И неважно живет этот человек в другом городе или в соседнем доме – все равно далеко. Так бывает. Может быть при первой встрече вы сами себе придумали друг друга, а потом оказалось, что на самом деле вы не такие. Не обязательно хуже, просто не такие. А может быть со временем потерялась прелесть новизны и вы просто надоели друг другу. Сначала было интересно, потом привычно, потом скучно. Так тоже бывает.

Люди уходят. Их лица навсегда остаются в твоей памяти. И некоторое время их голоса еще слышны. Но все тише и тише. И вот уже их заглушает стук колес на рельсовых стыках. Потому что у тебя своя дорога. И остановиться, вернуться назад нельзя при всем желании. Вагон покачивает, пассажиры осторожно несут в кружках горячий чай, жарко, пахнет вареной курицей и потом, а окна не открываются. А колеса все стучат: тудух-тудух, тудух-тудух, тудух-тудух…

 

«Екатеринбург-Москва» был, наверное, самым неторопливым поездом в мире. На вторые сутки пути от жары и духоты потели, казалось, даже пластик столов и коричневый дерматин спальных полок. Мой пятилетний попутчик Сережа уже не бегал по вагону, как в начале пути, а вяло сидел у двери купе, глазел в окна и на проходивших мимо людей, иногда жадно глотал из кружки сок или минералку и покорно подставлял своей маме лицо, которое та время от времени вытирала влажным полотенцем. Вполне счастливым казался лишь наш четвертый сосед по купе, толстый мужик с большими по казачьи загнутыми вверх усами – он безмятежно храпел лежа на верхней полке.

Обычно я люблю ездить на поезде. Мне нравится этот железнодорожный запах, нравится слушать как колеса, на своем стучащем языке рассказывают о далеких городах, в которых они побывали, нравится дышать новым, совсем не таким как дома воздухом. Я люблю смотреть как проносятся мимо леса, по которым мне никогда не бродить, поля, в которых наверное так здорово просто валяться среди травы и смотреть в небо, но этого никогда не будет, маленькие полустанки, вокруг которых тоже живут люди, живут своей особенной маленькой прижелезнодорожной жизнью, со своими проблемами, радостями, ездят покупать продукты в магазин за три километра, ходят ловить рыбу на речку, вон она блестит там за лесом, потом сушат ее на веревке, а рядом сушится свежепостиранное белье, также, наверное смотрят телевизор, а вечером выходят на крыльцо покурить и послушать сверчков, и жизнь такая медленная и спокойная, а мимо все летят и летят поезда, и в них едут люди у которых совсем другая жизнь, они едут в большие и маленькие города, где много машин и нет сверчков, и иногда этим людям, что живут на полустанке тоже хочется что-то изменить, сесть в поезд и уехать, но поезда все проносятся мимо, и они вздыхают и идут пить чай, и так проходит год за годом, а белье и рыба, когда их снимают с веревки чуть-чуть пахнут поездами и пропитанными шпалами, запахом дороги, запахом другой жизни.

Я люблю поезда за этот запах, за это обещание чего-то нового, обещание перемен, за знакомое с детства чувство, что там в конце пути ждет что-то хорошее. Но на этот раз дорога не доставляла мне удовольствия. Я не верил, что меня что-то ждет и сам ничего хорошего не ждал. То ли было слишком жарко и душно и все чувства и ожидания померкли от нехватки кислорода, то ли потому, что окна не открывались и я не мог вдохнуть этого пьянящего воздуха путешествий. Подышать воздухом можно было только на остановках. Я посмотрел расписание – до следующей стоянки было 17 минут, вернулся в купе, сел на полку, прикрыл глаза и стал ждать.

 

Вагон тряхнуло, внизу, там под полом что-то дернулось и заскрипело, зашипели тормоза. Наш вагон стукнулся о предыдущий, а следующий слегка толкнул нас. Наконец, огромная железная гусеница затихла и тут же сквозь серые от пыли стекла донеслось: «Пирожки, пирожки, горячие пирожки», «Сок, пиво, минералка, холодный лимонад», «Мороженое, мороженое».

Июльское солнце раскалило серый асфальт перрона, снующие по нему пассажиры и местные торговцы казались какими-то живыми овощами, томящимися на сковородке. Я купил полторалитровую «Бонакву» и бутылку «Балтики». Вопреки рекламным обещаниям продавщицы минералка была прохладная, а пиво и вовсе почти теплым. Когда я привычным движением, используя зажигалку как рычаг, открыл бутылку (пробка гулко стукнулась о зеленый борт вагона и ускакала в тенистые подперронные недра), из горлышка полилась пена и залила мне руку. Я глотнул теплой пенистой жидкости и от нечего делать стал разглядывать окружающих.

 

«Пассажиры заходим! Отправляемся!» – голос проводницы был противным. Я подумал, что такие особенно противные голоса бывают у женщин за сорок, которые уже лет пятнадцать не занимались сексом. Ярким подтверждением этому было ее лицо – морщинки презрения вокруг губ и враждебный ко всему миру взгляд. Такая женщина может вызвать сексуальное влечение разве что у безнадежного извращенца. Уже в тамбуре до меня долетели хриплые слова вокзального динамика: «Внимание, будьте осторожны, скорый поезд «Москва-Ярославль» прибывает на вторую платформу третий путь. Стоянка поезда одна минута.». Когда я вошел в свое купе вагоны встречного поезда еще катились. Соседей не было. Я открыл минералку, сделал большой глоток и посмотрел в окно.

 

Говорят, что любви с первого взгляда не бывает. Врут! Только такая и бывает! Говорят, разве можно полюбить только по внешнему виду? Внешний вид – какое глупое словосочетание. Оно подходит к табуретке, к автомобилю, к жареной курице, к чему угодно, кроме того, что я увидел в окне поезда, стоящего напротив. Майка с утенком из какого-то детского мультфильма, прилипшая ко лбу прядка чуть вьющихся волос, раскрасневшиеся от жары щеки, немного пухлые губы и глаза, большие, чуть-чуть удивленные, какие-то такие, каких не было и не будет больше никогда и ни у кого. Они что-то говорили и мне хотелось понять что, и я все смотрел, смотрел. И забыл про разделяющий нас перрон, пыльные оконные стекла. Эти глаза были так близко. И я уже не понимал, как минуту назад я мог жить и не знать об этих глазах. Зачем я жил, куда я ехал?

 

***

 

На секунду мне стало страшно, я опустил взгляд на стол, увидел лежащий на столе томик Акунина, который читала соседка по купе и надкусанное и брошенное печенье, которое недоел ее сын Сережа. И мне стало еще страшнее от мысли, что если я снова посмотрю туда, ее уже не будет.

Но она была там. Она стояла и смотрела на меня. Я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Но тут же стала серьезной. Так необычно серьезной. Я никогда в жизни не видел такого серьезного лица. «Нужно срочно что-то делать!» – вот что говорил ее взгляд.

Я повис на окне, рванул всем своим весом, но оно, казалось намертво приросло к раме. Я попятился спиной к проходу, увидел, что она делает то же самое и побежал мимо купе к тамбуру. На пути попадались соседи по вагону. С разбегу я врезался в мягкую и потную спину толстой тетки и вновь побежал дальше. Скорее, скорее, скорее.

 

Я не успел. Когда я выскочил в тамбур проводница уже готовилась закрыть дверь и кричала моему соседу по купе, тому самому толстому «казаку»: «Гражданин, быстрее заходите, совсем обнаглели, трогаемся уже!». Я рванул к выходу, но проводница перегородила путь: «Стой! Ты что, пьяный? Сейчас милицию вызову!». Зашипели тормоза, «казак» уже поднялся, лязгнула и захлопнулась дверь.

Я оглянулся в поисках надежды на спасение. Но ее конечно же не было. В тамбуре находились и остальные мои сокупешники – женщина держала на руках маленького Сережу, который, видимо, никак не хотел уходить от свежего воздуха в душное купе. Мальчик капризничал. Все. Поезд дернулся, колеса со скрипом начали вращение. «Как же так? – пронеслось в моей голове – Такое бывает только раз в жизни, этот ее поезд вообще не должен здесь находиться – на Ярославль идет другая ветка. Судьба привела ее сюда, только для того, чтобы мы минуту посмотрели друг на друга и все?! Не может быть! Так не должно быть!». Но так было.

 

Потом милиционер много и монотонно спрашивал у Сережи: «Зачем ты это сделал?», но мальчик молчал. Милиционер не верил, что у пятилетнего ребенка могло хватить сил и подозревал меня, мать Сережи, нашего толстого попутчика и даже проводницу. Но это было потом.

А в том момент я увидел Сережу висящего, обеими ручками уцепившись за стоп-кран, перекосившееся лицо проводницы и понял, что случилось чудо. Проводница снова попыталась перекрыть мне путь и заверещала про милицию. На преодоление этого препятствия подкрепленного безумием многолетней женской неудовлетворенности у меня, вероятно, ушло бы немало времени, но тут в дело совершенно неожиданно вступил «казак». Он внимательно посмотрел на меня, положил свою огромную волосатую руку на сине-форменное плечо, слегка отодвинул его и сказал, очень так спокойно, но уверенно сказал: «Отойди по доброй воле, не видишь – нужно парню». Затем его лапа нажала на дверную ручку: «Сигай хлопец, только шустрее, менты скоро придут».

 

Перрон уже почти совсем опустел – клиенты разошлись по вагонам и продавцы дружной вереницей потянулись к лестничному переходу ведущему на вокзал. Я побежал к ее окну. Она стояла там. От счастья, что снова вижу ее я забыл обо все на свете. Она что-то говорила, но я не слышал. Она попыталась открыть окно, повисла на ручке, но окно не открывалось. И тут ее поезд тронулся.

 

Какое-то время я шел за ее вагоном. Колеса стучали все быстрее. Напоследок я увидел как отчаянно сжались ее губы и потом она исчезла в глубине купе. Я остановился.

 

Вагонное стекло взорвалось бесчисленными стеклянными брызгами. Что-то темно-серое вылетело из окна ее купе, на секунду как будто зависло в вязком мареве перронного воздуха и с шумом грохнулось об асфальт. Это был офисный стул. Новый, местами обернутый в упаковочный полиэтилен. От падения левый подлокотник разлетелся на части, отвалилось одно колесо, спинка нелепо вывернулась вправо и назад. Этот лежащий на перроне разбитый предмет офисного интерьера представлял собой настолько сюрреалистическое зрелище, что на секунду мне показалось, что это галлюцинация, что я сошел с ума. Откуда он взялся? Но думать об этом было некогда - из вагонного окна мимо торчащих стеклянных зубьев высунулась рука. Она помахала в воздухе привлекая мое внимание. Так быстро я, наверное, не бегал никогда в жизни. Я уже не успел увидеть ее лицо, но тогда мы впервые дотронулись друг до друга. Ее поезд быстро удалялся и когда он совсем скрылся из виду я разжал кулак и развернул бумажный клочок. Торопливым почерком там был записан номер телефона и имя: «Аня».

 

***

 

Я стоял, глядя сквозь оконное стекло и не понимал, как минуту назад я мог жить и не знать об этих глазах. Зачем я жил, куда я ехал? Вот настоящая цель, вот тут, на этой станции и случилось то, ради чего я так долго ехал, шел, летел, дышал, жил. Вот куда вела меня дорога. Ради этой минуты, которую стоял на перроне скорый поезд «Москва-Ярославль», который по всем графикам и железнодорожным расписаниям находиться здесь не должен. Судьба подстроила так, что на той ветке, видимо, случилась авария и ярославский вынужден был идти в объезд. Она привела эту девушку сюда всего на минуту, чтобы я мог увидеть ее и… Поезд дернулся, колеса заскрипели. Я метнулся было к двери вагона, коридор был переполнен пассажирами. «Все, уже едем, дверь закрыта, не успеть. Чудес не бывает.» - понял я. Ее окно, ее майка с утенком, прилипшая ко лбу прядь волос, ее глаза, все это сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стало уходить вправо и наконец скрылось совсем. Всего минуту я видел ее, всего на минуту пришла она в мою жизнь, но останется в памяти навсегда.

И теперь я абсолютно не понимаю, зачем я еду, туда куда еду? Там нет никакого смысла, там нет того, что мне нужно. Но остановиться, вернуться назад нельзя при всем желании. Вагон покачивает, пассажиры осторожно несут в кружках горячий чай, жарко, пахнет вареной курицей и потом, а окна не открываются. А колеса все стучат: тудух-тудух, тудух-тудух, тудух-тудух…