1.

Сколько Федорыч себя помнит, всю жизнь он при деле – трудится. Черту под арифметикой своей жизни подводит авторитетно, даже гордо: никто, кроме меня и за меня, этого не сделает. И уж тем более четырьмя арифметическими действиями не выявить Федорычу, почему его жизнь, вначале такая ясная и правильная, вдруг извернула наизнанку все планы и пришла к итогу, даже в 59 лет кажущемуся хоть и временным, но уж очень печальным. Все это, со стороны страшное и безысходное, Федорыч себе в облечение почему-то судил по вселенским масштабам: «Добра в мире меньше стало!»

В последние годы сдружился он с соседом – отставным военным, который перебрался в южный городок с далекого Севера. Частенько по вечерам засиживался бывший подполковник Павел Романович у Федорыча — смотрели футбол и новости, обсуждая их потом за стаканом вина.

— Вот, — однажды пожаловался Федорыч соседу, — подсунули мне ученичка!

И с такой обидой это сказано, из такого нутра выдавлено, что и без расспросов сосед понял — не зря хозяин ему жалится.

Гоша Огурцов, сопливый пятнадцатилетний пацан, был выпускником местной вспомогательной школы, где умственно отсталых детей учили на скорую руку читать и писать, а все остальное учебное время в головки с узкими лбами вбивали азы профессии: девочек в штукатуры готовили, мальчиков – в плотники или стекольщики.

«И все вроде ничего, - жаловался Федорыч, — только вошел Гоша в возраст, когда редкие проблески сознания направлены только на девок и водку, отчего куцое плотницкое мастерство сильно страдало».

Но Федорычу до пенсии год остался, поэтому приходилось мириться: язык придерживал и Гошу старался от себя не отпускать. Случись что, мужика первого выгонят – не дадут до пенсии добыть, а малолетнего инвалида, как в насмешку, отставят: от его трудовой книжки предприятию шло ощутимое налоговое послабление.

— Чтоб у меня на глазах был! – начинал со строгостей каждое утро Федорыч. – А то позора с тобой не оберешься…

И с содроганием поминал первый день их совместного труда. Послал тогда Федорыч Гошу на склад с бумажкой – гвоздей набрать, а пока выдалась свободная минута – решил ручкой для граблей заняться.

«Сколько ж до того склада идти?» – обеспокоился через полчаса мужик, бросил недоведенные до ума грабли в угол и в волнении стал из дверей цеха выглядывать ученика. Хотел было вернуться к своему занятию, да стало как-то неспокойно на душе. Махнул в огорчении рукой и направился к складу, поглядывая по сторонам.

Гоши на складе не оказалось: «Да давно ушел твой придурок», — ответила кладовщица.

Обежал Федорыч территорию на дрожащих ногах – пацан как сквозь землю провалился. О сортире подумал уже после и не столько из—за Гоши, сколько по собственной нужде. И там, в последней кабинке, раскорячевшегося над дыркой в полу, нашел пропажу. Держал пацан в одной руке выдранную откуда—то фотку голой бабы, не сводя с нее пустых глаз, а другой рукой возился в мотне. Иногда останавливался, спускал слюну в прореху штанов и снова начинал елозить.

— Ну что ты будешь делать? – выдохнул Федорыч облегченно. – А ну бросай эту дурость!

Гоша, услышав голос начальника, уронил обрывок на пол и закрылся руками. Федорыч толкнул Гошу за плечо:

— Не сцы, бить не буду. Натягивай штаны…

На обратном пути, словно ничего и не было, поинтересовался:

— Гвозди где?

Тут Гоша счастливо закивал и потянул из кармана спецовки завернутые в промасленную бумагу гвозди:

— И… и… и…

— Молодец, — отобрал Федорыч пачку. – Только, чтоб теперь всегда со мной ходил…

И вспомнив, что говорить с умственно отсталыми следует короткими фразами, после паузы добавил:

— И в сортир чтоб тоже – вместе.

Со временем сдружились молодой и старый, нашлось что—то. Конечно, первой скрипкой был Федорыч, но кое—что отводилось и Гоше. Умел пацан слушать длинные рассказы своего мастера и послушно, как собачонка, носить следом деревянный ящик с инструментом.

Под конец Федорыч стал немного наливать ученику из заработной доли. При этом своему дебилу всегда одну байку рассказывал. В первый раз эта история звучала так: «Была у нас, Гоша, тогда привычка в гробах спать. Пообедать – это 15 минут, остальное до часу – спать. Начальник в свой кабинет — на диванчик, а мы по гробам: стружки накидал, спецовку под голову, вытянешься и спишь… Как—то одна дура зашла в цех – чего—то искала, и как начала орать: ау, есть кто! Мы и повскакивали. Так она, бедная, хе—хе—хе, в штаны и нахезала… хе—хе—хе…» Но, так как все в мире и речь тоже, развивается по пути экономии усилий, через месяц, когда мастер, опустив подробности, довольно произносил: «Веришь, полные штаны нахезала!», Гоша низменно отзывался смехом:

— И—и—и! И—и—и!...

Так с делами и заботами прошел год, который Федорыч отметил в календаре своей жизни, как последний из трудовых. Напоследок захотелось ему сделать для Гоши что—то хорошее. Семьи у плотника не было оттого: когда—то не боялся старости – всегда есть возможность у здорового и работящего мужика, считал он, исправить холостое положение. Но время незаметно выбирало силы, отнимало сбережения, и впритык к пенсионной отметке подошел он в массе себе подобных – живущих от зарплаты к зарплате, без особых планов и надежд. Словом, в условиях того самого дефицита добра.

— Понимаешь, — объяснял он соседу, Павлу Романовичу, — ведь ничего и никогда не будет у пацана в жизни хорошего, сопьется по дурости своей, так никогда бабы и не распробовав. Какая нормальная баба умственному инвалиду даст?

В таких печальных перспективах утвердили Федорыча осторожные расспросы: оказалось, ни хрена Гоша не понимает в любовной практике, которая для него полностью сводится единственно к онанизму. Попытки объяснить теорию на пальцах заводили молодого и старого в тупик, напрасно злобили обоих. Но Федорыча на работе не зря звали мастером на все руки. Удумал он одну вещь, да и помощью военного отставника Павла Романовича, который имел необходимую технику, сумел заручиться.

 

2.

Утром того самого дня, через месяц после которого почтальон приносит первую пенсию, надел Федорыч свой единственный костюм, в котором в старые времена ходил на демонстрации и направился в названный подполковником видеопрокат.

В небольшом помещении, образовавшемся на месте касс давно закрытого кинотеатра, было немного темновато, отчего в глазах плотника цветные обложки видеокассет сливались в одно. «Надо было очки взять», — вздохнул Федорыч, мелкими боковыми шажками двигаясь вдоль барьера. Несколько раз он брал с витрины кассеты – «Роковую страсть» или «Белые ночи Петербурга», внимательно читал, что написано сзади, и возвращал обратно.

Иногда Федорыч искательно поглядывал на молодого человека за прилавком, но тот из—за мутного клиента, обряженного в страхолюдный костюм, явно не собирался вытаскивать то заветное, что хранилось под прилавком. «Не повезло», — тоскливо решил Федорыч, добравшись до последнего ряда кассет.

Но судьба по-прежнему благоволит к дуракам, на этом фронте у нее все по-прежнему. Рядом с Федорычем нарисовался шкет в натянутой на глаза кепке и шепотом спросил:

— Порнушка интересует?

Федорыч беспомощно оглянулся на продавца.

— Есть интересное, — одними губами сказал пацан и чуть заметно кивнул на обритого налысо мужика, который подпирал стену в углу, меланхолично наблюдая, как в телевизоре над стойкой добро с пистолетами побеждало каратэшное зло.

Федорыч, как автомат, послушно пошагал к лысому. Тот оторвался от телевизора и тонкими губами спросил:

— Что конкретно?

Федорыч в ответ что—то промямлил - совсем от стыда несуразное.

— Журнальчики? Фотки? Видео?

На последнее Федорыч судорожно кивнул, и, сглотнув невесть откуда набежавшую влагу, заглянул в пакет, развернутый лысым. Там внутри — наклейками вверх — уложилось с десяток видеокассет. «Реальное изнасилование», «Девственница в руках маньяка», «Зоо», — прочитал плотник.

— И сколько? – тихо спросил Федорыч.

— От десяти гривен и больше…

— Вот эту, — ткнул Федорыч в надпись «Классика».

— Червонец… и сотка в залог.

Федорыч полез в карман штанов за деньгами.

— Завтра принесешь, — приказал лысый, когда кассета исчезла во внутреннем кармане пиджака. – И если что, сразу ко мне подходи. Я — Витя Клятый.

— Он – Клятый, — подтвердил шкет, который пытался, оказывается, прикрыть своим тщедушием сделку.

— Ты – Клятый…, — покорно согласился Федорыч.

И уже выйдя из проката, в недоумении покрутил головой и чуть не спросил в голос у прохожего люда: «Это что ж в мире такое делается?» Но, вспомнив, что и для чего лежит у него в кармане, только печально вздохнул.

Зато Гошу новоявленному пенсионеру отдали на целый день без расспросов.

- Сильно не пои его, Федорыч, - попросил начальник, пожимая после оформления бумажек на прощание руку. – И сам смотри…

- Не маленький, знаю… - из обиды поскупился на ответные слова мастер. – Ну, бывайте…

Павел Романович, как и обещался, терпеливо ожидал соседа. Гошу усадили на диван перед телевизором: «Сейчас кино будет», - объяснил ему Федорыч, протягивая кассету соседу. Тот хмыкнул, прочитав надпись, и стал колдовать над видеомагнитофоном. Телевизор засветился, явив симпатичную бабенку, которая на иностранном языке принялась что-то рассказывать.

- Переводить? – спросил Павел Романович у Федорыча.

- Зачем? – удивился тот. – Главное, чтобы это самое показали, а там он и без нас разберется – природа поможет.

Павел Романович с сомнением посмотрел на Гошу:

- Чего-то я не уверен…

Гоша смотрел в телевизор вполне осмысленно и даже с удовольствием прислушивался к незнакомой речи. Потом появилась другая баба в кожаном белье, которая вначале тоже что-то говорила, а потом занялась делом.

Гоша заерзал на диване.

- Чего это он? – спросил отставник.

Федорыч отмахнулся рукой, мол, не спрашивай. И тут подлая баба начала раздеваться. Гошино сознание, которое до этого вполне адекватно оценивало реальность, от такого удара отключилось. Это Федорыч понял по вдруг опустевшим глазам и рукам, которые до этого спокойно лежали на коленях, теперь начали волноваться.

- Э-э, - сказал Федорыч, наклоняясь к Гоше. – Ты пока смотри, руками не трогай… Это все потом, потом будет…

От голоса мастера в Гошиной голове что-то щелкнуло, вполне слышно пожужжало, и зрительные образы выпустили его из своего плена.

- Нам, брат, - подал голос Павел Романович, - сейчас единственно теория нужна. Без нее и на войне, и на бабе никак – один позор и поражение…

Полтора часа мужики боролись с Гошиными инстинктом размножения, который под давлением избыточных обстоятельств принимал единственно знакомую ему форму. Но, слава Богу, сеанс теории закончился, и Гоша застыл, переваривая увиденное и раскладывая его по немногочисленным полочкам своей головы.

- Ну, спасибо тебе, Павел Романович, - засовывая кассету обратно в карман, поблагодарил соседа Федорыч. – Пошли мы дальше, а завтра вечерком заходи ко мне – отметим.

- Расскажешь, чем кончится?

- Это само собой… - Федорыч поднял Гошу с дивана и потащил на улицу.

 

3.

Местная «стометровка» сама по себе оборудовалась на пересечении двух единственных проспектов города. В лучшие времена здесь собирались десятки разновозрастных девок, но сейчас, когда местная секс-индустрия приобрела формы полулегального бизнеса, на «стометровке» остались преимущественно нетоварные наркоманки и прыщавые малолетки.

С одной из них, сопливой Нелькой, Федорыч был знаком, так как жила она по соседству и свою профессию ни от кого не скрывала.

Была она шалавой известной – и по охвату услугами, и по мастерству добывания клиентов. Один случай был известен всему городу – Нелька подловила преподавателя местного техникума, который возвращался поздним вечером домой, и предложила ему свои нехитрые услуги. Мужик вроде и был бы и рад чему-нибудь такому, но, но живя на скудном материальном довольствии мог только смотреть такое по телевизору, что он, в принципе, и объяснил настырной малолетке.

Нелька сделала невинные глазки и предложила рассрочку – услуги сейчас, а расчет после: «Я сама к вам зайду, когда в техникуме зарплата будет». Мужик свое удивление высказал сугубо нецензурно, но от предложения категорически отказался.

Из-за Нельки Федорыч не волновался: подобрать ей замену на «стометровке» - не проблема. Но та оказалась на месте – сидела верхом на заборчике, выставив на показ худые коленки.

- Неля, - позвал ее Федорыч, и когда та обернулась, махнул ей рукой – иди сюда.

- А-а-а, сосед, - удивилась она, - чего надо?

- Дело есть.

- А деньги у тебя, старый, есть?

- Имеются, - с достоинством ответствовал Федорыч шалаве.

Уговорились на сорока гривнах и часе времени. С этим и отправились к Федорычу домой: впереди виляла задницей Нелька, за ней скребся Гоша, а позади, словно отец большого семейства, шествовал Федорыч.

Гоше с Нелькой Федорыч отдал свой лучший диван: заранее постелил свежую простынь, взбил подушки. Шалава поперлась в туалет, наказав готовить клиентов.

- Ну, Гоша, раздевайся, - скомандовал Федорыч. – Сейчас баба к тебе придет.

И заметив, что тот стесняется снимать трусы, даже строго прикрикнул:

- Давай, давай, нечего тут бояться…

В дверном проеме нарисовалась Нелька:

— Давай, сосед, засекай время.

Ровно через час, отмеренный китайским будильником, Федорыч поскребся в закрытые двери, за которыми было подозрительно тихо.

- Время!

Минут через пять Нелька вылезла из комнаты – одетая и причесанная:

- Деньги давай… Ты, сосед, часом не извращенец – даунов с людьми скрещиваешь? Что на старости крышей поехал?

- Вали, шалава, - сдобродушничал Федорыч. – Подарок это пацану был.

Чуть позже вышел Гоша, кинулся к Федорычу, благодарно обнял.

- Ничего, - только смог и сказать растроганный Федорыч. – Это в подарок.

И уже вечером в полудреме, в предчувствии крепкого сна, Федорыч по привычке рубанул в темноте рукой, подводя приятную черту под событиями дня. И где-то за несколько кварталов, в на своем матрасе, ему довольно отозвался Гоша:

— И—и—и! И—и—и!...

 

17 сентября - 1 октября 2003 г.