Так и окончилась наша дружба: немецкая пуля во мне, советский штык в его шее. Помниться в отрочестве мы часто бегали вдаль от хутора. Наигравшись вдоволь, валялись на пригорке, душистые травы щекотали наши ступни. Когда возвращались домой, то нас встречали взволнованные матери, а мой суровый отец всё хотел выпороть двух безответственных хлопцев, но Стёпкин папка всё его успокоить пытался: «Дети всё ж...». Прости, Господи, шалости наши! Началась германская война, отцы ушли на фронт, там и полегли, царствие им небесное... Мамка моя от горя померла. В то время мы со Стёпкой уже в училище были... А потом гражданская началась, боролись с красным террором. Однажды махновцы меня ранили, отвёз конь меня в лес. Там лесник с женою меня выходили, а когда большевики пришли, то меня не выдали, сыном своим назвали, мол ранили зелёные за зверя приняв. Сын-то их почил за неделю до моего появления. Так и остался со стариками, решил благодарность им высказать да присмотреть до смертного одра.

К тому времени власть вся уже советам принадлежала. Слышал, что многие мои друзья за границу иммигрировали. Подумывал я тоже сбежать, да только сердцу не спокойно было. Не мог я землю родную оставить. Война застала меня под Киевом... В партизаны пошёл. И волей случая пришлось нам бой в деревне дать, в засаду попали. Пулемёт строчил из окна, рванул я туда, ребятам путь к отступлению открыть. Любит жизнь преподносить сюрпризы. Двух фрицев положил, а вот когда из соседней комнаты выскочил третий, мой мосин осечку дал. И тут я взглянул на своего врага, и обомлел: «Стёпка, ты что ли?».

После эмиграции Стёпа жил во Франции, а потом фашисты предложили ему воевать против советов. «Дурак, ты же против своего народа сражаешься!», но в ответ я был обвинён в предательстве. Мол, я продался большевикам. Сказал я ему уходить, предать нашу дружбу я не мог. Зато он смог, выстрелом из люгера... Боже, нет мочи боле давать ему позориться! На последнем издыхании я бросился в штыковую. Так и окончилась наша дружба: немецкая пуля во мне, советский штык в его шее.