* * *

 

Обычно они звонят по ночам.

 

Рыдая, захлебываясь соплями, бормоча что-то безумное сиплыми голосами неопределимого пола и возраста. Ночь – время кошмаров. Время, когда кому-то и где-то срочно нужна моя помощь.

Я выдергиваю себя из теплой постели и уже натягиваю брюки, прижимая телефонную трубку плечом. Я предупреждаю сразу: «Оплата почасовая, плюс такси туда и обратно, и время уже пошло!». Потом спрашиваю адрес.

 

…Опять дождь.

Машины рвут фарами ночь и проносятся мимо, урча, как голодные монстры. Голодные, ненасытные монстры с адским огнем в глазах, а люди сиротливо жмутся к стенам домов – запоздалые полуночники, похожие в пестрых брызгах неона на серых сумрачных призраков.

В такую промозглую ночь лучше бы остаться дома…

 

 

* * *

 

Звонок не работает, и я стучу. Стучу. Стучу!

Да что они там – поумирали все, что ли?!

Наконец дверь приоткрывается – ровно на длину цепочки. За дверью – кромешная тьма и хриплое старческое дыхание.

(Когда-нибудь я заработаю кучу денег, и смогу снять шикарный офис в центре города. И отращу бородку «а-ля Зигмунд Фрейд». И забабахаю телевизионное ток-шоу «Хотите об этом поговорить?». А пока я могу позволить себе только визитки с шелкографией и объявление в газете: «Экстренная психологическая помощь на дому, суицид, запои, ломка», которое затерялось где-то между «Стеклю балконы недорого» и «Горячими обедами с доставкой на дом».)

Я тоже – с доставкой на дом.

– Кто тут? – скрипит из-за двери старушечий голос.

Откашливаюсь, прогоняя зябкую сипоту. Натягиваю дежурную психотерапевтическую улыбку – профессионализм плюс доброжелательность с легким налетом отеческой строгости. И вот он я – весь ваш, приветливый и уверенный в успехе.

– Это Вам нужна помощь? – спрашиваю я темноту, как бы невзначай перекладывая из руки в руку добротный медицинский саквояж. Полный боекомплект: реланиум, тидерцин, кетанол, трамал, имован, ксенозепам, демидрол, магнезия… В отдельном кармашке – мягкие вязки. Это такие полоски ткани для фиксации буйных… ну, уже на самый крайний случай…

Я готов ко всему!

Дверь захлопывается у меня перед носом. Потом открывается снова – теперь уже по-настоящему.

– Да, да! Заходите…

Ни одной зажженной лампочки. Щурюсь, всматриваясь в сгорбленный силуэт – чуть более плотный сгусток темноты посреди царящего вокруг кромешного мрака.

– Ой, простите! – спохватывается старушка и щелкает выключателем, – Всегда забываю, что вам это необходимо…

Что-то не так с ее глазами… С правым глазом… Застывший зрачок, кукольная синева геометрически безупречной радужки. Глазной протез!

А вот левый глаз – живой, хоть и замутненный старостью. Но он двигается в глазнице так судорожно и бесцельно… вправо-влево… вверх-вниз… ни на чем не фиксируясь… должно быть, она совсем-совсем…

– Слепа, как летучая мышь! – ее одышливый хохоток больше похож на кашель: «к-хе, к-хе, к-хе…»

Старушка мнется в прихожей. Приглушает голос:

– Я не хочу, чтобы мой муж нас услышал… Я должна предупредить… Да-да, это все он… Должно быть, вам покажется странным то, что я скажу…

Странным? Мне?! Не смешите, ей-богу! Уж чего только я не насмотрелся за время своей «надомной» психиатрической практики.

Ну, вы знаете: люди не любят обращаться в клиники. Люди не любят вызывать психбригаду. Тогда придется называть свою фамилию, номер страховки, место работы… И соседи увидят ТУ САМУЮ машину с крестом… Поэтому когда нахрюкавшийся до беспамятства супруг носится по дому, отлавливая «зеленых человечков», когда родное чадо блюет на любимый ковер, укушавшись «колес», когда престарелая бабуля, вообразив себя пятилетней девочкой, лепит куличики из собственных какашек, людям гораздо проще набрать вот этот номер из газеты. Мой номер! Аккурат между недорогим остеклением балконов и горячими обедами с доставкой на дом.

Отдельная категория клиентов – струсившие самоубийцы. Те, которые уже ПОЧТИ располосовали себе вены или ПОЧТИ выпили пузырек снотворного. Но оказалось, что кишка тонка, и им теперь край надо порыдать на чьем-нибудь дружественном плече. С ними приходится возиться дольше всего. Выслушивать все эти исповеди, утирать слезы, подливать чайку на кухне – всю ночь напролет, до предрассветной дымки за окном. Можно даже ничего не говорить. Самое сложное – это беззвучно давить зевки, в самом зародыше, на подступах к гортани. И сострадательно кивать.

Ну, вы знаете: оплата почасовая. Любой каприз за ваши деньги… Прощаясь, я всегда предлагаю продолжить психотерапию, но никто из них еще ни разу не перезванивал. Хочется верить, что мои ночные визиты действительно возвращают этим недоделышам утраченное жизнелюбие.

А впрочем, мне все равно! Мы все когда-нибудь умрем, рано или поздно…

Оказывается, что это востребованный бизнес. Вызовы, конечно, не каждый день… вернее – ночь… Но мне, в принципе, хватает! На все. Кроме офиса в центре города и собственного ток-шоу… На всякий случай, я таскаю с собой диплом психиатра – вот тут, в правом внутреннем кармане пиджака.

Его никто никогда не просит показать.

 

* * *

 

Но вернемся к моей клиентке.

Она моргает невидящими глазами:

– У вас такой молодой голос…

Я заливаюсь соловьем: о, пусть это вас не смущает, голоса обманчивы, а у меня уже очень большой клинический опыт. И мы непременно поможем вашему мужу! Совместными усилиями.

Я умею быть убедительным.

– Видите ли, – она к чему-то прислушивается, склонив голову к плечу, – Он всегда был такой… немного… странный. Особенно после выпивки…

Она ощупывает дверь в комнату, проверяет, закрыта ли. Вздыхает.

– Этак, бывало, глаза выпучит и кулачищем по столу – БА-БАХ! И на меня зыркает. И все молча… Прямо жуть берет, и хочется в чем-нибудь таком сознаться. Хотя и сама не знаю, в чем. Ревнивый – страшное дело! Ну, вы понимаете…

Старушка жеманно поправляет подсиненную, раскудрявленную химзавивкой седину, сквозь редкий пушок просвечивает бледная кожа в старческих крапинках. Морщинистые губы складываются в призывный бантик, и я брезгливо отвожу взгляд.

– Значит, он всегда проявлял по отношению к вам некоторую агрессивность, но без физического воздействия? – резюмирую я.

Черт! Что-то тут не так…

– Вы не подумайте, я не жалуюсь! – она смахивает слезинку из уголка слепого глаза, – И поженились-то мы по любви… И прожили столько прекрасных лет, душа в душу… Но вот теперь, когда он ко мне приходит… И стоит за спиной… И молчит…

Что-то не так… Я ловлю себя на том, что судорожно тереблю ручку саквояжа, как какой-нибудь долбанный невротик.

– То есть, сейчас вы не живете вместе, и муж вас навещает?

Она вздрагивает, как от удара током, и прижимает к губам костлявый палец:

– Тише!

Что-то не так… Что-то мне тут неуютно…

– Ваш муж, – шепчу я, наклоняясь к ее мшистому уху, – Он сейчас… здесь?

А пальцы-то дрожат, вот паразитство…

Она испуганно пожимает плечами. Потом кивает. Потом мотает головой. Потом – то и другое вместе. Как бы еще не грохнулась, припадочная она какая-то…

– Я покажу вам моего мужа!

Она больше не трясет головой. Она открывает дверь и заходит в комнату, я – следом. Щелчок выключателя – да будет свет!

Двуспальная кровать аккуратно застелена. На прикроватной тумбочке – вязанная салфеточка и фото в рамке. Бравый старикан с гренадерскими усами и орденскими колодками. Но я смотрю сейчас не на его геройские усы и награды, а на черную ленту в правом нижнем углу рамки.

– Ваш муж умер, – говорю я, – И он уже никогда не придет…

Иногда приходится быть жестоким.

Она загадочно улыбается в ответ.

– Обычно люди не ощущают их присутствия, – говорит она, – Но у нас, слепых, чувства так обострены! Я знаю, когда они появляются. Я чувствую. Холод! У меня мурашки по телу. И… Вот смотрите, смотрите! Вот прямо сейчас!

Она закатывает рукав старенького халатика, показывая мне свою иссохшую руку. Я отстраняюсь, чтобы не задеть случайно ее бледную, морщинистую кожу. Да, я вижу это: редкие тонкие волоски на ее предплечье поднялись, они торчат, словно микроскопические антенки, настроенные на потусторонний мир.

Она ощупью пробирается к кровати. Нащупывает фото осторожными пальцами. Гладит льдистое стекло.

И… да… я тоже чувствую… Этот холод! Он поднимается от ног, словно колючий морозный туман, подступает к сердцу, ползет выше…

– Холод, – шепчет она, – Он идет снизу – от ног, к самому сердцу. Пока оно не начнет сжиматься в ледяной комок…

Она поворачивает ко мне лицо, направляет на меня своей единственный, слепой глаз. Стекляшка в правой глазнице мерцает фальшивым блеском елочной игрушки.

Так вот в чем штука!

Слепые. Они все чувствуют. Но они же не читают газет!

– Кто дал вам мой телефон?! – мои внутренности сжимают невидимые холодные пальцы, – Кто???

Она улыбается:

– Какой телефон? Вы сами постучали, предложили помочь…

Ведьма!

Проклятая старая ведьма.

Да, я это чувствую! Этот могильный холод. Все внутри заледенело, и я уже не слышу своего сердца. Потому что ОНО совсем рядом. ОНО – холодное и неживое…

Я подскакиваю к ней в бессильной ярости. Здесь что-то не так… Что-то не так… Я хватаю ее за плечо.

Я хватаю ее.

Хватаю.

Моя рука пронзает ее тощее плечо насквозь.

– Теперь я не боюсь, – говорит она, улыбаясь, – Уже нет.

Я снова протягиваю руку. Мои пальцы входят в ее старушечье тело – где-то под сердцем. Легко и беспрепятственно, словно через дым погребального костра. Но улыбка не сходит с ее сизо-морщинистых губ, которые шепчут:

– Только пусть он поговорит со мной… просто поговорит… передайте ему, хорошо?

И вот тогда я, наконец, вспоминаю ВСЕ…

 

* * *

 

…Обычно они звонят по ночам.

Ночь – время кошмаров. Время, когда кому-то и где-то срочно нужна моя помощь. Оплата почасовая, плюс такси туда и обратно, время пошло…

Был дождь.

В такую промозглую ночь лучше бы остаться дома.

Машины проносились мимо, урча моторами, как голодные монстры, а прохожие смахивали на сумеречных призраков. Такси все не попадалось, и я решил пойти пешком. Всего-то полквартала, пустяк…

 

Ты думаешь, что все предначертано и предопределено. Ты думаешь, что дата рождения и смерти (в глубокой-глубокой, умиротворенной и успокоенной старости!) прописана в книге судеб, и в заветный час за тобой спустится божественный луч.

Лифт в неведомое…

А вместо этого из-за угла, из темноты, из-за завесы дождя выскакивает джип на скорости 120 в час, и твое измочаленное тело отлетает на несколько метров, и все ломается, рушится, падает в тартарары, и больше некому включить свет…

 

Я бреду по городе.

Слепые – они все чувствуют.

Я не знаю, куда мне идти. А когда свет фонарей становится нестерпимым, я просто закрываю глаза и иду дальше.

Потому что мне больше не нужно уварачиваться от прохожих и машин, мчащих сквозь ночь с адским огнем в глазах…