I

В конце мая в Национальном Музее Изобразительного Искусства состоялась презентация новой Арт-галереи, обширно представляющей философию постмодернизма в живописи

конца ХХ- начала ХХI века.

Вниманию посетителей предлагались 126 авторских работ, часть из которых впоследствие, по выбору жюри и публики, должна была войти в постоянную экспозицию музея. Интерес к выставке и ее успех превзошли все ожидания организаторов. Были учреждены премии и награды, изданы официальные каталоги и буклеты, написаны обзорные статьи и проведены конференциии.

В левом крыле центрального зала под условным названием «Море и птица», экспонировалась картина, получившая в прессе наибольшее число откликов и симпатий и взволновавшая даже самых закоренелых скептиков.

Эстетизм посетителей взбудораживался издалека - столько иссупленной страсти, свободы и желания было в художественной композиции: ярко-мохнатое фантазмагорическое существо, безрассудно ныряющее в шторме реалистически выписанных морских волн, заставляло сначала содрогнуться от увиденного, а потом, после резкого шокового состояния, при более близком рассмотрении просветлеть и сердцем и мыслями:

В каталоге выставки корифеи искусства сдержанно отмечали экстравагантную утонченность кисти и импрессионизм мышления художника. Молоденькая экскурсовод, упиваясь своей осведомленностью, каждый день туманно и обманно рассказывала о творческих замыслах и обстоятельствах, родивших картину.

На табличке внизу значилось: автор неизвестен.

II

... Она никогда не уставала смотреть на море.

Оно было такое живое, такое чувственное, такое понятное и родное; оно так соответствовало ее душе, жаждущей романтики, простора и необычности; оно так впитывало ее страхи, сомнения и печали, что это единение непокорного и непонятного для многих женского существа с природной стихийностью вылилось в совершенно особую страсть и привязанность.

Как любая хулиганская девчонка, она грезила о дерзновенных приключениях, мечтала совершить необыкновенно-романтическое кругосветное путешествие и конфликтно огорчалась, когда ей

по-доброму советовали бросить эту несусветную чушь и, наконец-то, серьезно подумать о жизни.

Но – сбылось.

Пусть не в том ракурсе, о котором мечталось, пусть совсем не при романтических обстоятельствах, но она сама, живая, из плоти и крови, однажды стояла на борту океанского лайнера, пересекающего экватор, и, закрыв глаза, с жадностью впитывала в себя происходящие с ней метаморфозы. Обласканная атлантическими ветрами, пронизанная солнечным светом, отражающимся в серебряных волнах, она застывала в невесомом арабеске на носу корабля в той самой его точке, где теряются любые физические ощущения, где не существует ничего материального, где магически сливаются воедино воображаемые миры и земные представления. Раскрывая руки широко и вольно, как большие крылья свободно летящей птицы, она поднималась на высоких носках, и, отрываясь от палубы корабля, невесомо парила над ней, стремясь туда – вперед и вперед, словно обгоняя свой быстрокрылый корабль и указывая ему в ошеломляюще-бесконечных просторах воды и неба тайные звездные ориентиры. Это ощущение полета, полной духовной раскрепощенности и душевного единства с природным миром было неповторимым и незабываемым.

Море пришло и осталось навсегда в ее жизни. Оно стало ее внутренним «я», символом ее надежд и мечтаний, мерилом ее ценностей, движений и волнений, поверенным ее тайных мыслей и желаний; она обращалась к нему в минуты огорчения и радости, вспоминала о нем с любовью и слезами, писала о нем стихи и пела песни, восторженно рассказывала всевозможные легенды и правдивые истории; и, конечно, очень хотела вернуться к нему.

И когда первый раз в жизни, много лет спустя, она взяла в руки кисть, ее первые художественные мазки превратились в море, в то далекое и шумное море, которое ее когда-то очаровало дикой красотой неукротимости.

И странное существо посередине картины, созданное не красками, но из летящих ворсинок пушистого песцового меха: то ли рыба, то ли птица, которое – непонятно – пряталось ли в волнах от надвигающихся грозовых туч и искало защиты, или, наоборот, мечтало улететь – вырваться на волю, – а море не пускало, – эта абстракция – колючая, блестящая и беззащитная, – плод ее возбужденной фантазии, вольнодумно инкрустированный ею в полотно, – это была она, она сама, мечущаяся и рвущаяся к далям.

«Потряс!» - оценил профессионал; и ей захотелось писать, писать и писать картины – одна за другой, одна за другой.. .В ее голове рождалось множество идей, и все они были связаны с морем, с его характером, настроением и разноцветьем.

Море кипящее, черное, как людская злоба, приносящее горькие беды и не управляемое в своей ненависти; море торжественно-молчаливое и благосклонное, коварно сдерживающее свои вулканические страсти и волнения; море нежное и тихое, интимно приносящее к берегу свои скромность, ласку и миролюбие; море игривое и бирюзово-кокетливое, заставляющее безумно влюбляться в извивающуюся красоту каждой его волны; море сильное-сильное, синее-синее, дающее оттенок волевой фиолетовости, запах подводных водорослей и запас могучей бодрости – таким она представляла море в своих картинах.

Прекрасно осознавая всю ненормальность своего мышления и бытия, она знала, что в жизни есть другие – истинные – женщины, у которых все блестит в доме, по углам не скапливается пыль, а зимние вещи старательно пахнут нафталином; что есть женщины, всецело растворенные в семье, детях, с любовью стирающие носки сыновьям и трусики дочкам до их тридцатилетия и преданно смотрящие в глаза мужу – неважно какому; что есть женщины, умирающие от любви к самим себе и берегущие каждую нервную клеточку и морщинку, замазывая старательно вновь появившийся знак возраста или нервов солидным слоем косметики.

Она знала это, но никогда не могла быть такой.

Она расточала себя всегда безумно и бездумно: так много было в ней всего от Бога. И никогда ее не покидало чувство какой-то особенности, отдаленности от всех, какой-то солнечной воспаренности, не подвластной ни родительскому ремню,

ни занудным причитаниям свекрови, ни скверным похождениям

мужа. Для нее жизнь всегда была чем-то гораздо большим, чем каждодневная рутина: вдохновением, горением, средоточением всех энергий и сил Космоса, ведущих к бесстрашным взлетам и падениям, но всегда – на пределе дыхания, сил и возможностей. Ей хотелось охватить своей любовью всю Вселенную, обнять ее и принести в дар весь свой дух, талант, счастье и красоту, которые с силой вырывались из ее души на свет.

И удивительно, что именно сейчас, в один из самых беспросветных моментов, когда абсолютно все разбилось и нет больше перспектив: только нездоровье, старость и неустроенность, – ее охватило это адское вдохновение; такой пыл творчества и созидания, что, если бы под рукой у нее были собственные инструменты и материалы, немедленно схватилась бы за них и, забыв обо всем на свете, писала и писала бы картины, которые глубиной чувств и красок, выраженных на холсте, облагораживали бы любого смотрящего на них. И это не было чванливым хвастовством дилетанта – именно так чувствовало ее сердце, и именно так это должно было бы быть.

Но, увы, красок и кистей больше не было; оставались копейки на хлеб, молоко и транспорт. И сидя на старом дырявом матраце в квартире без общепринятых удобств, за которую ей совершенно нечем было платить, и которую за долги через судебные органы ее просили немедленно освободить, «любезно» угрожая тюремным заключением, она напряженно думала, что ей делать и куда идти, где искать поддержку и помощь.

Тут было не до искусства, и все творчество необходимо было направить на поиски выхода из ситуации, грозившей обернуться трагедией. Старые преданные друзья и родственники вдруг исчезли, новые связи и знакомства заводить не было ни времени ни желания – они так же могли оказаться фальшиво-участливы, как и прежние. И упираясь в проблему почти не разрешимую, ей приходилось рассчитывать только на свою стальную волю, скорпионскую

живучесть и славянский дух.

Но, Боже мой! Сколько же может вытерпеть человеческий разум и организм?!

 

В спешном ажиотаже она бросала домашний скарб в нанятый для переезда грузовик и, спасая свои жизнь и честь, вынужденно расставалась с отягощающим ее передвижение грузом.

Большая и неудобная картина в машину не входила: она так и осталась одиноко висеть на старой ободранной стене …