1. Что есть поэзия? Прочитав вынесенный в начало сего рассуждения вопрос, иной искушенный читатель лишь недоуменно пожмет плечами: дескать, в чем предмет разговора? И действительно, совершенно справедливо можно повторить вслед за известным французским филологом Жераром Жаннетом, что если дурацким является вопрос «что есть литература?», то и первый наш вопрос, как кажется, недалеко ушел от него по своему формальному содержанию. Но такой ли он немудреный, чтобы отмахнуться от него, как от надоедливо ввинчивающегося в ухо звука? Не возникает ли он всякий раз, когда мы открываем томик стихов, погружаемся всем своим существом в бездонные глубины поэзии? Ведь все же – со времен, от которых тянется к нам ниточка памяти, доносится логос человеческого рода, – с самых первых времен ставится перед нами этот вопрос «познаванья мира»; и ставится он не просто так, но подразумевая, по меньшей мере, в качестве предельного основания спрашивающего ответ на самого себя, причем непременно такой ответ, который означал бы истину и был ею. Думается, именно с этого начнет знакомство читатель, открыв для себя волнующий и чудесный мир стихов замечательного поэта Людмилы Чеботаревой: И со стола слетят усталые листы, Где жаркие слова сплетаются в стихи, Где - на пределе чувств - все истины просты, А помыслы - чисты, как первые грехи. («На пределе чувств») Но недаром ведь говорят, что истина всегда дело глубоко личное для каждого, ее взыскующего, и что одному – истина, другому – боль и страдание, смятение и бунт. Всегда наступает время и находится кто-то, кого решительно не удовлетворяют какие бы то ни было ответы, как если бы сама предельная истина обнаруживает свою недостаточность. И вновь звучит пророческий логос, вновь самым решительным образом происходит порыв к преодолению определенности бытия, к постижению неизведанного: Когда б не жажда познаванья мира, Наверно, в мире не было б поэтов. Я – вечный ученик, Я – semper tiro закатов синих, розовых рассветов, прозрачного дождя, капели звонкой, мелодии – единственной и чистой, и широко раскрытых глаз ребенка, и откровенья падающих листьев, и тишины кружащегося снега, сердец, самоотверженно горящих, и Времени стремительного бега, и песен – искренних и настоящих... («Semper tiro») Надо ли пояснять, что на месте этого порыва, на месте «вечного ученика» мы обнаруживаем поэта; именно поэт от века исполняет роль великого бунтаря, первооткрывателя миров, ибо только ему подвластно то, что сказывается как обоснование его логоса, то, что можно обозначить как «творящий вымысел», как первопричину поэзии… Именно постольку, поскольку творение есть непременный способ существования слова, оно – Слово – есть poësis; есть то, что переводится с греческого как «делаю», «создаю»… «творю» в конечном итоге!.. Стало быть, именно это слово «творения» и говорит нам замечательный поэт Людмила Чеботарева - Люче; узнавание оного заставляет нас отрешиться от нашего существования «по-эту-сторону-границы», от повседневного бытия в пользу шага к одному из возможных новых миров, к новой истории, ключ к которым не дает, но именно называет нам Люче: Пусть скорей от вина захмелеет Шекспир: Мне ведь новый финал для истории нужен! («Клеопатра») История эта такова, что требует называния, именования новосотворенного мира, как и всякого, у которого есть начало. За каждым именем и звуком, волшебством своим изливающимися в души, сокрыты истины бытия, и с постижения их начинается погружение в мир стихов Люче…
2. Начало можно обозначить как истечение из точки, как пробившийся сквозь скалы родник, источник, разливающийся затем полноводной рекою. Но прежде чем стать великой стихией, исток еще слаб, неуверенными толчками рождая первые волны, он еще только как бы пробует себя в мире, наощупь пытаясь понять, что ему предназначено. Поэзия, как некий источник, всегда как-то начинается, важно уловить, какое оно – начало именно этого истока, начало поэзии. У Людмилы Чеботаревой оно начинается с вопроса: Прорезается голос, страшась совершенья ошибки. Я пытаюсь постичь, что от чувств заблудилось в словах. Кто придумал назвать скрипку просто и трепетно – «скрипка»? Кто же зелени сочной дал терпкое имя «трава»? Кто нам первым поведал о том, как рождается колос? Кто сумел нашептать, как июньские ночи тихи? Просто тот человек тоже, видно, опробовал голос, Да и сам не заметил, как вдруг написались стихи... («Прорезается голос») И мы помним, кем ощущает себя поэт Люче, как она сама себя именует – «вечный ученик». Вот оно – первое называние, именование в новом мире. Не случайно при этом появление в книге Ангела, ибо поэзия, как отражение новосотворенного мира, нуждается в своих посланцах, в персонах, воплощающих его отзвуки. Вообще персонификация – очень важный момент в творчестве Людмилы Чеботаревой. Нельзя не обратить внимание на тех, кто приходит к нам, читателям, с логосом Люче, от кого мы слышим мелодию истока. Это и Ангел, нашептывающий стихи (не только ведь автору, но и нам, не правда ли?), и Гитарный кот, и Сверчок, чьи песни тревожат и волнуют, заставляя нас самих задавать себе важные, нужные для нас самих вопросы и искать, искать на них ответы под мелодию, звучащую из «Музыкальной шкатулки». Только так читатель сможет повторить вслед за автором: «Венец Божественной идеи – Весь этот мир, как на ладони…» («Весь этот мир – как на ладони») Процесс поиска истины, равно как и восприятие поэзии – всегда процесс исключительно личный, можно даже сказать – интимный, когда дистанция во времени и расстоянии преодолевается невиданным сродством чувств, единением душ; когда только и возможно увидеть весь мир в его единстве и многообразии, не упуская ни малейшей детали. Но такое духовное напряжение немыслимо без особого рода атмосферы задушевности, тепла, доверия, которые возникают при знакомстве со стихами Люче. Авторское чувство любви к читателю настолько сближает и обнимает, что кажется, будто происходит живой, непосредственный разговор, во всей красоте естественности дружеского общения. Есть стихи, которыми любуешься на расстоянии. Есть стихи, которые ранят сердце, душу, взрывают буквально все мироздание. Редко после прочтения стихов бывает чувство, что, как бы ни было больно, автор успокоит, утешит, согреет своим душевным теплом. Но именно такими флюидами, токами тепла, сочувствия, любви пронизана каждая строчка книги Людмилы Чеботаревой. И оттого столь милыми и близкими окажутся для читателя все герои этой книги – посланцы удивительного мира Люче. О чем же они рассказывают нам? Ни много, ни мало – о целой жизни, наполненной счастьем и страданием, любовью и разлукой, сомнениями и радостью бытия, открытиями детства и мудростью зрелости…
3. Творение неразрывно связано с мифом, который всегда так или иначе содержит в себе онтологию мира. В мифе, как в призме, отражается радуга всех форм бытия, и потому миф в самой своей форме синкретичен, заключает в себе основы мироздания. Наверное, будет уместно заметить, что и поэзия заключает в себе все пределы ойкумены; именно поэтому, полагая, что «истинная поэзия вечна и всечеловечна», каждый читатель найдет в книге что-то свое, что-то такое, что окажется значимым именно для него. И коль скоро миф и поэзия в этом отношении совпадают, то и по форме своей они оказываются близки. И если миф повествует нам о рождении и смерти, становлении и завершении, появлении речи и человека – то и Люче рассказывает обо всем этом. Не будем лишать читателя удовольствия прочтения стихов их цитированием. Темы творчества Люче можно долго перечислять и характеризовать, ограничимся, на наш взгляд, наиболее значимыми – это, безусловно, тема поэта и творчества, Родины, тема любви и судьбы, тема непостижимой женской души… Песнь Женщине запели соловьи. И Бог им вторил, радостно ликуя. Песнь Женщине - мелодию любви, Гимн Женщине - Осанна! Аллилуйя! («За день до сотворенья мира») Как тут не вспомнить Софию – Вечную Женственность символистов Серебряного века? Однако насколько же разнятся образы женщины, разделенные не только временной дистанцией, но и личностью автора. Если пытаться как-то охарактеризовать поэзию Люче с этой точки зрения, то мы, несомненно, имеем дело не с женской, но с женственной поэзией – такой же загадочной, непостижимой, манящей и следующей своему собственному року. И, возможно, именно это обстоятельство подводит к мысли о некотором сродстве творческой манеры Людмилы Чеботаревой и выдающейся русской поэтессы начала XX века – Мирры Лохвицкой. Как не заметить изящной музыкальности стихов Люче? Возвращаясь к мысли о близости мифа и поэзии и вспоминая, что миф неразрывно связан с танцем, с музыкой, с пением, становится понятно, что иначе и не могло быть. Музыка воплощает в себе один из основных мотивов творчества Людмилы Чеботаревой, оттого многие ее стихи, без сомнения, великолепные романсы и песни. Неслучайны в этом отношении и мотивы гитары, и страстных испанских фламенко и сегидильи, и венецианской баркаролы, и классических симфоний и вальсов. Наверное, неслучайно и то, что перу Люче принадлежит более двухсот переводов таинственного и мятежного певца Андалусии – Федерико Гарсии Лорки… О своем мире Люче говорит по-своему, своим собственным – удивительно-музыкальным, напевным – языком. Разве можно пройти мимо утонченной и полной изящества звукописи в таких ее строках: Город юных возлюбленных строг, неподкупен и чист. Над старинной ареной заплачет отчаянно cello, Но излечит печали молчаньем виолончелист, Лихорадку любви опалив ледяным лимончелло. («Верона») И если стихи и рассказывают нам о трагическом и невозвратном, о несбывшемся и невозможном – то музыка приглушает эту печаль, как бы исцеляет ее своими волшебными и высокими звуками, оставляя ощущение светлого и возвышенного чувства.
*** О многом в этой статье не было сказано, многое осталось за строками. Но оттого и проистекает надежда, что тем волнительнее и чудеснее будут встречи со стихами Людмилы Чеботаревой, и не раз настанет для читателя время открытия тайн и постижения прекрасного. Пожеланием читателю испытать миг приобщения к удивительному и притягательному миру Люче и заканчивается эта статья: ...Рассветят небо яркие сполохи, Короткую рассеивая ночь. Задев случайно лист чертополоха, Ты тотчас же отдернешь руку прочь, Того не зная, что провидец-случай Тебя нарочно вывел за порог, Что это я взошла звездой колючей На перекрестке всех твоих дорог. («Чертополох») |