В старые давние времена жили на нашем свете три сестры. Старшая, красоты неписаной, до того миловидна была, что любой прохожий, взглянувши на нее в оконце, обязательно норовил в избу заглянуть, то воды испить, то просто отдохнуть с дальней дороги. А кто, бывало, втихомолку притуливался спиной к деревцу, супротив окна и любовался на ее красоту издали. Глаза-то у нее, будто небо чисто голубое после дождичка. Губки алые, да такие аппетитные, что наливное яблочко. Щечки утренней зорькою крашены, а косы-то, цвета спелой пшеницы, вокруг головы тщательно прибраны. Красота несказанная, да и только. Вот только словца умного от нее никто никогда не слышал, что ни слово-то глупость, какая ни на есть страшная. Посмеется прохожий, отдохнет немного, да дальше соберется в путь-дорогу. Средняя же сестра, до того рукодельницей слыла в поселке, что каждая соседка, бывало, норовит, то сарафан, то юбку пошить. И до того искусно девка шила, что вещь сама по фигуре садилась, ни тебе складочки, ни тебе потуги какой между шовчиками. Так уж ладненько все шилось, как по маслу. А ежели еще и узор какой надумает рукодельница вышить, уж больно птицы у нее хорошо получались, так правдиво выходило, что птицы будто крыльями машут и машут, прямо летают на подоле юбке- то. Только вот лицом не особо приметлива средняя была: глазки узенькие, будто щелочки прищурены, носик остренький, как иголочка, а губки тоненькие в ниточку прямо. И не скажешь даже, что старшая и средняя сестры родные. Младшая сестра у них чудная была больно, как начнет сказы сказывать про страны разные, нашими людьми нехоженые, да так складно, будто и вправду была там. Начнет дома описывать с остроконечными крышами, тропы в узких горах людьми нехожеными, торговые лавки, купцов иноземных, товар их красочный, шатры белоснежные. Диву давались люди, качали головой, да и только. Ведь слепенькая была младшенькая, с самого что ни на есть рождения. Вот так и жили три сестрички, удивляли людей красотою, руками искусными, да рассказами чудными. Только однажды появился путник странный на утренней заре в деревне, на местных совсем непохожий. Увидал старшую сестрицу в оконце, остановился, пригляделся да решил в горницу войти. Навстречу средняя сестрица ему кваску испить вынесла, рушником вышитым уста утереть, да только путник в дом не пошел, к кувшину с квасом не притронулся, а все на младшую надивиться не мог. Ты говорит, среди сестер самая красивая, я краше на всем свете белом не видел. Врут, однако, люди, что старшая сестра у вас красавица, а средняя искусница, ты и красотою и рукоделием их взяла, да только видеть своего труда не можешь. Страшную мысль поселил путник в голове младшенькой, а ну, как и вправду она красоты неписаной, а вышивка и рукоделие у нее лучше сестриной выходит…. Вот и встала младшенькая с утра, умываться стала, приложила ладошки к щекам своим, а они такие гладенькие, носик такой аккуратненький, а губки – такие пухленькие. Точно прав был путник, не страшная она совсем не уродина. А, ну как, и руки, искусно иголкой владеют. Села Анютка-младшая за вышивку, а иголка то, как сама по ткани ходит, узоры не писанные выводит. Потрогала вышивку рукой своею, точно, прав был путник! И тут я ни хуже, только видеть этого не могу. И засобиралась Анютка в город, глаза лечить. Денег - то нет, средняя сестрица день и ночь шила да вышивала, чтобы ей на дорогу в город собрать, а старшая - Арина ей лучший сарафан подарила, да гребень черепаховый. Села Анютка в повозку и уехала. Ни слуху про нее, ни духу. Вот год проходит, другой… Появился в деревне опять путник странный, вошел в ворота к сестрам, поздоровался, ночлега попросил, а сам средней сестре, Зинаиде, говорит: «Да сколько ж ты будешь на эту глупую гусыню батрачить. Сестра- то твоя старшая никакой помощи не оказывает, годами у окошка сидит, народ развлекает, да глупостями потешает, а ты все за пяльцами с иголкой и проведешь жизнь. Скоро и глаза твои ослепнут, и руки не так метко будут в игольное ушко попадать». Поселилась мысль страшная в Зининой голове, стала она ее гнать далеко, да видно устала девка работать, не покладая рук. Стали думы страшные ее смущать. И вправду, Арина как сядет с утра перед окном, так только поесть и встает оттуда, огород прополоть не допросишься, воды натаскать не дозовешься, веником двор подмести не добудишься…И стала Зинаида в город собираться, шитье свое искусное подороже продать, села с утра в повозку, так и не вернулась. Прошло три года. Исколола Арина-красавица пальчики нежные иголками, испортила глаза синие вышивками по ночам, руки от сорняков огрубели да изрезались, щеки от работы в земле свежесть утреннюю утеряли, а косы от солнца жаркого побелели, поблекли. И вот стучится однажды к ней тот же путник в дом с мыслями страшными, Арина отворила дверь, подала ему квасу, вынесла полотенце вышитое уста утереть, и села супротив гостя незваного.

-Не хотела бы ты, Арина, красоту свою вернуть, щечки алые, ручки белоснежные, да глазки небесно-голубые?

А Арина ему на то отвечает:

-Ты умным речи свои читай, да смуту в голову поселяй, а я глупою всю жизнь была, и ничего у меня кроме глупости- то и не осталось. Забрали твои мысли у меня двух сестер родных, младшенькую – сказочницу, да среднюю - рукодельницу. Не вернулась ни одна из них, бродят по свету, правды ищут. А как найдут ее - сразу и воротятся.

Испугался путник, что за правда такая, не знаю я ее, ни сном ни духом о правде такой не слыхал. Только рушник к устам поднес, как разглядел вышивку непростую, видит он - город вышит сказочный, да с башнями остроконечными, шатрами белоснежными, да с купцами заморскими. Покачал головой путник, задумался:

-Время, Арина, самый страшный судья на свете. Забирает оно красоту и умения, здоровье и радости, веселье и счастье. Вот и сестры твои на лесть мою позарились, не удержались, по миру странствовать пустились… Искать потерянное и ненайденное…А знаешь ли ты сама, где она, правда-то?

-Верно. Странствуют они, ищут по свету себя, а правда – то дома осталась. И не такая она и сложная, чтоб не понять ее, даже мне неразумной….. Только там хорошо на свете, где нас нету-ка! И ведь от добра добро не ищут!

Только проговорила Арина слова эти, как на пороге появились сестры ее родненькие, Анютка-сказочница, да Зина-рукодельница. А путник тот пропал невесть куда, будто ветром весенним сдуло. Только и остался от него недопитый квас да маятник старенький. И зажили они лучше прежнего: в мире да согласии, без зависти, а с бережливостью и уважением друг к другу. Повыходили замуж за наших деревенских парней, ребят народили, да на ноги поставили. А маятник тот напоминанием был о каждом прожитом дне вдали от дома своего. О том добре, которое дома осталось и их дожидалось!