1. Как странно помнить в зрелости своей Непрожитые мною дни и даты… Я помню, как с войны пришли солдаты, Я видела счастливых матерей… Счастливицы глядели виновато На бедных вдов и маленьких детей, Что становились в эти дни - вдовей, Опять переживая боль утраты. А над землею плыл победный май, Кружились под гармонику дома В них плакали, в них радовались, пели… Черемуху за домом обломав, Пришел отец… Я видела сама, Но мне, увы, почти никто не верит. 2. Но мне, увы, почти никто не верит… Не можешь, говорят, ты помнить март, В котором дед мой «перешел» на мат И радовался горестной потере. А бабушка, прикрыв тихонько двери, Ему сказала: « Тише, тише, гад!» Заплакала, надела черный плат: «Как будем жить без Сталина, тетеря…» И ладанку зажгла за упокой: «Все ж, человек, пусть даже – никакой…» (И точно так же, помянула Берию…) А после был апрель, опять весна… Но память зацепила: имена, Мое крещение, тепло купели. 3. Мое крещение, тепло купели, Скорей всего, я видела во сне… Так видит рай в небесной вышине Желающий извечной канители. Так видит материнские глаза Дитя, в ночи проснувшееся в зыбке, Так путник видит свет неясный зыбкий, Сквозь тучи, если кончится гроза. А я, совсем об этом не волнуясь, Лишь в детстве, в хоре, пела: «Аллилуйя», Не поднимая (велено!) очей. Послушная - до времени, до дня… И уж совсем не вдохновлял меня Горчащий дух оплавленных свечей. 4. Горчащий дух оплавленных свечей, Пасхальный звон и радостные тосты, Слова: «Гагарин», «первый», «слава», «космос», «Ну что, старуха, космос – то ничей!» «Ну что, бабуля, в темноте ночей Ты зря молилась, соблюдая посты, Там, Бога нет, там - лишь луна и звезды, Он - выдумка твоих попов – рвачей!» А бабушка, с улыбкою смиренной, Ночами говорила со Вселенной, Месила тесто – время куличей, Была добра к насмешникам надменным Ведь у нее, всю жизнь – одна Вселенная: Лицо с бородкой - складка меж бровей. 5. Лицо с бородкой - складка меж бровей, Мне помнилось таким Его обличье. Какой – то дядька, мне он безразличен, Не то, что стайка белых голубей! О, эта страсть моя, моих друзей: В голубоватой краске домик птичий, Базар – вокзал, отсутствие приличий, Босота все, и не найти босей… А к выходным, умаслив мне пробор, Меня, послушную, вели в церковный хор. «Не видят ли, мальчишки?» - чтоб проверить, Я, тихой мышью, пробегала двор... Платочек, туфли - этакий позор: Большие позолоченные двери… 6. Большие позолоченные двери, Торжественность момента и речей. И ты уже общественный, ничей, Раз, пионер, то должен быть примером. Стихи, "до дыр зачитанный" Каверин, Скорей, скорей, покуда все без нас… Танцульки, комсомол, десятый класс И голоса, каких – то там америк… Скорей… скорей… из райского житья, Из детства… Дурья душенька моя! Ты так рвалась нырнуть в свои потери… Уж накрепко закрыта в детство дверь, И оттого, мне помнится, теперь, Батистовой простынки теплый берег. 7. Батистовой простынки теплый берег И прядка русых шелковых волос, Отметина на двери: как подрос… А детства снег - особенно был белый, И чай вкусней, и мальчики несмелы, И первый поцелуй – мешает нос! И юношеский пламенный вопрос, Почти по - Чернышевскому: «Что делать?» Что делать, чтобы жизнь прожить не зря? Есть Бам, Камаз и мамино: «Нельзя!» И слезы - горькой соли солоней… Ребята скажут: « Футы – нуты, дама! Но жив осколок - острый и упрямый, В руках у милой мамочки моей. 8. В руках у милой мамочки моей Все спорилось: отмыть, пришить, погладить, Вот только в тридцать – седина на пряди, Вот только взгляд, с годами все грустней. Война, потери… Память – мавзолей, В нем – друг, отец и брат - мой юный дядя, Из рамок траурных, на нашу маму глядя, Ей улыбались: «Нина, слез не лей!» А мама, в тихий час и под часами, Над нашими рубашками – трусами, С иглой в руках (мы жили очень скромно), Все говорила с ними… Уж заря, Не спится ей… Я слышала… И зря Мне сказано, не раз: «Не можешь помнить!» 9. Мне сказано, не раз: «Не можешь помнить! Домысливать события грешно…» Но прошлое ль, мотает мне кино, Генетика ли, крутит фильм упорно. Уж скольких нет – живых в листах альбомных: Вот младший брат в ведре сидит – смешной! Вот папа с мамой – пальма за спиной. Вот старший, Юрик - милый, тихий, скромный. Он был послушным мальчиком – мой брат, Таких берут на небо, говорят… Мне было мало лет, чтоб много помнить… Но мамочка, что мухи не обидит, До дней последних, не хотела видеть Ни царских врат, ни строгий лик иконы. 10. Ни царских врат, ни строгий лик иконы Не разглядела ясность детских глаз, Да и страна, что взращивала нас Жила не по – божественным законам. Под куполами горестных церквей Гуляли куры, скот, зерно хранили, Мальчишки водку пили и курили В заброшенных садах монастырей. А Он, то облаком представ, то воробьем, Смотрел на поругание свое, Все сердцем нас простить готов, и вот, Несу к нему испуганную душу И знаю, что услышу ( но не трушу!): «Тебе же, только – только, минул год!» 11. Тебе же, только – только минул год, Вот так же, точно, говорю я саду, Еще, зову его своей отрадой, А дети шутят: «Твой прекрасный горб» Но я, не в плен в него иду – на жизнь! Он мне синицами поет и воробьями, Звенит весной, меж яблонек, ручьями, Как будто песенку поет: «Держись!» Вот-вот под солнцем оживет лоза Раскроет виноградины – глаза На теплый летний день новорожденный! Я так переживала за нее: «А вдруг замерзнет и не доживет…» Но, значит, помнит виноград плетенный! 12. Но, значит, помнит виноград плетенный Как плоть лозы весною оживить, Все выше, к солнцу, тоненькая нить Потянется листочками влюблено, Назло всем козням северных ветров Созвездиями – гроздьями сверкая: «Любуйтесь мною, вот, мол, я какая! Попробуйте меня, не надо слов…» И вот тогда, когда ладонь мою Согреет гроздь, которую пою, То сын, моим успехом вдохновленный, Исполнит мой родительский завет, И юный черенок увидит: свет, Исток своей лозы и лист зеленый. 13. Исток своей лозы и лист зеленый, У каждого из нас и в каждом «я», Конечно, есть, и это «есть» – семья, Семейные преданья и законы. Чем дольше живы - память и почет К родным могилам, вдаль ушедших предков, Тем краше наши гроздочки на ветках И новые появятся еще.. И вырастут, как крылья за спиной, Опорой в жизни, радостью земной, Нам станут – дети, внуки, гроздья – мед, А память наша, странница – блудница, Конечно, рада к жизни возвратиться, Коль вновь, в свой срок, нам урожай дает. 14. Коль вновь, в свой срок, нам урожай дает. И ветвь, и лоно женщины, и знание, Рожденные, чтоб исполнять задание Того, кто все продумал наперед. Которого не привязать, не взять: Ни к золоту, ни жалобой, ни стоном, Покуда, сам не станет нам затоном, В котором - тишь и божья благодать. Так, стало быть, и мне, пусть ненарочно, Всех снов, всей памяти своей подстрочник Облечь пора в сонеты поскорей. Все сны, воспоминания, наитья В едино, сплесть рифмованною нитью: «Как странно помнить в зрелости своей…» 15. Как странно помнить в зрелости своей ( Но мне, увы, почти никто не верит) Мое крещение, тепло купели, Горчащий дух оплавленных свечей, Лицо с бородкой - складка меж бровей, Большие позолоченные двери, Батистовой простынки теплый берег В руках у милой мамочки моей. Мне сказано не раз: « Не можешь помнить: Ни царских врат, ни строгий лик иконы. Тебе же, только - только минул год!» Но, значит, помнит виноград плетенный Исток своей лозы и лист зеленый, Коль вновь, в свой срок, нам урожай дает. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
