Напротив старой церквушки ютится колхозный рынок, на котором каждое утро появлялась нищенка Нюся. Бывшая учительница черчения привлекала внимание обывателей шутовским нарядом, похожим на балахон скомороха, сшитого из ветхих пестрых лоскутов.

Потрепанная соломенная шляпа с широкими полями и бордовой, немного линялой лентой с бантом на правом боку, завершала вычурное убранство. Очки, нацепленные на курносый нос, смотрелись роговыми седлами на посиневшем опенке. Блаженная улыбка углубляла морщины на лице, слезно отпечатываясь в запавших, мутно-зеленых глазах.

– Здравствуйте, как ваше здоровье? – вступала Нюся в разговор с постоянными посетителями рынка.

Она не просила милостыню, не сетовала на судьбу, но всегда исподволь стремилась выяснить у незнакомого новичка предположительные нужды в приобретении товаров. Если тот не шарахался от назойливой старухи в клоунском балахоне, и не отправлял беззубую базарную прилипалу матерно куда подальше, то деликатная беседа с непременными интеллигентными шутками, простонародными прибаутками, и свежо испеченными анекдотами могла продлиться до бесконечности. Но последняя все же имеет определенные границы при наличии воспитанности, природного такта, коими Нюся обладала с рождения. Судьбоносным бурям и житейским невзгодам, стихийно ворвавшимся в ее когда-то достаточно размеренную, благополучную жизнь, все же не удалось до конца смести, растоптать, выжечь сокровенное, подаренное природой - способность сострадать, удивляться, надеяться и любить. Жить для нее означало теперь – общаться с живым миром бесхитростно, добро охотно, бескорыстно.

- Когда все потеряно, терять уже нечего, - часто повторяла нищенка в словоохотливых беседах с отзывчивыми дарителями, и всегда добавляла: - «Больше всего хранимого,

храните сердце своё, ибо из него источники жизни»…

Обнаруживая нежелание человека слушать ее искренние признания, тут же меняла тему разговора:

– Не правда ли, сегодня чудная погода?.. Совсем как в «Пигмалионе» у Бернарда Шоу. Помните, когда Элизу Дулиттл впервые ввели в светское общество?.. В молодости я походила на нее. Правда, цветы никогда не продавала на улице…

– Вот ты, тетка, даешь – принцесса на горошине, – съязвил долговязый юнец в тюбетейке и аляповатой шелковой рубахе навыпуск поверх полосатых коричневых шорт.

– «Отговорила роща золотая, березовым, веселым языком» – помните, у Есенина? -

Это уже к смиреной спутнице юнца, с застенчивым взглядом и покрытой бежевым платком головой, обратилась вдохновленная нищенка:

 

– Чудная красавица, Вам никто не говорил, что Вы похожи на «Незнакомку» Блока? Ужасная история! Всю жизнь поэт ее искал в своем воображении.

 

Внезапно воодушевляясь, Нюся встала во вторую позицию балерины, приняла картинную позу, и чуть надтреснувшим голосом с легкой картавинкой начала читать стихи - закатывая глаза и умиляясь до мутной слезы, не замечая при этом, как глубокое хрипловатое контральто чтицы перешло в сопрано, а в финале сорвалось на дребезжащий фальцет.

«И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

 

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине».

 

– Ты, бабка, ненормальная – молодежи голову морочишь ерундой, лучше бы пошла вон бутылки пособирала, всё хлеб, – пожурила Нюсю скуластая продавщица, торгующая бочковым «монастырским» квасом.

 

– Да-да, простите-простите, не ко времени… – как-то вдруг скукожилась Нюся, судорожно покачивая головой. Прильнув к деревянной бочке с квасом, она часто-часто заморгала белесыми ресницами, будто промаргивая соринки в глазах, нечаянно занесенные жгучим ветром.

 

В тот момент на радость опечаленной чтице и появился ею обожаемый собеседник – журналист из вечерней газеты, смуглявый юркий Азамат Бикборов, бывший ее воспитанник.

 

– Здравствуй, дорогой мой дружок! Читала-читала про новый депутатский корпус во вчерашнем выпуске. Смельчак ты наш! Побереги себя, там у них криминалом попахивает. Того и гляди в затылок пульнут неугодному.

– Ну, что Вы, эджеке, так безысходно? Хороших людей и там хватает.

– Больно уж ты откровенный, Азаматик. Особо про того, что за куском власти через забор полез. Ох, и похохотала я…

– Эджеке, Вы у нас народный философ.

– Скорее пропойный, Азаматик, мозги давно уж высохли…

– Они у всех нас выгорели малость от яркого солнца.

– Вот и поговорили по душам, – подытожила бывшая учительница.

Конечно, повзрослевший ученик одарил неприкаянную нищенку – двадцатку не пожалел, вдобавок угостил ядреным квасом.

 

– Спасиби-спасиби, на хлеб-соль хватит, еще и на винцо красненькое соберется, даст Господь.

 

– На винцо Бог не одобряет! – протягивая помятую десятку, укоризненно покачала головой проходящая мимо полноватая дама с одышкой, обмахивая вспотевшее напудренное лицо китайским веером.

 

– Винцо для радости, милая… для души предназначается. Разве Вы не в курсе, что сам Христос с апостолами частенько трапезничали не гнушаясь?

 

– Образованная, – буркнул хмуро тяжеловесный спутник дамы в клетчатой панаме, фирменных джинсах с клепками.

 

– Училка, как говорится, в прошлом, – словно оправдываясь, произнесла Нюся. И затараторила, боясь, что недослушают, оборвут на полуслове: – Мама профессоршей русского языка была. Так и ушла бесследно. Сынок подавал надежды в лингвистике… Три года как канул, утонул в Иссык-Куле… бесследно…Любимый мой сыночек! Бесценный! Царствие ему небесное! А вчера вот, животинушку мою, котофара

Смышленыша, люди недобрые колесами прямо вон на той дороге раздавили… следы крови до сих пор. Не хотите посмотреть на место гибели возлюбленного супруга и отца моих сироток?

 

– Фу, гадость какая?! Митроша, помилосердствовал, и будет.

 

– Да, да, милочка, вот тебе еще десятка, и гуляй себе с миром.

 

– Спасиби-спасиби. За Ваше драгоценное здоровьице. От одышки листья мать-и-мачехи помогают. Можно сушеные настоять, кипяточком залив. Последнее время уринотерапия частенько стала применяться.

 

– Фу, гадость какая?! Митроша, посмотри, тип глистовидный из-за бочки с пивом на нас глазеет. Не иначе как сговор. Поди как бомжиху специально заслали, – сквозь зубы испуганно прошипела дама с веером, уволакивая мужа во второй ряд рынка.

 

Нюся помахала ладошкой вослед дарителям, сдвинула на бок шляпу, перекрестилась трижды, украдкой выглянула из-под очков и спрятала в разноцветных лоскутах милостыню. Подняв глаза, она обнаружила около киоска покупателя газет.

 

– Мил человек, с добрым утрецом, – незамедлительно обратилась она к бородатому седовласому старцу, держащему кучу газет и журналов под мышкой. – Сегодняшние вести полны катастроф, разочарований и всяческих скандалов. Впрочем, как и вчерашние, – продолжала умилительно щебетать нищенка, семеня вокруг старого знакомого.

 

– С добрым утром, Нюся, – протягивая ей монету, пробасил бородач.

 

– Благодарствую, Владимир Ильич. Ваша постоянная спонсорская помощь бережет моих подопечных и гарантирует им будущее.

 

– Вы там же, в подвалах?

 

– Там же, в тесноте обитаем, но со всем семейством…

Нюся примолкла. Внезапно судорога исказила её лицо, и без того мутные глаза налились горячей соленой влагой непролитых слез, ладошки с тонкими пальцами пианистки, поцарапанные почти до мяса кошачьими когтями, сжались в кулаки, шляпа сдвинулась набекрень, тонкие губы задрожали словно в ознобе. Свистящим шепотом, еле слышно забормотала она, пытаясь мужественно выговаривать каждое слово, не упустив главного момента в трагической истории.

– Вы же не знаете, драгоценный, папа наш погиб вчера на дороге. Прямо вот так, без зазрения совести, проехали по живому. Семеро котят и мама наша на полном моем обеспечении сиротками остались.

 

– У Вас, Нюся, все, как в хороших сказках: и котят семеро, и серых волков не видать, и мама коза под присмотром, – шутя, попытался успокоить взволнованную Нюсю собеседник.

– Драгоценный Владимир Ильич, а Вы оказались схожим с вождем революции, – продолжая всхлипывать, с благодарностью поведала Нюся.

 

– Ничего общего с бунтарями. Вы меня понимаете, милосердная?

 

– Я Вас уважаю и благодарю не только как постоянного спонсора, но и как мыслящего собеседника. Признаюсь откровенно, жду каждое утро с нетерпением Вашего восхождения к газетному киоску.

 

– И на том спасибо.

 

Мужчина попрощался и завернул за угол трехэтажного старинного дома с колоннами. Женщина, кокетливо поправив головной убор, развернулась, вмиг столкнувшись почти лоб в лоб с тем самым подозрительным типом, что выглядывал минут пять назад из-за пивной бочки.

– Князь, с женщинами воспитанные молодые люди вначале здороваются. А Вы сразу лбом в шляпу, аж поля исказили.

 

– Лярва старая, всех семерых твоих котов блохастых… тьху… завалю, и тебя к ним в придачу, если данью не отметишься в срок.

– Князь, Вы пошляк. Я на Вас жаловаться буду в Министерство юстиции. Предупреждаю, чтоб потом недоразумений не было.

 

– Мзду закинь в общак, стукачка сраная.

 

– Пошлину со спонсорской помощи, если потребуется, заплатим, как положено, в госказну. И ни копейки левым.

 

– Предупреждаю в последний кон – я тут банкую. Не дожидайся пожара, усекла, карга с бантом? Все. Последний базар. Жду до семи на пристани со штукой.

 

Костлявый парень в тельняшке суетно юркнул на остановку, мигом смешавшись с толпой пассажиров, выходящих из троллейбуса.

 

Нюся отряхнула подол разноцветного балахона, огляделась по сторонам. Лицо ее сморщилось, беззубый рот зашамкал, словно в него попала какая-то гадость, глаза блеснули было молодой яростью, но вмиг погасли и заволоклись старческой мутной пеленой. Вся её фигура словно съежилась, уменьшилась, и Нюся, сгорбившись, вжав голову в плечи, посмотрела на мир глазами обиженного ребенка:

«За что это мне, Господи?» – вопрошал ее взгляд.

 

Посетители, по-прежнему не обращая внимания на поникшую фигурку странной нищенки в шутовском балахоне, так неуместно смотрящуюся на фоне внешнего порядка и благополучной, увы, только видимой сытости и довольства, хлопали массивными дверями рынка, будто барабанными палками отстукивали мелодию наступившего дня.

Молния с громом, ворвавшиеся впервые за все лето, словно кипятком ошпарили, обезумевшую от страданий нищенку. Нахохлившаяся, жалкая фигурка встрепенулась от резких звуков, во взгляде опять замерцал интерес ко всему происходящему вокруг…

Первый гром, первая гроза, первый проливной дождь омыл в тот летний день иссохшую землю, напоил влагой городские клумбы с цветами, смыл пыль с листьев кленов и тополей, подарил долгожданную прохладу горожанам.

 

Так прошло очередное лето. Наступила осень. Затем выпал первый снег. Грянули январские морозы. Обычно и в холод Нюся появлялась с раннего утра перед центральным входом рынка в своей неизменной соломенной шляпе. А тут уже февраль, необычно лютовавший в этом году, подходил к концу, а Нюси всё не было на месте. Пожалуй, никто кроме Владимира Ильича не заметил ее отсутствия в новом студеном для наших мест году.

 

- А куда пропала блаженная, ну та - в балахоне и шляпе, что тут всегда побиралась? -– спросил он в бушующее поземкой утро рыжеволосую киоскершу в пуховом платке.

 

- Нюся что ли? Так еще осенью схоронили её. Поговаривают, банда Глиста камнями во дворе посреди бела дня закидала бедняжку. И чего они на бедолагу так взъелись, что им-то делить? Ума не приложу... Нелюди, чистые звери, подвал сожгли, говорят. Окна заколотили досками, облили бензином и сожгли всех кошек ейных. Говорят, орали кошаки, как дети малые, и шерстью паленой воняло долго еще там... Так вот. Опустела без Нюси округа. Царствие ей Небесное!

 

– Опустела. Истинно опустела, – внезапно осипшим голосом ответил Владимир Ильич, машинально перекрестившись.

 

Заглушая вой февральской вьюги, грянул заутренний колокольный перезвон. Главный колокол гудел натужно-простуженно, словно и он озяб на пронизывающем февральском ветру. Мелкие колокольцы рассыпали осколки дробных нот, вонзая их гвоздями в небо…

 

Из подмышки полушубка бородатого мужчины, вздрогнувшего от звука колоколов, выпала стопка газет. Ветер льдистыми пальцами зашелестел страницами. На одной из них отчетливо выпячивался заголовок «Наша Нюся», и фотография в черной рамке. Была ли это та Нюся? Нет, конечно. О нищих редко печатают некрологи. В основном о знаменитых, богатых, публичных людях. Удивительное совпадение, та же соломенная шляпа на знаменитой актрисе. Те же двойные очки. И тот же искрящийся взгляд. И блаженная улыбка, обнажающая беззубый рот.

 

Что это? Откуда? Может, снимки из роли покойной?.. А, может, от вопиющего злодейства в глазах помутнело у немолодого уже мужчины, испытавшего и боли, и утраты, внезапно осознавшего ужас произошедших событий, кощунственное убийство безобидной, доброй нищенки, пригревшей в подвале семерых бездомных котят вместе с кормящей мамой, единственных близких ее сердцу существ, остававшихся на этой земле рядом с ней?..

– Боже, что же творится? – прошептал он почти беззвучно.

 

Как жаль, что после гибели нищих не публикуют некрологи! И памятники им некому сооружать. И на могилках их стоят лишь покосившиеся таблички вместо крестов. Просто номер, был человек, и остался от него только номер... Может, когда-нибудь обездоленный скульптор отважится вылепить из гипса или пластилина странника с сумой и водрузит на холме неизвестного бродяги? На что соберем ваятелю загодя всем миром по копейке, памятуя о жизни нищенской.