"Г-н Лермонтов недавно погиб на дуэли, причины которой остались неясными".

газета "La Democratic pacifique" 1841г.

 

Тринадцатого мая 1841 года Лермонтов приехал в Пятигорск. Он уже осознавал то, что в столице он далеко перешагнул грань дозволенного. Это было уже не просто "впасть в немилость", это означало, что само его существование нежелательно. А когда тиран считает, что чьё-то существование нежелательно, то найдутся ретивые исполнители его воли. Пусть грубо и грязно, зато надежно. Они обсуждали это с Белинским, и своими же судьбами подтверждали справедливость своих высказываний. Однако при этом Лермонтов, в отличие от Герцена, не имел ни влиятельных заступников, ни неограниченных средств. Думая о будущем, следовало полагаться лишь на свою удачливость. Пришедшая к нему модность и известность в свете легко может смениться клеймом бунтовщика и сумасшедшего.

Встречи со старыми друзьями лишь подтвердили худшие опасения. Через них же пришли достоверные известия, что в канцелярии Третьего отделения на Кавказе есть прямое указание "организовать" смерть Лермонтова при первом же благоприятном случае.

Целый месяц на приемах и пикниках за маской веселости напряженное раздумье. Как следует поступить? Отдаться воле судьбы? Но циничные руки верно направляют её к смерти. Тем более что это циничные руки жандармов, что само по себе унизительно. Бороться открыто, означает лишь помочь своим палачам. Длительная процедура отставки не спасет от запущенной в действие машины охранного ведомства.

Он не желателен и здесь, на Кавказе. В России не стало места для него. Что остается, умереть? Уехать бы за границу? Уехать нельзя. Бежать? Наверное возможно, но как всё устроить. Он офицер в действующей армии. Трусость и предательство хуже смерти.

И тут, как озарение, появился план мистификации. Мартынов и ещё немногие посвященные поначалу наотрез отказывались, посчитав готовящуюся шутку своего друга невероятно кощунственной. Предлагали устроить все проще, без излишней шумихи. Но действовать иначе он не желал. А что для спасения поэта необходимо действовать считали все. Потому в узком кругу поклялись сохранить тайну и приложить все силы для успеха предприятия.

Ещё месяц ушел на приготовления. Всё было собрано, надежные проводники изысканы, ничего не подозревающая публика была подготовлена к тому, чтобы стать актерами в жестокой пьесе, которую Лермонтов сочинил для них.

И вот пришло известие от Лисаневича - среди убитых в стычке, есть казак, внешне весьма схожий с Лермонтовым. Назавтра его тело друзья тайно доставят в Пятигорск. Мартынов немедленно, при большом количестве свидетелей объявляет о желании стреляться. Вызов Лермонтовым принят.

Фарс разыгрывается на заранее подобранном месте. Солнце над горами, ясное небо. Молоденькие секунданты расставлены так, чтобы место, куда должен упасть Лермонтов, было ими увидено не тотчас же. Поодаль, Дорохов привел ещё зевак, которые со своей позиции, увидят то, что им следует увидеть. В пистолетах холостые заряды. Дуэлянты тянут время. Но вот Лермонтов видит, внизу в расщелине, куда он должен упасть, Олсуфьев поспешно выволок из укрытия убитого казака одетого поручиком. Лермонтов делает шаг вперед, рука с пистолетом вверх - условный сигнал. Выстрел Мартынова. Падение. Скользнул вниз, перекат. На секунду задержал взгляд на мертвом, который одет в его одежду. Как неприятна похожесть убитого и странное ощущение: "А ведь это теперь действительно я". Мысль о раздвоенности обожгла. Но колотящееся сердце, как в бою, не дало разуму ввести тело в оцепенение. Сверху уже слышны вскрики. Бросил пистолет рядом и ужом по-пластунски в заросли. Дальше пригибаясь, по тропе, которой загодя не раз прошел. Быстро, не оглядываясь и не прислушиваясь. Теперь его никто не должен увидеть. Ахмет с лошадьми для перехода ждет на месте. Он ни о чем не спрашивает, увидев своего запыхавшегося и грязного провожатого. Усмехнулся понимающе, - отчаянный парень, настоящий джигит. Рысью ушли подальше от злополучного места, ближе к горам, по черкесским тропам, дальше от тракта. Путь через перевал к селению Геленджик занял пять дней. Здесь, в доме родственников Ахмета отдохнули от трудного горного перехода в ожидании, когда подойдет шхуна турецких контрабандистов. Всё это время Лермонтов было погружен в тяжелые раздумья. Вдали видна насыпь русских укреплений, стоит лишь пройти туда, чтобы снова оказаться в привычной обстановке гарнизонной жизни. Да, будет наказание, возможно, будет оно весьма суровым, соответственно его дерзости. Зато он останется собой в своей стране, и будет ей служить... Нет, он повидал сломленных декабристов, всё более опускающихся дворян, разжалованных в солдаты. К его бедности добавится позор и подтверждение насмешек таких как Соллогуб, которые давно выставляют его "недалеким армейским офицериком, лезущим в высшее общество". Его сверстники уже сделали карьеры, достигли чинов и положения. А что ждет Лермонтова в России? Перед ним уже закрываются все двери, впереди полное разорение, а ещё вернее нелепая смерть от руки дикаря или наемного убийцы. Нет, прочь из этой душной казармы! Европа бурлит, там найдется применение храбрецу с твердой рукой. Он непременно доберется в Шотландию и отыщет там свои корни. Англия враждебна к России, но там нет предубеждения к нему, зато есть возможности проявить себя на всех её морях. А может прояснить загадку родства по испанской линии... Ах, сколько же открывается планов и перспектив! Море, лежащее перед ним, представляется теперь стихией, открывающей ему свою непредсказуемую мощь. Вперед, в новый мир, в новую жизнь!

 

На шлюпку контрабандистов, для переправки на шхуну, Лермонтов погрузился ночью. Теперь оплаченное покровительство черкесов заканчивалось. Один из братьев Ахмета переводил в переговорах с турком об условиях перевозки. Их посудина направляется в Трабзон, но шкипер пообещал содействовать в отыскании средства для дальнейшей отправки в Константинополь. Турки, выгружая оружие, заметно нервничали, опасаясь появления патрульного фрегата, да ещё этот странный русский, навязавшийся в пассажиры.

Сразу же после появления на шхуне Лермонтова охватили серьезные сомнения, что всё выйдет по плану. Первым делом шкипер потребовал сдать пистолет, а матросы проверили его вещи и отобрали кинжал и даже небольшой ножичек. Несмотря на все попытки поговорить, члены экипажа избегали общения с ним. Помощник шкипера, Аншер - юноша с военной выправкой, кое-как изъяснялся по-французски. Видимо испытывая симпатию к русскому беглецу, он сообщил, что порт назначения переменился, направляются они теперь в Синоп, чтобы правитель вилайета Ирмак Гиресун-паша мог принять гостя для беседы. Хотя всё это было сказано будничным тоном, Лермонтову становилось ясно, что его ждут подозрения в шпионаже и допрос. Пытаясь подготовить мнение о себе, Лермонтов объявил, что он странствующий художник Лерма, желает теперь поработать портретистом в Константинополе. Этой неподготовленной выдумкой он только ухудшил положение. Аншер рассмеялся, напомнив, что ислам запрещает изображения всего живого, художнику следует это знать, чтобы не умереть от голода. И уже оборачиваясь, снисходительно обронил: "хоть Вы прихватили кисти и надели гражданское платье, по всему видно, что Ваша рука более привычна держать саблю. В Синопе лучше скажите правду".

Больше до самого прихода в порт они не общались, однако теперь Лермонтов замечал, что взгляд проницательного помощника шкипера цепок, а действия решительны. Этот человек не случайно оказался на посудине, направившейся к берегам Кавказа.

В Синопе на борт прибыл чиновник, который сделал себе запись, что "художник Мишель Лерма прибыл с намерением посетить Константинополь и далее направиться в Европу". После чего чиновник распорядился не сходить на берег до получения разрешения и с достоинством удалился. А вместо него появились караульные солдаты.

Аншер куда-то пропал еще раньше. Лермонтов мог строить только догадки относительно своей судьбы. Вот она власть чужбины. В огромном мире его путь сузился до узкой тропки. Но нет, это лишь узкие ворота, пройдя которые ему откроется свобода. Всё зависит от его твердости при встрече с Гиресун-пашой, местным правителем.

После двух дней томительного ожидания появился Аншер. Трудно было узнать его в мундире. Деловито сказал Лермонтову, что сегодня их примет секретарь Гиресун-паши, ал-бай Фейрид и распорядился собрать его вещи.

По дороге Аншер подробно объяснял правила и условности, которые необходимо соблюдать на приеме, однако на вопросы о дальнейшем пути отвечал неопределенно, ссылаясь на то, что решение этого дела зависит от "взаимопонимания с господином секретарем".

Ал-бай Фейрид принял Лермонтова в своём роскошном особняке, окруженным толстой, как крепостной вал, стеной. Беседа с самого начала приняла непринужденный характер. Лермонтов чувствовал себя гостем радушного хозяина, больше слушал о предках европейски образованного секретаря, лишь изредка отвечая на как бы случайные сопутствующие вопросы. Постепенно рассуждения ал-бай Фейрида стали склоняться к сетованиям о тяжелом положении России и тяготах современного проживания в ней. "Всё больше русских приходит к нам, чтобы быть принятыми нашей благословенной землей и истинной верой". Здесь возникла неловкая пауза, которую Лермонтову пришлось заполнить расплывчатыми рассуждениями о различиях человеческих натур, испытывая при этом на себе внимательный и холодный взгляд ал-бай Фейрида. После этого тон беседы стал несколько суше. Разрешение на проживание в Константинополе, ему безусловно, будет предоставлено. И уже вставая, чтобы попрощаться совсем холодно: "сопровождать вас будет тегмен Аншер, а решение о Вашем выезде за границу будет принято после выяснения Ваших истинных намерений".

Выходя, Аншер поздравил Лермонтова с благоприятным решением, хвастаясь, что важные дела секретарь всегда поручает ему. Возможность уехать в столицу его откровенно радовала. Все разговоры о шансах получения разрешения на выезд за границу Аншер сводил на восторженные описания развлечений, доступных в Константинополе. И вообще вдруг стал выказывать легкомыслие и беззаботность.

 

Поселившись в константинопольской гостинице на Кагалоглу, Лермонтов все время стал посвящать хождению по чиновникам, испрашивая разрешения покинуть страну. Каждое действие в бесконечных приемных и канцеляриях сопровождалось многочисленными препятствиями. Помощь Аншера в делах была подчеркнуто формальной. Часто Лермонтов замечал, что необходимые сведения он просто укрывает, зато развлечься предлагает настойчиво, даже навязчиво.

Наконец случилось то, что должно было случиться. Собранные в дорогу средства стремительно съедались расходами на непомерные взятки, а решение о выезде безнадежно застряло. Следовало решать на что существовать дальше. И тут Аншер, легкомысленность которого вмиг улетучилась, переменил тон и совершенно серьезно обрисовал ситуацию. Разрешение на выезд Лермонтов не получит. У Османского Султана много дел на Кавказе, в решении которых весьма необходимы компетентные люди, владеющие ситуацией. Причем (позволил себе намекнуть Аншер) Лермонтов надежно связан тем, что в любой момент может быть выдан России как изменник, да и турецкий зиндан для лазутчиков весьма суров. А в случае принятия ислама и верной службы султану, его ждет почет и богатство. Ему дадут хорошую жену. А с его храбростью и умом возможно достигнуть даже титула Лерма-паша! Аншер говорил еще много о том, что так поступают многие, что нет разницы кому служить, дорога лишь честь, и что-то ещё об истинной вере, но Лермонтов уже лихорадочно думал о своём. Это западня, из которой не сбежать. Не сбежать сейчас. Чтобы вырваться нужны деньги и верные помощники. Османская империя простирается до Вены, это уже центр Европы, а на Балканах возможно рассчитывать на сочувствие и поддержку христиан.

Хорошо, - перебив вкрадчивое бормотание Аншера, Лермонтов говорил решительно. - Я готов поступить теперь на службу. Хоть вам, хоть самому дьяволу! Однако в вере православной желаю остаться. Таково моё решение, чорт побери!

Аншер был заметно рад. Весь вечер он обрисовывал перспективы и планы, чувствовалась, его личная заинтересованность в деле. Из его разговоров Лермонтов понял, что начальник Аншера, ал-бай Фейрид занимался делами жандармерии на Кавказе. Там же, по словам Аншера, прочат службу и ему. Лермонтов решительно воспротивился этому, заявив, что если уж и будет служить султану, то не в ущерб России, а в Европе. Но, коль коготок увяз, всей птичке пропадать. Аншер предсказывал здесь отказ, хоть был бы тоже не прочь получить направление на Балканы. Его карьера была в руках Лермонтова.

Вскоре их благосклонно принял Кор-генерал Исмет-паша, который определил Лермонтова в соответствии с его пожеланиями в картографическую службу. Теперь бюрократические вопросы стали решаться значительно быстрее. Появилась возможность относительно свободно совершать передвижения, по заданиям зарисовывая схемы портов, крепостей и укреплений. Уже и о давней мечте своей, - пройти по греческим тропам Байрона, Лермонтов стал думать всерьез. Но позиции Порты на Балканах были непрочны и командование, не доверяя новому офицеру, направляло его всё больше в восточные глухие вилайеты. Пытаясь изыскать помощников для проникновения в Европу, Лермонтов перепробовал все меры, даже под видом покупки рыбы ходил в порт и пытался сговориться с рыбаками из Каракёй. Но никто не желал связываться с чужаком, да и Аншер стал буквально его тенью.

Поэтому, когда появилась возможность отправиться с топографической экспедицией в Сирию, Лермонтов долго не раздумывал. Четыре месяца кочевали они по укреплениям и крепостям, пройдя до пустыни Сафа. Много измерений было собрано за это время, много составлено рисунков и планов, много обдумано у ночных костров. Встречались гостеприимные селения, случались стычки с арабскими разбойниками племен джурхум и хузаа. Везде шла жизнь, радовались и страдали люди, и везде Лермонтов чувствовал себя чужим. В одном из христианских монастырей, читая надписи на надгробиях крестоносцев, ему вспомнились семейные предания. И сразу же по прибытию в Дамаск Лермонтов испросил разрешения посетить Иерусалима, для отыскания могилы своего предка. Разрешение было дано, к тому же вышла оказия отправиться туда с обозом снабжения для флота капудана Хуссейна.

Один из наездников-мамлюков, сопровождавших обоз, сразу чем-то привлек внимание. Что-то неуловимое в нем напоминало тех горцев, что встречал Лермонтов на Кавказе. Удалось и завязать разговор по-французски, на котором Искендер (так звали попутчика) научился объясняться в Каире будучи у французов на службе. Действительно, родился он в Кабарде, мальчишкой турки забрали его из селения и отдали в мамлюки. Теперь он возвращается в Египет, служба у турков не задалась, а что ждет там, где теперь правит Мухаммед Али, неизвестно. Теперь, говорят, всем заправляет династия Бахри, а люди Бурджи, из которых и Искендер с ними никогда не ладили. Еще много рассказал Искендер о своей жизни в Египте, о правлении французов, о приходе англичан. К концу пути они были уже друзьями, на что Аншер смотрел неодобрительно и настороженно. И не напрасно. Почувствовав авантюризм характера и неопределенность будущего Искендера, а также испытывая своё расположение, Лермонтов тайно заручился обещанием его помощи в своих планах, которые уже начали громоздиться перед ним.

В Иерусалиме произошло удивительное событие в коптском храме. Священник шарахнулся от Лермонтова, вскрикивая и размахивая руками. Пришлось выйти. Удивленный Аншер сказал, что "этот сумасшедший назвал тебя мертвым. Христиане вообще безумцы".

В этот же день Лермонтов уже детально переговорил с Искендером о возможности перехода к англичанам или французам. Тот рассказал, что английский гарнизон стоит в Каире, но Искендера там ждет суд и расправа людей Бахри, англичане вряд ли станут заступаться за беглецов, да и турецкие жандармы на пути повсюду. Их средств, для побега недостаточно. Однако Лермонтов понимал, что стечение обстоятельств дает, возможно, последний шанс. Через день возвращаться в Дамаск, а после в Порту, откуда он с таким трудом вырвался.

Искендер провел день у Навозных ворот, на рынке с сомнительной славой и вернулся вечером с черным, как сажа абиссинским торговцем. Тот уверял, что его корабль из бухты Акаба отправляется через Красное море прямо во французскую крепость Джибути.

Отведя Лермонтова в сторону, Искендер высказал свои опасения, это очень подозрительный торговец, он очень легко соглашается на всё, о чем его просят и цены его низки неправдоподобно. Чем он промышляет в действительности непонятно. Но у них нет времени и с их средствами рассчитывать больше не на что, к тому же воспрепятствовать им на этом пути турки не смогут. Поколебавшись лишь секунду, всё же решили бежать.

Два дня шли рысью в долину Акаба. О торговце удалось узнать только что зовут его Темед и что он "собиратель смолы".

Устав после тяжелого перехода, у них не хватило сил для возмущения при виде жалкой скорлупки, которую Темед всю дорогу называл кораблем. У пристани покачивалась гнилая и ободранная рыбацкая шаланда с покосившейся мачтой, просевшая от груза почти по самую палубу. Даже шагнуть на неё казалось небезопасно. Появившегося торговца тут же обступила крикливая толпа оборванцев с какими-то угрожающими требованиями. Кое-как пробившись из толпы, Темед заявил Лермонтову, что цена их перевозки возрастает. Выцыганив деньги не обращая внимания на ругательства Искендера, он тут же отдал их оборванцам, продолжая успокаивать их не утихающие наскоки. Наконец погрузились, и с нетерпением дождавшись темноты, отчалили.

Проснувшись утром и осмотревшись, пассажиры обнаружили, что шаланда, как лавка старьевщика, набита разномастными мешками и сундуками, а в трюме связано трое арабов. Повеселевший Темед заявил, что это его должники. Лермонтов представлял, что он сможет увидеть берега Абиссинии, откуда вышел прадед Пушкина Ибрагим. Эти мысли отвлекали от жары, тесноты и тревоги за удачный исход путешествия.

Искендер тем временем пытался расспросить лихого вида спутников Темеда - двух моравидов и ливийца. Но никто из них ничего не знал о намерении идти в Джибути. А разговорчивый ливиец Джадеб был уверен, что весь груз они собирали по дешевым лавкам, чтобы вернуться в порт Массава в Абиссинии. Теперь уже вдвоем с Лермонтовым стали они требовать объяснений у Темеда, но тот увиливал, заявляя, что действительно, он сделает заход в Массаву, но лишь для пополнения запасов воды. Лермонтов, пользуясь случаем, принялся было расспрашивать торговца, не слыхал ли он о России, о князьях Абиссинии, которые могли попасть в руки турков. Темед ничего не знал, лишь рассуждал как знаток, что продать плененного князя можно очень выгодно, тем более что власть негуса (царя царей) в окраинных княжествах слаба. Но разговор был прерван криками. Пленники в трюме вопили, что открылась течь и вода прибывает. Все бросились вычерпывать воду и разбирать мешки, чтобы найти и законопатить повреждение. На счастье море было спокойно. Темед тревожился, не желая подходить к берегу в этих местах, где живут хищные племена блеммидов и нобадов. Арабы, которых заставили вычерпывать воду рассказали Искендеру, что Массава - место где торговля людьми процветает, а Темед легко может пересмотреть статус своих пассажиров.

Поэтому до захода в Массаву держали пистолеты и сабли наготове. А в порту, когда Темед сообщил, что в этой грязной деревеньке им придется задержаться для починки "корабля", срочно отправились на поиски французской миссии, которая, по слухам, здесь была. Попутно Лермонтов пытался расспрашивать об Играгиме и вообще, о людях, которые уходили на север. Но в шумной суете деревни-базара никто из аборигенов не мог ничего сказать. Лишь несколько человек испуганно скашивая белки глаз, кивали в сторону холма на окраине.

Этот холм не зарос кустарником, как всё вокруг. На вершине, под одиноким большим деревом стояла круглая глиняная хижина, покрытая соломой. Когда Лермонтов подошел, то увидел две криво связанные палки, воткнутые в крышу, видимо изображающие крест. На дворе, условно обозначенном редкими кольями, было ещё грязнее чем на деревенской улице. Казалось, кто-то недавно разбросал по вытоптанной поляне ветки, перья, камни. Местами земля была вскопана. Большой почерневший плоский камень стоял у самого дерева. Шум поселка здесь отчего-то был не слышен. Лермонтов кликнул хозяев, но только вспугнул копошащихся кур. Зато услышал из хижины тихое монотонное подвывание. Заглянув в проем без двери, Лермонтов натолкнулся на немигающий взгляд иссохшего грязного старикашки. Внезапно Лермонтов понял, что визгливые звуки предназначены ему, приглашают его, проникают в его сознание. Он сел у порога, вернее ноги его стали ватными и подогнулись под ним. Взгляд стеклянных глаз старика внушал ужас и оцепенение.

"Ты найдешь здесь ответы"...

Лермонтов понял, что его читают, вернее его душу помещают куда-то, в многоголосый хор тех, кто уже был здесь.

"Ты получишь желаемое"...

Он увидел арапа Ибрагима, желающего славы себе и потомкам своим.

"Ты оставишь тело своё здесь, а душу твою я помещу по твоему желанию в тело любого"... Накатила волна образов и захватывающих фантазий.

"Ты можешь не торопиться"...

Ясность мыслей вдруг вернулась, вернее, была ему возвращена, чтобы он мог дать СВОЙ ответ.

Он может воплотиться в любом, нужно только пожелать! Но отчего такой страх, ведь ему нечего терять... Что-то леденящее в этом выборе. Стеклянные глаза очень близко, подвывание оглушает. Кем же сделаться? Чего пожелать? Власти? Славы? Да, славы! Доказать им...

Но что откроется за сделкой, в чем здесь скрыт подвох. Ведь это сделка с...

НЕТ! Не хочу! - мысль прозвучала оглушительно.

Лермонтов зхлопнул глаза, при этом веки будто взломали ледяную корку. Застыл обессиленный.

Вокруг что-то движется. Не открывая глаз ощутил ветер и яркий свет. И воздух, свежий, знакомый.

Открыл глаза. Слепящее солнце над горой Машук заволакивается грозовыми облаками, проблески молний. И Мартынов так близко.

Пистолет направлен прямо в грудь...