Дублет.

 

Выстрел первый /злость/.

 

Вечерний, раскалившийся за день, асфальт после внезапного ливня пахнет грязью. Дневная пыль это обязательно вечерняя грязь. Точно так и с настроением, уж если днем запылилось, то к вечеру обязательно грязь в душе, и хочется мыла и пара. Я поморщился, от накатившей изжоги. Твердь урбанизма под ногами ко всему прочему ещё и походила на остывшую гречневую кашу, а я ненавижу гречку.

Голова словно потухший мангал. Холодные угли идей, годные лишь для того, чтобы набить ими рот, уши (и ещё …) сегодняшней клиентке. Сумасшедшей дуре. Испортила настроение на всю неделю. Я управляю мебельным салоном, на Достоевского. Хороший салон. Лучший. Дорогие магазины очаровывают тем, что там вас окружают шикарные вещи, которые про вас ничего не знают, хотя вы так много знаете о них. Вещи одинаково улыбаются всем. Можно притвориться знатоком-скептиком. Одновременно, это ещё и удобный повод для банальной, мещанской философии.

Три часа, сегодня, безуспешно пытался подобрать кровать очень дорого одетой тетке с лицом и фигурой базарной торговки мороженой рыбой. В итоге: она нахамила всем кому смогла, попыталась пнуть охранника и пообещала подать в суд и разорить салон. Сука.

После такого денька, особенно хочется верить Шекспировскому Макбету “Жизнь – это сказка, рассказанная идиотом, сказка полная смятения и ярости и лишенная всякого смысла”. Забавно. Верить Шекспиру не зная, отзывался ли вообще поэт на это имя. Хотя (это у Чехова) не Шекспир главное, а комментарии к нему.

– О чём ты думаешь, придурок. – грохнул голос таксиста, которому пришлось с визгом затормозить, чтобы сберечь крыло своей машины и мои ноги.

Молча извиняясь, разведя руки в стороны, я посмотрел на забрызганные ботинки, сплюнул и ругнулся. “О чём ты думаешь?” самый важный вопрос в жизни. Он же и самый неисчерпаемый.

– О чём ты думаешь, дружище? – спрашивал Сократ Платона.

“Ах, оставьте, пожалуйста. Я не хочу сегодня думать. Я очень хочу хоть что-то предчувствовать”.

Но было тихо и пусто на улице моих откровений, как на улице, по которой никто не ходит и где никто не живет. Вообще весь сегодняшний день рождал лишь печальный спор между мной и благородной тенью меня, и, ещё совсем не хотелось домой.

“Пустая болтовня отвлечёт меня от дневной досады”. Я подошел к старику (сущий сухоцвет) разбрасывающему крупу голубям и попросил прикурить.

– Вы всегда здесь кормите птиц?

– Нет. Только когда мой кот на улице.

– А-а, вам некого больше кормить.

– Нет. Я хочу, чтоб кот не промахнулся.

Циничный старикан. Благодетель лености “котов” и глупости “голубей”.

“Всё, нужна компания, алкогольупотребляющая и разнополая. Иначе, здравствуй засиженный мухами беспомощный гнев. Лучше Макса, компаньона не найти”.

У Макса выходной, он сегодня дома, набирая номер, думал я. Но такой подлянки не ожидал. Автоответчик.

– Макс возьми трубку, отвечай …

– Слышу тебя.

– Чем занят?

– Засыпаю.

– Брось, успеешь ещё.

– А, чего хочешь?

– В боулинг сыграем, с меня выпивка, с тебя подружки.

– О’кей, через полчаса, “У СИЛЬВЕРА”

Отличный переход от гадких мыслей, скребущихся в голове, как осенняя редкая влага по жести карниза, к пусть и балаганно-бардельной, весёлости и беззаботности.

Вообщем вечер слепили.

Ночь встретили у Макса, благостно булькая кальяном, ожидая прорыва набухавшего порока. У меня Катя, смешливая и красивая, хотя Вика мне понравилась больше, но она серьезно запала на Макса и значит мне там, безнадёжно.

Практика /One Night Stands/ тем и хороша что, вдохнув сладкую пыльцу, не обязательно делать из неё мёд.

Утром, чмокнув обеих, я усадил проказниц в такси, пообещав перезвонить им ближе к выходным. (Соврал). Я, скомкав, выбросил их телефоны, как только машина отъехала от меня.

– Макс, я возьму у тебя свежую рубашку.

– Валяй.

Омлет с ветчиной, фирменное блюдо Макса. Сытный и вкусный, но после еды клонило в сон. Ночь получилась короткой. Кофе не помогал. Я поставил CD. Старый кубинец Качао, на контрабасе, выдавал весёлую мамбу. Говорят, что он эту мамбу и изобрёл. Музыка прогоняла дрём.

– Макс, я думаю, мне хватит торговать мебелью.

– Не торгуй.

– Ты не понял. Мебель и торговля вообще не для меня. Это ошибка.

– Серьёзность совершённой ошибки, измеряется возможностью её исправления.

Макс развалился в кресле так, как это делают, готовясь к визиту в вотчину Морфея.

– Макс, не засыпай ещё полчаса. Что новенького в клубе.

– У нас новый свет монтируют. Шик. Я пока отдыхаю, до среды. Слушай художник, хозяин хочет VIP зал обновить. Давай я этот заказ тебе устрою. У тебя хороший вкус.

– Давай.

Злиться приятно, если умеешь. Простор, для рождения чувства не мудрёной, мирной радости. Поэтичная кутерьма. С широкого проспекта на улочку, через переулок и двор, в тупик злобы, и, сразу хочется в поле, на широком проспекте в поле не хочется. Склоняю голову перед злостью. Она, как маятник часов, умеет заставить слушать своё тик-так. А я, умею заставить злость лизать мне пятки, а потом смачно раздавить её пока не начала кусаться. Злиться приятно.

“Повезло с погодой, такая мерзкая, что самое время начинать работать”.

 

 

Выстрел второй /мечта/.

 

С Максимом мы знакомы с детства. Наши родители вместе что-то строили в Монголии. Он администрирует в модном клубе «KLOП’S», в тайне недолюбливает ди-джеев и любит текилу любое время дня и ночи.

- Пойду посмотрю, как выгружают мой багаж. – говорит он, когда надо отлить. А, что делать, побочный эффект пива с текиловой прокладкой.

Алкоголь толкает его на софизмы. Обтеклинившись (от много текилы), он скрипит по стаканам смоченным пальцем и несет всякую чушь.. вроде этой, которой недавно всех замотал. «Пушкин (А.С.) меня обманул. Ай да классик, ай да сукин сын. Обманул ребенка. Всю жизнь поломал». Макса заклинило, что рыбка золотая, вовсе не всесильна, раз не могла без помощи старика из невода выбраться. Была бы всесильна, утопила бы хрыча, как посейдоновский морской змей того сумасшедшего, который «Бойтесь данайцев…» С Максом никто не спорит, все равно пока не протрезвеет бесполезно. Бывает, по правде, сильные мысли выдает, не бесспорные конечно. Как - то раз он оценивал новый стрип-балет для клуба. Сидел за столом, молчал и вдруг рявкнет ни с того ни с сего: «Человек, утверждающий, что у него есть все, что он хочет, обычно не имеет того, что ему нужно» и опять замолчал, о чем он думал, и сам наверняка не помнит. В общем то он отличный парень и хороший друг.

В гостях у меня бывает разный народ, но самый желанный из них Макс. В квартире сразу прочно поселяется уверенность в незыблемости бытия. Пока ждем футбол, я показываю ему свои свежие этюды. Он, одним глазом пялится на слонов по Discovery, другим на этюды. Не хвалит, но и не ругает. Он всегда так.

Макс повернулся ко мне и спросил, как укусил: «У тебя есть мечта?»

Я посмотрел на Максима тихо. Он ухмыльнулся.

- Вчера к Куzе (DJ в «KLOП’S») приходил один тип из тех, что с ухоженными ногтями но с дурным запахом изо рта. Я ему. У тебя/ВАС есть мечта. Он оскалился мне интимной улыбкой человека обреченного получать меньше чем нужно и проживать больше чем можно. И я понял его мечту. Только это не мечта, а диагноз. А у тебя, художник, есть мечта?

Мне льстило, когда Макс обращался ко мне «художник» (пусть и не без иронии).

Я ответил: «Не знаю, а у тебя?»

- У меня есть, но я тебе не скажу, не обижайся только, просто она очень страшная. – Макс усыпил телевизор лентяйкой. – Художник, что значит не знаю. У каждого человека есть мечта, только не все помнят о ней. Напрягись.

Я напрягся и вспомнил (харизма Макса). Давно, еще в школе, я зашел в старую, деревянную церковь (такие остались еще в Архангельской губернии) и рассказал об этом.

- Меня убеждали, что там нужно загадать желание и помолиться. Я до сих пор не знаю ни одной молитвы и поэтому придумал свою.

Как хорошо и как просто

Делать работу, которая нравиться

Получать за нее достойные деньги

И тратить их на любимых людей

Аминь.

Это и была моя молитва и желание. Наверное, это еще и моя мечта.

- Это не мечта. – ответил Максим.

Больше он ничего не спрашивал. Начался футбол. Мы важно обменялись рукопожатием перед матчем. Пари. Играли Спартак и Зенит. Макс учился в Питере и болел за своих. Попугав криком соседей и выкурив пачку на двоих, мы собрались «чего-нибудь съесть». Максу требовалось выпить (Зенит продул). У Максима всегда хороший аппетит, особенно когда на нервах. Я тоже был голоден. На «свежем» городском воздухе, мы весело утопили по шашлыку в двух кружках Guinness. Макс встретил мало знакомую ему девушку (даже не помнил ее имя) и укатил с ней на такси, оставив мне, ключи от своей бэхи, сказав, что ждет меня, ночью, в клубе. Свой автомобиль я продал, а новый еще не купил. Заправив под завязку Bertone и освежив его на мойке (Максу за аренду, пусть порадуется), я направил баварца в сторону дачного поселка «Сибиряк», желая повидать свою Татьяну. Под шум сосен, она решила дописать диплом, даже мобильник с собой не взяла, зато CD полный комплект. После кремлевских концертов, Таня открыла для себя Тома Джонса, я ей завидую (но Джонсу завидую больше). Таня меня любит и мне с ней тоже хорошо (“She’s A Lady”, спасибо Тоm). Обратно ехал довольный. Машин на дороге много, наверняка впереди авария. Красивой езды не получалось, плестись стадом было скучно. Однако Макс задал ребус и мне хотелось его решить.

Мечта, это не цель. Мечта должна быть обязательно не осуществимой. Что может быть вреднее сбывшейся мечты. Я хочу. Нет. Я мечтаю жить симбиозом нормальных, не совершенных людей. Совершенство напрягает. Совершенство ограничено, тогда как несовершенство безгранично. Безупречно совершенным не бывает никто и ничто, но все же иногда, на короткое время, это случается и тогда все, потолок, не куда стремиться. Прах. А я не люблю прах. Мечта, рожденного ползать червячка о полете, как о совершенстве, может сбыться только в клюве проворной галки, но настоящее совершенство и должно заканчиваться именно так. Да, несовершенство - это моя мечта. Мне нравиться несовершенство моей мечты (каламбур, прошу прощения).

Ночное буйство в «KLOП’S» напоминало мне прилет инопланетян, в общем то, как обычно. Я никогда не видел инопланетян, но всегда представлял их пришествие именно так.

Я нашел Максима у стойки. Он был уже изрядно обтеклинин, меня удивляло то, то он был всегда на текиле, но я никогда не видел его сильно пьяным.

- Ты знаешь как я ее, КАК я ее. – Макс кивнул в сторону сегодняшней девушки, - Вертлявая, чертовка, как мыло в ванной. И орет, так чудно ОРЕТ.

- Я знаю свою мечту, Макс.

- Не слышу тебя…

- Я знаю мечту – кричу прямо в ухо.

- Потом, потом…

Я выпил бурбона. Еще бурбона и еще бурбона. Посмотрел на выплясывающего Макса и подумал, что наверное секс все же можно назвать моральным грехом, когда он становиться единственным критерием оценки женщины.

Палитра праздника (после бурбона) начала смешиваться энергичнее, и я радостно прилип к этому талантливому озорству, до четырех утра. Потом я устал и отправился домой, пешком (я живу рядом). В палатке около дома я подарил знакомой два банальных комплимента, в духе «без сентиментальных осложнений» и купил себе пару бутылок Боржоми «на завтра», которые разлетелись в дребезги, когда меня кувыркали по парадняку трое, обиженных на жизнь, подростков. Они, конечно же, в начале попросили закурить, но их игра была намеренно бездарна. Все таки они совершенные уроды (тератология ни при чём). Прах. У них нет шанса вернуться к нормальному несовершенству. Мне их жаль, а им меня нет.

Их спугнул сосед, вернее его грозный кавказец ГОР, умница пес, что так рано захотел гулять (с меня сарделька).

Дома смотрю в зеркало. Обидно. «Похоже, у меня будет фингал, черт, льда то нет, надо хоть мясо из морозилки приложить».

 

Конец.

(с) Чазов Константин.

Варвара.

 

Заговорщики, посмеиваясь, уже допивали тепло, в тот день, когда исчезла карта. “Не пропала, не потерялась, а именно исчезла”, - опустив голову, думал Александр.

Намерения у Александра, конечно, были, но самые несерьёзные. Это была лишь самодовольная и не самая умная его шутка. Зато эта шутка, не раз умиляла молоденьких барышень, которые, как известно, питают губительную слабость к тем, кто слегка морочит им голову.

В то летний вечер, природа, любезно выманивала всех, кто умеет дышать, из пыльного города, посмотреть на себя первозданную. И компания Общество Поощрения Художеств (ПОХY) была не исключением. Двенадцать молодых, умных и привлекательных искателей приключений собрались у Петра на даче. Шеф не поехал и было свободно. Сквернословили громко, веселились и откровенно дурачились.

Бараний окорок на углях, с аппетитом уничтожен, обещанный Петром фейерверк ещё не готов, а для крепкого алкоголя было слишком жарко, и, весёлая шумная вечеринка начала истощаться, тихонько пощёлкивая пластиковыми стаканами, как рыбья чешуя под ножом кухарки, стала разлетаться в стороны, объединяясь в светские кружки по интересам.

Обладая умом редким и проницательным, Александр расценил это как последний намёк на то, что пора блистать, объявив всем, что сейчас продемонстрирует что-то из ряда вон необычное. В глазах Александра светилось необыкновенная уверенность и серьезность. Влиянием на людей, Александр обладал магнетическим и меньше, чем через минуту, заинтересованность сплотила всех возле него.

Александр долго выделывал несложные шулерские штучки, и, наконец, предложил рыженькой Светлане, которую он успел для себя наметить, срезать колоду.

После чего, наугад выложил на стол три карты, легли трефовый король, бубновая дама и джокер. Уложив их треугольником и настойчиво попросив всех быть как можно серьёзнее, не разговаривать и не улыбаться, Александр едва заметно подмигнул Свете, её молочныё топ вдохновлял его. Установив в середину карточного треугольника шампань-флюте наполненный пузырьками “Биллинжера”, он накрыл всё своим белоснежным носовым платком с вышитой литерой “А”.

Разминая кисти, похрустывая костяшками, Александр ещё раз обвёл присутствующих хорошо сыгранным, тревожным взглядом, не забыв на секунду задержать его на Свете, и сказал: “Ну, теперь главное тишина, отключите мобильники”. Предвкушение магии накрыло всю компанию плотной, грозовой тучей. Проникнувшись этой неподдельной серьёзностью, Александр хохотал в душе, размышляя о том, что пропасть между нами и теми кто, стуча в ритуальные барабаны, ждёт дождя и милости небесных светил не столь уж непреодолимая.

Александр принялся поднимать платок. Тишина установилась страшная, и лишь беззвучная барабанная дробь в ушах каждого не позволяла до конца ощутить невесомость. Не мало насладившись звёздами ожидания чуда в глазах друзей, он отработанным, резким движением кисти подбросил платок вверх.

Собрание разразилось звуками сотен рассыпанных в читальном зале монет; свист/вздох/гул удивления и восторга. Было от чего. Бубновая дама исчезла. У Александра выходили лишь отрывистые слова и отдельные фразы, в то время как вся компания по кругу похлопывала его по плечу, выпрашивая открыть секрет фокуса.

Фейерверк Александр не видел. Он, закутанный в свои мысли, незаметно, прихватив бутылку бурбона, растворился в самой дальней, нежилой комнате Петрухиной дачи. Сидя, среди берёзовых веников и плетёных сосулек из репчатого лука, на сломанной раскладушке, он приканчивал пьяный янтарь, думая о том, как же всё это могло случиться. Он ведь точно знал, что произойти не должно было ничего. Вся эта магическая чепуха, была задумана лишь для того, чтобы внести, в неизбежно возникающую на подобных вечеринках рутину, свежего воздуха и попутно закончить очаровывать рыженькую Светку. В тот день она была истинным украшением вечеринки, и, бокал с шампанским предназначался именно ей. Александр планировал публично преподнести его, шепнув какую-нибудь банальность, вроде “Это волшебный эликсир любви и наша маленькая тайна” и окончательно закрепить Свету за собой до завтра. Перед этим конечно, перевести своё волшебство в шутку. Но карта исчезла. Александр никак не мог уложить обратно привычный порядок мыслей. В сознании его оставался горячий отпечаток от пощёчины непонимания. Он впервые находился в подобном странном настроении.

Он допил остатки и пошатываясь, отправился спать. Александр в ту ночь видел сон, вспомнить который, проснувшись, он не мог. Помнил только, что сон был яркий, приятный и короткий.

Прошедший год, после происшествия с картой, оказался для Александра ровным и удачным, а потому скучным и пролетел незаметно, как проходят дни и недели, нетяжело, но привыкшего к недугу, больного. Иногда, сквозь тонкую скорлупу воспоминаний, неуклюжим цыплёнком, всё же выбирался наружу, тот таинственный случай с исчезновением, но, в конце концов, Александр списал его на невнимательность и чрезмерную жару. “Может быть это наивно и слишком просто, но зато удобно” – решил Александр.

Вот и в день, когда его отправили оценить работы, какого-то художника-отшельника, он, увидев Светлану, вспомнил инцидент с картой. Ухмыльнувшись, подумал “Жаль, что упустил тогда Светку, а могло бы быть, но…”

Ехать до города Иванова Гора, где творил художник, было километров четыреста. “И за чем он кому-то нужен, наверняка пьянь и сумасброд”, думал Александр. Дорога оказалась на удивление хороша и не путана, и, он добрался быстрее, чем предполагал.

Прискорбная, патриархальная задумчивость Ивановой Горы, казалось была очень к лицу этому городу, делая его по кладбищенски степенным и практичным. Кирпичные, многоглазые коробки смотрятся здесь уродливо, как смотрелась бы современная подтанцовка при симфоническом оркестре. Благоразумные из потемневших, морщинистых брёвен домики и кусты дикой малины с пыльными листьями умиляют всех, кто привык бетон видеть чаще, чем собственное отражение в зеркале.

“Всё-таки этот город из тех, о котором можно скучать” – думал Александр, подъезжая к деревянной двухэтажной гостинице, где он собирался принять душ и переодеться.

– Если вам нужен телевизор, то можете взять у меня – провожая Александра по прохладному коридору, радостно улыбаясь, говорила горничная – Чаю, чаю с дороги не хотите?

Номер показался Александру через чур скромным, но чистым и свежим, как деревенская, утренняя прогулка в лес. Односпальная кровать, аккуратно заправленная, рядом полированная тумбочка с подгрызенными углами, слегка продавленное кресло с деревянными подлокотниками, стул и письменный стол у окна. Подойдя к столу Александр, почувствовал обжигающий осадок, перехвативший горло, как глоток спирта. Глаза заслезились. Мощный кровяной поток, цунами, подкатил к голове с силой способной разорвать череп. Голова потяжелела, будто ниже плеч у Александра крови не осталось и он, шатаясь, рухнул на пол.

Александр увидел на столе портрет. Он его узнал, он уже видел этот портрет во сне, в том самом пьяном сне, год назад, на даче у Петра. Видения рисовались так явственно и хлынули так неожиданно, что Александру стало холодно. Он боялся потерять сознание и вообще ему было страшно, как бывает страшно ребенку, просто так, без причин. Воскресший сон наполнил комнату мельчайшими деталями. Александр видел, как он добирался в Иванову Гору, видел усатую официантку в кафе на заправке и лицо босого мужика, круглое, толстогубое и глуповатое, который, встретив его длинной тирадой, показывал дорогу в гостиницу, и приветливую горничную, и портрет; всё это он уже видел, видел в том сне. “Так не бывает, чёрт, чёрт, чур меня, чур” – повторял Александр.

В номер стучали, судя по настойчивости, стучали не в первый раз. Александр очнулся и открыл дверь.

– Я боялась, что вы крепко уснули – по-прежнему смущенно улыбалась горничная – Совсем забыла, мне нужно кое -что забрать. Она подошла к столу и взяла в руки картину.

– Чей это портрет? – спросил Александр суровым тоном.

– Это подарок, для нашей Томочки, у неё сегодня юбилей, двадцать лет. Она сирота, но она самая хорошенькая в нашем городе. Мы её очень любим – лицо горничной просияло таким тёплым румянцем доброты, что Александру стало неловко, он уже отвык от того, что люди могут покраснеть, испытывая бескорыстную, человеческую радость за другого – А вам нравится?

– Дело в том, что я уже видел этот портрет – зачем-то сказал Александр.

– Ну, наверно, это копия с акварели Лермонтова, портрет Варвары Александровны Лопухиной. Михаил Юрьевич любил её. Он ей подарил своего “Демона”. Томочка с детства обожает Лермонтова, вот мы и попросили нашу местную знаменитость, Татова, написать для Томы такой портрет. Кстати, они очень похожи с Лопухиной.

– Значит, это работа Татова, я ведь приехал именно к нему.

– Да-а – обрадовалась горничная – а я его только что видела, он в магазин пошел, давайте я его позову.

– Не надо, я сам – улыбнулся Александр – во сколько у вас намечены торжества?

– День рождения-то, в во.., семь.

– Не возражаете, если портрет – Александр взглянул на часы – до шести останется здесь.

– Вообще-то, в этом номере, мы его от Томы спрятали – улыбаясь, но уже с паутинкой непонимания на лице, говорила горничная – Ну если вас это не стеснит, то пожалуйста.

Александр выбрал для портрета самое выгодное освещение и улёгся на кровать. “А самородок-то, довольно увесистый” – думал он – “Сразу видно талантливую руку”. Александр разбирался в живописи, это была его работа. Он позвонил шефу, сообщив, что “здесь есть над чем поработать”.

Как и у Лермонтова, Тома (Лопухина), изображена в образе испанской монахини, только Татов, на втором плане набросал нежно-зелёные, даже скорее бледные, дубовые листья; ветвей, на которых крепились листья, не было, но их расположение показывало, что ветви должны быть. Вообще, копия была светлее оригинала. Казалось, что портрет написан детской рукой. В выражении лица, особенно полузакрытых глаз, дышала такая тайная, несостоявшаяся неземная жизнь. Тонкие губы сложились каким-то неправильным, нервным изгибом улыбки, возможно начертанным бессознательно, но придававшим лицу выражение весёлой серьёзности и грусти одновременно, недоступное для понимания. Художник ухватил за кадык тот самый случай, когда микронное отступление от него превращает шедевр в заурядный эскиз ремесленника, на котором нет ни мыслей, ни желаний. Портрет ненавязчиво, не давя, очаровывал Александра, заставляя смущаться и чувствовать свою ничтожность, пред чем-то необъяснимо сильным. Портрет пропитывал Александра насквозь, как болезненный озноб, ощущением чего-то ни разу не сказанного, ни разу не сделанного. Ощущением очень похожим на зависть, которое было способно утроить желание Александра совершать поступки. Он всегда так себя чувствовал, видя по настоящему талантливо сделанную вещь.

“Хорошо бы познакомиться с этой милой Томочкой” – подумал Александр и резко обернулся, будто бы его укололи иголкой. В дверь опять стучали.

– Я вас не разбудила, шесть часов, мы собираемся – виновато сказала уже принарядившаяся горничная.

– Где вы отмечаете юбилей?

– Вы хотите придти? – с пугающей Александра прямотой, радостно воскликнула горничная – Ресторан “Дельфин”. Приходите, приходите. Тома будет очень рада. Она такая, она добрая, она всем рада.

– Не знаю, может быть – растерявшись протянул Александр.

Холодный душ взбодрил его. Переодевшись в свежую рубашку и сменив носки, Александр подумал “А почему бы нет, в конце концов, надо же где-то поужинать”. Он чувствовал, что побаивается этой встречи, страхом обладателя лотерейного билета, на котором уже совпали три цифры из пяти.

Ресторан “Дельфин”, так называлась бывшая столовая, купленная местным купцом-нуворишем, представлял собой что-то неуклюжее, неопрятное и развязное. Тяжёлый запах свежевымытых полов небрежно бил по носу и прибивал аппетит на длинные гвозди, заставляя думать о голоде, как о спасении. И если бы не желание, размером с океан, Александра увидеть Тому, то он не зашёл бы туда, даже под страхом неминуемой цинги.

Вспомнив французских королей, которые так любили варёные яйца, по причине, что в них нельзя подсыпать яд, не сломав скорлупы, Александр попросил для себя два яйца всмятку и яблочный сок в упаковке.

– А водочки не хотите? – спросил изумленный заказом официант, походивший на полового из черно-белых фильмов.

– Хорошая?

– Лучшая – рассыпался в улыбке половой.

– Ну, принеси соточку.

Официант, довольный, удалился. “Вспомнил на кого он похож, на рыжего из “Трактира на Пятницкой” - подумал Александр.

“Банкет задерживается” – слегка занервничал он, за секунду того как, распахнулась дверь и шумная в большинстве своем дамско-бабская компания, похожая на подгулявший цыганский табор, перестукиваясь набойками, как копытцами заполнила ресторан/столовую. Александр сразу узнал Тому, подумав “А, Татов то, при всем своем таланте, слабоват, что бы описать такую красоту”. Необычайно свежая Тома, выделялась прелестными прямыми плечами и решительной походкой. Александр пытался выбрать, хоть какое-нибудь, годное для Томы сравнение в превосходной степени, но все они разлетались в его голове, как испуганная дичь, Тома была интересней и живей всех оборотов. Трудно рассказать, какие сцены разыгрывались у Александра перед глазами, как могла бы выглядеть гора колотого льда в Сахаре, или дождь из вишневого варенья, или прыщавая Клеопатра, или Везувий из жерла которого, вылетают миллионы пестрых колибри, скажите фантастично, Александру, глядя на Тому, так не казалось. От волнения, он стал подпевать хрюкающей где-то в дальнем углу акустике.

Тома говорила не много, глубоко, но отрывисто дышала, волнуя, под шелковым сарафаном, маленькую, острую, подростковую грудь. Хищные черты ее рысьей мордашки, оставались практически не подвижными, но, играя искорками в глазах и поворачивая светловолосую головку под не мыслимыми углами, Томе без труда удавалось придавать лицу выражение то доброе, то удивленное, то разочарованное. Лицо Томы, было из того немногочисленного списка избранных, тайно составленного матушкой-природой, и, не могло не нравится. Лицо, похожее на детскую, новогоднюю мечту.

Чем дальше Александр смотрел на Тому, тем нетерпеливей становилось его желание подойти к ней. Но, ни удобного случая, ни подходящего повода Александр не находил. Ему становилось безотрадно “хоть драку затевай”. Тома была нарасхват, вокруг неё все было шумно, взволновано и безгранично по своей важности. За вечер, она несколько раз, намеренно, поворачивалась в сторону Александра и, поймав его полный ожидания взгляд, тут же отворачивалась. Такие уловки, раздражали Александра, но подойти к Томе или уйти совсем, он, все же не решался.

Вдруг, мрак исчез, и для него выглянуло солнце. Тома, без лишних смущений, подошла к Александру сама.

– Здравствуйте, вас Александр зовут.

– Да.

– А я Тома, вы Александр ведь на машине.

– Да.

– У нас две тётушки, им далеко до дома добираться, десять километров, примерно. Вы подвезете их.

– Да.

– Тогда не пейте больше – с лукавым бесстыдством, улыбнулась Тома.

– Да – Да.

“Бл., меня дебила, заклинило что ли, с этим Да” – ругнулся на себя Александр, готовый откусить себе палец за собственную не расторопность и нелепость, но в глубине, рассчитывая всё же восстановить неожиданно пропавшую невозмутимость, озлобленный на себя, он, терпеливо дождался окончания потешного банкета. Ожидание получилось не долгим, примерно “чашка кофе”.

Беспомощно сопротивляясь, Александр, тонул в красивой тишине уставшей, захолустной ночи, и, как ни напрягался, не мог сказать Томе ни слова, хотя они уже отвезли домой двух захмелевших и всегда готовых к беспричинным смешкам дамочек и направлялись обратно. Казалось, что даже полная Луна с презрением смотрела на Александра, но он был нем, и себя не узнавал, и ненавидел, и хотел чуда, поэтому ехал медленно, думая о том, как тяжело быть мучеником страстей.

Задарма получив такое огромное преимущество, Тома, с отчасти садистским изяществом, забавлялась нарочитой серьезностью нового знакомого, и ещё ей дико хотелось озорничать. Она, глядя на Александра шельмоватыми глазами, музыкально, как вдоль струн арфы, направила свою лапку к рулю и отрывисто просигналила два раза. Александр, сдвинув брови, замолчал ещё напряженнее и беззвучнее. Тома со вздохом, толи насмешки, толи скуки, откинулась на спинку сидения.

– У вас красивая машина – безразлично сказала она, не глядя на Александра.

Он открыл рот, готовый ответить, но Тома его перебила – Только умоляю, не произносите “Да”, пожалуйста, вспомните еще какое-нибудь слово.

– Около того – Александр робко попробовал улыбнуться.

– А, как зовется.

– ВОЛЬВО “ЭС” шестьдесят “Р”, триста лошадок, полный привод, активная подвеска.

– Я ничего в этом не понимаю – еще безразличнее произнесла Тома.

Александр спохватился – Я, вообщем тоже, просто запомнил, что рассказывал дилер – вдруг парное дыхание судьбы окатило его. Александру даже захотелось, фыркая, потрясти головой, подобно боевой лошади под бравым поручиком лейб-гвардии Гусарского полка. Азарт штыковой атаки и ликующее нетерпение горели в глазах Александра, как летние, лесные пожары. Он бросил на Тому свой тренированный взгляд, снискавший ему славу бесчисленных побед растленной любви. Она, в ответ улыбнулась ему, во всю свою красивую ширину, зубки у нее сидели плотно и ровно, как папироски в портсигаре. Александр не преминул еще раз матернуть себя за былую растерянность, самодовольно отметив, что на банкетике она, так красиво, никому не улыбалась.

– У здешних мест недурный дизайн – ожидая от Томы провинциальных оправданий, высказался Александр.

– А, ты речку нашу видел – спросила Тома, ухмыльнувшись взглядом, который поставил Александра на место, у умных женщин глаза, что язык или даже сильнее.

– Издали – скромно соврал Александр.

– Поехали купаться – закручивая на палец пшеничный локон, коротко улыбнувшись, предложила Тома.

– Поехали – никак не ожидав такого поворота, радостно согласился Александр.

Тома, выскользнув из сарафана, зашла в воду по пояс и повернулась к всё еще стоящему на берегу Александру. Она, выгнула спину, засмеялась и подняла обеими руками живописную кучу брызг, крикнув Александру – Ну, что же ты стоишь, вода тёплая.

Александр, вновь впал в мучительную, бездонную растерянность. Забыв про дыхание, он жадно смотрел на Тому, воздавая хвалу создателю “Алилуя, если Бог это не байка, то сегодня он здесь”. Только аккуратная розочка пупка на гладком животе Томы, выдавала её земное происхождение. По особенному выглядела она в этот момент, её тело, блестевшее от воды мутным зеркалом, капельки воды на свернувшихся земляничкой сосках, намокшие трусики, чувственный взгляд, всё в ней отдавало каким то нежным, трогательным развратом.

– Ты что, воды боишься – смеялась Тома.

Александр, шустро сбросил с себя одежду и, оставляя за собой дорожку из придонного ила, приблизился к Томе. Она, вдруг и как-то нескладно замерев, ожидала Александра, ещё больше соблазняя его своей кротостью. Он, взяв Тому за руку, всё же на секунду заколебался, но тщеславная уверенность в собственном обаянии и удивительного очарования, зелёные глаза Томы, заставили уступить Александра доводу “Какой смысл в такой красоте, если не наслаждаться ей полностью, отступать некуда”. Вода под ним кипела. Александр невозмутимо дал волю рукам, готовясь впиться в Тому долгим поцелуем, но она запросто, как пуговка, освободилась из петли объятий Александра и в три шага выскочила на берег, подхватила сарафан, обернулась, громко засмеялась и пропала из виду за высокими ивами. Александр, изумленный, совершенно не готовый к подобной развязке, мог лишь бессмысленно улыбаться. Но такое положение было для него слишком неестественным, чтобы продолжаться долго и он, плюхнувшись в воду, яростно стал грести руками в сторону противоположного берега. Сделав петлю метров в сто, он, сдувая капли воды с носа, выбрался на берег.

Александр словно прибывал в трансе, ни весёлый щебет птиц, ни аромат заливных лугов, ничего в радиусе доступном обозрению, где уже победно правило летнее утро, не волновало его. Спору нет, Тома выставила Александра полным идиотом.

На следующий день, он, сдавая ключи от номера, увидел за стеклом с надписью “АДМИНИСТРАТОР”, читающую гламурный глянец Тому. Он, угловым зрением заметил, что Тома увидела его, но глаза она подняла лишь в тот последний момент, когда Александр уже начал поворачиваться к выходу.

– Вы, Александр, что-то неважно выглядите, плохо спали – потянулась Тома, откинувшись на спинку скрипучего стула.

– Вообще не спал, вы же меня бросили, я заблудился – насилу сдерживая раздражение ответил Александр.

– Бе-е-е-е-едненький – овечкой протянула Тома.

Александр стиснул зубы и продолжил разворот в сторону выхода.

А вы покатаете сегодня меня на своей красивой машине с “Активной пАдвеской” – передразнивая Александра, но очень тепло спросила Тома.

Александр моментально растаял, как шоколад в кипятке.

– С удовольствием.

– Тогда вам нужно выспаться – улыбнулась Тома.

– Но в воду больше не полезу, я вчера ногу проколол –на ходу придумал Александр, желая возбудить в Томе хоть капельку чувства вины и довольный, театрально прихрамывая, направился к выходу.

– Ногу проколол. Бе-е-едненький – вслед Александру протянула Тома.

Он больше не злился, он очень красиво и счастливо улыбался. “Удивительные это зверушки – женщины” с уважением подумал Александр. Сердце его колотилось, а в душе поселилась спокойная радость. “Интересно, можно ли здесь достать хорошие цветы”.

Ночная автомобильная прогулка Александра и Томы, золотой монетой звякнула в копилке приятных впечатлений будущей семьи. ОНИ, с самого начала научились так ладить, что даже, когда молчали, понимали друг друга. ОНА говорила ему, что ОН походит на Григория Печорина, ЕМУ плевать на Печорина. ОН был без ума влюблен в НЕЁ. ОНА принадлежала к тому вымирающему виду женщин, ради которых можно строить корабли или резать людей. Отдав которым все, получишь многим больше, которых любят все: собаки и пьяницы, солдаты и принцы, но они любят единственного и этим одним – единственным был ОН. ЕМУ хотелось рассказывать о НЕЙ всем и пусть сам черт ЕМУ завидует, ЕМУ, который знает Смысл и видел Знак, для кого дощатый балаган жизни, стал девственным раем, где хозяйкой Тома, а героем Александр.

 

– Господи, господи, что же это делается – причитала пожилая медсестра – Девочка, то молоденькая и красивая, господи, господи.

Александр поднял серое лицо и бросил на бабку взгляд суливший ей самое малое оторванное ухо. Подумав через пару секунд “Она то здесь причем”.

– Саша, мы долго не могли до тебя дозвониться – почти не шевеля губами, сказал подошедший главврач, старинный приятель Александра.

– Я был в самолёте – прохрипел Александр.

– Мы не смогли ничего сделать, у неё было сильное внутреннее кровотечение, спасли только ребенка, девочка, очень здоровенькая, три четыреста – доктор опустил глаза.

– Я знаю, знаю; ведь заговорщики уже выпили тепло – как бы не в себе сказал Александр.

– Тебе Саша, не надо сейчас одному быть, может успокоительного, у меня в кабинете диван.

– Исчезнувшую карту не вернуть, а на счет одному, так внизу Петруха на машине, он меня и встретил.

– Это хорошо, вот моя карточка, звони в любое время, и ещё телефон тёщи, она уже знает и просила тебя звонить если что, она ведь трёх дочерей воспитала. Ну, вообщем тебе о дочке думать надо. Хочешь её увидеть?

– Не знаю.

У ненависти есть своя логика, мгновенная и непостижимая, и, следуя этой логике, Александр желал взорвать, сжечь, а после утопить этот мир, который так изменился и опаршивел. Он и правда не знал, что ему делать и как быть не сломленным и не погибшим.

– Тома говорила мне, что хочет дочку, что для неё уже есть имя – сказал доктор.

– Варвара, Варвара Александровна, так хотела Тома, так звали Лопухину.

 

Конец.

 

© Чазов Константин

 

 

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

(Historia morbi)

Больше всего в жизни я ненавижу зеркала. Ненавижу блестящие стекла витрин, грязные лужи на асфальте и еще окна без штор, когда на улице ночь, а в комнате горит свет, одним словом все то, в чем отражалась моя добунтовая внешность. А внешность моя, в то злое время, выделялась глубокой не выразительностью и убогостью. Рост и вес мои были ниже среднего, волосяной покров на, обтянутом тонкой, желто-зеленой кожей, остроухом черепе, ниже среднего, сейчас на мне дорогой парик (он почти не заметен). Размер обуви, рубашки по вороту, мозга, мыслей, мечтаний и все прочие характеристики, так же не выходили за эти унизительные рамки. “Ниже среднего”- был мой диагноз (хронический). Одежды у меня было мало и вся ветхая и неудобная, как ржавый сундук. Жизненный огонь мой был, холоден и дешев, как пирамидка из больничных суден. Имя мое Марат фамилия Винтовтов.

У меня отличная, темно- синяя, трехсот тридцати трех лошадная, красавица “бэха”. Больно вспоминать, но тогда, у меня вообще не было машины. Срам. Я пользовался общественным транспортом, наземным, в метро укачивало и я блевал каждый раз. Срам в кубе.

У трамваев есть зрелищная ядовитая привлекательность, для несчастных любителей непристойностей, к коим я себя упрямо не причислял. Трус.

В то прекрасное (выяснилось позже) утро, я ехал в трамвае, на службу (мне нравилось говорить именно так). Бред. Я уже давно научился не слышать стука колес, металлического скрежета и веселящих звонков, позволяя себе, застенчивой извращенностью, наслаждаться сомнительным эротизмом трамвайной поездки. Ленивое, не спешное покачивание (словно он еще не проснулся) ускоряющегося вагона, не ровные толчки остановок и теплый аромат человеческого тела, болезненно протыкали меня воспоминаниями (боже, какая гнусность) о моем первом сексуальном опыте с толстой, зав. отдела канцтоваров, старой девой (дряхлой), ставшей моей первой (и последней) женой. Чур, меня, чур.

Перед глазами, подрагивает в такт вагону, не выспавшаяся, юная студентка и ее смуглые, ровные, как полированная столешница, ноги и ее нежное, карамельное благоухание, с легкой кислинкой. Я глотал воздух и чувствовал вкус ее запаха, словно во рту у меня кувыркался серебряный леденец. Прелестная она стоит передо мной, так не прилично близко.

Я жутко нервничал, то почесывая, то поглаживая вспотевшей розовой ладонью свой редкий пробор. Меня бесчеловечно точило нестерпимое желание прикоснуться к невольной соблазнительнице, хотя бы кончиком носа. Желание по- детски наивное и безобидное, но абсолютно для меня не осуществимое. Глупец. В то время я боялся и чтил, единственное, на этом и том свете, божество, свою совесть- лепрозорий всех моих мыслей, действий и поступков, сорванный стоп- кран моей ужасной жизни. Как старый, штопаный носок в пыльном углу, я предпочитал размеренное и тоскливое влечение молодых лет, исключая игривые шалости и невинные прихоти. Я все время оглядывался на безликое и анонимное оБЛ щество. Пусть не рационально, но по совести. Пусть не желая, за то люди ничего дурного не подумают. Пусть скучно, но правильно.

А, что такое ? Кто такая эта моя совесть?, не более чем, сложная химическая реакция и слабые электрические импульсы в запуганном организме. Позволяющее мне, скользким и мягким воском, оправдывать свое малодушие, никчемность, лень, зависть и всё прочее грязное и липкое. Если бы кто ни - будь, задумал бы нарисовать ложь, то моя совесть, смело могла бы ему позировать. Как я добр к себе и как, не правдив, сидя в глухой норке придуманной совести. Бить, меня надо. Бить. С такими мыслями я покинул трамвай.

Ясно помню, неприятное ощущение, будь то, я сам протирал себя сквозь холодное сито пустых взглядов спешивших мимо людей, которым не было до меня никакого дела. Невидимое множество клещей паразитов, царапали своими острыми зубками мою спину и голову. От этого страшно хотелось чесаться. Улица наполнилась гнусавыми воплями их голодного хора:, “слюнявый подкаблучник, услужливый лицемер, неудачник выкрикивали они на манер речевок футбольных фанатов.

Какое счастье, что в то утро я не сошел с ума. Ровно три года назад, день в день, я понял, что причина всех моих тихих катастроф, выдуманная совесть.

Я решил навсегда отказаться от ее советов, наплевав на все внутренние призывы и угрызения. Это был бунт, ради выздоровления.

Обливаясь кипящим потом, я присел на складной, полосатый стульчик продавца газет и журналов, проявившего величайший такт, не сказав мне ни слова. Видимо он решил, что у меня сердечный приступ или что то в этом роде. Вид у меня был жеванный, как мундштук “беломорины”. Я подождал минут пять или десять, не помню, пока невидимые клещи, насосавшись, плоти, исчезнут. Выкурил сигарету и, не поблагодарив очкастого продавца, я выдвинулся в ‘неизвестно куда’.

До того дня, я никогда не опаздывал на работу, даже на минуту, именно поэтому решил не идти туда вовсе. Взволнованный своей решительностью (волшебное чувство), я открыл двери маленького кафе, где по обыкновению обедал и где меня все знали. Ни с кем не поздоровавшись, я сел за стойку и стал изучать меню. Я скрупулезно убеждал себя в том, что девять утра, самое подходящее время для выпивки и благодаря бесспорным аргументам: типа “плевать я на всех хотел” довольно быстро договорился с самим собой и заказал себе бутылку “смирновки”.

Осторожно налив себе полный стакан (300г), я с опаской его выпил. Неожиданная и удивительная легкость, с которой прозрачная и холодная жидкость мягко прокатилась по пищеводу, приятно согревая желудок, не мало поразила меня. (раньше я почти не пил и стакан водки моя годовая норма)

Уже через полторы минуты кровь моя оттаяла, зашевелилась, пропитывая мозг множеством нелепых мыслей о гуманизме и сострадании, от которых хотелось часто курить.

Растерявшись, не зная, что делать дальше, я налил себе второй стакан и неведомо почему и зачем, вспомнил о своей бестолковой жене. Ее зовут Хриса. Она сука первоклассная. (суперсука) Будучи на много старше меня, она бесцеремонно мне изменяла. Я не сомневался, что эта стерва мне изменяет, но мне было страшно и совестно уличить ее в этом. (идиот) Я, кретин, даже не мог без страха смотреть в ее свинячие глазки, тревожась, что она догадается о том, что я знаю о ее похождениях. А надо было цинично утопить ее в кипящей ванне. (черт с ней, мы уже два года в разводе)

Бывало, скрашивая свое привычной, домашнее одиночество, я с дрожащим наслаждением листал забавные порнокомиксы и представлял эту тварь забитой, несчастной, с заплаканными глазами и опухшим лицом, ползающую, уродливой черепахой, по полу с мольбой о пощаде. Я представлял, как буду хлестать ее длинным зонтом по жирному заду, как буду мочиться на нее, заставлять жрать и хвалить мое дерьмо, как буду пинать и топтать ее до смерти и когда она сдохнет, я буду продолжать пинать ее мерзкое, твердеющее тело. Эти мысли возбуждали меня и я мастурбировал страстно. Ближе к полуночи, Хриса приходила домой, я разогревал ей ужин и стелил ей постель. (я не извращенец, я просто люто ненавидел жену, зверски ненавидел)

Я очнулся от воспоминаний, и выпил второй стакан уже теплой водки. Безобразно поморщился всем телом, демонстративно плюнув в пепельницу. Выкурив подряд три сигареты, движения моего тела (мне думается) издали стали похожи на упавшего со стола ваньку - встаньку. То и дело, моя тонкая шея резко, но не твердо вытягивалась и похрустывала. Глаза мои закрывались, в ушах постукивали копытца из страшной детской песенки про серого козла. Закусив нижнюю губу и сурово сопя носом. Я неистово желал рассказать всем о том, как искренне я страдаю и как, паршиво жить на свете. Мне хотелось говорить о жестокостях судьбы и тупостях законов, о любви к животным и человеческой подлости. Мне хотелось выть от не посильности и тяжести, как ослабшему бурлаку.

Широко раскинув полусогнутые руки и брызгая слюной, я стал громко превращать свои мысли в невероятный и отрывистый бред, пытаясь ущипнуть за грудь уборщицу, подметавшую осколки разбитого мной стакана.

И только настойчивый позыв организма, прервал мое пьяное бормотание. Позыв, заставляющий бледнеть всех, кто знаком с морской болезнью.

Краснея от натуги, я безрезультатно затыкал переполненный рот ладонью, сотрясая уютное кафе пугающим ревом, разбавляя утренний кофейно- табачный букет вонью содержимого своего желудка, который я щедро выворачивал прямо на стойку бара.

Не смотря на то, что я считал себя клиентом постоянным и мирным, после такой выходки, меня шумно и ловко вышвырнули на улицу, через черный ход, даже не взяв плату по счету. (стыдно вспоминать, даже после того, как год назад я купил это кафе. Стыдно все равно).

А тогда я был возмущен, столь неожиданным произволом и не справедливостью. Сидя на пыльной траве, я не спешно и пытливо рассуждал о том, как грубо эти мерзавцы и подлецы, подорвали во мне веру в порядочность и милосердие людей.

Чернильный суррогат страха, отчаяния и желания напакостить всем сразу, проникал в мою, разбавленную алкоголем, кровь с каждым новым глотком свежего воздуха. Мне хотелось выдумать тысячи хитроумных способов гадко отомстить равнодушным и безжалостным людям и лишь, скудная изобретательность и полное отсутствие коварства, тормозили ход моих мыслей.

Оказавшись в проходном дворе, я твердо решил, что здесь напишу все, что думаю о дрянном и лживом человечестве.

Подняв обломок ржавой трубы, я, размышляя вслух, подбирал нужные слова.

Наконец выбрав одно, всем понятное и с детства знакомое, потея от волнения, двумя руками, с силой, стал выводить на желтой стене, своим каллиграфическим подчерком, три безобидные буквы, которые в определенном сочетании звучат, так бранно и емко.

Не твердыми, не привычно широкими шагами, почти в припрыжку, в пол-оборота, как нашкодивший кот, я живо выскочил на шумную улицу, удовлетворенно восхищаясь своей дерзостью.

Заглядываясь на хорошеньких, молоденьких девочек, мне было приятно и странно, что я нисколько не пугался тех ужасных гадостей, которые роились у меня в голове, напротив, эти образы гинекологических казней приводили меня в удивительный восторг. От былой притворной вежливости и деликатности не осталось ни капли.

Я думал о том, как долго мне удавалось лгать самому себе и ни разу, даже не попытаться, обмануть кого-то другого.

Сегодня, просто необходимо, кого - нибудь обмануть, - подумал я - остановившись около полусонного бомжа, который подпирал собой переполненную урну и больше походил на малоподвижное и нечистоплотное животное, окруженное острым, удушливым смрадом.

Присев к бомжу вплотную, я обнял его обеими руками, как старинного приятеля, опрокинув ему на плечо голову.

Наигранно- молящим голосом, часто покусывая свои тонкие губы, в уголка которых пузырьками засохла грязная, не приятная, если облизнуться, на вкус слюна, я стал цветасто и очень убедительно искушать его возвышенной и благородной моралью, рассказами о вреде алкоголя, новой жизни, про какой-то шанс, который хоть раз выпадает каждому и прочую подобную чушь.

Впервые импровизируя на столь серьезные темы, я с не скрываемым удовольствием вставлял в свои низкопробные умозаключения вялый и не выразительный мат, применяя при этом, секретную, только мне понятную жестикуляцию. Завершал я, эту (величайшую по глубине представленной глупости) речь, стоя на коленях, перед насмерть перепуганным бомжом, клявшись всеми святыми, что сегодня подарю бедняге все свои деньги, драгоценности жены и коллекцию пивных этикеток(про этикетки, соврал). И что бы тот не сомневался в искренности моих слов, я оставил бомжу в залог подаренные на шестнадцатилетние часы марки "Луч" и свои ботинки.

Охваченный неведомой мне ранее страстью плутовства и обмана, я резво помчался домой, не обращая внимание на удивленных встречных прохожих и чрезмерную чувствительность нижних конечностей.

Я ворвался в свою квартиру и, бегая из комнаты в комнату, стал лихорадочно распихивать по карманам пиджака всю имеющуюся дома наличность, включая сто долларовую заначку, два золотых кольца и цепочку жены, форфоровую статуэтку и две серебреные вилки.

Мимоходом зло бросил обалдевшей и ничего не понимающей жене, что если она сегодня не уберется вон, то я сожгу ее вместе с квартирой, а на углях живьем зажарю и скормлю крысам ее любимого карликого пуделя (по кличке Арнольд).

Немного отдышавшись, я отхлебнул водички прямо из аквариума и мгновенно исчез из квартиры.

Не дождавшись лифта, спотыкаясь, сбежал по лестнице с шестого этажа и выскочил на улицу.

Безумный и одержимый манией решительности, я пронесся по знакомому парку вдоль набережной, заскочил на мост и швырнул с него свой пиджак, вместе с содержимым.

Растянувшись на черной воде пиджак, слегка покачиваясь, не охотно, медленно утопал, как утопают, в болотной трясине, не опытные туристы. Холодная река бесшумно, бережно, по - кусочкам проглатывала принесенную ей жертву, как бы пытаясь продлить и усилить мое блаженство. Наблюдая это завораживающее действо, я не мог сдержать туповатую, но искреннюю улыбку удовольствия от мысли, как ловко мне удалось надуть глупого бомжа, который наверное до сих пор ждет меня и надеется получить обещанное богатство.

Обманывать доверчивых и слабых, что может быть проще и приятнее.

- Пусть ждет. Ему не досталось ни копейки, - злорадно - ликующе шептал я.

Сидя на парапете набережной, устало опустив руки, я молча рассматривал свои грязные носки, с трудом шевеля пальцами ног. Ступни у меня одеревенели и привести их в движение, стоило мне каждый раз огромных усилий, но боль в ногах была не сравнима с ужасным бардаком и путаницей пустых мыслей в моей голове, которые доставляли мне боль не меньшую, к тому же боль не физическую, а душевную о существовании которой, я раньше даже не догадывался. Может быть, я даже бросился бы вслед за своим пиджаком, если бы меня не отвлек писклявый крик о помощи, доносившийся сквозь привычный городской гул. После полуминутного раздумья, (напоминавшее гадание на ромашке), я все же решил обернуться. Метров в ста от меня, в безлюдном парке, очень хорошенькая, юная девушка, беспомощно пыталась отбиваться от навязчивых приставаний двух пьяных типов. Глядя на развязных обидчиков милой девушки, мне странным образом вспомнились детские походы в зоопарк, уж очень сильно эти негодяи были похожи на приматов. Оба волосатые и тучные, с длинными руками и упавшим брюхом, как недавно родившие гориллы.

Я, сколько себя помнил, всегда считал мордобой делом безнравственным и вредным для здоровья, не испытывая к этому занятию ни какой физиологической потребности. Мне совесть не позволяла бить человека по лицу, я находил это занятие унизительным для себя и окружающих, но не сегодня. Жалость к девушке и брезгливость к двум пьяным ублюдкам, заткнули совесть наглухо.

Высоко подняв руки над головой, растопырив согнутые пальцы, я выкатил безумные, наливавшиеся теплой кровью глаза и широко открыл искривившийся рот, изображая звериный оскал. Мое лицо покрывалось благородной дрожью, я каждой жилкой своего хилого тела чувствовал, как зверь просыпался во мне, зверь хищный и безжалостный, зверь жаждущий крови.

Крик упавшей в водосточную трубу кошки, показался бы арией из "Волшебной флейты", по сравнению с тем диким, первобытным, свирепым воплем с которым я бросился в неравную схватку.

Я ужасно хрипел и бил отморозков страшно, не жалея ни кулаков, ни локтей, ни собственной головы. Я царапал их лица в кровь, кусался, плевался, хватал их за волосы и рвал на них одежду. Падая, я лежа на спине, отбивался ногами, вскакивал и с новой силой, яростно кусал и хлестал подонков.

Мой стремительный, бешеный натиск дерзкой и беспощадной атаки, полностью лишил растерянных придурков возможности оказать какое бы ни было достойное сопротивление и уже на семнадцатой секунде безумного спарринга, приматоподобные существа обратились в паническое и позорное бегство в разные стороны.

Застыв, в позе испуганного пикадора упавшего с лошади, я некоторое время с волнением вглядывался в густую дымку сумерек, постепенно возвращая себе, ровность дыхания и твердость в коленных суставах, которые казалось вот-вот переломятся.

Выдохнув страх, я обернулся к спасенной. Парализованная, моей великодушной улыбкой могучего небожителя, не требующего награды за свое благородство, она покорно смотрела на меня. Взгляд ее был рабский, пустой и неподвижный.

Как в позорные минуты неудач, особенно хочется кого-то ненавидеть и презирать, так в короткие секунды сладких побед, одолевает желание, кого-то полюбить и приблизить. Я мог делать со своим прелестным трофеем все, что хотел. Мог хладнокровно оставить ее в парке умирать от ужаса, мог, грубо взять ее за руку и уволочь к себе домой, мог приказать упасть в траву и овладеть ей без ласк, по - животному, как привокзальной шлюхой. Мог, но не сделал. Я великодушен.

Конвоируя, по другому не сказать, бедняжку домой, я идя не много сзади, острил, рассуждая о том, какое это свинство приставать к беззащитным девушкам на улице и, как ей крупно повезло, что я, в этот момент, оказался по близости.

Обратно я шел один, плелся печально, окончательно разбитый и замученный борьбой со своей совестью. Я пытался вспомнить, от куда мне знакомо лицо спасенной девушки, которое я смог хорошо рассмотреть лишь при свете неоновой рекламы около ее подъезда, но вспомнить никак не мог.

 

Основной причиной моего утреннего пробуждения, явился пронзительный и монотонный звук издаваемый неопределенным внешним источником, от которого нестерпимая головная боль усиливалась многократно. Заплывший левый глаз, был намертво запечатан сургучом из запекшейся крови, так что открыть его не было никакой возможности. Правым глазом я смазано различал, что то зеленое.

Повинуясь скорее рефлексам, нежели здравому смыслу и превозмогая свое, достойное лишь жалости состояние, я смог приподнять приросшую к полу голову и оглядеться. Зеленым, оказался коврик в прихожей, где я, не помня себя, уснул, едва ввалился в квартиру, а мерзкий звук издавал телефон.

Сняв трубку и разлепил склеившийся рот рукой, я не привычно низко, процедил формальное "Алло".

Услышав голос своего шефа, меня по привычке бросило в жар, но чем дольше я слушал, тем холоднее становился мой лоб.

«- Дорогой наш человек, - тараторил начальник, - я никогда не сомневался, что вы исполнительный и весьма положительный сотрудник, обладающий живым, гибким умом, но та смелость, отвага и мужество с которыми вы вчера защищали честь моей дочери, признаюсь приятно удивили меня.

Правда дочь не сразу вас узнала и рассказывает странные вещи, но ее можно понять, малышке вчера столько пришлось пережить.

Вообщем благодарю и восхищаюсь вами и моя благодарность, равна моему теперешнему расположению к вам.

Понимая в каком, вы сейчас состоянии, я похлопотал, чтобы вам оформили недельный отпуск, а по приходу из отпуска, надеюсь видеть вас, своим первым заместителем с тройным окладом.

Не благодарите меня, отдыхайте, до свидания.»

Я еще долго слушал короткие гудки, доносившиеся из телефонной трубки не положенной на рычаг, подперев голову разодранным кулаком.

Пытаясь понять, что же все-таки происходит, все ли я еще сплю или уже умер.

Так и не разобравшись, я свернулся калачиком, закрыл правый глаз и мирно засопел иногда всхлипывая во сне.

- Ты опять не спал и ждал меня, глупсик.

- Фу, бледный как газета, ужас - презрительно сухо сказала, вощедшая в квартиру Хриса и посмотрев в зеркало мило улыбнулась сама себе.

-Я беспокоился - проскулил Марат, посмотрев сначала на часы, потом в окно. Уже светало.

-У меня сложный отчет - скидывая на пол свои туфли на шпильках, безразлично ответила Хриса. От нее карнавально веяло свечами, шампанским и порочной, сентиментальной удовлетворенностью.

-Конечно, конечно - глядя в пол, сказал Винтовтов.

- Ты, это что, ревнуешь ? разразились она голосом ада, от которого Марата знобило и потряхивало.

- Нет, нет. Просто ты много работаешь.

-Глупсик, это ты много работаешь, я много зарабатываю - Хриса направилась в спальню (свою спальню)- Сделай мне ванну и погуляй с Арнольдиком, все равно не спишь. Видишь, он в туалет просится, только о себе думаешь.

 

Марат Винтовтов существо “ниже среднего”, ехал в утреннем трамвае, теряя свой высохший, от ночных фантазий, взгляд дохлой рыбы, в однообразных, служебных мыслях о грубых насмешках в свой адрес во время планерки.

Он безнадежен, неизлечим и хотел утонуть. Он не боялся смерти, ему совестно за свой внешний вид утопленника. Он хотел попробовать напиться, но ему совестно перед врачом, лечащим его язву. Он хотел дать начальнику в морду, но ему совестно, страшно, не знакомо, больно, мучительно, жутко…

Ему нравиться плакать в сортире и ждать лучшего. (его это успокаивает)

“Только бы Хриса меня не бросила, иначе…” (и опять Винтовтов лгал себе, лгал.)

Он безнадежен и жалок.

 

Конец.

© Чазов Константин

НЕ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.

 

 

Евгений проживал в городе N тридцать три с половиной года и за это время, привык искренне обожать свой городишко. Просыпаясь, он первым делом вспоминал о своем чувстве, бежал в ванну и долго улыбался, глядя в треснувшее зеркало, а как-то раз он даже заплакал от накрывшей его нежной, городской благодати. Обожание его было тихим, и, окружающие ни о чем не догадывались, считая Евгения человеком не далеким, а особо жестокие даже убогим. Но случай заставил всех, кто знал о существовании Евгения, не на шутку встревожиться, когда его со всей серьезностью занесло в канаву страсти.

Причиной всему стала неожиданная влюбленность Евгения в самую красивую барышню в городе, овдовевшую так удачно, что можно было заподозрить криминал.

Евгений воспринял свою влюбленность тревожно, ведь противоположным полом он увлекался лишь однажды, и, это занятие показалось ему слишком сомнительным, для того, чтобы тратить на это силы. С болью, заполучив некоторый амурный опыт, он решил, что любить от ныне будет только свой город, но в самом абстрактном смысле, так сказать платонически и бескорыстно.

Увидев молоденькую вдову в магазине ритуальных принадлежностей, он нагло подмигнул ей, но она не поняла его, и, даже немного струхнула или по крайней мере, сделала такой вид. Евгению, вдруг стало обидно, и, в этот же вечер он разбил три светофора, после чего на какое то время ему сделалось легче, но на следующий день сильно тошнило.

Евгений двое суток ничего не ел, размышлял, пока до него не дошло, что пора вытащить на свет божий свое неоднозначное и часто его самого пугающее либидо. И, он принялся разрабатывать план показа своей либидной сущности. План долго не строился, глумился над потугами интеллекта Евгения, но после выпитой бутылки кубинского рома его коварные очертания забрезжили, заиграли всеми не мыслимыми цветами, как снежные вершины Памира на восходе, и, Евгений уснул довольный, словно сытый крот.

Возможно, план Евгения был слишком прост, но так могло показаться лишь человеку поверхностному и ни разу с Евгением не беседовавшему. Семён был не из таких, он не раз сильно выпивал с Евгением, и был уверен, что знает друга, также хорошо, как свою жену Любу. Кое-кто скажет, что говорить так слишком самонадеянно, но Люба уже шесть лет лежала холодным рельсом в параличе, и, Семен мог позволить себе такое утверждение.

Евгений, возвращая потерянное в алкоголе спокойствие, холодным капустным рассолом, обсудил свой план с Семеном и остался доволен его реакцией. Особенно Евгению понравилось, когда тот покачивал головой и пощелкивал языком, как бы подзывая своего пса Цезаря.

После утреннего разговора с другом, Евгений решил отоспаться, а на следующий день, приступить к реализации плана вызволения, из плена предрассудков, своего либидо. Спал Евгений не спокойно, ворочаясь и постанывая, как безвинный перед судом, но смог проспать весь день и половину ночи. Окончательно проснувшись в три часа, он с нетерпением ждал рассвета, выпив подряд три стакана крепкого чая без сахара с лимонным ликером.

К обеду, Евгений, сидя на кожаном диване, изучал только что купленную видеокамеру Panasonic. В комнате висел не суетливый полумрак, а за окном гудела автомобильная неразбериха и кто-то громко ругался матом. Евгений выглянул на крик в окно, вспомнил о не умерших пока чувствах к городу, и, смутился своей мысли о том, что он всерьез собирается что-то изменить в себе. И красота предстоящих перемен, щёлоком разъедала в нем понимание, созданной в муках, структуры привычек и желаний.

Заиметь камеру он планировал давно, Евгений мечтал попробовать себя в качестве режиссера домашнего порно. Семён, придушив ложный стыд, с не скрываемым азартом, согласился на главную роль, видя своей партнершей только Любу, которую друзья решили не спрашивать, ей один чёрт деваться некуда.

Примастырив камеру на, мореном под орех, столе Евгений, с третьего дубля записал видео для вдовы. На котором он, пуская слезу, проникновенно читал стихи собственного сочинения; когда я встретил вас/ я просто обмер/ и плакать я хотел/ и чуть не помер/ и танцевал стриптиз, послесловием он вскрыл себе вены. Евгений знал, что ни чего страшного ему не грозит, резал он не глубоко, да и что бы добиться желаемого исхода, нужна теплая ванна, а в это время во всем городе отключали горячую воду, и всем жаждущим суицида, приходилось вешаться или травиться таблетками. В самом деле, идти в баню, чтобы вскрыть себе вены, глупо.

 

- Ой, счастливая ты Ирка, и муж у тебя старенький умер, храни господь его душу, и новенький на подходе, вона как старается, стихи читает.

- Ты, что не видишь он же псих, больной. Ты знаешь, где он ко мне приставал, в магазине…, где гробами торгуют.

- Романтично…, а то что псих, так мужики они все психи. Счастливая ты Ирка.

Вдова уже жалела, что показала подруге, найденную в почтовом ящике, кассету. Её подруга Лена, так давно мечтала выйти замуж, что готова была на самые рисковые брачные эксперименты.

Выпроводив, утомившую рассказами о своих грязных эротических фантазиях, подругу, Ирина принялась обходить все семь комнат, включала везде свет и заглядывала под многочисленные кресла, стулья, столы и диваны. Убедившись, что она одна в квартире, Ирине сделалось весело, как после конопляного дыма, но она взяла себя в руки и слегка всплакнула.

Внимательно слушая вечерние новости, она размышляла об обряде самосожжения индийских вдов. Выглядит это карнавально и весело, огромный погребальный костер, по обычаю весь в цветах и цветных листьях, рядом с костром возвышение, с которого, на потеху незамужним старым девам, прыгают благодарные, готовые к священной кремации, вдовы. Ирина почувствовала мощный поток идей, какой бывает при употреблении ЛСД, и, помечтала о собственной канонизации.

Решив, что когда нибудь это произойдет, Ирина встала перед высоким, во весь рост зеркалом и сняла с себя одежду. Несколько минут она любовалась своим телом, нежно его ласкала, послюнявив пальцы, она крутила розовые соски, словно пыталась настроить любимую радиостанцию, и, если бы она не заметила желтое пятнышко синяка на правой ягодице, то осталась бы вполне собой довольна.

Сделав себе на живот витаминную маску, она очень боялась, что живот ее станет дряблым. Ирина уселась в скрипучую кресло-качалку, доставшуюся её покойному мужу от деда, который в свою очередь, добыл это кресло, мародерствуя по Волге в голодные годы становления Советской власти.

Раскачиваясь в кресле, она с волнением, как будто впервые в жизни делала укол в вену, напевала; “ Я так хочу, чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось, за мною вслед… “ Когда петь ей наскучило, Ирина наугад взяла с полки книгу в потёртом кожаном переплете и принялась читать вслух “…действительно ли вы что-то подразумеваете под словами шизофрения или это просто культурный миф, нужный, чтобы упрятать приносящих беспокойство людей в психбольницу…” Продолжая читать вслух, Ирина погрузилась в свои мысли. Она думала, что хорошо бы завтра купить себе что нибудь не нужное, но фундаментальное, например дырокол. Огромный, зеленый, похожий на стильную бельевую прищепку. Ирина вообще питала слабость к различным не сложным механизмам. “…Определили воображаемую, реагирующую на голос машину - она вновь услышала свой голос,- похожую на телефонный коммутатор: вы говорите машине, чтобы она соединила вас с номером 348, в ходе разговора с 348 абонентом вы просите его прислать в Детройт Ф.О.Б. 247 свиней. Машина сразу же разъединяет вас с первым абонентом и соединяет с абонентом 247. То есть она фальсифицирует использование числа – логический тип числа. И если она будет так поступать не со стопроцентной регулярностью, а время от времени, тогда ее можно назвать сумасшедшей машиной…”

- Фу, как не интересно – Ирина бросила книгу на пол – И ведь кто то, делает на этом деньги.

Мысль о деньгах, воскресила в ее сердце, образ покойного мужа и Ирина подумала, что нужно помолиться за спасение его грешной души, и решила сходить в церковь, на днях.

 

Прошло три долгих, пасмурных дня, после того, как Евгений подкинул вдове кассету, но ответа от нее, не было. План дал первую осечку.

- Нет, так некуда не годится, Вы, как хотите, а решать нужно сегодня - разговаривая сам с собой, Евгений сбросил на пол переполненную, оставшимися после Семёна, окурками пепельницу и, посмотрев на сизое облако пепла, пошёл за веником.

Работа по дому успокаивала Евгения, приводила в порядок его мысли, обнажала всё светлое в его не простой, многоцветной душе. В особенности, Евгению нравилась влажная уборка квартиры, он находил в этом занятии очень много практической философии, отличной от душного, академического бредка, пропахшего перегаром библиофила.

Собрав мусор на газету, Евгении уцепился краешком глаза за странное, как ему показалось, объявление о пропавшей собаке. Стряхнув мусор обратно на пол, и, вспомнив не цензурным словом Семёна, он ещё раз, уже вслух прочёл объявление. «13 октября с.г. на городском кладбище пропала собака, беспородная и очень ласковая, маленькая, рыжая, без правого глаза, отзывается на кличку Тупик. Золотой ошейник оставьте себе, верните собаку по адресу ул. Ветровая д. 4 кв. 5.»

Евгений почувствовал вдруг такое волнение, такое восторженное возбуждение, что то по-кошачьи млеющее и упоительное прозвучало в голове, созвучное физиологическому желанию Евгения, обладать вдовой. Он, наслаждался этим чувством, около минуты, которая тянулась для него не менее часа. Пока из- за висевшего на стене календаря с голой красоткой, всё не рухнуло. Тринадцатое было в понедельник, а покойный сделался таковым в пятницу семнадцатого, да и адрес в объявлении, не имел к вдове ни какого отношения.

Евгений сидел молча, но по ритму его дыхания, угадывалось, что он озадачен и обижен. Просидев с полчаса, Евгений встал, заложил руки за спину и стал ходить взад и вперёд по комнате, чувствуя, что вот-вот расплачется и в отместку, что нибудь разнесёт в квартире. Уже не раз, он угрюмо смотрел на телевизор, но в дверь вовремя позвонили, и, он послушно, хотя и не без подозрений, отправился открывать дверь.

 

Ирина, обмотав шею красными бусами, голая лежала на шерстяном ковре. Закрыв глаза, шевелила не накрашенными губами, иногда жадно потягивали ноздрями. Она узнала об этом упражнении из газеты. Из той самой газеты, с объявлением о пропавшей собаке, на которое Ирина не обратила ни какого внимания, она даже его не прочитала. Единственная статья, заинтересовавшая её, была подписана «по материалам модных сайтов Интернета» и называлась, КАК НЕ ПРОЙТИ МИМО СЕБЯ практикум поведения в стрессовых ситуациях. Прочитав первичные признаки женского стресса, Ирина без ошибочно определила свой диагноз: легкая, сезонная депрессия с подозрением на осложнение после длительного сексуального воздержания.

Различные формы и методы мастурбации, как скорая помощь для одинокой женщины, Ирину не впечатлили, за исключением подзаголовка «шалости в зоологическом музее», но в городе N, не было зоологического музея, был краеведческий, но это НЕ ТО, решила Ира.

Её, холодной сталью, сразило не хитрое упражнение, как утверждала статья, из тайных ритуалов девадаси. Ирина, опуская не понятные слова, типа: интегральная йога, Ауровилль, община сикхов в Пенджабе, прекрасно уловила главную мысль совета. Неприятностей от стресса не будет никогда, если вы научитесь с ним разговаривать, интересоваться у стресса, чем вы заслужили столь изысканную месть и, если все сделать правильно, стресс станет вашим помощником на не простом поприще приручения человекообразных самцов. Идея, приручения самцов по средством стресса, очень Ирине понравилась, и, она решила развить её дальше.

Именно об этом она и рассуждала, лёжа на шерстенном ковре, раздевшись, что бы ни что не отвлекало её от серьёзности задуманного. Единственным претендентом на роль подопытного крысёнка, Ирина выбрала Евгения.

 

-Ох, и могуч ты Евгений, титан, ей богу атлант - закатив, красные от вчерашнего хмеля глаза, степенно сказал Семён, и, закурив сигарету улыбнулся, как бы от боли.

Оскалившись в ответ, Евгений протянул – Да уж, могуч, что есть, то есть.

Он подошёл к окну, и, погрузил указательный палец в цветочный горшок, проверяя, не пора ли полить цветы. Земля в горшке была влажная и жирная, как черная сметана, Евгений облизал палец, сплюнул и подумал, что на этом с Семёна хватит, не нужно рассказывать ему про все изменения плана. «Впечатлительный сильно, того и гляди, в обморок брякнется». Горячее, пульсирующее счастье, наполняло жилы Евгения.

-Но, ты мне скажи Семён - торжественно воскликнул Евгений – помогать мне будешь.

-Помогать… - Семён потёр лоб кулаком – помогать нет, ты Евгений зла на меня не держи, но не могу я лучшего друга на ТАКОЕ благословить, слаб я для этого, не атлант.

-А, ради дружбы Семён.

-И ради дружбы не смогу, не атлант.

-Ну, а если…, я тебе квартиру завещаю – решительно заявил Евгений.

-Ремонт бы не помешал, – огляделся Семён.

-Квартиру со всем содержимым – разошёлся Евгений.

Семён жадно посмотрел на видеокамеру – ну., только потому что просишь ты уж шибко настойчиво…, хорошо помогу, хоть и грех это – Семён перекрестился.

-Значит завтра, и принесёшь, – Евгений протянул свою руку Семёну…

 

-Ленка, ты мне нужна – вздыхая, сказала Ира в телефонную трубку.

Ей, вообще то, не очень хотелось делиться своим планом с Леной, но подруг у неё больше не было. И, как во время внезапного ливня, прохожий без раздумий запрыгивает в первый попавшийся, пропахший мочой, подъезд, так и сейчас Ирине позарез был необходим кто-то, кто бы одобрил её план.

-Неужели – послышался голосок Лены, с фальшивой ноткой обиды, - я думала, что у тебя всё ОК и подруга тебе поxyi.

- Ну, ладно тебе, знаешь ведь, на каких я сейчас нервах, прости, прости, прости, - Ирина состроила неряшливую гримасу раздражения.

- Прощаю, прощаю, прощаю, говори, что случилось.

- Приходи, всё расскажу, и не забудь взять свои чёрные зёрнышки.

В своё время, Лена училась в медицинском, мечтала найти лекарство против старости, заработать кучу денег и помогать бедным. Там же влюбилась в горького пьяницу хирурга, лишившего её девственности и подарившего ей триппер, и, как-то сама собой разочаровалась в медицине, зато нашла себя в мире не реальном, мистическом. Проходя практику в стоматологическом кабинете, Лена тайно вытаскивала из плевательницы вырванные зубы, собрав тринадцать штук, она закопала их на кладбище на тринадцать дней. Каждую ночь, она трижды читала древнее заклинание, купленное по случаю у заезжего колдуна. Выкопав зубы на четырнадцатый день, она тщательно их промыла в спирте и покрыла черным китайским лаком. С тех пор, Лена всегда, прежде чем принять важное решение, обращалась за помощью к своим черным зёрнышкам.

- Ох, чую не доброе., завтра жди – ответила Лена.

 

Удивительно, но в городе N, отсутствовали привычные городские звуки. Город выдавливал из себя, какой то мерзкий и давящий не то гул, не то свист. Сквозь жёлтый туман, по запутанным и пыльным улочкам, как лихие разбойники, носились бешеные порывы шершавого ветра, разнося по округе зловонное предчувствие приближающейся события. Превращая добропорядочных жителей города, в не вольных посетителей дешёвого кабака, где на сотку можно царственно напиться и где, поножовщина случается так же часто, как и битьё посуды.

Это была не спокойная ночь для жителей города N. Хотя, внешне всё было, как всегда, убого и дремотно.

 

- Ирка, шансов у тебя с ним не много, - закатив глаза, оцепенев в блаженстве, прошептала Лена, проводя ладонями над разбросанными по круглому зеркалу черными зернышками.

- Давай водочки с тобой выпьем, и я расскажу, как мы будем дальше действовать, - предложила Ира, и не дождавшись согласия отправилась на кухню.

 

Собираясь выполнить просьбу Евгения, Семен одел свой самый лучший костюм, светлую рубашку и трепетно повязал шелковый галстук. Освежив шею одеколоном, а дыхание мятной конфетой, он посмотрел на часы, хотел присесть по обычаю, но боясь измять брюки передумал и молча перекрестился. В смысле наглаженных стрелок Семен был очень аккуратен.

Через полтора часа, они с Евгением затаскивали в подвал дома, где жила Ирина, два тяжёлых мешка.

– Свежие? - тихо спросил Евгений выйдя из подвала.

- Да…а, главное бесхозные – ответил Семен, сбивая с себя подвальную пыль.

Они крепко обнялись, поцеловались трижды и отправились в разные стороны. Семен по дороге слегка всплакнул.

 

Услышав настойчивый и до омерзения резкий звонок в дверь, Ирина с трудом подняла, сросшуюся с подушкой, голову и тупо посмотрела на часы, было без четверти девять, “Утро или вечер” – подумала она, ощутив, что изо рта у неё не хорошо пахнет. Всю ночь они с Леной под водочку бросали на зеркало черные зернышки

- Блять, Ленка дура опять чё то забыла, - крикнула Ира и на ходу застёгивая халат, отправилась открывать дверь.

Долго брякая дверной цепочкой, она открыла дверь и увидела стоящего с букетом чайных роз Евгения, который вежливо улыбался. Что ни будь сообразить Ирина не успела, мягко рухнув на пол после хлёсткого удара в челюсть.

Евгений, быстро закрыл за собой дверь.

- Ах, зачем, зачем ты душа моя на послание моё не ответила, не хотел я так, не хотел – приговаривал он, затаскивая Ирину на кровать – Теперь надолго вместе, навсегда.

Евгений сел рядом с лежащей Ириной и тихонько заплакал от страшного желания очистить Иринину душу, прибраться в ней и спрятать от неблагодарного мира. Он понимал, что спасти её душу можно лишь способом естественным и чистым, как и сама Ирина. Всё в нём кричало и бушевало так, что спине стало жарко, и он снял свитер.

Притащив из гостиной круглый стол орехового дерева в спальню, Евгений перевернул его ножками вверх, бросив между ними найденную в стенном шкафу песцовую шубу. Уложив на шубу Ирину, он поочерёдно привязал к ножкам стола ноги и руки Ирины, на манер распятия.

Слёзы текли по его щекам и капали на выбритый лобок, когда Евгений стоя на коленях просил у бесчувственной Иры прощения.

Выпросив., Он спустил штаны и, кряхтя взобравшись на Ирину принялся не ровными движениями, очищать её душу, пока семенная жидкость Евгения горячей струёй не вошла в жилище души Ирины.

 

ИЗ АУДИОЗАПИСИ ДОПРОСА СИВЧИКОГО ЕВГЕНИЯ ВАЛЕРЬЕВИЧА 1964г.р.

 

следователь – Вы изнасиловали гражданку Федорову?

сивчиков – Нет, я очистил её от мещанской грязи.

следователь – Расскажите, что вы сделали после изнасилования или очищения, как вам удобнее.

сивчиков – Я, гражданин следователь не всё помню, потому как меня преследовало тяжёлоё состояние благоговения и я почти непрерывно плакал, находясь в плену постоянных видений.

следователь – конкретней, прошу вас.

сивчиков – о видениях?

следователь – грамотный сука. (звук удара)

 

сивчиков – Не вынимая из Ири…, гражданки Федоровой, я уснул. Проснулся от её крика. Это удивительно, но она кричала, как если бы ей делали очень больно. Испугавшись, что в таком состоянии она не сможет понять моих объяснений, я ударил её еще раз. Она потеряла сознание, и, я вставил ей в рот кляп, хотя делать этого ни когда не собирался, мне очень нравилось слышать её голос. Гражданин следователь, если бы вы знали на что похож её чудесный голос…

(множественные звуки ударов)

следователь – Вы же согласились помочь следствию, говорите по существу.

сивчиков – Я, отвязал её от ножек стола и усадив на стул, покрепче привязал её к нему, опасаясь, что очнувшись она опять начнёт совершать не обдуманные поступки. И отправился на кухню попить чаю, я ведь гражданин следователь невероятно исхудал за эти дни… понял по существу…, на кухне было много грязной посуды, я её помыл…

следователь – Дальше, дальше что вы сделали с гражданкой Федоровой.

сивчиков – Я услышал что Ирина пришла в себя, она издавала характерные звуки, характерные для человека у которого во рту кляп. Я намочил полотенце, что бы стереть с её лица кровь и отправился в спальню. Вытирая кровь, попросил её больше не кричать, а выслушать меня спокойно, но она все время пыталась вырваться и ни как не хотела успокоиться. И вот здесь у меня провал, я заплакал и помню лишь видение, о котором вы слышать не хотите.

следователь – (слышно как закуривает)

сивчиков – Когда видение ушло, я посмотрел на часы, было шестнадцать пятьдесят три, Ирина вроде бы успокоилась и я осторожно вытащил кляп. Она тихо попросила пить, я принёс ей воды, гладил её, как мог успокаивал. Говорил, что все настоящее и красивое у нас с ней впереди. Она плакала все это время, и, я тоже плакал.

следователь – Расскажите про пожар.

сивчиков – Какое-то время мы сидели молча, потом она просила отпустить её, но она ведь не понимала, что так как жила она, жить было больше нельзя и я принимался объяснять ей все заново.

следователь – о по-жа-ре.

сивчиков – Да, да. Так мы просидели до часу ночи. Потом я усыпил Ирину хлороформом, она так и не поняла, что я ей не враг, и, унёс её в машину. Зашёл в подвал и перенёс из него в квартиру два, заранее приготовленных, мешка.

следователь – В мешках были трупы?

сивчиков – Нет, в мешках было наше с Ириной прошлое, хотя вы правы, наше прошлое, к тому времени, уже было мертво и дурно пахло.

(звук сильного удара)

Да, в мешках были трупы, но это не я их.

следователь – Где вы взяли трупы?

сивчиков – По моёй просьбе, мне их достал Семён, Багульников Семён Парамонович. Он работает санитаром в морге, к тому же он меня обманул, я просил его о мужском и женском образце, не старше сорока, а он притащил мне двух старых мужиков, бродяг. Мошенник.

следователь – С этим потом, дальше.

сивчиков – На одного из них, я надел украшение Ирины на другого свои часы, разлил спрятанную в мешках бутылку с бензином, раскидал газеты и зажёг свечу.

следователь – Куда вы собирались увезти Федорову?

сивчиков – Не знаю, я хотел, что бы она решила сама куда нам с ней ехать, ведь мы начинали новую жизнь. Я отъехал километров на двести от города, ждал, когда она проснётся. Когда она проснулась, я вновь терпеливо ей объяснял какая прекрасная жизнь у нас впереди, она все время соглашалась со мной, а потом сказала, что голодна, и, пока я ходил за едой она сбежала.

следователь – Вы, как будто в обиде на неё?

сивчиков – Конечно…, в силу различных обстоятельств, на которых я не хочу останавливаться, Ирина должна мне быть благодарна, ведь ни кто иной как я, раскрыл её истинную природу, я был для неё единственной возможностью скакнуть в следующий эволюционный ряд…

(звуки множественных ударов, не цензурная брань следователя)

 

P.S.

Багульникову Семёну, по суду дали семь лет. Узнав, что жена его Люба не выдержала этой новости и умерла в муках, он пытался повеситься, но не смог. Лена пишет ему чувственные письма с обещаниями быть верной подругой по жизни. Федорова Ирина исчезла из города N, злые языки утверждают, что она забеременела от Сивчикова Евгения, и, утопилась. Евгения приговорили к принудительному лечению в психиатрической лечебнице, от куда ему удалось благополучно бежать, персонал уверен, что ему здорово помогли. Не задолго до побега, его навещала молодая женщина, с грудным младенцем, найти которую в последствии так и не удалось.

 

 

 

КОНЕЦ.

 

 

 

 

 

 

(С) Чазов Константин

«Теория Блюза»

 

Легкомысленный, ошеломляющий неисчерпаемой свежестью, парафиновый свет, всем приятный, всем привлекательный и для всех нормальных живых существ одинаково долгожданный, исходивший от весеннего солнышка, наконец – то решившего покончить с длительным зимним отчуждением, робко и смущённо, как бы извиняясь за многомесячное не внимание, осязаемо облизывал всё дышащее, растущее, ходящее, ползающее и летающее. Божественный свет, освобождающий свежую кровь, живительные соки, гормоны и самые противоречивые человеческие мысли и желания. От этого потока прелестного безобразия, атмосфера вокруг делается совершенно уникальной, ежесекундно неповторимой и пугающей своей глуповатой обнадёгой – предвестницей наступления героических дней весеннего обострения, бестолковых и опасных, как заряженная винтовка в руках пьяницы, которой он отстреливает чертей, в минуты «диких но симпатишных» ужасов белой горячки.

На уличных электронных часах еле-еле, поочерёдно проглядывались символы/цифры 13:06 и +4С0.

Ловко подкинув большим пальцем правой руки монету, Николай, загадал, если выпадет «орёл», то он выпьет водки, если «решка», то пойдёт домой. Исключительная не оригинальность поиска простого ответа ни чуть его смущала, а наоборот даже слегка заводила. Монету, Николай, отождествлял с особым проводником, способным при помощи хитрого трюка аккумуляции всевозможных настроений природы и его собственного, выдать ему единственно верное, компромиссное решение отдельно взятой проблемы. Но в этот раз, неожиданно для себя, прежде чем разжать ладонь и посмотреть на что пал жребий, Николай ещё раз медленно поднял взгляд к небу и так же медленно опустил его к ногам.

Грустная мысль о том, что мир и всё в нём не совершенно и путано как, теория сэра Чарльза Дарвина, показалось в этот момент ему вполне оправданной.

- Вот если бы, кто-нибудь, сей час смог бы ударить по всему этому живому и не живому, чем-нибудь тяжёлым то, весь этот лжепорядок, наверняка издал бы жуткий диссонирующий звук нарушенной целостности природы, как треснувшая чашка – подумал Николай.

Над головой, он только что видел великолепный, манящий и волнующий простор, рефлекторно настраивающий уязвимый мужской мозг на мысли о блаженном спокойствии после многогрешных ласк дикой островитянки на берегу залитой солнцем лагуны, а под ногами лежали трущобы снежного наста сплошь покрытого грязной и заплесневелой паутиной природной и человеческой нечистоплотности с холмиками свежеоттаявших отходов жизнедеятельности домашних и бездомных меньших братьев, разносчиков аллергии, лишая и микроспории. Николая всегда угнетали и утомляли подобные коллизии и нестыковки. Посмотрев на монету лежавшую в его раскрытой, влажной ладони он потрясённый скорбно процедил:

О, мир не совершенный

Я человек, я часть твоя

Я, как и ты, несовершенен.

Надо полагать, что именно этот, убогой спорностью чиркнувший по мозгам силлогизм, прошитый бледным сухожилием подобия рифмы и заставил Николая молча выдвинуться в сторону знакомого бара, где он был завсегдатым, несмотря на то, что монета на ладони лежала «решкой» вверх.

Николай шёл тихо и уверенно, точнее сказать он стекал по дороге, как рыхлый песок в одноименных часах.

Сравнение верное и уместное, вообще ещё в десятом классе, пытаясь острить, отвечая на вопрос анкеты одноклассницы «Ваша жизненная позиция?» он ответил «Всегда!!! Всегда!!!, чтобы со мной не случилось, всегда и всё это будет к лучшему!». Удачно надо сказать пошутил. Вся его последующая жизнь была ни чем иным, как стечением, иногда совершенно нелепых случайностей, которые сводились только к одному знаменателю, а именно к лучшему. Он случайно поступил в нужный институт, судя по тому что, у него не было ни малейшего желания крошить молодые зубы о гранит, он случайно его закончил и благодаря своему случайному диплому он устроился на отличную работу, где опять же случайно познакомился и после женился на прекрасной хозяйке его теперешнего дома, красавице и умнице.

В конце концов к двадцати шести с половиной годам своей случайной жизни Николай стал относится к ней, как к скучнейшему ритуалу где он, совершенно не главное действующее лицо, а только лишь музыкальный инструмент, к примеру флейта, при помощи которой, кто-то выдавливал звуки его иллюзорной, приторной, вялой и в тоже время сытой и удавшейся с точки зрения любого мещанина жизни. Жизни единственная цель которой, упорно пытаться обнаружить доказательство неверности вычитанного когда то у Вольтера утверждения, что случайностей не существует, - и всё на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие – путём deductio ad absurdo (доведением до абсурда).

Размышление о бессмысленности всех закономерностей его жизни не покидали Николая даже во сне. Думать одно, делать второе, говорить третье, верить в четвёртое, подчиняться пятому. Николай пытался так организовывать эволюцию своего мысленного процесса, чтобы окончательно спутать ноты того, кто выдавливает из ритуальной флейты красивую, поэтическую мелодию его души зеркально повторяющуюся рефлексами его биологического существования. Единственным помощником в этом деле для Николая был алкоголь, он же был и его единственной серьёзной проблемой.

- Ну конечно, сегодня всё должно было закончиться именно так – подумал Николай, качнув пальцем табличку с надписью закрыто на дверях бара.

- Или, именно так начаться – уже вслух дополнил он.

Идти куда-то в другое место у него не было ни малейшего желания и он решил, что разумнее всего будет воспользоваться привилегией постоянного клиента и попросту не обращать внимания на глупый запрет, тем более что свет в зарешечённых окнах бара предательски показывал, что там всё таки кто то был.

Под визжание бронзового недотроги - колокольчика Николай уверенно открыл дверь.

В баре, как добродушное привидение, затейливо колыхалась старенькая и уютная мелодия, изящно провисая меж глянцевого запаха горящих свечей. Этот запах на пару секунд перенёс Николая в его вчерашнее ночное размышление о магии пламени свечи; лицемерной и приспособленческой.

Какая всё же путаница?! Казалось бы человека должны наполнять совершенно не похожие чувства, когда он молится в церкви или вкушает романтический ужин, похотливо планируя ночные забавы, гадает на святки или молча скорбит над могилой, но во всех этих случаях, непременным спутником и помощником человека является свеча и всегда она желанна и всегда превосходно сочетается практически с любыми человеческими настроениями, страхами и переживаниями.

- О-о-у, кто к нам зашёл – искренне - приветливый, громкий голос оборвал воспоминания Николая. Это был голос Михаила, хозяина бара.

- Там, э-э, но Я – указывая пальцем на дверь протянул Николай.

- Проходи, проходи, правильно и сделал, что зашёл, а мы тут врача ждём.

- Врача – удивился Николай.

- Ну, этого из сан надзора – пожимая Николаю руку, пояснил Михаил – Представляешь, сегодня утром, позвонил какой то Бонифатов, даст же бог фамилию и заявил, цитирую дословно «Мы, сегодня, придём вас проверять на предмет насекомых и прочих грызунов». Вот болван.

Николай усмехнулся.

- Ну, пока этого острослова ждём я и решил закрыться от греха. И на всякий случай от всех своих знакомых мышек – норушек, лягушек – квакушек и усатых тараканов я ему сотку баксов приготовил –Михаил потёр большой и указательный палец соответствующим образом – Да ты присаживайся Коля, закуривай, а то стоишь, будто взаймы пришёл просить.

- Миша, ну если Николай пришёл, то можно я домой сбегаю – раздался голос выходящей с кухни официантки, очаровашки Любы.

- Привет Коля, представляешь он меня заставил с ним здесь сидеть, что бы ему скучно не было, паразит – мило улыбнувшись почти пропела Люба.

- Хорошо, но чтоб в семь обязательно здесь была, а мы пока с Николаем тут сообразим что-нибудь. Не возражаешь? – Миша повернулся к прикуривающему Николаю.

- Да я собственно для этого сюда и зашёл – тихо ответил Николай.

Люба привычно поправила перед зеркалом причёску и одарив Николая воздушным поцелуем довольная выскочила на улицу, а Михаил удалился на кухню «чего-нибудь соображать».

Хозяин бара, Михаил Анатольевич, был добрым, уже не молодым человеком, лет пятидесяти пяти, всегда в джинсах, всегда в рубашке на выпуск, всегда с густой, чёрной трёхдневной щетиной и открытой улыбкой на все тридцать два. Был он весь какой-то антикварно-раритетный и в тоже время подкупающе простой и настоящий, как библиотечный томик Пушкина.

Чистое, как мыльный пузырь и как, винный погребок прохладное и угрюмое заведение Михаила ничем не отличалось от множества таких же в городе, если не считать невнятно – многоцветных картин в массивных золочёных рамах геометрически точно развешанных на стенах бара. Михаил очень гордился этой мазнёй и при каждом удобном случае притворно сожалел о том, что автор их не известен, но все вокруг догадывались, вернее были уверены, что он сам и есть тот не известный художник.

Не успел Николай докурить сигарету, как из кухни с подносом в руках появился Миша, на подносе благополучно красовалась запотевшая бутылка водки, тонко порезанный лимон и упаковка яблочного сока.

С кошачьей бесшумностью, Михаил, ловко наполнил стопки, дежурно выполнил – Ну, будем – и резко выдохнул.

Они выпили одним глотком, закусили лимоном и оба закурили. Разговор начал Михаил.

- Ты, Николай, чего не в духе, случилось у тебя что то?

- Да, так, милые сердцу семейные радости. Красавица моя, сказала сегодня, что от меня водкой пахнет чаще, чем от неё духами. Я предложил ей купить духи хорошие, долгопахнущие, она обиделась, заплакала.

- Зря ты Николай супругу обижаешь, хорошая она у тебя. Понимаешь, Николай, женщина особенно женщина любящая, существо загадочное, почти сказочное. Знают женщины какую-то страшную тайну, про любимых ими мужчин. Тайну, закутанную в ещё большую тайну. Тайну, раскрыть которую самоуверенные и наивные мужчины не смогут никогда, кем бы по отношению к женщине они себя не возомнили – Михаил глубоко затянулся.

- Охранять эту тайну от всех, кто хоть как то может навредить любимому мужчине, опорочить или опозорить его, женщине не легко, но ещё сложнее любящей женщине скрывать то, что она эту тайну знает. По этому они и тревожатся и беспокоятся по поводу и без. Подсознательно, своим особым женским нюхом они всегда чувствуют, что их мужчина делает что-то «не-то», а понять, что именно «не-то» они не могут, и не потому что глупы, а потому что женЬщины, от сюда и слёзы.

- Не знаю Миша, но я на столько слился с алкоголем, что уже не в состоянии себе им навредить. Это всё равно, что навредить своей близорукости, глядя по ночам в звёздное небо. И вообще я всегда свою норму знаю.

- Норма – перебил его Михаил – в один прекрасный момент может перестать узнавать тебя, но я сейчас не о вреде или пользе, я о бессмысленности. Просто чувствует твоя жена, хотя, уверен до конца и не понимает, что пьёшь ты без смысла, а пить надо со смыслом.

- В смысле по поводу – переспросил Николай.

- В смысле со Смыслом с Пониманием – буркнул Михаил.

- А на фига мне этот смысл нужен, если мне и так не плохо, выпью и гоняю себе по извилинам, молча, бред какой-нибудь, частенько интересные мысли рождаются, даже в газету написать хочется, - ухмыльнулся Николай, однако помолчав пару секунд грустно добавил – Хотя, если разобраться, то мне много чем заняться хочется, но в итоге не получается ничего.

- У тебя, Николай, получается то, что вместо высокохудожественного и беспристрастного удовлетворения своей потребности в алкоголе ты искусственно и постоянно себе эту потребность создаёшь и цепляешься за неё фальшивым двадцать пятым кадром, не замечая, а скорее забывая, что у тебя ещё много других более привлекательных потребностей. А для того, что бы алкоголь – Михаил постучал пальцем по бутылке.

- Стал твоим перспективным помощником в скорейшей реализации твоих настоящих потребностей, опьянение, нужно научиться переключать, перенастраивать в нужное направление. В этом и заключается смысл пития. А вообще ты в туннель заехал, а выехать никак не можешь, застрял ты в туннеле Николай.

Бесцветная, натянуто – мавзолейная, неподвижность лица Николая, слегка насторожила Михаила, на секунду ему даже показалось, что Коля не дышит.

- Ты слышишь меня? – почти шёпотом спросил Миша.

- Да, Да, я всё слышу.

- Давай по второй.

Выпив, закусив и влив в себя стакан сока, Николай возвратился в прежнее состояние и переспросил.

- Миша, а про туннель поподробней можно, а то я ни черта не понял, при чём тут туннель.

- А, тебе действительно интересно?

- Да.

- Хорошо, слушай но не перебивай – дожевывая лимон сказал Михаил.

- Ты, Коля, машину водишь?

- Да.

- Отлично, тогда представишь натуральней – Миша расстегнул пару пуговиц на рубашке и закурил – Начинай Николай рисовать картину в своём воображении.

Едешь ты на машине, ночью. Ночь выдалась не привычно длинная и тёмная, ни луны, ни звёзд, только свет фар перед машиной. Едешь ты так двадцать, пятьдесят, сто часов, неважно, едешь долго и едешь всё время по прямой. Уже начинаешь обречёно привыкать ты и к кромешной тьме вокруг и к ограниченному мощностью фар свету и ничего уже не замечаешь по дороге, даже саму дорогу, по которой едешь не замечаешь. Представил?

- Ага – промычал Николай.

И вдруг ты, Коля, въезжаешь в хорошо освещённый, извилистый туннель. И радуешься ты, что светло вокруг тебя, что рулём ты можешь покрутить и педальки понажимать. Ночное уныние разом пропало, будто ты родного человека встретил, которого не видел давно или в лотерею выиграл. Едешь ты по туннелю и восторженно наслаждаешься искусственным, ярким освещением, крутыми виражами, визгом тормозов, весёлой музыкой из приёмника, который внезапно заработал, как только ты въехал в туннель. И всё у тебя нормально и всё устраивает и всё нравится. Но проходит ещё десять, двадцать часов и уставать ты начинаешь и от виражей крутых и от музыки весёлой. Душно тебе становится и тошно в этом туннеле. Мучаешься ты единственной мыслью, зачем ты въехал в этот проклятый туннель и вспоминаешь ты, как хорошо и спокойно было ночью и хочешь ты обратно в ночь.

Но, чёрт возьми – Михаил легонько ударил ладонью по столу – Ты наконец, то выбираешься из уже ставшего ненавистным тебе туннеля. А там! О, удивление. О, восторг. За окнами твоего авто рассвет и лес кругом и горы рядом и море совсем близко. Обалдевший ты притормаживаешь, выходишь из машины с наслаждением потягиваешься и слышишь как поют птицы. Хоть солнца ещё не видно, но ты его ощущаешь всеми внутренностями. Надышавшись свежестью ты усаживаешься в машину, притапливаешь педаль газа и вывернув руль едешь в сторону солнца. Ты бодр, ты почти счастлив.

- Happy end – неожиданно для себя выкрикнул Николай.

- Это ещё не енд – недовольно процедил Михаил, разливая по третьей – и не всегда он бывает хепи. У каждого в жизни есть свой туннель, Николай, и каждому он нужен, только разное количество, разной длины и разного качества и логика поведения человека в туннеле, очень отличается от логики общепризнанного поведения в свете замусоленной и бледной общественной морали. Совершенно отличается, как ты понимаешь Николай, но в тоже время ложной не является, даже по канонам надеждой, как контрацептив, упомянутой мной м-о-р-а-л-и (хочется сказать маразма). От того, каков туннель в качественном отношении, объяснение логичности поступков принимает совершенно особую, сочную окраску. Магическая прелесть туннеля в том, что каждый поступок в нём, не повторим, уникален и не имеет никакого отношения к скучным прилагательным «вечный и всеобщий».

Давай по третьей Николай – выпив и забыв закусить Михаил продолжил.

- Как бы ни была жизнь хомы разумного легка, безоблачна и респектабельна, наступает момент, когда обыденность и предсказуемость этой жизни, превращают её из хорошей в такую распрекрасную, что хочется с моста броситься или прирезать кого-нибудь. Вот здесь, самое время въехать в свой туннель. И раз уж мы начали о выпивке, то и поговорим о туннеле алкоголя, который для многих живущих на земле и для тебя Николай в частности, стал теистической религией, где нет границ высокомерию вопросов и рабской покорности при восприятии ответов.

Не утомил тебя ещё?

- Нет – ответил Николай.

- Перед въездом в алкогольный туннель – прикуривая продолжил Миша – лежит огромный валун, как на открытке Васнецова, где наскоро выбиты три примитивных, но очевидных пророчества о предстоящем времяпрепровождении:

можешь струсить

можешь сдохнуть

можешь победить

Проще говоря; можно лишь заглянуть в туннель и быстренько, ничего не поняв и испугавшись, слинять обратно в ночь.

Можно въехать в туннель и по малодушию своему остаться там навсегда, благополучно дожидаясь, когда на очередном крутом вираже, ты разобьёшься в лепёшку.

А можно и нужно и полезно и целесообразно, наплевав на даже самую светлую ночную трясину парализованных чувств, въехать в свой туннель благородного алкоголя, побунтовать в нём достойно, покрутить рулём вправо и влево, понажимать разом все педали и выехать из туннеля в очередной рассвет, где ждёт тебя то, о чём ты раньше и не думал и не хотел думать и забывал.

Вот только найти не подготовленному человеку выезд в рассвет без, хотя бы частичного понимания о происходящем в туннеле и о том, что всё происходящее как нужное ему, так и не нужное, направлено в него и только для него, так же бесполезно, как лечить хроническую астму анальгином, потому что туннель этот похож на зеркало без отражения, зеркало наоборот, где не ты в него смотришь, а оно в тебя смотрит змеиным взглядом, направленным во внутрь твоего желания изменить себе и смачно утереться липкими соплями примитивных соблазнов.

Но радует здесь одно, как и всё губительное на этом свете, алкогольный туннель тебя зеркального наоборот, обладает огромной животворной силой, силой рассвета ,и, научившись определять критерии отличающие пророчества «струсить» и «сдохнуть» от королевского «победить», можно без труда и с пользой насладиться алкогольным туннелем и там же спланировать, а за тем осуществить свой выезд в рассвет. В очередной раз приятно обманув себя, что знаешь ответ на вольный перифраз знаменитого двойного вопроса Маккулоха «Каким должна быть жизнь, что бы я мог знать её и каким должен быть я, чтобы знать жизнь?».

- Ну и занесло тебя Миша – улыбаясь сказал Николай, - послушать тебя, так алкоголь, это просто настоящая добродетель.

- Давай Коля допьём и в бильярд на бутылку сыграем – ответил Михаил.

- Давай – согласился Николай – хотя я всё равно проиграю.

С кирпичным оцепенением, наблюдая, круглыми и неподвижными, словно пришитая пуговица глазами, за тем, как Михаил сгоняет по плоскому прямоугольнику, цвета зрелой киви, стадо беззащитных кашеманных комочков для битья в трёхсторонний периметр, Николай, понял, что начинает пьянеть и спросил у Миши разрешения сделать себе кофе.

- Сделай и мне – ответил он, легко и привычно разрисовывая мелом кий. Через несколько секунд, Миша, держа его, словно охотничий карабин, мощным и хлёстким, как выстрел ударом расколотил пупырчатый треугольник, положив в дальнюю лузу первый комочек. Важно и неторопливо выпрямив спину, Миша, хитро прищурившись посмотрел на сидящего за стойкой Николая.

- Значит, добродетель говоришь – присматриваясь, Миша стал обходить стол – А, ты, посуди сам, ну вспоминать знаменитых художников, музыкантов, поэтов и прочих достойных и великих мы не будем, хотя примеров предостаточно, но пошло это, ведь помним мы их с тобой Коля, вовсе не за пьянку. Верно? – наклонившись над столом, подмигнул он Николаю.

- Угу – не открывая рта ответил Никита.

- Второй – одновременно со звуком удара рявкнул Миша – А поговорим мы с тобой Коля, о таких же, как и мы с тобой смертных и грешных.

- Есть у меня один старинный приятель, одноклассник, Женей зовут – присев за стойку к Николаю сказал Михаил – Так вот, после школьного выпускного мы, всем классом, напились, как это всегда после выпускного бывает и всё бы нормально но, Женя спьяну возьми да поспорь со всеми, что поступит он в МГУ на «физфак», а учеником он был, мягко сказать, посредственным, ну по утру все забыли об этом, а он не забыл и поступил, правда на следующий год, но поступил.

- Лихо – улыбнулся трезвеющий Михаил.

- Слушай дальше – продолжал Миша – на первой же студенческой пьянке, вместо того, чтобы однокурсниц лапать, он опять спорит со всеми что закончит МГУ с красным дипломом, спорит упорно, даже в морду кому-то зарядил, ну на следующий день все опять обо всём забыли, а он все годы учёбы помнил и, как ты думаешь?

- Закончил? – осторожно спросил Николай.

- Естественно – почти прокричал Миша – на зависть всем закончил с красным дипломом. Такие же споры у него были и с кандидатской и с докторской на совершенно безумные темы, о которых, остальные и думать то боялись. Лет двадцать назад мы с ним потерялись, его в какой-то сверх секретный почтовый ящик сманили, но я совершенно уверен в том, что вот ослепни он, Тьфу, тьфу, тьфу – Миша постучал кием по полу – обязательно напьётся и будет со всеми спорить, что станет великим художником и будь спокоен станет, просто он выход из туннеля в рассвет нашёл.

- Будем надеяться, что не ослепнет – улыбаясь заключил Николай и попросил ещё кофе.

- Да, выпей хоть весь – спрыгнув с табурета бросил Миша и подойдя к столу, почти не метясь положил ещё один шар в дальнюю лузу.

За время их не продолжительной партии Михаил, рассудительно и удовлетворённо озадачивал Николая историями не менее удивительными и поучительными о своих влюблённых, увлечённых, обречённых и откровенно сумасшедших знакомых, которые частенько пребывают в состоянии алкогольного туннеля с одной единственной целью, найти тот чудесный и таинственный выезд в рассвет и, как само собой разумеющееся, поразительно упростить и облагородить свою жизнь.

Как и предполагал Николай в начале, шаров он закатил всего два, против восьми и следующую бутылку пили за его счёт, но соком по прежнему угощал Михаил.

- Я так мыслю, Николай – размахивая надкусанным лимоном, не успокаивался Михаил, - что весёлый, чрезвычайно беззаботный и душевный пьяный цинизм – это дверной глазок в нутро, минующий рефракцию поведения человека через; «принято», «положено», «так надо». Как говаривал один древнегреческий болтун Эсхин «Опьянение показывает душу человека, как зеркало отражает его тело» О-о- Миша постучал указательным пальцем по столу – Ты, никогда не задумывался, почему люди, большинство людей напиваются, пьют от радости и тоски, от горя и скуки, пьют не смотря ни на какие религиозные и светские запреты и нет пьянству помех ни социальных ни материальных.

- Не знаю – пожал плечами Николай.

- А потому, дружище, что пьяный человек не прикрытый, натуральный и мудрый; по первобытному мудрый. Опьянение это шикарная возможность испытать голой реальностью свою самопридуманную неуверенность, это чуть ли не единственная возможность, для не очень сильного человека, каких большинство, сплюнуть, срыгнуть все свои боязни и хотения, это решение которое ещё более и более увеличивает желание человека познать самого себя настоящего, это всё равно, что тайком прочесть, тщательно скрываемый от себя/тебя диагноз и обрадоваться или ужаснуться.

- Твоя правда Миша – разливая, перебил Николай – Я уже давно заметил, что проще всего разузнать, что человек думает о людях вообще и о тебе в частности, это посмотреть, как себя ведёт по отношению к тебе выпивая с тобой и как он к тебе пьяному относится. Сразу всё становится предельно ясно. Хотя – прикуривая продолжил Николай – мне глубоко плевать, как большинство людей ко мне относится и что думает обо мне. Я никогда не гадаю, что в этой жизни хорошо, а что плохо, предпочитая довериться старику Эйнштейну. Я, считаю, если в жизни не случается ни чего хуже плохого то это и есть хорошо. Вот мы с тобой Миша сейчас выпьем и это не плохо.

- Давай – улыбнулся Михаил поднимая стопку.

- Алкоголь Николай – зевая продолжил Миша – это развесёлая, чудеснейшая влага заставившая прародителей неблагодарного человечества, забыть про своё тупое, сытое безделье и покорно озаботиться нескончаемой суетой, самообманом и странными душевными проблемами, вообщем, всем тем, что так близко и мило природе человеческой. Я, убеждён, что именно первый, полный неуверенности и испуга, алкогольный угар, был первопричиной, ставшей сейчас уже посекундного размножения людей и человеков на Земле.

- Это как? – удивлённо спросил Николай.

- Ну, ты конечно историю, про Адама с Евой помнишь. Так, вот, Николай, если они и слопали какой-то плод, то сильно перебродивший. А скорее всего было примерно так, раздобыли они где то вина хорошего, наверняка всё же без мудрого змея здесь не обошлось и решили прохладным райским вечером, вино это испить. Алкоголь быстро размягчил их и без того мармеладные мозги, восполняя, обволакивающим теплом недостатки собственной инициативы. И сжигая не нужную робость, помог, задыхаясь от удовольствия, ощутить, что наслаждение друг другом не есть грех; это естественная, необходимая часть их самих и что без этого сладостного безумия всё вокруг мертво, уродливо и бессмысленно. Стоит ли уточнять, что за эту наглую выходку, Адама и Еву сурово наказали, выслав из мест благоприятных во всех отношениях, но и слава Богу, наконец – то они покончили с тоскливым существованием во вневременном настоящем. Неожиданно, как получают известие о богатом наследстве от троюродной тёти жены, они обрели своё прошлое, которое лукаво очаровывало их бесконечным будущим. Вот так одна хмельная ночь раскрутила карусель времени.

Замолк CD и бар, как осенняя лужа по утру, накрылся холодной и длинной, ледяной плёнкой – приторной тишины. Не глядя на собеседника, Николай, боролся с истеричным и пульсирующим шумом, рубцующим его побагровевшие уши. Шум, был ему знаком и привычен и напоминал жужжание, штурмующий оконное стекло, огромной мухи, которая при этом не прилично пыхтела. Ослабленные алкоголем мысли Николая, барахтались где-то в скверно начертанных воспоминаниях о прошлом человечества; Калигула, Махно, Чаплин, Ленин, Монро и многие другие, кого он узнал только в лицо не успев вспомнить имя, окончательно запутывали разноцветные нити мозга Николая.

Проглотив очередную стопку шум в ушах и воспоминания Николая исчезли сами собой.

- Я пива хочу – Сказал Николай.

- Сходи, возьми – ответил Миша.

Переводя дух, после грациозного распития янтарной влаги разом и прямо из горла, Николай с простодушной серьёзностью решил по-пьяносовствовать.

- Если прищуриться и посмотреть во внутрь пивной бутылки направленной донышком к свету, то можно разглядеть звёздное небо и с приятной легкостью потерять интерес ко всему остальному. Алкоголь дьявольская штука – сказал Николай.

- Чушь – немедленно возразил Миша – Бред. Страшная ловушка предрассудков и заблуждений. Бил У., основатель Анонимных Алкоголиков, был не глупым человеком, выстраивая уравнение между Богом и Алкоголем. Алкоголь, это вовсе не искушение посланное нам бесом, а испытание подаренное нам мудрейшим всевышним.

Влажный, божественный алкогольный блеск, цвета призрачной теплой волны омывающей морской горизонт, запросто; добросовестным и настойчивым внутримозговым зудом, удваивает и даже утраивает все наши благороднейшие или сквернейшие (раз на раз не приходиться) мысли и мыслишки. Вульгарно уволакивает нас, алкогольными ласками, в критическое состояние пагубной анестезии, подготавливая к болезненной инъекции таинством великого испытания «Слаб человек, судьбы неверный раб» (Хайям).

Михаил как-то резко, жадно замолчал и стал задумчиво играться с хрустальной стопкой.

- А, в чём испытание? Через какое – то время спросил Никита.

- Да, всё просто. Человек, когда он пьяный, сильно, но ещё при памяти. Начинает, со всей доступной ему выразительностью и гармоничностью, в произвольной форме и без лишних сомнений и сожалений демонстрировать живой слепок своего понимания того образа и подобия по которому, если верить в Священное Писание он сотворён, ну и по итогам испытания обязательной наградой ему; либо милосердное покровительство небес, либо уважительное партнёрство со всевидящим и всемогущим.

Беспардонный (вечно не вовремя) тягучий и прекрасный электронный мотивчик, настойчиво фальшивил у Николая в кармане, про изменчивое и переменчивое сердце красавицы (почему только красавиц), убеждая его с кем то поговорить.

- Надо же, забыл отключить – поднося к уху маленькое пеналообразное достижение современных коммуникаций сказал он.

«Да…Нет…Ну…Хорошо…через полчаса…Всё., Пока».

- Красавица моя докладывает; буйный приступ агрессии прошёл, ужинать ждёт – с плохоскрываемой победной ноткой в голосе сказал Николай.

В ответ Михаил искренне и мягко улыбнулся.

- А санитар то похоже, забыл про тебя – разливая по последней вспомнил Коля.

- Да и чёрт с ним, зато посидели спокойно – ответил Миша.

Застёгивая куртку, Николай не выдержал – Но, как же тогда быть с людьми совершенно не пьющими.

- А, ты, много таких знаешь, вот что бы никогда и ни капли.

- Да вроде никого не знаю, ну разве, что больных с рождения.

- Вот и я про то же. Заходи к нам с женой, договорились.

- Как-нибудь, с удовольствием.

Николай, неловким и учтивым жабьим плюхом, уселся на скользкий и малоприятный на ощупь, длинношёрстный чехол переднего сидения, скучавшей на стоянке чартерной «копейки» с не выкрашенным правым задним крылом. В не надёжном укрытии салона авто, как показалось Николаю, было инкубаторски жарко, толи от гудевшей, словно она реактивная печки, толи от гуляющего по крови С2Н5ОН. Курить не хотелось и Николай с, полагающейся его состоянию, хмельной беспечностью, по привычке, комбинировал, удивившие его трезвостью, гладкие и разноцветные стекляшки впечатлений.

Все же, преприятнейший человек, - думал он о Мише.- наверняка у него куча баб (почему так решил, Николай и сам не понял). Практик алкоголя и теоретик запоя. Вообще очень похоже на благодарную теорию запоя. Нет. Благодарную теорию любителей запоя. Или ещё лучше. Теория Благодарных ЛЮбителей ЗАпоя. Теория «БЛЮЗА». Ха-Ха. Здорово. Надо ему посоветовать так бар свой переименовать. А, что «Теория БЛЮЗА», не плохо, для тех кто понимает, ещё и авторский гонорар выпросить, пивом.

- Ну что, шеф, вывезешь меня в рассвет – хлопнув шофёра по плечу сказал Николай.

Едва заметно вздрогнув, водила, буркнул под нос. – Да хоть на Луну, лишь бы денег платил.

Николай был весел.

 

КОНЕЦ

 Чазов Константин

Фонарь.

(К Блоку…)

 

Унылый полумрак торгового зала, иногда нарушали матовые, причудливых форм, полоски света от проезжающих машин, вдоль прозрачно-нагих, бесшторных окон аптеки. Бесшумно пошарив по углам, полоски мгновенно убирались прочь, догонять свой авто. Липкая усталость настойчиво вытесняла бешенный дневной ритм одуревшего города, позволял вечерней прохладе не спеша разбавлять скопившийся за день, сухой и спёртый воздух. В ошлифованном ветре стекле, западного окна, отражалась каждодневная, вечерняя трапеза ненасытного горизонта. Сизыми, влажными губами, обжора, смаковал, проглатывая апельсиновый диск, остывшего солнца.

В это время, он медленно начинал просыпаться. Эта необычная привычка, осталась у него от прошлой жизни, привычка просыпаться с закатом. Он паркет, очень хороший паркет в аптеке, вот только забыл в какой, но ещё совсем недавно, он значился обычным фонарным столбом. Убогий и некрасивый, пачканный жирной, как вазелин, чёрной смолой, с угловатым взглядом, из-под криво посаженного старомодного колпака, сутулый с рождения, стоял он у пересечения двух старых и забытых лиц Первых Строителей и Советских Космонавтов. Именно так, по невежеству своему (а откуда взяться образованию) фонарь определял для себя названия разновысоких человеческих жилищ, выстроенных вдоль, неведомо чьей, властной рукой начёртанных линий; прямых и кривых, длинных и коротких, широких и узких, сплетённых невидимой авоськой городских границ. По его мнению, было так, гораздо правдивее и выразительнее; дом номер двенадцать у гопстопногохулиганского лица Невского, дом номер сорок пять у развеселабеззаботного лица Пушкина или дом номер четыре у бетонномрачного лица Цветущая. Мудрёные правила русского языка были фонарю неведомы, но несвойственная столбам наблюдательность, была бесспорна. Вообще сверху, всегда виднее.

В тоскливые годы фонарной службы, однообразие его жизни, невесело разбавляли осенние, пронизывающие колючей влагой, ветра. Разносчики гнильно-погребного запаха опавших листьев. Зимний, проклинающий голод, вой дворовых собак и мертвецкий треск, окоченевших деревьев. Весной фонаря дико раздражали похотливые вопли облезлых котов и несчадно душила аллергия, которая многократно обострялась с появлением летней, серой и длинной стены из дорожной пыли.

Фонарь был не глуп, наверно даже умён по фонарному. Его до беспомощности бесила собственная способность мыслить и сравнивать. Вредная и не нужная фонарю способность, дарившая ему лишь страдания и несчастья.

Он трусил и не смел завидовать другим фонарям, он мог лишь еженощно обезболивать свою фонарную душу одержимым желанием верить в то, что всё и совсем скоро будет хорошо, предаваясь, ради этого, ранящим своей несбыточностью мечтам.

Сперва, он мечтал переселиться на шумный проспект в центре, чтобы познакомиться с худым и длинным фонарём, который единственный там, может ночью в окна заглядывать. И видит он сквозь них, судя по его рассказам, очень странные картины частной жизни добропорядочных горожан, от пёстроты которых лампочка у него горит и переливается всеми цветами, начиная с красно-багрового и кончая смертельно бледным, высвечивая беззубую зависть у низкорослых и бесталанных соседних фонарей, всей силой электричества, желающих переростку короткого замыкания и выворачивающих наружу всю свою жалкую неполноценность и тугую фантазию. Получая взамен, лишь смачные плевки презрительного высокомерия со стороны длинного, который не устаёт дразнить их очередными свеженькими наблюдениями.

Позже, он было подумывал о карьере банкирского фонаря, мечтая обзавестись бронзовым грязно-зеленым нарядом и круглосуточной охраной, стал даже отыскивать в своём характере капризность и бестолковую озабоченность, которыми так выделялись все банкирские фонари, но трагичное происшествие на соседней улице, заметно охладило его пыл. Там одного из бронзовых выскочек камнем подбили, не заплатил его банк кому-то, или заплатил не тем, короче стал он больше похож на тусклый и плохопахнущий фонарь возле пивного ларька. Многим, после того случая показалась вся эта банкирская респектабельность, слегка не стабильной и даже опасной.

Гораздо надёжней и веселей было возле центральной больницы. Очень радушные и постоянно подвыпившие местные фонари, сбивались там в лихие компании и разноцветно прожигали свои киловатты, не злобно потешаясь над уникальными обитателями этой больницы, которых круглосуточно подвозили, кого без руки, кого без ноги, а иных и вообще без головы. Свои просьбы и пожелания, эти милые пациенты выражали не столько словами, сколько морганием глаз, да подёргиванием плеч – зрелище жутко забавное, но аристократически – утончённая натура одинокого фонаря всё же требовала более художественных образов; «не плохо было бы фонтан в парке освещать», - думал он.

Изумительной красоты фонтан в нашем парке и люди по нему гуляют большей частью воспитанные, образованные, интеллигентные. В этом парке, даже у старых лип и берёз добродушное выражение. Безнадёжно тупо и крепко среди зелёного великолепия, пристроился один самовлюблённый фонарь. Вглядевшись в его сальную, мутно-жёлтую лампочку, легко можно разглядеть необычайное презрение к этому дивному и благоговейному месту, и лишь когда в фонтане переставали купаться, а парк, подсыхая заметно редел, гордого пижона охватывал бешеный ужас предстоящего забвения и он медленно перегорал.

Так мечтал робкий фонарь, все ночи напролет, но никак не мог выбрать для себя достойное занятия, его не устраивала ни должность очень мудрого фонаря из библиотеки, с вопрошающим, строгим и безумно усталым взглядом, ни тёпленькое местечко базарных фонарей, и всё чаще раннее, свежее утро виделось ему в тусклом блеске кирпичного цвета, ещё больше наводя тоску и уныние. Вокруг, для него, всё становилось зло и мрачно. Но, однажды, когда привычные ночные фантазии, разорвал вой пожарных сирен, его как ударило, он понял, что эта ночь станет для него переломной. «Всё, решено, осторожное поскрипывание в темноте не для меня, иначе сгнию, захлебнусь в этой трясине обыденной серости»

– Я буду самым главным фонарём! – прокричал он. Не придумав ничего умнее, шурша по сухой листве, он направился на центральную площадь и чинно встал посередине. Ни какими вольтами и амперами нельзя было измерить тогда его восторг. Это был триумф, он маршировал и вальсировал одновременно, при этом диким от счастья криком, пытался напевать что-то модное, но допеть так и не успел, бесполезный визг тормозов и …, всё случилось так, как он и задумал, ночь оказалась для него переломной, его сбил грузовик, и получил фонарь открытый перелом, перелом всей его тинообразной и пресной жизни. Пока шумно разбирались кто, кому и сколько, один чудак приметил, что сделан он из какой-то очень ценной породы дерева, забыл какой точно и утащил его к себе в мастерскую.

Строгально-фуговальные пытки при обязательной распиловке, которые с пристрастием были проделаны этим изощрённым фанатиком столярно-плотницкой инквизиции, прикидывавшимся таким чудаковатым простаком, оказались очень удачными и вовсе не бесполезными. Фонарь превратился в паркет, очень хороший паркет в аптеке, только забыл в какой. Посетители им любуются, но он скромен и молчалив, каждый день его натирают, при этом ему чисто и приятно, но самое главное теперь он на своём месте и очень счастлив, чего и Вам искренне желает.

Конец.

 

 Чазов Константин.