Сон мне снится,вот так так,гроб среди квартиры,

На мои похорона съехались вампиры...

В. Высоцкий

 

Я лежу в белой-белой комнате. Я лежу в белой-белой кровати. Я лежу в белом-белом белье. Я –белый шар. Я гипсовый натюрморт для детишек. Я век модерна. Я яблоко-альбинос. Я белый, белый воздушный шарик, наполненный перламутровой кровью. Иногда я бываю счастлив. Это когда после… Иногда я умираю. Это - перед тем как. Но никто обо мне не знает, кроме тех кто… тех кому… из-за тех, из-за которых моя нелепая жизнь вечно под угрозой. Из-за тех, которые спасали меня, тем что…. Потому что они жадные. Потому что они любят меня. Потому что они хотели мне помочь. Но со мной не справиться. Меня слишком много. Я обречен. И тогда белая, белая палата вся будет в моей белой-белой крови. Заметно не будет. Будет только слышно. И услышав этот- Пух! - кто-то вздрогнет. Кто-то вздохнет с облегчением. А кто-то подумает о печальной участи всех воздушных шариков. Ведь воздушные шарики - это те же мыльные пузыри. Только покрепче…

 

Я был когда-то таким же, как они. В это странно поверить, но я смотрел свои детские фотографии. Я не думаю, что они врут - эти две сотни черно-белых свидетелей. Вот он я - болеющий. Моя бабушка кормит меня с ложечки. Рядом - мой первый друг детства - белый пластмассовый медведь, играющий на балалайке. С ним я спал, с ним гулял во дворе и им же кидался во врача, приходящего мне делать уколы. Вот я на велосипеде. Он был трехколесный, но все равно очень неустойчивый. Один раз я свалился с него прямо ладошкой о стекло и в первый раз увидел свою перламутровую кровь - словно налитый в руку дорогой шампунь. Долго ли я плакал? Теперь никто не скажет. Бабушка умерла, а у дедушки еще было 3 внука - упомнишь разве все царапины.Вот, кстати и дедушка - я сижу у него на руке - уже не маленький, но еще, такой как все. Большеголовый мальчик с пустым взглядом и худыми коленками.

Да что там, я прекрасно знаю, с чего все началось. Началось все с тебя! Да-да, не зови медсестру и не делай круглых глаз. Ты же прекрасно знаешь. Ты была первой. Ты была и есть первая. И я хочу, чтоб ты была последней. Обещай мне это!!! Обещай мне хотя бы это! Не отводи глаз, дрянь!!! Ведь это ты, тогда…в то лето…..

 

Это было чудесное лето. Лето нашей любви. В то лето я был особенно нелеп и нежен - вечно не по погоде одетый подросток с ветром в голове и кулачком звенящего сердца. Мои песни с появлением тебя стали еще безнадежнее, а слова еще бредовее. Но тебя было сложно обмануть - ты читала меня, как букварь, где все мои чувства были в алфавитном порядке и с заглавной буквы.Алкоголь, Беспечность, Восторг, Грехопадение, Дрожь, Желание, Заблуждение, Истома, Кайф, Любовь…..любовь… Наверное, ты тоже любила меня. После наших первых встреч, настолько наполненных, что дни искрились на календарях ты всерьез поругалась с мамой и переехала ко мне на совсем. Наверно ты любила меня. Ты была, как молния. Ты была как звук соло гитары, обожаемых тогда мною Флойдов. Но ты была слабой…Тебя, словно не научили жить. Ты была словно бумажный голубь из японских фильмов. И часто в сумерках я ловил на себе твой странный сиреневый взгляд.- Я хотела бы забраться в тебя целиком, - часто шептала ты, и я впрямь, казался себе огромным сильным великаном. Мне хотелось закричать, как великану. Может даже кого-нибудь раздавить, не заметив. Ах, как я верил словам в 18 лет…А-а-аа. Это случилось на вторую ночь, после твоего переезда. А-а-аа. Меня разбудила странная боль в левой руке. Эта рука была обычно твоей подушкой, и я привык вынимать её из под твоей головы онемевшей и ноющей. Но это была другая боль. Это боль была острой.-А-а-аа, мм…м… слушай, что произ….- и ты вдруг резко вскочила с кровати - этакая молоденькая ведьма, голая и напряженная. И вдруг заюлила:- Прости,…прости…я во сне… я случайно… - и тут я увидел, что весь твой рот ,шея и часть груди запачканы моей перламутровой кровью. В лунном свете, который бил в открытое окно, ты выглядела фантастично.

Позволь ещё раз описать тебя. Ты была, как ведьма, которую застукали за колдовством. Напряженная спина. Маленькая девичья грудь. Длинные крепкие ноги. Я так любил тебя тогда. Всю заляпанную моей перламутровой кровью. Красивые плечи. Большие горящие глаза. Рот, который жадно пил из меня, пока я спал. Зачем…- Зачем? - удивленно спросил я. И ты, понявшая, что тебя не будут пытать и сжигать на костре, облегченно заплакала и все рассказала.- В тебе так ее много, - шептала ты, а я, я ведь только ради тебя, чтобы быть сильной, чтобы быть ласковой… Чтобы ты не раздавил меня, как скорлупу однажды. Я не помню, с чего решила…То ли мама рассказывала в детстве…То ли я облизнула однажды твой уколотый палец. Это так странно… Это так волшебно, - и ты прижалась ко мне с такой силой, что я понял - ты не врала. Ты в самом деле становилась сильнее. Моя девочка просто нуждалась в моей перламутровой крови. Это так странно…Во мне ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нуждались. Это так прекрасно… Это так………….Я еще раз напоил тебя в ту ночь.И потом мы занимались любовью не прекращая почти неделю. Почти. Потому что первое время меня мутило и рвало. Мой организм перестраивался. Потом мне объяснили, что Доноры, как правило, привыкают к потере своей крови в среднем месяц-два. При заборе 500мл из 5л имеющихся. Это были известные всем цифры. По-моему, даже я их знал. Но тогда я был молод и глуп. Тогда я не думал о себе, как о доноре. Смешно сказать - тогда я думал о себе, как о матери, кормящей своего любимого дитю. Ведь это так естественно - быть чуточку матерью.

Ты становилась все сильнее и спокойнее. Иногда я почти видел, как моя волшебная кровь заполняет все твои трещинки и рытвинки. Твоя походка становилась мягче. Твое тело становилось гибче. Я лечил тебя своей перламутровой вакциной. Мы просверлили в моей вене на левой руке маленькое отверстие и вставили в него крохотный вентиль. Вентиль был золотой - его подарил мне твой папа на 19-летие. Он тогда поднял тост за меня, как за человека, которого всегда желал для своей дочери.- Посмотрите, как она изменилась за полгода! - и он указал на тебя.И впрямь - я сам поразился - ты впрямь из худощавого дикого подростка превратилась в восхитительную женщину. Твои глаза блестели. Ты смотрела на меня… Аа-ааа… Я думаю, они все знали. Не знаю, догадывались они, что происходит с Донорами дальше. Хочется верить, что не догадывались. Иначе, мир слишком жесток.

 

А я, глупый влюбленный мальчишка только радовался, что прошли обмороки и тошнота. И количества крови значительно прибавилось. Теперь, если ты по каким то причинам не хотела своей перламутровой дозы, я не на шутку сердился. Мне казалось в эти моменты, что я теряю тебя. И я психовал. Гораздо позже, я прочел в одной случайной статье о бешенстве не доеных коров. Сейчас мне кажется, что именно это я чувствовал тогда. Сначала я заигрывал - я выдавливал капельку и с поцелуями размазывал её тебе по губам. Ты морщилась и не подыгрывала. Тогда я начинал терять терпение и зло спрашивал: «Не желает ли прекрасная Мисс полакомиться….?» Мисс не желала. Тогда я срывался - иногда до поздна сочинял странные песни, типа:

Подкожная инъекция, белая кровь на пальцах,

Напряженье в одну лошадиную силу сводит тело….

 

Или уходил пить с друзьями. Друзья… Я плачу мутной водой заливая ваши фотографии - они лежат вперемешку с моим детством. Какой огромный пласт нежности. Какое непередаваемое ощущения связки. Сколько любви. Иногда мне кажется, что любовь к Тебе была просто тем громоотводом моей любви к друзьям. Умные и смешные, нахальные и робкие, ласковые и наглые. Сколько тепла….Друзья точно не знали о моей болезни. Они бы точно сказали. Они бы защитили… И то, что я накормил однажды чью-то случайную подружку - в этом не было их вины. Все были пьяные и я больше всех. Ты снова отказала мне я и убежал в дождь, хлопнув дверью. Я был пьянее всех и от меня била сумасшедшая энергия. Многие отворачивались от меня, как от пощечины. И та, что была тут случайно, не могла этого не почувствовать. Она смотрела на меня с той минуты, как я вошел, и видимо, ошибочно восприняв мою перламутровую энергию, как энергию самца, она потащила меня в ванну, как единственно пустое место. И мои Друзья подмигивали мне, не понимая. И когда она начала тяжело дышать, я, пьяно ухмыляясь, сам открыл золотой вентиль. За всю мою жизнь мне не попалось ни одной непонятливой женщины. Она сразу поняла и начала лакать. Я не знаю, сколько она выхлебала, эта голодная сука, только очнулся я почти мертвый у себя дома, и ты плача сидела рядом, моя Любовь. Мой Палач. И увидя, что я пришел в себя, ты резко встала и ушла собирать вещи. Глупо было думать, что ты не заметила… Хлоп. Сюжет был окончен.

 

А все остальное вспоминать не хочется. Во мне словно вынули позвоночник. Я хотел остаться один. Но не мог. Обилие перламутровой дряни губило меня. К счастью, на горизонте снова замаячила та Сука и я впустил её – ведь, в сущности, она была не в чем не виновата. Просто она оказалась прожорливее тебя. А так как это все происходило без чувств, я ощущал себя то молокозаводом, то фабрикой-кухней. Меня становилось все больше - организм все приспосабливался и приспосабливался. Мой волшебный организм все больше и больше вырабатывал крови. И когда Сука напилась, она привела свою подружку. Та - свою. Та - своего бойфрэнда. Тот - свою сестру. Я не имел секса порой по месяцам, зато мой золотой краник, редко когда был закрыт больше чем на сутки. Поругавшись по поводу очередного нахлебника, я выгнал Суку вместе с её прожектами и возможно, платой за мою перламутровую. Уходя, она -сытая и вальяжная была даже, кажется, раздосадована.

- Ты же собака на сене! - кричала она, ты же лопнешь со своей жадностью!!!! Я же нужна тебе, дурак!!!!И она была права. Она не была мне нужна. Но я мог лопнуть. Тогда впервые я подумал о себе, как о воздушном шарике. И тогда я пошел к тем, кто любил меня. Но они не понимали, что я хочу, и предлагали новую диету или бегать по утрам. Наверно они лукавили. Они надеялись меня этим спасти. Но этим они меня губили. Они губили меня любым выбором. Я был обречен. Уже потом, кое-кто, в тайне от всех все же забегал ко мне на глоток. Но редко повторяли. Наверно им было стыдно.

Если я иногда и благодарю бога за свой кошмарный дар, так это из-за того, что я мог помочь четырем людям. Первая Ты. Ты всегда была первой. Вторая была моя бывшая пассия, еще со школы. Я встретил её, синюшную, обожравшуюся антидепресантами - у нее второй раз за год был выкидыш и она подумывала о самоубийстве. Она приходила ко мне трижды, и каждый раз предлагала мне себя, как ничтожную плату за глоток моей крови. Бедная девочка. Когда она, вылеченная, исчезла, я не удивился. И не удивился, когда она через полтора года прислала по почте приглашение быть крестным отцом своей малютки. «Иногда мне кажется, что это твой ребенок», - писала она. Смешная одноклассница. Она всегда просила списать….Третьим был мой друг. Он привел ко мне свою румяную дочку, которой врачи обещали еще два года от силы. Диагноз - белокровие. Я не понимал, что это за болезнь, и мне казалось диким лечить белокровие перламутрокровием. Мы попробовали разок, и действительно помогло. После месяца подкормки ( я сцеживал кровь в бутылочку из под детского молока), врачи разводили руками и сетовали на медсестер. Тогда мне второй раз пришла мысль, о том ,что я в чем-то кормилица… И четвертым был муж моей мамы. Он умирал от рака почки и к сожалению, мы слишком поздно об этом узнали. Я не смог его спасти - раковые клетки проникли слишком глубоко, но как говорит мама, только благодаря моей крови он прожил еще почти год.

Я не чувствовал себя богом. Я чувствовал себя умирающим и проигравшим. Крови было слишком много, и каждый новый накормленный приближал меня на шаг к концу. Сотни нуждающихся во мне. Сотни моих ласковых убийц.

Как-то ранней весной я шел по своему проспекту - толстый неуклюжий мужчина в теплой куртке и ядовитозеленом шарфе. Тогда я еще мог ходить. И кто-то окликнул меня. Обычно я не оборачивался - люди узнали о моей волшебной крови и караулили меня около дома. Я боялся их, с бегающими глазами и мятыми деньгами в карманах. Я стал бояться людей. Меня стали преследовать кошмары, как они выпивают меня до капельки, оставляя только розовый полиэтилен моей кожи… Но это была Ты. Что-то дрогнуло у меня в душе. Ты снова стала худой и задерганной, моя убийца №1. Ты зарылась лицом в мою куртку и заплакала. Ты плакала долго и самозабвенно. Сейчас мне кажется - ты оплакивала нашу несостоявшуюся любовь. Наших не рожденных детей с перламутровой кровью. Наш не допрожитый медовый год. Может быть - свою жажду. Может - мою неполноценность. Может быть… Тогда же я воспринял своими материнскими чувствами только одно - ребенок проголодался. И я, радостный и неуклюжий, потащил тебя домой и сам начал откручивать золотой вентиль.«НЕТТ» - закричала ты, отпрыгнув в сторону. Снова всплыла ночь трехлетней давности и ты, похожая на молодую ведьму. «НЕТТ!» - повторила ты испуганно, и внезапно клюнув меня в щеку, выскочила за дверь. Я бросился за тобой и вдруг пол начал скатываться, как деревянный язык, зашевелились тюльпаны на обоях, и дверной глазок лукаво подмигнул. Я начал, плавно кружась, падать, как Кэролловская Алиса, и пройдя унизительные превращения, с плеском рухнул в море. Волна захлестнула меня, и почти счастливый, я пошел на дно. Я утонул в перламутровом море. Я утонул.

 

Моя рука уже еле выводит каракули. Надо успеть до вечернего обхода. Успеть… Я очнулся в Центральной Клинике, где меня откачали, вылив из меня 18,5 литров крови. Это был смертный приговор. И теперь осталось еще немного. Я это почувствовал в прошлый четверг. Ты не спала тогда вторую ночь около моей койки, и я снова предложил тебе глоток. Ты внезапно согласилась - ты уже не могла ничего ухудшить - каждый день через капельницу (золотой вентиль кто-то вывернул в реанимации) уходило в неизвестном направлении до 10 литров перламутровой жидкости. Ты, глядя мне прямо в глаза, сделала первый глоток, и вдруг твое лицо скривилось. Ты метнулась в туалет, где тебя несколько раз вырвало. Я не спрашивал, что случилось. Я посмотрел внимательно на капельницу, из которой кровь лилась прямо на томик Кафки, и заметил, что перламутровым остался только оттенок. Моя кровь превратилась в мутно белую жидкость странной концентрации. И тогда я впервые попробовал её на вкус. И вот тогда я понял, что мне осталось не долго. Почему? Очень просто. Моя перламутровая кровь скисла. Она была точь в точь как кислое молоко.

Я лежал в белой-белой палате, в белой-белой больнице посреди парка, полного старых тополей и скамеек для выздоравливающих. Я лежал, слушая твои причитания в ванной - и улыбался.

 

Я не рад своей судьбе. Но я не проклинаю её. Ты убила меня. Но я все равно тебя люблю. От меня не осталось детей. Я рад этому. Я никому не сделал зла. Я счастлив, сознавая это. Я не хотел никого спасать. Мне не стыдно. Я хотел быть как все. Мне не стыдно. Мне не стыдно. Художник оставляет после себя картины. Писатель – книги. Полководец - победы. Женщина - детей.Я оставляю после себя 364 накормленных человека. Они жадные. Они любят меня. Они убили меня, но они любят меня. Они любят меня….

 

Я – век модерна. Я – гипсовый натюрморт для детей. Я - яблоко-альбинос. Я – воздушный шарик. Я – мыльный пузырь. Я - глупая забава Господа Бога.Да будет так.

 

Июль 2000