Я не люблю телефон. Все считают, что без него жить нельзя, с собой таскают эти аппаратики и звон, звон, ну везде: в автобусе, в театре, в магазине, и громкие, не стесняющиеся никого, голоса докладывают о своем местонахождении, о своих личных делах и выпытывают в свою очередь у невидимого собеседника: ну как? ну что? ну где? Повальная слежка друг за другом. Поэтому не имеется у меня ни «пелефона», ни «селкома», ни прочих штучек. Так ведь и дома достанут! Сидит себе человек, кроссворды разгадывает, или книжку интересную читает, так на тебе! – беги, хватай трубку, а в ней что-то спрашивают, глупости разные болтают. И ведь всегда на самом интересном месте отрывают! Конечно, я и сама звоню, если нужно по делу, а просто поговорить с человеком я предпочитаю лично, чтобы видеть его лицо, глаза, а не слышать только голос. Голоса могут притворяться, врать, – нет, не то, чтобы я не доверяю людям, а все-таки лицом к лицу лучше. Нет, не люблю я телефон. Даже больше чем не люблю. Ну что интересного в телефонном разговоре, когда подруга жалуется на головную боль (а у кого голова не болит?), а еще на очередное разочарование в очередном представителе гомо сапиенс (скорее – не сапиенс). Я ведь не вижу ее глаза – заплаканные или нет, лицо – страдающее или не очень. А не видя, как отреагируешь? Слова, они и есть только слова, пустой звук. Другая подруга зовет на экскурсию куда-нибудь по родной стране – страна маленькая, а экскурсий по ней предлагается немерено, чтобы посетить все замечательные места, из автобусов не вылезешь, наверное, несколько лет. Еще периодически (а уж по праздникам в обязательном порядке) звонят родственники, близкие и дальние – их здесь целая куча – узнать как дела, непременно – как здоровье. Мне совершенно непонятно, почему в этой стране самый главный впрос о здоровье – это в стране-то фруктов, моря и всяких оздоровительных минеральных источников, ну еще и хамсинов – это когда из пустыни подует горячий ветер, и страна застывает от неподвижного зноя, хорошо еще, если без пыльной бури – вот в хамсин вопрос о здоровье уместен. А в остальное время – чего зацикливаться? Ан нет, обеспокоены все, независимо от возраста (ну, кроме детей, у них интересы шире), и все намереваются дожить до ста двадцати лет, со скидкой на инфляцию – до ста пятнадцати, и делятся неустанно друг с дружкой по телефонам мечтами... о долгой и желательно бесконечной жизни. Нет, такого «счастья» – влачиться столетней старушкой мне не надо. Еще и муж позвонит – в очередной раз никак не разберусь – уже бывший или еще не совсем бывший, – и спросит как дела и тоже – как здоровье. Звонит каждый день, и обязательно утром – когда его драгоценная мамуля уходит в магазин, сам-то он работает, не выходя из дома – на компьютере. Мамуля за дверь, он к телефону. Здоровье, несмотря на жару, разумеется, у меня отличное и резко улучшается после его очередного сбегания к мамуле, – о чем я ему и заявляю сладким голосом. В конце концов, взрослый мужик, пора определиться – я или мамуля. Мамуля меня не любит с первого дня моего последнего и по счету третьего замужества, то есть почти десять лет (самое длинное и терпеливое мое замужество), и я не люблю ее ровно столько же времени, и никогда в жизни она нас не станет мирить, и каждый раз, обретя рядышком своего, опять не оцененного мной сыночка, начинает искать мне достойную замену. Да что-то никак не находит, потому что все «соискательницы» кажутся ей еще хуже меня, это меня-то – умницы, почти красавицы, давно не комсомолки и не спортсменки (хотела бы я увидеть женщину, которая не считает себя умницей и красавицей). Как только мамуля находит, скрепя свое ревнивое сердечко, очередную «серьезную» кандидатку на престол, сынок, то есть мой почти бывший муж, сбегает ко мне, не успевая превратиться в окончательно бывшего. Я принимаю его искренние извинения и мольбы и торжественно прощаю. Сразу за всё: дикую и совершенно безосновательную ревность (весь в мамулю), вздорность, дурацкие ссоры на пустом месте – за всё-за всё оптом. Не мужской у него характер – мамулино воспитание, поэтому мужской характер у меня, что же остается, и склонность к авантюрам у меня тоже, очевидно, не женская. Хотя, кто это точно может определить, уж что кому дано, то и дано и, если покопаться в истории или хотя бы в тех приключенческих романах, которые я обожаю, так женщин авантюристок полным полно. Приключения случаются со мной всегда в отсутствие мужа, и я к этому привыкла, возможно, я подсознательно и ищу их в этот период, или они сами меня находят. То ввяжусь в «гербалайф» и терплю колоссальные убытки, и все не реализованные флакончики приходится употребить для своего организма – безо всякого вреда для своего здоровья! – насчет пользы не знаю, не поняла. То поступлю в риэлтерскую фирму и ничего не заработаю, – вместо того, чтобы расписывать достоинства квартир, я нахожу в них скрытые и явные недостатки, и клиенты разбегаются как тараканы. То напрошусь работать в бюро знакомств и, вместо того, чтобы устраивать чужие свадьбы, сама обзаведусь ненужными абсолютно поклонниками и сбегаю из бюро, проклинаемая вдогонку сотрудниками. В общем, мои повороты в жизни непредсказуемы, скучать не приходится ни мне, ни тем, кто около, а хорошо это или плохо, я не оцениваю, самооценка – это та область, в которой я не сильна, а если сильна, то о-о-чень задним умом.

Муж, зная о моих способностях влезать черт-те-во-что, названивает с целью выведать мои ближайшие планы, вот и сейчас, на середине замысловатого кроссворда, звонит и занудно расспрашивает: куда иду, когда и зачем. Мое терпение лопается как проткнутый иголкой воздушный шарик.

- Отстань, у меня суп выкипает!

- Суп?.. - удивляется он. - А для кого это ты суп варишь?

Ну, все, поехали. Даже суп ему кажется подозрительным действием.

- Что же, мне и есть не надо, если я одна! - возмущаюсь я, невежливо прерываю разговор и возвращаюсь к кроссворду: такой вопросик загогулистый, все извилины в голове спиральками закрутил... Ну что ты сделаешь, опять звонят! С неохотой беру трубку, продолжая перебирать в уме разные слова.

- Эсфирь Ивановна? - уточняюще спрашивает незнакомый

мужской голос в трубке.

Мое имя не радовало меня там, а отчество вряд ли кого радует здесь (правда, имя отца упоминается здесь только в документах), мои мама и папа (да продлятся их дни на этой медово-молочной земле) назвали меня в честь маминой бабушки, а о согласовании имени-отчества никто и не помыслил.

- Лучше Фира, - сообщаю я, слегка удивляясь присоединенному

отчеству. Отчество осталось там, где меня нет уже четыре года.

- Хорошо, Фирочка, - сразу соглашается голос, и мне от такой бесцеремонности хочется положить трубку. Голос, просекая мое намерение и мгновенно пресекая его, быстро говорит:

- У меня к вам важное дело. Полагаю, оно вас заинтересует. Вы

давно не были на родине?

Родине? О какой родине он говорит? А где я нахожусь?

- Я имею в виду то место, где вы были прежде, - еще быстрее

добавляет голос. - Мы предоставляем вам возможность посетить его. За наш счет, разумеется. Подробности при встрече.

Не знаю, что сказать. Посетить. За «их» счет. Зачем? Может быть, отвезти какие-то образцы товара? Я об этом что-то слышала. Я не против посетить. За чей-то счет. Договариваемся о встрече. Там-то. Во столько-то. Положив трубку, подумала, что не спросила, как он меня узнает, или я его. Чудно.

Быстренько собираюсь и еду. При параде. Я всегда так выхожу из дома. Голые майки и цветные штанишки в обтяжку, что обычно носят аборигенки, меня не прельщают и надеюсь, не прельстят никогда. Юбка или классические брюки с приличной блузкой, немного косметики и еще меньше украшений. Я вовсе не собираюсь ему понравиться (хотя нравиться хочется всем и всегда), но стиль есть стиль и, чем старше становишься, тем его, стиля, должно быть больше. Ну, мой возраст меня еще не убивает и вообще все относительно, то есть относительно того, с кем в данный момент общаешься. Конечно, давно не двадцать, иначе как бы я успела три раза выходить замуж, для таких свершений нужно порядочно времени.

По прибытии автобусом на указанное место практически мгновенно перед моим лицом возникает мужчина. Не старый, но и не молодой, голова с короткой седой стрижкой круглая как мяч, и взгляд пронзительный. Смотрит мне в глаза и, кажется, просматривает мысли в моем мозгу до самого затылка. Такое чувство, что он все обо мне знает. Чувство не обманывает – и вправду знает. В каком городе жила, в каком НИИ работала. И хочет он от меня только маленького одолжения: посетить тот НИИ и передать одному человеку небольшой пакет, даже не пакет, а просто конвертик. Я бормочу что-то о пропускной системе, о секретности данного заведения, правда, слово секретность не употребляю, даю только расплывчато понять, но он отметает мое бормотание и говорит, что меня там знают и, разумеется, помнят, и никаких затруднений к посещению не возникнет, не стоит усложнять, все очень просто – войти, передать и выйти. Послезавтра мы здесь же встретимся, он даст мне билеты на самолет, письмо и некоторую (он делает значительную паузу) сумму на расходы. На эту сумму, добавляет он, улыбаясь (улыбка ему совсем не идет, как и черные усы – по мелькнувшему у меня сомнению, приклеееные, но проверить свое сомнение я не могу, хотя и очень хочется, но мысленно это действие представляю), так вот, на эту сумму я смогу съездить в Париж, или Лондон – куда захочется.

Откуда ему известно, что я мечтаю увидеть Париж, ну и Лондон тоже. Можно кое-что узнать о моем прошлом, но о мечтах – как? Да, все мы в этой стране разговариваем слишком громко и слишком много о себе и о своих делах и чувствах всем рассказываем. По телефону и без. Климат такой, что ли, располагает к болтливости, или это национальная черта? А вообще-то, все гораздо проще – в Париж и Лондон мечтает слетать каждый второй.

- Это что же, шпионское задание? - спрашиваю я с усмешкой, а внутри я полностью возмущена. Меня покупают! За Париж и Лондон. За встречу с подр угами. За встречу с родным городом.

- Я родину не продаю, - хмуро сообщаю я.

Он как-то радостно смеется, обнажив безупречно белые зубы.

- Вы слишком серьезно относитесь. Это всего лишь маленькая

просьба, маленькое поручение. Ни к чему более, - он подчеркивает последнее слово, - вас не обязывающее. А мужу скажете, что везете образцы косметической фирмы, вы действительно эти образцы повезете, мы вас ими снабдим. И фирма за все платит. Потому что ей выгодно продвинуть свой товар в другую страну. Очень выгодно, - снова подчеркивает он без улыбки. Его усы меня по-прежнему раздражают. Еще сильнее хочется их проверить, я даже невольно шевелю пальцами правой руки. Он замечает это шевеление и впервые в его проницательных серых глазах проскакивает недоумение. Жаль, что ему не по силам разгадать мои помыслы. Хотя нет, не жаль, он бы меня послал очень далеко, чего я не люблю, или, не медля, застрелил бы меня из пистолета за глупость. Что пистолет у него где-то спрятан, в этом я не сомневалась. Плюс ножик в ботинке. Уж я достаточно прочитала детективных романов, чтобы в этом разбираться. Обожаю Хмелевскую, бывают же такие умные женщины (пишет-то она про себя!) – выходят с честью из всех передряг. Хотя и Хмелевская порой мне кажется глуповатой дамочкой, уж я бы на ее месте частенько поступила иначе.

- Ну как, вы согласны? - спрашивает он, но вопрос в этих словах вовсе не звучит, а озвучивается мое несомненное согласие. Я молчу. Когда женщина молчит, она всегда кажется умной – не мое открытие, а госпожи Хмелевской. Очень хочется поехать. Повидаться с подругами, постоять на волжской набережной, по которой столько раз гуляла. Но в НИИ не хочется. Пишут мне, что там почти никого из знакомых не осталось, и вообще людей мало, пустые коридоры, хотя в последнее время будто бы институт возрождается, как и вся страна потихоньку. И я эту возрождающуюся страну буду продавать. Но я ведь могу потерять этот конверт, который мне дадут, что взять с бестолковой женщины.

- Основную часть суммы получите по возвращении, - говорит он,

глядя мне в глаза и неожиданно мягко улыбается. Ну, как усатый кот, уже поймавший мышку и приготовившийся ее слопать. От его улыбки я теряюсь и как-то неопределенно качаю головой.

Он вдруг менят тактику.

- Если вам не подходит наше маленькое поручение (все время,

все время он говорит во множественном числе, очевидно, чтобы я прониклась серьезностью его «шпионской организации»), вы вправе отказаться. Ни претензий, ни последствий не будет (как же, так я и поверила насчет последствий). Кажется, у вашего сына диабет?..

Он знает обо мне абсолютно все, наверное, и на каком боку я ночью сплю, тоже. Мой сын от первого, недолгого и благополучного забытого по давности времен, брака учится в университете, я вижу его по мере возникающей у него надобности в деньгах, то есть довольно часто, он настолько усердно учится, что самому зарабатывать деньги совершенно некогда, или просто не приходит в голову. После молчаливой паузы мой ненавязчивый собеседник продолжает:

- Вы знаете, сейчас существует такое лекарство, о котором здесь врачи и не слышали, но оно есть, и после нескольких курсов лечения про диабет можно забыть навсегда. Это лекарство полностью изменяет обмен веществ в организме и дает потрясающий эффект, особенно, если организм молодой.

Теперь я продаю все. Все, что попросят. Горло у меня мгновенно пересыхает, и я тщетно ищу языком слюну.

- Вы можете достать это лекарство? - затрудненным голосом

спрашиваю я.

Он кивает, не спуская с меня пронзительных серых глаз. Словно держит ими меня на поводке.

И я влекусь на этом поводке, несу в себе его взгляд и качаю отрицательно головой в аэропорту, когда вежливая девушка открывает мой чемодан и спрашивает, сама ли я его собирала и есть ли письма и подарки. Тут же спохватываюсь и говорю, что собирала, конечно, сама, и подарки есть, моим друзьям, вот они. Она смотрит на цветные коробочки с косметикой, три банки кофе «Платиниум», притаившуюся в уголке бутылку белого ликера «Пина Колада» и закрывает чемодан. Я могу лететь на родину. С конвертом во внутреннем кармане пиджака. Этот карман я предусмотрительно пришила дома, будучи в полной уверенности, что обыскивать меня никто не станет. И вообще, какая ерунда – передать кому-то письмо, что я себе навоображала? Многие везут письма, только в незаклеенных конвертах и показывают. Ну и чушь, ведь в письмо не вложишь бомбу, а главная забота таких проверяющих девушек – чтобы не пронесли на самолет бомбу или другое оружие. А письма и подарки их на самом деле не волнуют. Когда мою сумку (ручная кладь) просвечивают, молодой парень тычет в экран пальцем – что это? Я смотрю на темное овальное пятно.

- Авокадо, - говорю я.

Он берет сумку, открывает и достает глянцевый темнозеленый плод. Кладет обратно.

- А что, там нет авокадо? - с любопытством спрашивает он.

- Есть. Но очень дорого. Там ведь они не растут.

- Да, там растут только зеленые помидоры, - ухмыляется он и

пропускает меня.

У тебя в голове зеленые помидоры, бурчу я по-русски, отойдя на приличное расстояние. А вот у меня в голове радостные мысли. От предстоящего свидания с отечеством, в котором все говорят на твоем языке и не надо напрягаться, подыскивая в уме слова и складывая из них фразы. От этого дико устаешь. Иногда сложишь такую фразу, что на тебя смотрят с изумлением и, кажется, с трудом сдерживаются, чтобы не повертеть у виска пальцем. Ничего, еще лет пятьдесят проживу здесь и перед тем как завернуться в саван, буду говорить чисто и красиво. Даже без акцента! Тут я сама себе недоверчиво хмыкаю. Пожалуй, мне и сто лет не помогут.

 

Пока сидела в самолете (всего-то три часа!), вызрела в голове превосходная мысль (давно заметила, что самый неприятный жизненный оборот, если хорошо и нестандартно подумать, можно обратить в положительный момент): чем больше мои страны (и эта моя и эта тоже моя) будут обмениваться интересными идеями (типа тех, что я везу туда и, как усатый сказал, привезу обратно), тем лучше для взаимного прогресса. А я только поспособствую этому прогрессу, как патриотка обеих стран. Эта ободряющая мысль внушила мне уверенность, что я способна на нечто большее, чем продажа «гербалайфа», тем более что, двигая прогресс, я еще получу лекарство от диабета.

 

Подруга (одна из самых близких) приняла меня с большой радостью. Мгновенно уставляется закусками большой стол, из авокадо тут же сооружается дивный салатик, с добавлением яиц, чеснока и зелени, на салатик и на меня набегают еще три девочки, – независимо от числа лет, мы все равно ведь девочки, ну хотя бы друг для друга. На радостях мы выпиваем весь ликер, близкая подруга пытается «выжать» бутылку, как выжимают белье, и несколько капель таки добывает к всеобщему восторгу. Я заявляю, что в следущий раз привезу две, нет – три бутылки! На тут же последовавший вопрос – когда? – отвечаю загадочно: «Скоро…». Ну, конечно, теперь я буду летать туда-сюда, поскольку стану постоянным «агентом», и обе родины меня наградят (надеюсь, не посмертно). Девочки очень радуются и говорят, что я могу и ничего не привозить, лишь бы сама приехала, от этих слов я совсем размягчаюсь и готова все рассказать, но тут вваливаются двое девочкиных мужей (почему-то мужей всегда меньше, чем девочек, куда-то они теряются на дорогах жизни), после объятий и поцелуев мужья скептически рассматривают наклейку на пустой бутылке и ставят на стол две «Столичной». После этого я уже ничего не рассказываю, потому что ничего не помню. Последняя моя внятная фраза, что «я за четыре года выпила четыре бокала красного вина – и все!» – вызывает почему-то общий хохот. Я пытаюсь объяснить что-то про другой менталитет, другие обычаи, но… Короче, просыпаюсь наутро с больной головой, в квартире тишина, подруга ушла на работу, жизнь прекрасна и удивительна, так хорошо посидели, надо еще собраться. Но лучше после того, как я завершу деловую часть своей поездки.

 

Подруга помогает мне проникнуть (!) в мой (бывший мой) НИИ, поскольку сама в нем много лет проработала экономистом и только год, как ушла в какую-то торговую фирму – зарплата на порядок выше! Я сказала, что хочу кое-кого повидать и вообще, пройтись по памятным местам.

- Я только звякну, и тебя пропустят. Какая сейчас секретность,

не смеши! Всё в прошлом. Делают простенькие приборчики, больше бытовые, и с трудом продают.

Я усомнилась, но молча. Наверняка остались какие-то лаборатории, где работают отнюдь не над миксерами и кухонными комбайнами. Иначе меня сюда бы не послали. Миксеров у нас завались, обычно китайских.

День, час и даже конкретное место (второй этаж, конец коридора, у окна) таинственной встречи были мне заранее определены, даже предварительного звонка от меня не требовалось, только фамилия была мне устно сообщена, и в звучании фамилии показалось что-то смутно знакомое. Ужас в том, что уже в самолете я обнаружила, что фамилию эту забыла и, как ни искала в путаных извилинах своей головы – не отыскала, но тут же утешила саму себя: день и час обозначен, этого достаточно.

 

По пустынному коридору шел человек. Он явно направлялся к полукруглой нише у окна в конце коридора, где я стояла с небрежно-независимым видом уже десять минут и с тревогой думала: а вдруг ко мне подойдет совсем не тот человек, который нужен. Захочет кто-нибудь покурить – вон на подоконнике стаканчик с окурками стоит, а я не буду знать, он или не он. Скосив глаза, я, как бы рассеянно, смотрела на приближающегося мужчину. Я его знаю! Знала. И сразу вспомнила его фамилию (ту, которую забыла в самолете). Как же я была в него влюблена!! Издали. Всегда провожала взглядом его высокую фигуру в неизменно безупречном костюме, то в бежевом, то в светлокоричневом, в обязательной белоснежной рубашке, с обязательным галстуком, – он резко выделялся в толпе неаккуратных и не очень опрятных инженеров нашего заведения, да и должность у него была немаленькая – замглавного конструктора. Он всегда выглядел таким новеньким, начищенным, отглаженным, с черной волнистой шевелюрой над невероятно синими глазами. И всегда казалось, что костюм на нем новый и дорогой, и костюмов этих у него немерено. Это позже я догадалась, поскольку при каждой встрече на него смотрела, что их у него всего лишь два. Просто он умел их носить. Эта осанка, эти синие глаза под черными дугами бровей – он был неотразим. Нельзя было в него не влюбиться. И вот он идет прямо ко мне. А ведь я его забыла. И вспомнила только сейчас, и мне показалось, что он совсем не изменился. Но, когда он остановился почти рядом, я с огорчением заметила россыпь морщинок возле синих глаз и густую седину в волосах. Костюм был на нем синий, с зеленоватым отливом и, разумеется, сидел безупречно, как и галстук, темносерый в зеленую крапинку. Но рассматривать долго не было возможности – неудобно ведь пялиться в открытую. Похоже, он меня не узнал. Конечно, мы же не были близко знакомы, не ходили в одни компании, только коридоры да общие институтские собрания. Я только знала, что женат и двое детей. Рассказывали, что на вечеринках он всегда почему-то грустен и сидит где-нибудь в углу. Эта байроновская грусть и загадочность еще больше влекли меня тогда и наводили на мысль, что мой король несчастен в семейной жизни.. Но, конечно, я не сделала ни одного шага. Зачем? Быть влюбленной в образ на расстоянии куда интереснее. И разочарование не грозит. И сопутствующие страсти-мордасти вкупе с обязательными сплетнями и разрушением моего очередного (и я была уверена – последнего) семейного очага тоже. Ну а сейчас, в данную минуту внутри вообще ничего не всколыхнулось, разве только любопытство и минутное сожаление, что он постарел. Я не видела его лет семь, поскольку перед убытием на новую родину уже работала в другой организации, самой несекретной, чтобы уехать без проблем.

- Фира Ивановна? - спросил он неуверенно, всматриваясь. -

Помнится, мы знакомы! Весьма рад, весьма рад…

Чему он рад? Я помню его без морщин и седины, а он меня? Тоже помнит – ведь узнал. Значит, не сильно я изменилась – стараюсь. Не прибавила ни одного кг. Но все равно, конечно, не та, что ходила по этим широким коридорам, мимо своего очень удачного снимка на доске почета, с удовольствием замечая в толпе его красивую фигуру. Где толпа, где та доска, где всё?.. Некоторое время я смотрела на него. Значит, это он, мой шпион и предатель родины.

- Игорь Аркадьевич, я тоже рада вас видеть… У ВАС ВСЕ В

ПОРЯДКЕ? - нажимая на каждое слово, спросила я.

- Да, вполне… - он смешался и с некоторой заминкой

продолжил: - Скоро ухожу в отпуск.

Это был пароль: «У вас все в порядке?» И ответ: «Скоро ухожу в отпуск».

- Отлично, - подбодрила я его завершающим словом пароля и

улыбкой.

Он успокоился и как-то весь расслабился. Я вынула из сумочки конверт и протянула ему. - Это вам.

Он поспешно засунул конверт во внутренний карман безупречного пиджака.

- Ну и как? - тихо спросила я. - Родину продаете?

- Какую родину? - поморщился он.

- Вот эту! - топнула я ногой по паркету. Почему-то мне было

обидно, что конверт (с инструкциями, или документами – какая разница) предназначался ему, а не какому-нибудь жалкому ничтожному человечку. - И много дают?

Он прищурился.

- Однако, вы слишком прямолинейны, вам не кажется?

Да, прямолинейность мой самый жуткий недостаток. Я мотнула головой.

- Не кажется. Видите ли… когда-то я была в вас влюблена...

немного, - уточнила я. - И мне жаль… - тут я запнулась, потому что не очень понимала, чего именно мне жаль.

- Вы разочаровались во мне? - усмехнулся он, нисколько не

удивившись моему признанию, как будто бы знал. Ну конечно, все институтские дамы были к нему неравнодушны, как же ему не знать об этом. - Кстати, моя истинная родина там… откуда вы приехали.

Я хотела бы скрыть свое изумление, но глаза сами непроизвольно вытаращились. - Что же вы не едете? - глупо спросила я, ибо ничего более разумного в мою голову не пришло.

- Незачем. Что я там буду делать и кому буду нужен. Лучше

отсюда помогать.

Мне нечего было ответить. Видимо, институт, несмотря на пустые коридоры, что-то делает такое, интересное и важное, как я и предполагала.

Мы оба стояли задумчивые.

- Да, - спохватился он, - я вам должен кое-что передать,

подождите пару минут…

Что же он с собой сразу не принес?.. Не был уверен, что кто-то придет?

...Выйдя из ворот с перекинутой через плечо несколько потяжелевшей сумочкой и с мыслями в голове – кто кого и почем продает, я пошла к остановке трамвая – забытый за четыре года вид транспорта. Чувствуя облегчение, что все позади, сунула руку в поисках мелочи в карман своего замшевого пиджачка и нащупала твердый кусочек картона… Даже так! Когда успел и как исхитрился положить! Имя, должность (значительная должность), телефоны служебный и домашний, и приписка от руки внизу: можно встретиться, позвоните по служебному. Можно да, а можно нет. Лучше нет. Ах, Игорь Аркадьевич, как ты клюнул на запоздалое признание. Предатель родины. Хотя, у него тоже две родины, как и у меня. А зачем мне звонить? Дело сделано. Все влюбленности и восхищения остались в другой жизни, в которую уже не вступишь. А все-таки любопытно, он за деньги или бескорыстно? Счетик, наверное, имеет в каком-нибудь банке и туда капает, капает. А вдруг – нет, и абсолютно по идейным соображениям? А мне какое дело? Не звонить же, чтобы спросить: Игорь Аркадьевич, вы бескорыстно или за деньги? И все-таки внутри сожалеюще кольнуло. Он, когда-то казавшийся мне недоступным, сам предлагает позвонить, встретиться… Нет, Хмелевская никогда не смешивала любовные приключения и дело, а когда смешивала, это для нее плохо заканчивалось. Не буду же я большей дурой, чем она. Останемся, милый, друзьями, как пишут в любовных романах.

Я села в трамвай и стала разглядывать пассажиров. Они мне не понравились. Лица усталые, озабоченные, неулыбчивые. Улыбки катаются вон там, обгоняя трамвай в сверкающих импортных машинах. Везде так. Мир разный и одинаков. А я поеду в Париж, в Лондон. Я дам своему сыну бесценное лекарство от диабета. Бесценное еще и потому, что оно мне достанется безо всякой платы, как премия за пустяковую услугу. Мне совершенно безразлично, что лежит в моей сумочке, какие документы или схемы. Они же не стреляют, эти бумажки. Просто две страны обмениваются некими сведениями, вполне вероятно, что полезными взаимно, а уж каким путем, не столь важно.

Вторая, надводная часть моего задания была вполне безобидна. Я вышла на нужной остановке и зашла в некую косметическую фирму с красочной вывеской на фасаде и с двумя ухоженными девушками внутри. Девушки почему-то удивились, долго читали привезенное мною письмо, написанное по-английски, и рассматривали мои красивые коробочки. И вдруг заявили: фирма обанкротилась месяц назад, неужели ваш директор об этом не знает? Я тоже удивилась (ну и лопух «мой директор») и выразила свое сочувствие фирме. В обмен на сочувствие мне подарили два тюбика с кремом, а мои коробочки вернули обратно. Прекрасно, я все это раздарю девочкам.

Ну что, я все задания исполнила за один день. Остальные пять дней как подарок. Не командировка, а одно удовольствие.

Пять дней пролетели мигом, вместив в себя визиты к девочкам, охи и ахи над тюбиками и коробочками, прогулки по набережной – ой, неужели Волга предо мной течет, и по родным улицам – дышать нечем и хочется почистить нос – дым отечества!

Прощание с родиной, против ожидания, грусти не навеяло. Тем более что прощаться никто не пришел, только позвонили. В голосах чувствовалась обида. Ликера не хватило или коробочки разонравились? Ну не могу же я взять девочек с собой? По моим рассказам они твердо уверились, что я живу в раю. А раем надо делиться. Но авокадо, море и пальмы – еще не рай. А не надо было навешивать лапшу на уши! Трудно жить везде, потому что вообще жить трудно. Столь содержательная мысль меня существенно ободрила, поскольку борьба с трудностями предполагает в конечной стадии награду. И награда всегда ждет героя, в данном случае – героиню.

В самолете мое место оказалось у окна, если можно назвать окном маленький иллюминатор, а рядом уселся упитанный большеголовый и крупнолицый мужчина, некстати данный судьбой. Мужчины много более разговорчивы, чем почему-то принято думать, а, оказавшись рядом с женщиной (если она не совсем преклонного возраста), они быстренько желают применить науку побеждать, распускают хвост, язык, а иногда и другие части тела. А мне хотелось тишины, смотреть себе в окошко и отдыхать – почему-то я устала от этой «командировки», хотя дни пролетели нескучно и почти беззаботно. Увы, увы. Сосед желает поразговаривать и все выспрашивает, попутно одаряя топорными комплиментами, что за женщины попадались ему в жизни – ровно ничему не научили. И деться некуда, разве в иллюминатор полезть. Представив эту невероятную картинку, я рассмеялась, попутчик принял мой смех как благосклоннось к своей персоне, еще более оживился, снял пиджак и с новым пылом бросился на приступ. Ну абсолютно все было ему интересно! И где живу, и зачем летала, и будет ли кто встречать. Я отвечала, как могла, скупо, но мои короткие ответы его вполне удовлетворяли, даже почудилось на мгновение, что он их заранее знает, но это уж было из области фантастики. Мне так захотелось поскорее попасть домой, наверное, муж уже возвратился – сбежал! – от мамули и ждет с нетерпением и букетом цветов. Ох, как же ему не нравилась моя поездка (ну конечно, мужчины будут бросаться на меня со всех сторон и завлекать, завлекать – в кровать, конечно). Я звонила ему один раз (подруга деликатно удалилась в кухню, хотя оттуда все прекрасно слышно), и он шепотом сказал в трубку (мамуля близко!), что к моему прилету вернется домой, и клятвенно пообещал, что никогда в жизни больше не уйдет. Я в очередной раз поверила и громко сказала: «целую!», только попросила меня не встречать, сама доберусь. Само собой, что о настоящей цели своей поездки я ему ничего не говорила. А он даже денег на билет не предложил, и я была в обиде. Мне не надо, я бы и не взяла, но предложить-то можно?

Уже давно я думала о походе в туалет, но терпела – ну не хотелось пролезать мимо соседа, его объемистые ноги в серых брюках почти не оставляли места для моих маневров, не дай Бог, зацеплюсь, покачнусь (за обедом предлагались спиртные напитки, и я выпила рюмку коньяка), и плюхнусь ему на колени!

Чего боишься, то и случается – всегда! Во всяком случае, со мной. На колени к нему я не плюхнулась, но вышло еще хуже. Да надо же было попросить его встать, а я не попросила и полезла, водрузив сумочку на плечо, и очень стараясь не слишком елозить по его коленям своими. Но, когда слишком стараешься, выходит как раз наооборот: я стукнулась коленкой о его ногу, да еще наступила каблуком на черный начищенный туфель! А он вежливо придержал меня за талию (наглец, обеими руками!) и, румяный (тоже от выпитого коньяка), выжидательно смотрел мне в глаза. Неужели он ждал, что я упаду ему на грудь, и мы будем оба счастливы (совсем недавно я прочитала потрясную статью о сексе в самолетах – быстром сексе)! Я так разозлилась, сильно дернулась, сумочка слетела с плеча, ударила его по лицу, мстительно щелкнула замочком у его носа, перевернулась и… все содержимое оказалось у него на коленях, а часть тут же провалилась между его расставленных ног, сумочка же улетела в проход. Я оторопела и так и осталась стоять – каблуком на туфле, зажатая, с одной стороны между его толстыми ногами, а с другой – упиравшейся мне в лопатки спинкой переднего кресла, да еще с его руками на своей талии. Наконец, бормоча извинения, вылезла из тисков, подняла сумку и стала лихорадочно хватать свое добро. Ненавижу, когда разглядывают, что у меня в сумочке, да еще мужики. Всякие интимные вещички там могут быть. А тут... попробуй, похватай с чужих ног, мало ли что можно схватить? Я и схватила. Или мне показалось. Во всяком случае, сосед побурел и резко сдвинул ноги. А где же мой пакет? Кажется, он только что мелькнул, а теперь – исчез! В одну секунду!

- Встаньте… пожалуйта, - пролепетала я, глядя мимо его лица.

- А что, разве вы не всё собрали? - холодно поинтересовался он

и не двинулся.

- Не всё… на полу, под вами…

Наверно, он решил, что в пакете деньги и хочет присвоить, подумала я.

Он привстал и пересел на мое место. Я подняла ключи, записную книжку, заглянула под кресло… конечно, пакета нигде не было. Я наклонилась и прошипела ему прямо в ухо: - Если вы сей момент не вернете мне мою вещь, я устрою скандал на весь самолет…

Он пожал плечами и ткнул рукой в то место, где только что сидел. Уголок пакета едва высовывался между сидением и боковой частью. Ну кто его туда засунул, не я же! Как же он умудрился, ну и прохиндей!

Сосед внимательно смотрел, как я укладываю пакет в сумку. Очень жаль, что муж не будет меня встречать (я еще раз успею пожалеть об этом).

- Вы так взволновались… Что у вас в пакете?

- Фотографии, - буркнула я и добавила: - интимные.

Я очень надеялась, что он не попросит посмотреть. Не попросил.

Больше мы с соседом не разговаривали. Он хмуро о чем-то думал. Я тоже. Про туалет я забыла, наверно, мне уже туда не хотелось.

Когда самолет, прокатившись по посадочной полосе, остановился, сосед достал из кармана пиджака мобильный телефон, потыкал в кнопки и что-то тихо и быстро сказал. Убрал телефон на место, повернулся ко мне и предложил:

- Могу подвезти, меня будут встречать на машине.

- Нет. - Отрезала я.

- Не могу понять, почему вы сердитесь, - миролюбиво сказал он.

- Я не сержусь, - в тон ему ответила я, - с чего вы взяли? Просто

я сама прекрасно доберусь. - И добавила: - Спасибо.

Хотя меньше всего мне хотелось говорить ему «спасибо», но раз он так ко мне, то и я. Пришла разумная и трезвая мысль: с чего я взяла, что он хотел присвоить мой пакет? Просто от страха, что пакет может потеряться. Как будто это возможно между двух кресел! Засунулся за сиденье и засунулся, мало ли как бывает. Но в его машину я все равно не сяду. Береженого Бог бережет.

Но Бог меня беречь не хотел, наверное, не заслужила.

На площади перед аэровокзалом я стояла, держа за длинную ручку чемодан на колесиках, и оглядывалась в поисках такси. Кто-то меня сильно толкает, ручка вырывается из рук, чемодан падает, сумка тоже слетает с плеча… Трое, бомжеватого вида мужчин машут возле меня руками и орут друг на друга, я шарахаюсь в сторону… Только что никого возле меня не было… А уже и нет, исчезли как растворились, да и народу вокруг набежало – я взяла с конвейера свой чемодан одна из первых. Какие-то две машины, черная и вишневая, срываются с места и вжи-ик, одна вслед другой. Прямо догонялки. На миг почудилась за окном одной из машин большая, будто чем-то знакомая голова. Я поднимаю ручку чемодана и холодею… Сумочка! Документы! Пакет!!.. Да вот же она, на асфальте валяется. И опять расстегнулась. Слабый у нее замочек, чуть что и раскрывается. Другую сумку надо было брать в поездку! Хорошо, что ничего не высыпалось. Поднимаю, защелкиваю и вешаю снова через плечо. Что-то беспокоит меня в случившемся, но что – я не осознаю и в такси тут же забываю.

Мужа дома не обнаруживаю, цветов тоже, мамуля не пустила свое сокровище. Ну, воевать за него не буду, само объявится. Все-таки злюсь, со злости отключаю телефон (а пусть сокровище названивает) и валюсь в постель – устала. И сплю до утра как младенец.

Утром, после чашки кофе с подогретой булочкой включаю телефон, разбираю чемодан, раскладываю-развешиваю вещички в шкафу, наконец, всё убрав по местам, открываю сумочку. Вынимаю документы, деньги, всякую дребедень… Тут внутри не холодеет, как в самолете, а леденеет, руки задрожали, ну и ноги за ними. Я плюхаюсь на стул и снова заглядываю в сумку: пусто. Пакет исчез. Ну что за манера у него – постоянно исчезать! Эти ребята, которые дрались возле меня… они вытащили! Больше некому. Решили, что деньги. Но кошелек-то не тронули! Просто не успели. Схватили, что первое подвернулось. Ну почему муж меня не встретил?! Негодяй! Я уже забываю, что сама не велела встречать. Страх заполняет мою бедную, растерянную голову и ползет вниз, в живот, в ноги, которые и без того трясутся… Теперь меня убьют? Спросят: кому продала пакет, и хладнокровно убьют. А может, сначала пытать будут. В застенках. Я сразу не выдержу и все расскажу. Было бы что рассказывать! Набросились бомжи, толкнули, нет – избили, вот плечо болит, жаль, что синяка не видно, обокрали… Ну не казнят же меня теперь, глупую, бестолковую женщину. Что делать, что делать? На кой черт меня послали туда? Я что – просила? Сами навязались. Сами, сам – тот, что задание дал – пусть и расхлебывает. По шапке-то ему дадут. Втянул меня, слабую беззащитную женщину в свои игры! Да не надо мне никаких парижей и лондонов, только не трогайте меня. Пожить хочется. Тут я окончательно расстроилась – лекарство я тоже не получу. Да может, и не существует его, врал он! Конечно, врал. Я всё про диабет читала, и в интернете в библиотеке сидела – нет ничего, только ищут, работают. А я клюнула, как червяк на карася... как карась на червяка. Ну что теперь, украли и украли, что с меня взять? Зато родину не продала. Бомжи выкинут пакет в урну и всё. Не продала – вот вам! Я вскочила, истерически захохотала и выставила в сторону окна фигу. И замерла от пронзительного телефонного звонка. Со сложенной фигой свалилась обратно на стул. Стало страшно, как не было еще никогда. А звон не прекращался. На слабых ногах я потащилась к телефону и взяла трясущейся рукой ужасную черную трубку, из дырочек микрофона пахнуло мне в лицо могильным тленом…

Муж, мое и мамулино сокровище, радостно поздравлял меня с приездом, он прекрасно понял, что я устала после дороги и потому не подходила к телефону, он уже купил цветы и через полчаса приедет.

- Не приезжай!!! - завопила я, только представив на секунду, что

его тоже «возьмут» и тоже будут пытать, его, такого утонченного и совсем не сильного физически.

- Как? Совсем не приезжать? Почему??

- Так будет лучше, - уже спокойнее сказала я. - Видишь ли… -

лихорадочно копалась я в своем мозгу и нашла! - видишь ли, дорогой (ну к чему «дорогой», ведь я собираюсь сказать…) - в общем… короче, я завела мужчину… Кого-кого, любовника! Так что тебе лучше не приезжать… пока.

Это «пока» меня совсем доконало. Что я сказала? Пока не приезжай или пока в смысле до свиданья? Послушав короткие гудки, я положила трубку, доплелась до кресла и зачем-то взяла со столика телевизионный пульт. Ну, раз взяла, почему бы не включить? После идиотской рекламы (как всегда, как обычно, в мире ведь ничего не случилось) начали передавать новости. Я рассеянно смотрела на экран, ни за что не зацепляясь взглядом, но вдруг почему-то зацепилась и даже прислушалась к диктору. Как я поняла, это был повтор вчерашних вечерних, или ночных новостей. Разборка с перестрелкой и в результате авария… Две покореженные полусгоревшие машины показывали и так и этак… Предположительно, сказал диктор, за городом произошла разборка между двумя мафиозными структурами, но чем они занимались, предстоит выяснить, работа для следственных органов нелегкая, так как все пассажиры сгорели, и внутри все выгорело, и свидетелей происшествия нет. Пошли другие кадры и уже о другом – клуб пенсионеров что-то праздновал, пенсионеры дружно и самозабвенно пели, но я их не слышала. Картинка врезалась в память, наверное, до конца моих дней. Одна машина черная, другая вишневая. Я их видела! Как они помчались одна за другой, словно в догонялки играли. И случилось это сразу после бомжей. Потихоньку я начала понимать. В самолете не удалось, я же пригрозила скандал устроить. Удалось, когда я вышла из аэропорта. Мафиозные структуры, как же! – шпионские структуры! Конкурирующие! Теперь структуры сгорели вместе с пакетом. Может быть, там и мой попутчик был, да, скорее всего. Возможно, он был третьей структурой. Ну, это уж слишком было бы, даже для моего воображения. Ну, хорошо (это для меня, наверное, хорошо, а для кое-кого совсем плохо), что я теперь должна делать? Да ничего. Ничего не надо делать. Я ездила на свою родину, повидаться с друзьями. Где деньги взяла? Заработала, я же иногда работаю. Муж дал, он всегда работает. Да некому меня спрашивать. Не почудилась мне большая круглая голова, не почудилась. Теперь никто обо мне не знает. В разборке я не участвовала, даже близко там не была. И чужие шпионские страсти меня не интересуют, и не заинтересуют больше никогда.

Звонок в дверь прервал мои глубокие размышления, опять задрожали ноги…

Медленно-медленно я подошла к двери и спросила слабым голоском:

- Кто там?

- Открывай!! - проревел мужской голос. Забаррикадироваться

уже не успею.

Я открыла, пусть убивают, но только сразу и чтобы не очень больно. Мой муж ворвался, смел как былинку меня с пути и встал посреди комнаты.

- Где!!! - проревел он.

- Кто?? - закричала я.

- Любовник! Твой любовник!! …твою мать!

Никогда я не слышала, чтобы он ругался, я даже не предполагала, что он умеет. И никогда прежде я не видела у него таких бешеных горящих глаз. Я рухнула в кресло и захохотала. А потом, видимо, потеряла сознание, потому что очнулась от брызг холодной воды в лицо… Увидев, что я очнулась, муж все-таки зашел в спальню и вышел оттуда с размягченным выражением. Сел возле кресла на пол и спросил, поглаживая мои ноги:

- Ну, что, доездилась? Устала? Крыша поехала? Ты думала, я не

вернусь к тебе, да? А я вернулся и больше никогда не уйду. Ты мне веришь?

- Верю, - прошептала я и подумала: а как же мамуля?

- Я сейчас, я быстро… - сказал он и поднялся.

- К мамуле? - спросила я с полной безнадегой. Неужели он

сейчас уйдет, такой большой и сильный, такой нужный мне…

- За цветами, дурочка…

- Но… ты же сказал, что купил цветы…

Он долго смотрел на меня. Да… идти с букетом к жене с любовником… Такая идея только в моей голове могла родиться. Умная писательница Хмелевская никогда бы до подобного не додумалась. Но я ведь не она, я сама по себе.

В тот же день я все рассказала мужу – не могла я жить с такой тайной, она из меня рвалась, но я взяла с него слово, что эта тайна останется между нами (я имела в виду мамулю).

Он опять долго смотрел на меня. Обнял и погладил по голове.

- Знаешь, что я думаю? Тот мужик в самолете, он ни при чем. Он

в тебя влюбился, вот и все. Надеюсь, ты не дала ему наш телефон?

- Нет, конечно, нет, - заверила я.

Он просветлел, но снова задумался.

- Да, так я и сделаю, - заключил он.

- Как?.. - испугалась я. Наверно, он решил пойти в полицию.

Меня сразу арестуют. Мамуля будет счастлива и скажет: «Я так и знала!»

- Я куплю тебе мобильник. И всегда буду знать, где ты и что

делаешь. И не возражай!

Я не возражала. Такую маленькую вещичку как мобильник, запросто можно потерять. Ну, нечаянно, конечно. Я не люблю, не люблю, не люблю телефон.

- А турпутевку в Париж ты мне купишь?

- В Париж? Куплю. Конечно, куплю. И ты будешь звонить мне из Парижа каждый день!

- Угу. - Буркнула я. И про себя подумала: если я его потеряю, как же я звонить буду? И я засмеялась. Мой муж внимательно посмотрел на меня и погладил по голове. И вздохнул почему-то.

----------