О, как время летит! Пять месяцев прошмыгнуло, как отговорил в Рязани Первый съезд МСП “Новый современник”, делегатом на который я был приглашен Майзельсом в первую очередь. Когда вылезаешь из-за рабочего стола с кандалами по рукам и ногам, любая поездка праздник, хотя приковал себя к этому столу сам. Не пиши, и станешь вольным как птица, но замечают, подкидывают предложения, после которых даже оглядеться проблема, не то, что принимать участие в рецензированиии и отборе лучших произведений собратьев по перу. Поэтому еще раз приношу извинения Эдуарду Филю за предложение поредактировать “Философию жизни”, самого бы кто просмотрел. С умом. И сказал бы, опомнись, малый, пять книг галиматьи настрочил, гольной. Ну и что, что читают, что слухи всплескивают – галиматья и все. Об одном и том же, как воду в ступе толчешь. И я бы сразу переключился на зарабатывание бабок, на поездки по канарам с папуа-гвинеями, хотя сам для себя давно вырубил постулат: “У дурака одна дорога – намолачивать бабки. Купить можно все, но под каждым купленным будет стоять фамилия чужая”. Да какой там, баксов с золотом в упор не вижу, не то, что ярославско-красноярских деревянных. А тут и новая книжка узорами по обложкам уж манит.

Но разговор не о том, у каждого свой путь, о котором мало кто ведает, чаще прилепится не к своему и насмешничает бесталанный над остальными. У нас на портале таких полно, все вроде как при деле. Наверное и я такой, только на насмешки над истинно талантливыми смелости не хватало. А тут и время чуток объявилось, и борзости от передыху прибавилось, и бросился я наверстывать пропущенное.

По приезде в Рязань в зале заседаний нам подарки сделали, именные. Среди прочего подарили книгу «Край рязанский», до нее все никак руки не доходили. А тут сама в глаза бросилась. И пошел я косить ее с голодухи читательской, и такое разочарование вдруг испытал, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Дело в том, что книга сама по себе как бы на уровне, даже на российском, начинается не абы как – со стихов Есенина, с прозы Можаева. Но то ли произведения отобрали не лучшие, то ли сам я переменился за время перестройки – читать такое невозможно. Проза вообще никакая, у всех подряд, особенно у женщин, похожая на размазню на сковородке. Будь я редактором, я бы на Можаеве и иже с ним камня на камне не оставил – тягомотина до сведения скул. Отступления, повторы, ненужные пояснения, просто лишняя словесная шелуха, из-за которых самой сути на кроху не наберется. Какие: краткость – сестра таланта, слово отточенное бьет больнее /мое/, и так далее, истинная галиматья для полноты объема и получения большего гонорара. Кинулся просматривать свои советские труды – слава богу, совести и образования побольше, но тоже подхожу под клеймо «советский классик». От дальнейшей словомолотьбы спасло одно – изначально тянулся к литературе западной, пустопрений не терпящей – Ремарк, Фитцджеральд, Саган, за что не раз был посрамлен на писательских собраниях.

Но дело не во мне – у каждого свой путь, у всякого свой вкус – а в русской литературе вообще. Начал читать стихи, и вдруг почувствовал, как пахнуло на меня родиной, той самой, от которой ком к горлу подпирает. Когда я бывал пьяным – а я одно время был алкоголиком – я плакал под песни в исполнении «Золотого кольца», так за душу брали, что готов был выложить эту самую душу на ладонь и отдать ни за понюх табаку. Нужно сказать, что под зубастую лошадь Пржевальского – Надежду Бабкину – меня разбирало чувство непрязни, а Надежду Кадышеву я любил по русски – всем существом. Когда протрезвел – а трезвый я скоро девять лет – плакать перестал, начал вникать в смысл слов. У «Золотого кольца» смысла много, да все больше угнетенно-печального, будто насадили на Русь ярмо, по сю пору снимать не торопятся. Не наше донское о Степане Разине, вообще, в наших песнях и по морде схлопотать недолго.

Но поразили опубликованные в «Крае рязанском» стихи не великими чувствами к родине, а в полном смысле слова своей бесчеловечностью. Нету в них людей, одни березки, заводи, синие небеса, «стога сена в хмари дремной стерегут уют полей» – неопубликованные стихи Вячеслава Милюхина не из этой книжки, но смысл один. Даже еврейские редкие стихоплеты, как и прозаики, подпали под все перемалывающие жернова и пропели гимны природе, напрочь забыв про человека в ней. Получилось что-то вроде тунгусско-эвенкийско-казахского гимна малой своей родине – что вижу, о том и пою. В европейской, американской поэзии на первом месте человеческий индивидуум со всеми его достоинствами и недостатками, в российской «зеленые росточки с кудрявыми вершинками». Вот и вышло, что благородные порывы прописали какие-то нелюди. Воистину, бытие определяет сознание человека.

В который раз понял я, почему в России человек человеку враг, разве разглядишь его, чаще мелкого, недоразвитого, - а хоть и редкого развитого - за густыми лесами, за дубравами, за отражением небес в речных заводях. Учуешь ли за запахами спелой пшеницы, теплого навоза, парного молока? Услышишь ли даже в городе за пьяными разборками, за беспрерывным грохотом молотков за стенами – ведь мы газовые плиты научились мастерить сами – за странноватым смехом ни от чего, хоть от показанного нам корявого пальца?

Нет, конечно, несмотря на гениальные строки Молоткова в конце стихотворения “Догорает осень рыжим пламенем” – “...Пью по капле, радуясь, смакуя, терпкую оставшуюся жизнь...”. И статья эта сырая, потому что даже пропеченная она никому не нужна. Не дойдет она до русского так называемого самосознания, ведущего Русь своим путем, набитого одним, похожим на латиноамериканский, менталитетом, которому ближе индейские томагавки и перья, как нам кавказские кинжалы и необузданная гордость. А проще – сила есть, ума не надо. Думается, среди такого народа, порождающего подобное массовое творчество, жить будет все опаснее, потому что ему жальче животинку с хворостинкой, нежели себе подобного.

Творчество рязанских поэтов и прозаиков показали сие во всей полноте и собственного, и российского в общем бытия.