Ч.1.

Лечащий врач, сосредоточенно сдвинув брови, делала свою работу. Она прекрасно помнила эту пациентку, чуть нескладную, постоянно прячущую руки, как будто не зная куда их девают во время разговора все красивые женщины, к числу которых она явно не относила себя. Рассеченная, скорее всего, в детстве бровь; от природы хорошая, а кто-то бы сказал, что и красивая, внешность, но не знавшая ухода; и во всём её облике какое-то прошлое неблагополучие или даже трагедия. Эта всегда опрятно одетая молодая женщина, никогда не смотрящая в глаза, похоже, чего-то стыдясь, производила странное впечатление, как кусок чёрствого хлеба, завёрнутый в конфетную обёртку. Её чуть ли не за руку приводил на приём муж, который был намного старше супруги. Врачу запомнились его грубые шофёрские руки с несмывающейся мазутой. Всякий раз он легонько подталкивал жену к кабинету, как бы говоря:«Иди. Я с тобой». И она, чуть сутулясь и боясь задать лишний вопрос человеку в белом халате, заходила к гинекологу, чтобы всякий раз узнать самые неутешительные новости о своём здоровье. Один-единственный яичник, искромсанный ножом хирурга ещё в юности, давал сбои. Второй и вовсе был удалён. Когда отказал тот, что уцелел после разрыва кист, надежды забеременеть растаяли. Климакс в 25 лет - это настоящая трагедия. Ни детей, ни здоровья, ни женской красоты… На пару с опытным эндокринологом лечащий врач пыталась подобрать дозу гормонов. И всё как-то неудачно. Пациентка на совсем небольшой дозе вдруг располнела, а потом и вовсе перестала приходить на приёмы… И вот сейчас, спустя 3 года, появилась вновь с новыми жалобами на опухоль. Но что-то в ней изменилось. Это были не внешние изменения, хотя и лишний вес почти ушёл. Гинеколог смотрела и не могла понять в чём же это разительное отличие, словно это была совсем другая женщина…

 

Девчушка с рассечённой бровью, тихо скрутилась, как восковой огарок и, держась за низ живота, стаяла на землю. По двору, пиная всё что, попадалось под ноги, и кроя матом всех и вся, метался материн сожитель. Он был уверен, что со вчерашней попойки ещё должен остаться целый ящик холодного пива и искал вожделенное всюду; холодному пиву взяться было просто неоткуда, поэтому эта уверенность была обыкновенной белой горячкой. Скользнув отупелым взглядом по скрюченной девочке, забежал в дом, напоминающий стайку, откуда вышла толстая, заплывшая женщина, похожая на дурно пахнущую росомаху, и мутно поведя глазами, обронила:«Бля…Чего валяешься на виду? В дом!» Через частично поваленный забор две соседки, давя сквозь зубы слова, зашипели, глядя на девчушку:«Наплодили кучу выродков! Младшие по детдомам-интернатам. А со старшей вместе закладывать взялись. Фу! Сучье отребье!» Но что-то надсадное и страдальческое в лице девочки настораживало, поэтому соседки решили от греха подальше вызвать скорую, не подозревая, что спасли в тот день жизнь «Людке-проститутке».

Если бы органы соц. опеки были порасторопнее, и мать Людмилы Зыряновой лишили родительских прав раньше, чем «Людка-проститутка» достигла совершеннолетия, то государству, возможно, удалось вырастить из неё человека. А так Людка с самого детства была предоставлена сама себе и уже давненько занималась тем, что оправдывала свою кличку. Нет, скорее всего она не обладала врождённой блядской натурой, такой, как у её матери… то есть не сношалась попьяни, ведомая собственной распущенностью. Людке всего этого совсем не хотелось, поэтому она частенько крыла домогавшегося отборным матом и всячески скалила зубы, за что несколько раз схлопотала по лицу от собутыльников. Не велась она и на пьяные уговоры, что всё это якобы по взаимному их согласию и по любви. По какой такой «любви» ей придётся отработать, если хахаль напоминает очередного материного сожителя? Мерзкого, потного… Причём здесь любовь? По одной только ей известной причине не выходила зарабатывать на трассу, а больше шлялась по деревне от попойки к попойке и если «надо» было дать- раз уж хахаль кормил-поил, покупал сигареты, то тогда и расплачивалась тем, что всегда было при себе. А давать порой приходилось не одному и не двум, если попойка была вскладчину. Но так «по честноку», думала она, и это было своего рода странным пониманием честности, потому что если не отработать, то в следующий раз перестанут кормить-наливать или расхлещут зубы.

Нет, она не была конченым человеком. У неё была мечта. Светло-розовая и воздушная, как сладкая вата, которую продают в городе. Она мечтала о том, что её собственный ребёнок не увидит всего того, что видит вокруг себя она. Все свои обиды и горести она сопровождала мыслью, что её малышу никогда не прилетит в голову стакан, как только что ей самой, и он никогда не будет шататься по разным притонам, потому что идти просто некуда. Она наивно возложила на эту мечту и перемены в своей собственной жизни, как будто рождение ребёнка, и только оно одно, способно открыть для неё дверь в другой мир. Мир смеющихся детей, которые в солнечный день катаются на городской карусели и откусывают большущими кусками чудесную вату. А пока она пила, курила и материлась так, что порой одним только зычным матом могла отшить необоснованные, по её мнению, притязания своих собутыльников.

Сегодня Людка брела по деревне, перебирая в голове места, где можно «пожрать». А «пожрать» можно было там, где наливают, поэтому местная шалава пошла в сторону деревенской кочегарки.

Сзади послышался шум. Её окликнули:«Эй!» и она нехотя повернулась. Заезжий камазист спрашивал проезд к бойлерной. Она махнула рукой в нужном направлении и потащилась дальше. Почти дойдя до кочегарки, опять оглянулась на шум. Тот же водитель, сделав крюк и так и не найдя нужный проезд, был вынужден выехать на уже знакомую дорогу.

-Зачем вы меня отправили ездить по кругу?- ворчливо обратился он к Людке. Давно никто не называл её на «вы».

-Там съезд был. Надо было свернуть. Я могу показать,- с готовностью отозвалась она. Мужчина кивнул, и через минуту шалава уже сидела в высокой кабине КАМАЗа, показывая дорогу. В бойлерной не горел свет, и ещё с дороги стала ясно, что всё закрыто. Людка хотела было выйти здесь же, но услышала:

-Пельмени будешь?

Она кивнула. Молча выехали на трассу. Молча зашли в пельменную. Незнакомец оплатил себе и ей по большой порции пельменей и чай. На каждом столике стояли бесплатные бутылки с соусами, поэтому Людка, по полной пользуясь такой халявой, налила майонеза и кетчупа вровень с краями глубокой тарелки и, слупив пельмени, вымакала жижу хлебом. Потом от незнакомца последовал только один вопрос:«Назад?». Ответ:«Нет».

Пельмени приятной тяжестью словно баюкали. Не заметила, как доехали до города. Квартира оказалась небольшой и по-настоящему холостяцкой. Людка даже не напрягала мозги: всё по отработанной схеме, только в этот раз хахаль попался хоть и неразговорчивый, но явно посолиднее чем все, кого она знала, а раз не скупится и кормит, то следует дать. Только помыться сначала, а то ведь мужик-то приличный, может и подольше оставит.

Александр постучал в комнату и, зайдя, удивил помывшуюся Людку неожиданной фразой:«Я спать. Устал. Пожалуйста, отпори с моей спецовки капюшон, он мешается. Отпорешь?» Гостья оторопело кивнула.

Утром Людка, как умела, помыла посуду и полы– очень уж хотелось остаться у этого нелюдимого сыча.

Через 4 месяца Людмила и Александр поженились. Свадьба была более чем скромной и почти без родственников. Только тогда Людка узнала, что это такое – когда по любви…

 

-Саша, за что ты меня любишь?

-За что... Не знаю. Сначала жалко тебя было. Глаза как у собачонки бродячей да голодной... Домой вёз, а сам думал, что обворуешь ночью и сбежишь. Всё ценное под одеяло сложил, только сотку оставил на виду– посчитал, что позаришься. Потом вроде как заместо бати тебе стал. Ведь я тебе почти в отцы гожусь… Жил и хотел верить, что не плюнешь в колодец. А потом… Любят не за что-то, любят вопреки. К сожалению, это так. Так что не спрашивай– я и сам не знаю… Просто люблю и всё.

Людмила тихонько плакала по ночам. Это были то слёзы счастья, то слёзы неверия в это счастье; то хотелось голосить от стыда и непонимания за что ей, «Людке-проститутке», так повезло. Прохлюпав носом всю ночь под мерный Сашин храп, под утро успокаивалась, чтобы встать и почувствовать за спиной крылья. Вскоре Людмила уже умела претворять в жизнь всё, что когда-либо видела по телевизору о ведении домашнего хозяйства и даже чувствовала особое упоение в том, чтобы каждый день наводить в доме чистоту и создавать непритязательный уют, потому что когда Саша приедет с рейса, то обязательно улыбнётся и положит несколько купюр на стол со словами:«Тебе. На чулочки и шоколадки».

 

Ч.2. Исповедь Людки-проститутки.

«Проснулась. Накурено. Мерзко. Уже пошла вторая неделя, как ушла от Саши и вернулась к матери.

Не топлено. Курить! Но у сигареты с похмелюги вкус протухшей селёдки. По засохшей тарелке ползает по кругу таракан. Почему по кругу? Что с ним? Поди тоже хреново. Отвратный день даже для того, чтобы сдохнуть!

К обеду припёрся очередной материн сожитель с бутылкой. Гадкая гора татуированного и желающего опохмелиться мяса. Угощает. Ишь, расщедрился. Хрен с ним. Выпить и забыться.

Опять приснился Саша. Тепло и щемота. Не хочу просыпаться и стряхивать этот сон. Большой нос картошкой. Я целую и целую его в этот нос, ведь он такой милый, а он смеётся, забавно дёргая усами… а потом я хохочу. Хохочу и летаю, пока не падаю... от того, что мать пошла поссать. Отворачиваюсь к стенке и накрываюсь с головой, чтобы не слышать грохочущие о ведро струи. Поди опять мимо нассыт, раз пьяная.

Я так хотела, чтобы мой ребёнок жил по-другому. Но мать меня всего лишила. Лишила и детства и будущего. Никто не обращал внимание на мои стоны, не отвёз в больницу, пока киста не лопнула. В больнице располосовали всю. Яичник удалили. А другой... Другой, бл… отказал сам. Почему? Да хрен его знает! Врачиха всё лепетала про фиброзирующее… бл… что-то и аутоиммунную хрень! Одни маты, скажете Вы... Хочется послушать какими бл…«ангельскими» словами бы вы запели, став старухой в 25 лет! Да, я старуха. Нет у меня яичников. И титьки с жопой, раз эстрогенов нету, повисли так, что смотреть тошно. Вся рожа и спина в прыщах. Волосы почти вылезли. Климакс, одним словом. А зуб мне материн сожитель выбил. Сука!

Врачиха давай гоношиться, видать, поняла, что Саша готов за лечение башлять. Говорит, подберём дозу гармончиков и жить будите на таблеточках. Ничего страшного. Только меня всю от тех «подборчиков» так раздуло, словно брюхо у недельного утопленика. Я всё понимаю: не с закрытыми же глазами Саше спать с такой женой-образиной. Я сама ушла. Он меня не гнал. Поди, подумал, что я взялась за старое. Пусть. Мне без него тошно, а с ним ещё тошнее. Что я не вижу что ли, на кого похожа стала? Не хочу чтоб из жалости. Разве я не понимаю, что никогда не смогу ему родить? И даже ЭКО не поможет– не выношу, да и нет яйцеклеток в мёртвом яичнике. И сама я мёртвая- раз вернулась к матери. А куда мне ещё идти? Она меня встретила торжествующе:«Ну надо же! А как разожралась-то! Что ж ты бросила своего благополучненького мужа и явилась к матери-алкоголичке?! А?» Пусть глумится. Мне насрать!

Не могу о нём не думать. Но не вернусь. Чего из нормального мужика импотента делать? И так взял за себя, хотя все говорили: «Зачем тебе такая шваль? Ты на мать её посмотри: пропойца!». Больше всех истерила его сестра, говорила, что лучше бы и дальше сычевал один, чем с такой блядиной. Но он никого не слушал. Я каждую задержку замирала от счастья, что ребёнок. И Саша тоже. А это не ребёнок, это единственный яичник отказывал. Когда баба и не баба вовсе, мужик это чувствует. К таким не тянет. И он тут не виноват. Я не стала ждать, когда мне в глаза будет сказано:«Ну не стоит у меня на тебя, и всё тут!» Людка-проститутка оказалась слишком гордой для этого. Удивлены? Да,бл… гордой! А впрочем, такой любви вам не понять…

На одеяле бурые пятна. Чья-то рыготина.

Вчера материн сожитель сунул ей в нос свой синий кулак и гаркнул:«Хрен тебе!» Неужели в нём осталось что-то человеческое и это мешает наливать беременной?…

Мать окатилась, словно чердачная кошка в куче грязного тряпья. Отряхнулась и пошла выпить. Живой комок надрывался весь день. Не могу слышать это!!! Только к вечеру пьяная и от того раздобревшая мать дала новорожденному свою бесформенную грудь, похожую на грязную тряпку.

Я схожу с ума! Комок опять пищит! «За-ткнись!!!»- орёт мать и, наконец, подходит. Что-то зачавкало. До следующего утра была странная и страшная тишина. Почему молчит? Зато мать довольна, что неслышно плача.

Опять писк! Мать не выносит этого. Поит с ложки чем-то… и комок затыкается.

Я не хотела даже смотреть туда, но не выдержала и подошла. Синее личико закхыкало и искривилось словно от боли. Кругом отрыжка, воняющая перегаром. Мать сует ложку с водкой… С ВОДКОЙ?!!!

Я вырвала ребёнка! Выскочила на улицу… Схватив со двора какую-то тряпку, завернула его и побежала».

 

В дверь отчаянно трезвонили. Отоспаться после рейса не получилось. Александру пришлось встать и посмотреть в глазок. От увиденного он опешил, но дверь открыл. На пороге, пряча глаза, стояла замызганная Людка без пальто и, тяжело дыша, прижимала к себе какой-то грязный свёрток посиневшими руками.

-Пусти. Идти мне некуда. Пусти!

Александр оторопело отступил от порога. Хотелось закричать:«Мразёвка! Иди туда, где всё это время шлялась!», но запищал свёрток. Людка стремительно бросилась в комнату и распеленала свою ношу. «Это девочка!»- воскликнула с неуместной радостью она и кинулась на кухню к холодильнику. Согрела то молоко, что там было. Напоила с ложки. Александр всё это время молча стоял в коридоре, всё больше свирепея от такого наглого вторжения и укрепляясь в намерении спустить её с лестницы. Вот прямо так взять за шиворот, выволочь в подъезд, да ещё пинка под зад! Права была сестра: блядь только могила исправит.

Но жалобный детский плач обезоруживал, поэтому Александр не двигался с места, а Людка продолжала хлопотать, как будто забыв о нём. Сейчас она уже деловито купала ребёнка, чтобы скорей согреть.

-Откуда ребёнок?... Ты что его украла?!– сквозь зубы выдавил он.

-Нет. Это моя сестрёнка. М… Марина. Точно. Буду звать её Маришей,- тут же дала Людка имя своей малышке.

 

Людмила стояла перед полкой с детским питанием. Ей сказали, что «Нутрилон» самая подходящая смесь, но и дорогая, поэтому денег, что выдал Саша на детское питание, на сигареты, конечно же, не хватит, а просить у него ещё просто не повернётся язык. «Главное, купить для Мариши; не до сигарет». Приобретя банку «Нутрилона» и бутылочку с соской, Людка помчалась домой. Это был день, когда она бросила курить.

 

Мариша болела, срыгивала и часто плакала. Людмила не спала по ночам, не спуская с рук дочь. Но как обратиться за врачебной помощью, если на ребёнка нет вообще никаких документов? Даже свидетельства о рождении и того нет. В таком случае педиатр будет вынужден поставить в известность участкового. И что тогда? Маришу заберут в детский дом?!

Решение нашёл Александр, позвонив Анатолию, своему бывшему однокласснику. Тот пришёл, взял кровь на анализ, потом долго и озабоченно хмурился, осматривая малышку и кидая осуждающие взгляды в сторону предполагаемой и, по его мнению, далеко не образцовой матери с выбитым зубом. Под этим обвиняющим взглядом Людмила опять почувствовала себя потасканной и грязной «Людкой-проституткой». Результаты анализов полнее прояснят картину, но и сейчас педиатру было ясно, что увеличенная печень ребёнка свидетельствует об интоксикации, скорее всего, алкогольной. Это в младенческом-то возрасте?! В придачу к проблемам с печенью ещё и дистрофия. Людка готова была провалиться, но даже не попыталась оправдаться. Из сказанного хорошим было только то, что это всё возможно вылечить. Наконец, врач написал лечение, сказал, что подкорректирует его после того, как будут готовы анализы, и ушёл на кухню, где мужчины что-то долго обсуждали за закрытыми дверями. На следующий день Людмила узнала, о чём же шёл разговор.

-Вопрос с документами просто необходимо решить. Я ездил к твоей матери…

-А?

-Её сожитель сгорел от водки 2 недели назад. А она… она продолжает пить типа от горя. О ребёнке и тебе ни слова. Словно забыла, что родила… Она такая толстая, что никто, я уверен, никто из соседей не заметил её беременности. Сама посуди: на учёт она не вставала, рожала дома. Ребёнка никто не хватится,- Людмила замерла от этого хорошо знакомого ей тона, когда муж брал решение трудных вопросов в свои руки, как будто всё было по-прежнему,- Я вчера переговорил с Анатолием. Он пообещал помочь оформить твои роды на дому и обеспечить прохождение врачебного осмотра роженицы… ну то есть тебя, как якобы рожавшей. Придётся давать объяснения… потому что домашние роды- это не роды в стенах медучреждения. Словом надо оформить кучу бумаг. Заплатить, в конце концов, если возникнут препятствия. Всё можно провернуть так, что по документам ты будешь матерью Мариши… А кому надо доказывать обратное? Да никому. Сожителя нет. Твоей матери всё равно. А ребёнку необходимы документы…

Людмила, бросив мыть посуду, просияла и кинулась мужу на шею, но Александр довольно резко отстранился. Нет, конечно же, между ними не всё так безоблачно, как почудилось ей сейчас. Значит, счастливое прошлое не вернуть. И всё же благодарной Людка быть умела. Благодарной не по старой отработанной схеме, а по-новому, так как он сам же её и научил: голубцы, омлет по утрам, варёный кофе в термосе, чтобы взять с собой в рейс; уборка-стирка и, конечно же, просушенная рабочая обувь и роба; мужик должен быть обихоженным – это она отлично усвоила.

Травки и порошки ребёнку требовалось давать строго по часам. Людмила всё делала так, как назначил Анатолий и малышка, похоже, начала поправляться. Мать обожала засыпать вместе с дочуркой, положив её к самому животу и свернувшись вокруг своего драгоценного детёныша калачиком, словно кошка или собака. Мариша, весело гуля и обслюнявливая всё вокруг, любила почесать дёсны о мамины пальцы. В такие минуты приятное тепло разливалось по всему животу и очень хотелось дать ребёнку грудь.

К концу года Марине выдали свидетельство о рождении, где в графе мать значилось:«Кочубей Людмила Игоревна», а в графе отец:«Кочубей Александр Олегович».

 

-Почему ты ушла тогда?– Людмила прекратила ползать на карачках, собирая разбросанные Маришей игрушки, и оглянулась на мужа. Наконец-то он заговорил о них…

-Прости. Я не хотела, чтобы из жалости ты со мной…

-А почему вернулась?

-Не могла я Маришу там оставить. Выскочила и бегом к тебе. Может ты сможешь понять, ведь я тебя не предавала… Ты мне веришь?...

Время притупляет злость и обиды. Александр поднял жену за плечи и обнял. Собранные игрушки выпали из её рук и упали на пол…

 

Лечащий врач, сосредоточенно сдвинув брови, делала свою работу. Она прекрасно помнила эту пациентку, которая по прошествии 3-х лет опять появилась с новыми жалобами. Привыкшая получать от гинеколога только печальные известия, она, похоже, мысленно готовилась услышать новый диагноз, почти приговор. В коридоре её ждал муж, держа на коленях девочку в коралловом комбинезончике, которая нещадно дёргала того за усы и уже умела разговаривать, правда, пока на весёлой тарабарщине. Откуда ребёнок? Видимо, удочерили, потому что с таким диагнозом беременность исключена… Но лучше пациентку дополнительно посмотреть на УЗИ.

На экране среди непонятных мельканий и общей ряби появились завораживающие очертания ниточки жемчуга… Конечно же, это не опухоль.

Из кабинета вышла молодая женщина и сгребла в порывистые объятья мужа вместе с девочкой в ярком одеянии, уткнулась в малышку. Она всегда знала и верила, что появление этого кораллового чуда в её жизни способно открыть для неё самой дверь в другой мир. Мир смеющихся детей, которые катаются на залитой солнцем карусели и откусывают большими кусками чудесную вату. Ошибки быть не могло. Она только что собственными глазами видела ниточку жемчуга- это махонький позвоночник. А пульсирующая жилка– это сердечко. Мариша сотворила чудо, возродив её; врач была права- сейчас это была совсем другая женщина.