Четвертый мамин инсульт, первоначально начавшийся как небольшое расстройство речи, нарушения в ориентации и затруднение движений, уже на следующий день принял зловещие признаки.

 

Мы в это время были в Петербурге, но всего лишь три дня оставалось до свадьбы моей сестры, поэтому билеты и визы в Израиль у нас уже были на руках. Собирались мы на свадьбу сестры, а оказались в больнице у мамы.

Сестра с Мишей отложили свадьбу, и мы вчетвером разделили сутки на две части, дежуря попарно в иерусалимской больнице возле маминой кровати.

Первые дни после случившегося папа каждый день ездил к маме в больницу и, сидя рядом с ней, непрерывно плакал, гладя маму по руке, из-за чего медицинский персонал начинал давать папе успокаивающие и сердечные препараты.

Маме же становилось хуже.

Мы стали свидетелями отчаянной борьбы за жизнь в ситуации, когда мамины шансы остаться в живых убывали с катастрофической скоростью.

У неё, обездвиженной инсультом и перегруженной сильнодействующими препаратами, началось двухстороннее воспаление легких и мама только изредка приходила в сознание. Самостоятельно глотать она не могла и жидкую пищу ей вводили через специальную трубку.

Всё это выглядело удручающе и мы, опасаясь, что вместе с больной мамой получим ещё лежачего папу, запретили ему ездить в больницу.

 

Через три дня нашего дежурства около мамы русскоязычный доктор откровенно сказал, что надежды крайне мало.

- Сколько, по вашему, у неё есть времени? – спросили мы его.

- Дня два, - ответил доктор, и добавил после паузы – Вы же понимаете…

Мы понимали, что человеческая жизнь не вечна, что на девятом десятке лет за каждый прожитый день следует благодарить Всевышнего, но речь сейчас шла не об одном человеке, а сразу о двух стариках: никто из нас не представлял, как это папа сможет жить без мамы.

Папа, встречая нас, возвращающихся из больницы, каждый раз заглядывал в глаза и спрашивал:

- Что делать?

Помочь врачам мы ничем не могли: санитары каждые четыре часа без каких-либо напоминаний меняли бельё у всех лежачих больных, лекарства, в которых нуждалась больная, у неё были, к условиям стационара не было никаких пожеланий.

Помочь маме могла только чудо.

И я ответил папе

- Молись.

- А как? – тут же спросил меня папа.

 

На книжной полке у родителей стоял еврейский молитвенник на русском языке – Сидур. Мои родители не были религиозными людьми, но еврейские священные книги, которые им дарили по всевозможным поводам, они несли в дом и ставили на полку. Сидуров на полке стояло два, и видно было, что обе книги не открывались.

Я взял тот Сидур, который стоял с краю, раскрыл предисловие и прочитал:

«Всякий человек в трудный час непроизвольно обращается к Высшей Силе с просьбой о помощи и защите».

- Что же, - подумал я, - просьба о помощи и защите – это как раз то, что папе сейчас нужно.

Я принялся листать молитвенник и вскоре понял, что большинство еврейских молитв составлено так, чтобы произнося их, человек молится и за себя, и за весь еврейский народ, вознося хвалу Всевышнему за проявленную милость.

Но мне нужна была молитва о спасении мамы. В Сидуре ничего подходящего не было.

Я подозревал, что в православном молитвеннике найдётся подходящий текст молитвы за болящих. Но где найти в родительской квартире православный молитвенник и станет ли папа пользоваться такой молитвой?

Сидя в тот же вечер в больничной палате возле маминой кровати, я стал записывать в блокнот:

«Господи, Боже наш. Боже всесильный и Боже милосердный. Помоги моей Инночке, избавь её от страданий и болезней, спаси и сохрани её душу. Дай нам сил быть рядом с ней во все дни её, дай нам мудрости принять волю твою, каковой бы она ни была. На одного тебя надеюсь и к тебе одному мольба моя, Господи».

Для еврейской традиции молитва эта была необычной не только тем, что она не соответствовала многовековым канонам, но, главным образом, тем, что молитва была о спасении души. Но папа не знал этих особенностей и стал делать то единственное, что было ему доступно – постоянно молиться.

Он молился и плакал, читая молитву. Он выучил молитву наизусть и постоянно повторял её днём и ночью, если не мог заснуть.

Так прошли два дня, отведенные для мамы врачами и забрезжила надежда, потому, что температура у больной упала и дышать она стала лучше.

Через неделю стало понятно, что кризис миновал, и врачи принялись обсуждать с нами ход дальнейшего маминого лечения в другом стационаре.

А еще через три недели маму привезли домой.

 

С тех пор прошло три года.

Недавно мы вновь были в Иерусалиме. Мама чувствует себя по-прежнему: временами она всё понимает и даже кое-что ей удаётся разборчиво сказать. Временами у неё не очень ясное сознание, но в восемьдесят три года и без инсультов не каждый является эталоном ясного ума.

Её волосы, ещё три года назад бывшие совсем седыми, каким-то чудом стали темнеть и сейчас у неё заметно меньше седины.

Папа ежечасно контролирует мамино самочувствие, меряет ей давление, даёт лекарства. Он при деле, и эта постоянная его занятость поддерживает в нём жизненный тонус.

Папин возраст побуждает его к размышлениям о вечном, и он, надеясь найти во мне подходящего собеседника, начинает разговор:

- Я вот часто думаю: есть Бог или нет? Вот если бы знак какой-нибудь получить о том, что Бог существует, а так что-то не верится - папа задумчиво посмотрел в окно, как будто надеясь, что именно сейчас он увидит там желанный знак.

Мы сидели на кухне. Папа только что закончил раскладывать по отделениям специальной коробочки мамины таблетки и упаковки лекарств ещё лежали на столе.

- То есть, - попробовал уточнить я, - Ты бы поверил в Бога, если бы Он тебе явил чудо?

- Ну да, наверное, чудо… – папа как бы пробовал это слово на вкус, - Да, чудо, - уже уверенней произнёс он – Чуду бы пришлось поверить.

- То есть, явление Бога в горящем, но не сгорающем кусте терновника, как это когда-то было с Моисеем, тебя бы устроило?

Папа кивнул.

- И воскрешение умершего, превращение воды в вино, воспламенение свечи без огня тебя бы тоже убедило?

- Наверное, - нерешительно сказал папа, ещё не понимая, куда я клоню.

- Тогда почему ты не замечаешь чуда, в котором ты был главным участником?

- В каком? – не понял меня папа.

- А в том чуде, когда ты своей молитвой спас маме жизнь.

Папа недоверчиво посмотрел на меня.

- Ты думаешь, что благодаря молитве мама осталась жива?

- Конечно, а какая ещё может быть причина? Врачи определённо отвели ей только два дня.

- Да нет, - папа возражал мне и нисколько не сомневался в своей правоте, - Просто вы там всё время были и поэтому врачи старательно всё делали. Вот мамочка и выздоровела.

Папа изначально отвергал любые объяснения произошедшему с мамой, которые не укладывались в его систему представлений о вселенной.

- Папа, врачи ничего не могли сделать такого, что бы вдруг вылечило маму, – продолжал я раскачивать его материалистическую уверенность в придуманном объяснении.

- Так почему мама выздоровела? – недоверчиво посмотрел он на меня.

- Только благодаря тому, что ты молился.

Папа хмыкнул, и, прекращая бесполезный разговор, стал складывать мамины лекарства в вынутый из стола деревянный ящик.

 

Наша вселенная – это совокупность энергии, материи и информации, обладающая собственным осознанием. Сознание вселенной называют Богом. Ни доказать, ни опровергнуть это утверждение никто не в силах, поскольку вселенная непознаваема.

Любая предлагаемая нам картина мира является его упрощением, а вселенная намного сложнее и многообразнее чем её описание в священных книгах.

Почему Всевышний может, откликнувшись на человеческую просьбу явить нам чудо, мы не знаем и никогда не узнаем, но, откликнувшись на папину просьбу, он это чудо явил.

Однако папа не верит в чудо и старается этого чуда не замечать. Чудесному маминому спасению он пытается найти привычное объяснение, потому, что поверить в необыкновенную израильскую медицину папе проще, чем поверить в обыкновенное чудо.

Но Господь милостив и терпелив.

Может быть, папа потому и дожил до восьмидесяти семи лет, что Всевышний пока даёт папе шанс уверовать в него?