Шустрый и жилистый мужик Тимофей сидел

на

самодельной скамейке в своём саду, среди яблоней и слив. Лето стояло в

зените, тепла хоть отбавляй, природа радовала глаз, только не было

радости в его сердце.

Жил он в деревне с женой, полной и одышливой Гликерией

Ивановной. Сын Антон с семьёй жил в городе. Недавно Тимофею

стукнуло шестьдесят пять, а двумя днями раньше его жене исполнилось

семьдесят два. Но дело было вовсе не в годах, а в том, что Гликерия

категорически отказалась исполнять супружеские обязанности. Она и

его увещевала, даже стыдила, что, мол, седой и старый, а всё, как

молодой, утехи требуешь. Пора бы, уж, остепениться. Спала давно

отдельно, поэтому в избе стояли две кровати. Поначалу Тимофей

возмущался поведением жены, ненормальным отношением к его

желаниям, обижался и даже скандалил. Потом поутих, но не смирился.

Всё время думал, как быть дальше с его потребностью в женской любви.

И непроизвольно, как само собой разумеющееся, его взгляд устремился

на соседнюю дворину, по которой, покачивая крутыми бедрами,

прохаживалась одинокая соседка, Раиса. В прошлом у неё были два

мужа. Один отчего-то умер, другой, купаясь в реке, утонул. Теперь

соседка жила одна. От первого мужа осталась дочь, которая с

некоторых пор к матери перестала ездить, от второго мужа – сын,

который изредка навещал. Раисе было шестьдесят, но монашкой она не

жила. Наоборот, вела весёлую, беззаботную жизнь, полную

приключений.

А, Гликерия Ивановна, отказав мужу в интимных услугах, сама

того не замечая, стала за ним следить, поэтому заметила его интерес к

соседке. Появилась ревновать. Но, запрещать мужу к ней ходить, она не

стала, потому что у Раисы он зарабатывал деньги. Без приработка, на

одну пенсию жить тяжело, а в крестьянском хозяйстве всегда найдутся

чисто мужские дела. То забор поправить, то калитку на петли посадить,

то топор на топорище насадить, то ступенька покосилась, то ещё что-

нибудь и Тимофей, хоть и не часто, но безотказно выполнял просьбы

Раисы. Он всю жизнь плотничал, и такие дела для него были, что раз

плюнуть. Между делом, он приглядывался к женщине, думая, как

безобидно подступиться к ней с любовью.

Не смотря на внешнюю шустрость и деловитость, Тимофей

был скромным человеком и сдержанным. За свою жизнь он ни разу не

изменил жене, хотя случаев предоставлялось много. На Гликерии

женился по любви, не смотря на разницу в возрасте, и жил любя. Кроме,

как Глика или Гликонька, он её никак не называл. Она тоже

соответствовала душевно – Тимоша. Теперь же, он не знал, любит

Гликерию или нет. Как хозяйка в доме, она устраивала, но ему этого

было мало. Он хотел видеть в ней ещё и любовницу, правда, умом

понимал, что на эту роль она с каждым годом всё меньше и меньше

годилась. Гликерия толстела, что называется, не по дням, а по часам.

Если уж по правде, то она перестала его возбуждать. Нередко, он

ловил себя на мысли, что нет желания, приголубиться под мягким боком

жены. Вот, соседка Райка, другое дело. Тоже не худая, но живая и

игривая. В ней всё так и ходит ходуном, так и прёт из неё неутомимая

энергия…

Сейчас, сидя в саду, он размышлял о превратностях судьбы.

Жизнь прожил, не смеша людей. Не пьянствовал, работал, дом

построил, с женой жили, душа в душу, а, вот, под старость что-то

пошло не так. Кажется, всё есть, сыты, одеты и зимой обогреты печью,

а душевная теплота и взаимопонимание с самым близким человеком

куда-то улетучились, хотя, вроде, должно быть всё наоборот. Словно,

незримая стена выросла...

 

Тимофей пересел на скамейку возле дома, вокурат, против

крыльца Раисы. Достал свой, доморощенный табак и стал делать

«самокрутку». Магазинные сигареты он не признавал, считая их

никчёмными. - От них одна городская вонь идёт, - говорил он

приятелям, смолившим покупные. - Я вот, пожалуй, скоро перейду на

нюхательный табак. Говорят, здорово мозги светлеют, когда чихаешь.

Сейчас же, закручивая «козью ногу»*, Тимофей украдкой

следил за соседним огородом. Отмахиваясь от овода и вытирая пот с

лица, Райка полола грядки. Её все так называли за свободный и

простецкий нрав, за то, что она поклонялась Бахусу и молодым

мужикам.

- А что тут такого? - удивлялась она в ответ, пенявшим

соседкам. – Один раз живём. Не хотите, не пейте, а я стану, нравится

сохнуть на постели в одиночку, сохните, а я не буду. Человек я

свободный. Нет ни мужа, ни маленьких детей, никого, кто бы мне

мешал или я кому.

Так она думала и жила в соответствии со своими принципами

и представлениями. А Тимофей, наблюдая за соседкой, с какой дорогой

душой та относится к мужикам, заряжался всё больше и больше. Не

смущало даже то, что соседка не особенно разборчива в связях, а

наоборот, подогревало.

Его, правда, беспокоили два обстоятельства. Одно – не

хотелось, чтобы жена узнала, а другое - Райка любит молодых…. Если у

его жены кроме заботы о тепле в доме и хлебе насущном, других

желаний не возникает, то у Раисы желания на лбу написаны, и она их

не скрывает.

После того, как он стал бывать у Райки по деловым вопросам,

потребность в любви и ласке усилилась. Иной раз так прижимало, что

хоть всё бросай и беги на большую дорогу в поисках любовных

приключений. Ему даже сны эротические стали сниться. Особенно в

последнее время, снился один и тот же сон, будто бы он

прелюбодействует с соседкой. Она была до того томная, желанная и

горячая, что он просыпался весь в поту, с гулко бьющимся сердцем.

Вставал и выходил на улицу. Может, я с ума схожу на почве

воздержания, думал Тимофей, стоя голышом в огороде и обливаясь из

ведра холодной водой.

После таких снов он окончательно решился на адюльтер с

Райкой наяву. Долго думал, как подступиться, но ничего не придумав,

решил без предисловий пойти к ней и за деньги купить её ласки,

которых хотелось до умопомрачения. Сейчас он сидел на скамейке,

смолил самосад и решался….

Тем временем Райка повернулась к нему широким задом,

обтянутым трико, и наклонилась над грядкой. Она то вставала,

разминая поясницу, то снова наклонялась, словно, дразня Тимоху,

который не сводил с неё глаз. Наконец, он встал и, подойдя к бочке,

поплескал в разгорячённое лицо тепловатой водой. Да что же это за

пытка такая под старость лет, думал мужик, вытираясь, матерчатой

изнанкой летней кепки, и направился к забору, за которым работала

соседка.

- Здорово живёшь, Раиса!

 

Женщина выпрямилась и расплылась в улыбке.

- Да, ничего, слава богу, живу. Хотела к тебе специально идти.

- Специально? – встрепенулся Тимофей. – Это, за каким же

делом? Ты только крикни, я сам к тебе прибегу. Помочь безмужней

женщине святое дело. Можем даже в дом к тебе пройти, там и

расскажешь, что у тебя ко мне…

Раиса подошла к забору и, играя глазами, протянула: - Есть

одно дельце. Пошли, покажу.

Тимофей шёл сзади и задыхался от представившейся его взору

красоты. Обтянутые тонкими трикотажными бриджами Райкины бёдра и

ягодицы ходили ходуном. Они исполняли только им известный зазывной

колдовской танец. Когда подошли к крыльцу, очарованный мужик,

словно, оглох. Уставившись в глубокий вырез на груди, не сразу понял, о

чём говорила соседка. Оказалось, надо починить калитку, а то замучили

козы. Тимофей сразу согласился и бросился домой за инструментом.

Калитку он починил в тот же вечер. После очередной бессонной ночи, у

мужика не было других мыслей кроме одной, когда идти за расплатой?

Бесцельно побродив по огороду, что-то ответив жене невпопад, он

дождался, когда та уйдёт во двор. Затем, чуть не бегом припустил к

отремонтированной калитке. Только её открыл, как распахнулась

коридорная дверь, и на улицу, ругаясь, вышла Анна Спирина с какой-то

тряпкой в руке.

- Ты только подумай, Тимофей Иваныч, до чего дошла эта

бесстыжая. Скоро младенцев в постель потащит.

- Да, что случилось-то? - Тимофей задержал Анну за рукав. –

Расскажи толком.

- Ко мне сын приехал, ровесник её Ваньке. – Стала

рассказывать Анна, вытирая лицо тряпкой. – Она вчера в магазине с ним

схлестнулась, домой к себе зазвала, и спать с ним улеглась. Я всю ночь

места себе не находила, не знала, что и думать, пока добрые люди не

подсказали. Не стерпела, пошла к бессовестной бабе. Захожу в дом,

сынок на постели лежит и трусы на полу валяются, а она блины печёт.

Взяла эти трусы и отхлестала сыночка по его беспутной роже, а её

обругала, на чём свет стоит. Сам подумай, каково тебе будет, когда

твой Антон к ней в постель заберётся?

 

Вытирая слёзы обиды и негодования, Анна зашагала по дороге,

размахивая сыновними трусами. Тимофей стоял столбом, раздумывая.

Заходить к Райке сейчас не имело смысла, поэтому он медленно побрёл

назад. Усевшись на скамейку, стал опять сворачивать «козью ногу».

Пока мужик дымил самосадом, от соседки вышел Колька и направился к

родительскому дому. Райка не показывалась. Тимофей посидел на

скамейке ещё немного и по свежим следам направился к калитке.

Постучав для приличия в дверь, и не услышав приглашения, открыл.

Раиса с пунцовым лицом и насупленными бровями убиралась в комнате,

расставляя предметы по своим местам. Похоже, Анна не только сына

отхлестала трусами…. Увидев соседа, Райка облегчённо вздохнула.

- Проходи, Тимофей, садись. За калитку деньгами возьмёшь или

водкой?

Тимофей поёжился и, неожиданно осмелев, красноречиво

посмотрел на неё.

- Разве я на пьяницу похож, чтобы за рюмку водки работать.

Конечно, если угостишь, не откажусь, но за работу надо платить по-

хорошему.

Раиса недоумённо уставилась на мужика.

- Так я тебе и предлагаю деньги. Сколько скажешь, столько и

заплачу.

- А если не деньги? - Тимофей покраснел и сощурился. - Если, к

примеру, любовь?

Райка, сколь ни была прожжённой бабой, от предложения соседа

так и опустилась на диван, который застилала покрывалом.

- Ты что, Тимоха, с печи упал? У тебя жена есть. Мало мне

неприятностей, так ты ещё с подколами. Бери деньги и уходи.

- Погоди, Рая, погоди, - испугался Тимофей. – Я не шучу, я

серьёзно. – Он неожиданно для себя, а уж тем более, для Раисы, упал

на колени. - Одари меня своей любовью, ночи не сплю, а если усну, то

во сне тебя вижу. Никакая работа на ум не идёт.

Ты серьёзно, - изумилась Райка. - А я-то всё думаю, что ты

пялишься в мою сторону?

- Я не пялюсь, я любуюсь, - возразил Тимофей. – Гликерия

хорошая жена, только старая. Любви между нами нет, одна забота

осталась.

- Ну, ты даёшь, Тимоха.... Правду говорят: - седина в бороду, бес

в ребро. – Райка, качая головой, удивлённо смотрела на мужика,

выпрашивающего любовь. - Что же мне с тобой делать? Говоришь,

любовью одарить? - В широком тонком халате, Райка прошлась по избе.

- Правда, старичкам в этом деле я не доверяю. Хоть и сама не первой

молодости, но осечек не люблю. А у вашего брата зачастую пустые

выхлопы. Словом, одна морока. Ну, что же, такому соседу, как ты,

отказывать грех. Раздевайся, а я схожу, дверь закрою.

 

Тимофей, не раздумывая, заторопился. Пуговица на брюках

никак не хотела проходить в петельку, он с силой дёрнул ткань и

пуговица, оторвавшись, улетела под кровать. Скинув брюки и рубашку,

он уже хотел молодецки прыгнуть на постель, ещё хранившую

Колькино тепло, как услышал в коридоре мужской голос. Тимоха

заметался, не зная куда спрятаться. Чтобы надеть заново брюки и

рубашку, не было времени. Он увидел шифоньер и, запнув, под кровать

свою одежду, юркнул в шкаф.

- Где он? - услышал Тимофей голос, от которого чуть не лишился

чувств…

- Ушёл, наверное, - ответила Раиса и предположила, - наверное,

через двор.

- Зачем приходил-то хоть? Я не успел сумку бросить, как мать сюда

послала. Иди, говорит, за отцом. Мало ли что…

- А что, мало ли что, - смеясь, поинтересовалась Раиса. - Я ему была

должна за калитку, вот он и зашёл…

Райка говорила спокойно, не показывая удивления, от

таинственного исчезновения несостоявшегося любовника. У Тимофея

затекли ноги от сидения на корточках, и хотелось чихать от запаха

одёжной пыли. Он изо всех сил держался, зажимая нос, чтобы не выдать

себя. Но, стоило чуть расслабить пальцы, как, что есть мочи, чихнулось.

От его чиха открылась дверь шифоньера. Представившаяся взору

картина, удивила. Голый, съёжившийся Тимофей сидел в углу шкафа,

прикрываясь Райкиной одеждой. В этот момент, дверь в избу

распахнулась, и вошёл Колька Спирин с дорожной сумкой в руках.

Остановившись у порога, он молча взирал на вылезавшего из

шифоньера голого мужика.

- Вот это да-а-а, - протянул Антон. – Ну, ты, батя, даёшь! Как

это тебя угораздило…? Трамваи, вроде бы, здесь не ходят…

Райка с сочувствием, смотрела на выбирающегося из шкафа

худого с посиневшими ногами соседа. Тимофей готов был провалиться

сквозь землю, нежели предстать перед людьми в таком виде. С

навернувшимися от стыда слезами, дрожа всем телом, он молча, полез

под кровать доставать одежду. Облачался мужик в полнейшей тишине,

не понимая, как себя вести. Выручила Раиса. Поставив поллитровку на

стол и тарелку с блинами, предложила:

- Чего стоять, садитесь за стол, выпьем за встречу, - и добавила,

- чего уж теперь. Спасибо, Тимофей, за калитку.

Антон расхохотался, и, пожав отцу руку, похвалил:

- Ну, ты, батя, молодец. Ты ещё боец, оказывается. Молоток!

Тимофей красный, как варёная свёкла, только махнул рукой и,

наклонив голову, опустился на стул. Раиса пожалела поникшего и

расстроенного соседа.

- Какой боец? Был бы боец, в шкаф не залез. Прибежал весь в

поту и просит: спрячь, Раиса, мне смертью угрожают. Прячься, говорю,

в шкаф. Мне, говорит, жарко, я разденусь. Раздевайся, мне жалко, что

ли? Пошла дверь входную закрыть, а тут ты, Антон, на пороге, теперь

ещё и Спирин. Может, кто из вас Тимохе угрожал?

Мужики, озадаченно, молчали. Они не поверили ни одному

Райкиному слову, но откровенное её враньё, всё же, разрядило

обстановку.

- Матери не говори, Антон, - немного осмелев, попросил

Тимофей. - Мало ли, как в жизни случается. Ей необязательно знать.

- Понятное дело, не скажу, но ты…, выпью за тебя, батя. За

твоё здоровье. Чтоб хотелось и моглось ещё долго!

Колька участия в разговоре не принимал. Он сидел молча, не

притрагиваясь к угощению. Тимофей же, выпив и закусив холодным

блином, подумал: «Наверное, Колька утром не доел», а вслух, смущённо

поинтересовался у сына: - Про какой трамвай ты упомянул?

- Так это известный анекдот.

- Вот видишь, как бывает, - подхватила Райка, которая слышала

анекдот про трамвай, шифоньер и столяра. - Если столяр ждал в

шифанере, когда проедет трамвай, то ничего особенного нет в том,

что Тимоха от смерти спрятался в моём шкафу. А уж кто угрожал ему,

разбирайтесь дома.

Антон поднялся, собираясь уходить. - Ты как, батя, со мной или

ещё останешься?

Тимофей, глядя в пол, качнул головой. - С тобой…

На крыльце, Антон закурил. Он посмотрел на багровеющий

закат. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо и

скопившиеся облака в малиново - брусничный цвет. Тимофей тоже

устремился взглядом поверх крыш, словно, там искал выход из

создавшейся ситуации.

Пока они молчали, каждый думая о своём, коридорная

дверь распахнулась, и в проёме появился Колька с дорожной сумкой в

руках. Райка шла сзади и тихо, но твёрдо говорила: - Ты покуролесил и

уехал, а мне здесь жить, среди людей, которых твоя мать баламутит. Я

не в тех годах, чтобы по стране скакать. Иди к ней и повинись. -

Увидев мужиков, криво усмехнулась. - Вот, выпроваживаю вас, гостей,

по очереди… - и захлопнула дверь.

 

Посмотрев Кольке вслед, Антон спросил: - Что делать

думаешь?

- Тимофей пожал плечами. - Ничего. Домой пойдём.

- Я не про сейчас, а вообще. О матери подумал? Не забыл, что в

деревне живёшь? Здесь чихнуть нельзя, чтобы в другом конце не

узнали.

- Я только о ней и думал всю жизнь, а она, вот, обо мне вот не

думает.

- Да, что случилось-то у вас? - Антон удивлённо уставился на

отца. - Всегда всё было хорошо, а теперь - то что?

- Гликерия жизнью перестала интересоваться, вот, что. Старой

себя возомнила и за собой перестала следить. Плотские утехи, видишь

ли, ей претят, а я, не в пример ей, жить хочу, и утехи меня волнуют. -

Тимофей вздохнул. - Хоть тебе и сорок лет, мужик взрослый, но не

поймёшь ты. Да и рассказывать о наших делах у меня язык не

повернётся. - Он махнул рукой, - разберусь сам.

Внимательно глядя на отца, Антон заключил: - Как знаешь, батя,

только о матери, не забывай. А уж, если надумал замутить, так нашёл

бы помоложе и не соседку с сомнительной репутацией. Разговоры о

ней всякие ходят…

- Знаешь, сын, поговорить мы все любим, только на язык попадись.

А, помоложе, пусть молодые ищут, мне и такая бы сгодилась. Как

говорится, каждому своё. – Он приобнял сына за плечи. – На счёт

матери, сынок, не волнуйся, с Гликой ничего не случится…

Приотстав от сына, и, взглянув на Райкины окна, Тимофей

загрустил. Как ни мечтай, а молодость прошла, хотя, по самочувствию,

вроде бы, ещё не вечер. Тряхнув головой, прогоняя печальные мысли,

мужик усмехнулся и пробормотал: - Ничего, ещё повоюем, жизнь-то

продолжается. - Домой идти не хотелось и он, присев на скамейку,

полез за кисетом. Вечер обещал быть тихим и таинственным, даже

листья на деревьях замерли.

- Посидим вдвоём, как раньше, в молодости, - услышал Тимофей

тихий голос и оглянулся. Рядом стояла Гликерия. Он, молча, подвинулся,

освобождая место. Неожиданно почувствовал, как приятно защемило

сердце, а, когда жена, прижавшись к нему, обняла, защипало глаза.

«Просто какие-то телячьи нежности», - чуть не всхлипнул Тимофей и

уткнулся ей в плечо. Антон подглядывал за родителями из-за кустов

смородины и подумал: " Надо им внуков привести на остаток лета,

чтобы не оставалось времени на глупости. Пусть занимаются детьми,

тогда и жизнь повернётся другой стороной, приобретёт особый смысл.

Подождав немного, подошёл к ним и попросил: - Родители, может,

домой пойдём, думаю, что ужинать пора…

 

*Козья нога – самодельная сигарета соответствующей конфигурации из

мелко рубленного доморощенного табака.