Машину немного занесло на повороте. Андрюха не выдержал и набросился на брата:

- Ты что, совсем рехнулся! Устроил гонки! Думаешь, на автостраде?

- Все равно же никого нет! – оправдался Тёма, так и не сбавив скорость. – Кто ж в такой мороз будет по улице шляться?

И они, поднимая снежную пыль, промчались вдоль ряда одинаковых блочных домов.

Вокруг, действительно не было ни души. Темно, холодно. Никто добровольно не покинет дом в такую погоду. Да и время уже позднее.

- Все равно! – настаивал Андрюха.

Мало ли выскочит из подъезда какой-нибудь собачатник, решивший выгулять на ночь любимого питомца, или поздний прохожий вывернет из-за угла.

- Да не боись ты! – усмехнулся Тёма.

Большое шоссе его не привлекало: гладко, прямо, светофоры ни к месту понатыканы. А еще хуже – может попасться патрульная машина. А между домов – полный экстрим! Неожиданная трасса, частые повороты, и ни черта не видно за высокими сугробами, насыпанными вдоль тротуаров. Только Андрюха, хоть и младший брат, а зудит занудливо в самое ухо, как последний старикан.

- Слушай, сбавь скорость! – опять слышит Тёма с соседнего кресла, но по-мальчишески назло давит на газ.

Он так долго ждал! Ждал, когда отец наконец-то решится и купит себе новую машину, а старенькую видавшую виды «Ладу» отдаст ему.

Да, не супер тачка, не крутая иномарка. Исторический драндулет на предпоследнем издыхании. Но зато свой собственный! А водить и Тёма, и даже Андрюха, умели уже давно. Только Тёма, отпраздновав совершеннолетие, получил водительские права. А Андрюха – еще маленький. Не дорос пока до «баранки». Хотя чисто внешне он и выше и крупнее старшего брата.

Тёме весело. Ему даже хочется зажмурить глаза и, плюнув на опасность, отдавшись в руки судьбе, вести машину вслепую. Он уверен: ничего плохого с ним не случится. Судьба любит дерзких, любит рисковых. Вызывающая улыбка не сходит с Теминых губ. И вдруг…

- Стой!

Внезапно появившийся темный силуэт на фоне голубых сугробов. И глухой удар по капоту. И тихий вскрик.

- Стой, урод! Стой! – орет Андрюха, пытаясь отобрать руль.

- Нет! Ты чего! Нет! – заглушая его, вопит Тёма.

Мышцы свело, и он застыл в прежнем положении, не способный пошевелиться и что-то изменить.

Главное, подальше! Подальше от того, что произошло!

Машина испуганно неслась, не разбирая дороги, и непослушно стремилась вперед, даже когда Тёма изо всех сил надавил на тормоза.

Обоих братьев сильно мотнуло вперед. Андрюха чуть не врезался головой в лобовое стекло, а Тёма с размаху навалился на руль, так что дыхание сперло.

- Давай назад! – требует Андрюха, но Тёма смотрит на него огромными испуганными глазами.

- Ты что? Зачем?

- Надо же узнать, что случилось! Надо помочь! – Андрюхин голос громкий и уверенный. В нем ни тени сомнения. И страх в нем совсем другой, не как у Тёмы.

- Да ты что? Тогда же сразу узнают, что это я! Тогда же меня… Нет!

- Трус! – зло бросает Андрюха и чувствует, как резкое слово впивается в него самого. Потому как где-то возле виска назойливо бьется мысль: «Хорошо, что не я был за рулем!»

Андрюха распахивает дверь, жадно вдыхает ворвавшийся внутрь салона морозный воздух. В машине душно, в машине дышать нечем!

- Ну и сиди здесь!

Тёма отчаянно цепляется за его куртку:

- Дюха! Ну не ходи! Не надо! А вдруг узнают!

В неестественном сумеречно-электрическом свете зимней ночи не разглядишь, какого цвета у него лицо. Кажется, бецветное. Прозрачное, как у привидения. Только глаза, обычно светло-голубые, потемнели и смотрят, смотрят на Андрюху, не отрываясь, с мольбой и ужасом.

Несмотря на отчаянную Тёмину хватку, Андрюха выбирается из машины. Брат волочится следом и, понимая, что решительный Андрюхин порыв ему все равно не остановить, повторяет снова и снова:

- Только не говори никому про меня! Ладно? Никому-никому! Не говори! И родителям не говори! Иначе отец тачку отберет! Не говори ему! Хорошо? Хорошо?

«Хорошо»?

И дальше невозможно ни слушать, ни видеть. А еще хуже ощущать пригибающий к земле вес здорового тела, раздавленного горем: «Иначе отец тачку отберет».

- Сволочь!

Андрюха ударил не глядя и почти неосознанно. Разум в обход воли послал свой сигнал. А, может, не разум? Может, что-то другое? Андрюхина совесть? Андрюхины понятия о справедливости и чести?

Тёма разжал пальцы, рухнул на промерзшую дорогу, спрятал неживое лицо в оставленной колесами машины снежной колее. А Андрюха поспешил прочь, хотя толком еще не знал, куда идти. Заблудился в знакомых местах, ставших неожиданно чужими и странными.

Потом он услышал вой сирены, и поспешил на ее зов. Видимо, уже кто-то вызвал неотложку, и, значит, пострадавший не лежит совершенно один, беспомощный и бездвижный, на холодном грязном снегу. И идти уже нет смысла.

Андрей прибавил шаг. И сердце застучало еще быстрей, и от его мощных толчков стало больно в груди.

Может, лучше пойти домой, отгородиться от случившегося толстыми бетонными стенами и прочной металлической дверью? Вдруг там, куда несется по скользкой дороге «Скорая», «уже поздно»?

Возле одной из многоэтажек толпились люди. Все одеты кое-как. Заметно, что наспех.

Вон бабулька в длинном пальто, на ногах – шлепанцы. Старательно вжимает голову в плечи, стараясь натянуть на уши меховой воротник. Рядом - женщина в огромном пуховом платке, накинутом поверх домашнего халата.

«Неотложка» уже на месте. Рыча не выключенным мотором, подрагивает, будто от холода. Задние двери жадно распахнуты, готовы заглотить добычу прямо вместе с металлической каталкой.

- Да жива! Жива! – нарочито громко произносит бабулька в шлепанцах, спеша сообщить вновь прибывшим оптимистичную весть. – Но без сознания. Пока ничего сказать не могут. Осмотр тщательный нужен. – И заканчивает опять более радостным: - Да вроде бы ничего особенно страшного нет.

«Жива, - чисто автоматически отмечает Андрюха. - Значит – она. Женщина».

А бабулька не умолкает.

- Вот же, заразы! Гоняют даже по дворам! Никакие законы им не писаны! Уселись за руль и себя царями считают. Что хотят, то и воротят! Ни стыда, ни совести! Сбили девчонку и укатили, как ни в чем не бывало. Нелюди!

- Скоты! – поддерживают старушку из толпы, и кто-то добавляет еще пару определений. Непечатных.

Андрей в который раз повторяет про себя: «Жива!» И больше не хочется думать про «уже поздно». А если бы… Нет! Не надо! Она же жива.

А слова из толпы все еще витают в морозном воздухе: «Нелюди! Скоты! ...».

 

Утром в школе первым, что услышал Андрей, войдя в класс, были возмущенные слова Ерыгиной, делившейся новостями с Юлей Бухтой:

- Представляешь, Машку Сурикову из десятого вчера машина сбила! Прямо возле дома! Ты подумай! Сбил и сразу укатил! Вот гад!

Юля согласно кивнула и что-то тихонько прибавила от себя.

- Она сейчас в больнице лежит. У нее сотрясение, чего-то там поломано. В общем, в жутком состоянии.

Андрей плюхнулся на место и попытался отгородиться от девчачьего разговора. Сделать это оказалось очень сложно – Юля сидела прямо перед ним, а Ерыгина гневно подпрыгивала на соседнем стуле и говорила почти в лицо Андрею:

- Нет, ну надо же! А? Скотина какая! Чуть не угробил девчонку и смылся! Морду бы ему набить! – Ерыгина заметила Андрея и обратилась к нему: - Согласен, Зорин?

- Да! – с трудом выдавил он и отвернулся к окну.

Поскорей бы прозвенел звонок! Тогда Ерыгина заткнется и отвалит на свой средний ряд, а Юлька развернется к нему спиной.

Между окошком и партой остановилась Алла Березина, уставилась на Андрея.

- Зорин, с тобой все в порядке?

У Алки глаза – темно-темно-коричневые. Возможно, из-за насыщенности цветом ее взгляд кажется таким осязаемым, проникающим до самых внутренностей. Точнее до тщательно скрываемых потайных мыслей. И выдержать его очень сложно.

- В порядке, - глухо отвечает Андрей затертой деревянной столешнице.

- Как знаешь, - хмыкает Березина, бросает сумку на свою парту и спокойно топает на место.

А Андрей по-прежнему видит перед собой ее глаза. Темные, пронзительные, вопросительные. Но вроде бы это и не Алкины глаза, а той… Маши Суриковой из десятого. Андрей даже не помнит такую.

 

Отец долго не решался поменять свою старенькую, но верную «Ладу» на что-нибудь новое и более солидное. Сроднился с ней, сросся душой. Словно и не машиной она была, а давней подругой, с которой промчались бог знает сколько километров, с которой прошли и огонь, и воду, и несколько разномасштабных ДТП. Может, они даже как-то общались. На своем, только им понятном языке. Потому что дня не прошло, а отец, сидя за обеденным столом, спрашивал, одновременно иронично и озабоченно:

- Во что это ты уже успел въехать?

Спрашивал у старшего сына, а смотрел на младшего. Он прекрасно знал: от Темы не добьешься сразу прямого честного ответа, будет выкручиваться до последнего, а Андрей юлить не станет.

- А? – откликнулся Андрюха, не оборачиваясь. Как будто не слышал, о чем идет речь.

- Во что этот оболтус врезался, спрашиваю! – громко и четко произнес отец.

- А я откуда знаю? – по-прежнему не оборачиваясь, равнодушно протянул Андрей.

- Я думал, вы вместе были.

Младший только головой мотнул, неторопливо поднялся из-за стола и ушел в свою комнату.

- Мне еще уроки доделывать.

Тёма появился где-то через полчаса, раскрасневшийся, вспотевший, взъерошенный. Словно вагоны разгружал, а не врал, не оправдывался. Посмотрел на Андрея с признательностью, с горячей благодарностью.

- Спасибо, Дюха, что не заложил.

Андрея передернуло от его слов.

- Я в долгу не останусь. Если что…

Тёма попытался по-братски положить руку на Андрюхино широкое плечо, но тот брезгливо отшатнулся.

- Лучше уйди! – процедил сквозь зубы.

Тёма недоуменно приподнял плечи.

- Ну, ладно.

А что такого? Отчего брат бесится? Случись все наоборот, окажись Андрюха на его месте, а он - на Андрюхином, без лишних напоминаний прикрыл бы младшенького. Даже под пытками никому бы ничего не выдал. Все-таки не чужие!

Дверь закрылась за Тёминой спиной, и Андрюха бросил на нее тяжелый, мрачный взгляд.

Он ничего не сказал отцу. И никогда не скажет. И остальным тоже не скажет. Никому. Он не будет судить Тему. Потому что Тёма – брат. Но и защищать его тоже не будет. Потому что тот виноват, и Андрею трудно отыскать для него оправдания. И еще труднее согласиться с тем, что Тёма выйдет сухим из воды, и будет радоваться, что счастливо выкрутился. Ведь брат у него – скала, надежный человек, и прочее, и прочее.

Почему же Андрюхе так паршиво? С его-то невиновностью! С его-то стойкостью и благородной братской солидарностью! Почему тяжело удержать обличающие слова? Разве рассказать кому-то, ни значит – предать брата? А он – не предатель, не стукач! Но Тема…

Тёму пугает не то, что он едва ни убил человека. Больше всего на свете Тёма боится, что об этом узнают. Главное, узнает отец. И отберет тачку. И Тёме нет никакого дела до десятиклассницы Машки Суриковой, лежащей в больнице. Он даже не спросил у Андрея - жива она или нет?

 

Черт его дернул подойти на автобусной остановке к стенду с объявлениями! Поверх всех этих мелких столбиков с полезной информацией о рабочих местах, домашних питомцах, мечтающих попасть в хорошие руки, и ждущих продажи вещах в отличном состоянии разместился большой лист с фотографией смущенно улыбающейся весьма симпатичной девчонки.

«Тех, кто что-либо знает о ДТП, произошедшем 28 января возле дома 45, корпус 2 по улице Московской, в котором пострадала моя пятнадцатилетняя дочь, очень прошу позвонить по телефону…»

Маша Сурикова улыбалась Андрюхе, ничего не требуя. Просто улыбалась. Словно случайно встретила мальчика, который ей нравился, и немного смутилась, немного растерялась и застыла в ожидании. И Андрюха подумал: лучше бы уж он оказался в тот день за рулем. Тогда бы он пришел в больницу к этой Маше, и честно бы во всем признался, и попросил бы прощения. И пусть бы она делала с ним, что хотела: писала бы заявление, вызывала бы полицию или жаждущего отмщения отца. Без разницы. В любом случае, так ему было бы легче.