(отрывок из произведения "Куршевель 1850") Горы Горы. Шальная скорость. Я лечу, парю в поднебесье, я - птица, взмывающая вверх и камнем падающая вниз, я потеряла ощущение времени и пространства, ослеплена сияющей белизной, игрой солнечных бликов в разряженном, полном едва заметных льдинок воздухе. Мысленно я выкладываю из этих льдинок слово «ВЕЧНОСТЬ». Только небо, только снег, только облака. Все слилось в единой палитре. На подсохший холодный лег теплый тон и я понимаю, каким горячим может быть снег и как обманчиво тепло зимнего солнца. У меня замерзли пальцы рук, и я натираю их снегом. Какой он горячий! Я согреваюсь снегом. Вокруг только небо, облака и снег. Вот здесь, совсем рядом, в прошлом году разбился на смерть турист из Германии. Я одна в горах. Сумерки. Подъемники уже не работают. Горы шепчут: «Останься. Здесь красота и вечность». Я боюсь тумана и вечера. Я хочу к людям, в тепло, к камину. Я хочу согреться. Я так сильно хочу жить, как никогда еще не хотела. Оказывается, самое главное счастье для меня – просто ЖИТЬ. Сквозь густой туман и акварельные сумерки виднеются завитушки дыма. Еще метров пятьсот и вот, полной грудью вдыхаю аромат каминной гари. «Люди! Я здесь! Такое счастье!» Предо мной, вдруг, появился старик. -Па,адон, мсье, не будете ли так любезны, подсказать, как я могу проехать в Куршевель 1850? -О! Вы далеко уехали! Это Ла Танья! -Простите? Что вы сказали? Ла Танья? Но где это? Как мне добраться до Куршевеля? Я заблудилась в горах. -Как вы могли заблудиться, мадам? Везде расставлены макеты карты трех долин! Вы не видели карту? -Я забылась. Мне было так хорошо! Никого вокруг! Так хорошо и так страшно одновременно. Я была под гипнозом. Под гипнозом гор. -Да я вижу, вы замерзли. Здесь недалеко есть ресторан с камином, выпьете глинтвейна, отведаете фондю, а потом вам вызовут такси. -Такси! Да вы что? Неужели я так далеко от дома? -Мадам, на пороге ночь. Ночь в горах наступает так быстро, что боюсь, если вам даже просто потребовалось бы совершить недолгий спуск, вы не смогли бы сделать этого. Но скажу вам также, что Ла Танья находится на высоте 1350 , а вы живете гораздо выше, а подъемники давно не работают. Теперь вы меня понимаете? -Мерси, мсье. А как проехать к ресторанчику, о котором вы мне говорили? Музыкант Я открываю тяжелую дверь, снимаю лыжные ботинки и прохожу в зал ресторана. Как приятно озябшим ногам ступить на мягкий теплый ковер. В центре зала - камин. Дабы окончательно согреться, я присаживаюсь за столик поближе к огню и заказываю глинтвейн. В трех столиках - черный лакированный рояль. За клавишами – такой же, как и я, усталый путник. Его густые волосы касаются плеч, он сед. Его ноги босы. Звучит «Песня Сольвейг». О чем? О ком тоскует пианист? О любимой? О Родине? О доме? О том, что уже никогда не вернуть? Зал замер. Слушатели во власти музыки. В душе разгорелось пламя. Огонь жаждет вырваться из оков этикета и, не дожидаясь последнего звука, взорвать мелодию аплодисментами. Но до последней ноты - лишь «Песня Сольвейг», слушатели будут сдержаны и только их глаза, наполнившись светлой грустью, вдруг выплеснут взглядом счастье преображения мелодии в чувства, а незатухающий огонь камина нарушит тишину едва слышным шепотом прогорающих дров. «Все это уже было когда-то! Я чувствовала это раньше! Или во сне, или наяву, или в прошлой жизни! Я помню это тепло». Домой я вернулась за полночь. После долгих объяснений с домочадцами и клятвы больше не кататься так поздно в горах одной, я безмятежно уснула. Утро. В лыжной школе карапузы старательно, но неловко повторяют за инструктором движения. Смотреть на них забавно. Смотрю на часы. -Я проспала сегодня свои горы! Уже два часа дня! Варю кофе и заглядываю в программку мероприятий Куршевеля. Так, в 16.00 иду на музыкальный спектакль. Шансон... Боль Я поднялась две остановки на подъемнике и, пройдя несколько метров, оказалась в фойе отеля. -Мадам, вы позволите нарисовать алой помадой на вашей левой ладони сердце?- спросил администратор. -Да, конечно, пожалуйста. Лица зрителей грустны и печальны. И зал и сцена декорированы только с использованием алого и черного. Горят свечи. Гитара тосковала о тех, кого не вернуть. Вместе с профессиональными артистами в спектакле принимали участие и те, кому он был посвящен - больные лейкемией. Искусство взывало к взаимной любви и состраданию. Сопереживая, зрители учились любить. Любить жизнь, человека, Бога. Катарсис. Эстетический, нравственно очищающий. Как пифагорейцы утверждали очищение души посредством музыки, как Аристотель узрел очищающую силу трагедии, как Фрейд катарсисом называл один из методов психотерапии, так и зрители спектакля прикоснулись к искусству не гедонистическому, не к искусству ради удовольствия, а к искусству исцеляющему! К искусству врачу! К искусству всепрощающему, воскресающему доброе и милосердное, что есть в душе. Больные лейкемией исцеляли нас, здоровых и счастливых сегодня, покоривших свои вершины, празднующих Рождество и прошлые и предстоящие победы на высоте Альпийских вершин. Как слово Всевышнего услышано каждым: «Не превозносись!» Как исцеление последовала адресная помощь нуждающимся. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
