Пантелеймон Федосеевич — крепкий, высокий старик. Рыбак и охотник, отличный товарищ и собеседник, он наравне с молодыми охотниками преодолевал за зимний световой день не один десяток километров, охотясь на пушного зверя в узёрку. Стрелял он метко и очень редко оставался без трофея, а трофеи в зимний период в низовьях Дона, в основном, заяц, лиса и енот. Фамилия у Федосеича была заячья. Нет, это не то, что у чеховского знахаря лошадиная фамилия: эту фамилию даже не каждый охотник отгадает: русаков, беляков, ушкин, хвостиков, трусиков, зайчиков — все эти слова и близь не родня к его заячьей фамилии.

— Позанок, — вспомнит вдруг кто-то из охотников. — Нет, опять не то.

Кстати, позанок — заячья лапка, преимущественно, задняя.

Сдаетесь? Ну хорошо. Фамилия Федосеича — Малик. Маликом называется след зайца на снегу. У лисы, волка, енота, куропатки, фазана отпечатки лап на снегу или на грунте — след, а у зайца — малик. Вот так.

В донских степях фауна сейчас не та, что была раньше. Она сильно пострадала, когда уточнили коммунизм еще и химизацией. Горы химикатов зачастую дополняли донские пейзажи. Богатейшая степная река Маныч, где раков было столько и таких, что их даже отправляли на экспорт, превратилась в кладбище для многих её обитателей; дождевые потоки с луковых полей смыли ядохимикаты в реку. Вот это было браконьерство! Все знают, что бороться с браконьерами трудно и опасно, тем более, что они иногда действуют под прикрытием чиновников, имеющих от этого доход.

Я немного отвлекся — наболевшая тема. Короче, охотничьи угодья оскудели, и поэтому не каждый раз возвращаешься домой с трофеями.

В нашем охотничьем коллективе меня считают удачливым охотником, но наиболее удачливым был Федосеич. Он носил очки с вогнутыми линзами, и молодежь подсмеивалась: «Федосеич, тебе, наверное, оптика помогает». В ответ он только улыбался. Как-то раз он возвращался без трофея и опять шуточки: «Что, на этот раз и оптика не помогла?». Эти злорадства заурядных личностей, очевидно, присущи любому обществу. Если кому-нибудь постоянно везет, то он обретает скрытых врагов, которые появляются, как поганки, если предмет их зависти потерпит неудачу.

День клонился к закату. Огненный диск, приняв душ в полоске фиолетовых облаков, раскраснелся, бросил прощальный луч лазурному небосклону и ушел на отдых. Мы возвращались домой.

Мне и Федосеичу повезло: со второго выстрела я ранил русака, а мой спрингер-спаниель Алмаз остановил его хромающий бег. Федосеич добыл зайца одним выстрелом в балке, заросшей кустарником. Молодежь, оставаясь без трофеев, решила, напоследок, взять пахоту и озимь, что находилась справа. От наших услуг они отказались, так как надо было спешить, пока не стемнело. В степи темнеет не так быстро, как в лесу или в горах.

Домой было идти еще километров пять, а это целый час, и мы до темноты надеялись вернуться. Идем, и чтобы сократить расстояние, вспоминаем всякие каверзные охотничьи истории. Федосеич – очень интересный собеседник, и его чистейшая русская речь всегда мне приносила удовольствие. Гиперболы, аллегории, метафоры, эпитеты – весь этот набор он применял с величайшим искусством.

Иногда приходится слушать собеседника, речь которого буквально барахтается в грязи нецензурных слов; берет меня тоска и обида за русский язык, особенно тогда, когда грудь источника похабщины прикрывают белая рубашка и галстук. На жизненный опыт у меня жалоб почти нет, и я знаю: зачастую слабохарактерные, подлые и трусливые люди применяют бранные слова, чтобы прикрыть свои пороки; другое дело, бой с врагом – там все оправдано и мат, и убийство.

Федосеич несет ружье за плечом на ремне, я же предпочитаю держать оружие в руках, а ремень (погон) у меня в рюкзаке.

– Однажды, – говорит Федосеич, – я пошел тропить зайца. Снег шел почти всю ночь. Слабый морозец, полное безветрие делали мои шаги мягкими, бесшумными, а белый халат с капюшоном и белые брюки превратили меня в полтергейста. Вскоре я нашел малик и начал тропить. Вот вижу одну петлю, затем вторую, а вот, наконец, и сдвойка. Ну, ты знаешь, это когда заяц возвращается по собственному малику.

– Знаю. Тут надо быть особенно внимательным, – говорю я, – лёжка справа или слева в двух, трех метрах там, где сдвойка заканчивается.

– Вот, вот. Я прошел по сдвойке метров двадцать, чтобы убедиться, что это она и есть. Затем повернул назад и прежде чем начать движение, стал внимательно изучать местность. Справа от сдвойки вижу кустик полыни, а за ним небольшой бугорок. Кустик недалеко. Ну скажем, – Федосеич поискал глазами, на каком бы это предмете для наглядности остановитьсяи, наконец, вытянул руку, – вон, видишь ту веточку?

– Которую?

– Ну что в снегу лежит.

– Вижу.

– Ну вот, до неё метров тридцать, не более…

– Да нет, – сказал я, – тут все сорок.

— Ну ты скажешь – сорок! Тут и тридцати нету.

Мы остановились.

– Нет, Федосеич, тут сорок. Меня глазомер, слава Богу, пока не подводил.

– На что ты намекаешь? Думаешь, раз у меня очки в минусе, то я и расстояние определяю с той же погрешностью?

– Федосеич, наш спор не абстрактен. Сейчас я прошагаю до той веточки, и положим спору конец.

– Ну хорошо, – сказал он, – только быстрей.

Я пошел к веточке, Алмаз неохотно поплелся следом. Он набегался за целый день и устал, как собака. «Пять, шесть, семь, – слышу я голос Федосеича за спиной, – семнадцать, восемнадцать…». Я уже торжествовал. Половина пути осталась позади, а до веточки еще не менее двадцати шагов. Слабый западный ветер дул мне в лицо. Вдруг, между моих ног стремительно и упруго проскочил Алмаз и, взвыв от нетерпения, устремился вперед. В следующее мгновение я увидел, как веточка превратилась в зайца, который бросился наутек. Медлить было нельзя, так как собака, бегущая за зайцем, могла перекрыть сектор выстрела, и выстрел мгновенно разорвал вечернюю тишину. Алмаз накрыл бьющегося в агонии русака. Подошел Федосеич.

– Ты не прав, Борис, и я не прав, – сказал он, – здесь тридцать пять шагов. А та серая полоска, которую мы приняли за веточку, и была спина зайца.

– Федосеич, при твоем росте у тебя шаги больше метра. Поэтому до «веточки» было все сорок метров.

– Ну хорошо, хорошо, пусть будет сорок. Крупный заяц, однако, – он помолчал, глядя, как я его укладываю в рюкзак.– Знаешь что, дай мне его, пожалуйста.

– Федосеич, но у тебя есть один заяц. Зачем тебе второй? Может, гостей ждешь? Тогда другое дело.

– Нет, гостей я не жду, но мне нужен этот заяц. У меня тайна, и если я тебе открою её, то уверен, что ты удовлетворишь мою просьбу. Только эту тайну надо хранить до поры, до времени. Обещаешь?

– Федосеич, ты же меня знаешь. Охотимся вместе вот уже двадцать лет. Я открываю только свои тайны, да и то не каждому. И другим советую поступать так же или, как сейчас модно говорить, адекватно.

– Знаю, потому и прошу у тебя этого зайца, а то, что у меня в рюкзаке, то не заяц.

– Зайчиха, что ли?

– Угадал, была зайчихой.

– Ничего не пойму! Была зайчихой, а сейчас кем стала?

– Да она не сейчас стала, а год назад. Привидение это! Фата Моргана! Понимаешь? Муляж, ну, короче, чучело, чу-че-ло! – в сердцах выкрикнул Федосеич, а затем чуть слышно. – Мне, опытному охотнику, очень горько слушать насмешки пацанов, которые след лисы от следа лисовина отличить не могут. Не скрою, последние два года охота приносит мне иногда огорчения: стал мазать, рука дрожит, коленки ноют и скрипят, и глаз уже не тот.

Он достал из рюкзака шкурку зайца. Голова, глаза, ушки и передние лапки – всё, как у только что добытого зверька. Три часа назад, выйдя из балки, заросшей кустарником, он, чуть приоткрыв рюкзак, показывал любопытным свой «трофей», сказав при этом: «С первого выстрела!». Да, выстрел слышали все и зайца видели в рюкзаке, а я еще видел унылую зависть у некоторых охотников. Десятая Божья заповедь гласит: «Не завидуй». Правда, она звучит немного не так, но смысл тот же. Мне до того стало обидно за Федосеича, который на склоне лет вынужден прибегать к такой хитрости, чтобы защитить свою ранимую душу от насмешек, что я немедленно достал из рюкзака зайца.

– Федосеич, заяц, по всем законам охотничьего братства, твой. Возьми его.

Закон охотничьего общества гласит: «Второго, третьего и т. д. зайца на коллективной охоте отдай тому, кому не повезло».

– Спасибо, Боря! Знаю, что моя смерть не за горами. Сколько раз я не моргая смотрел ей в глаза… Хранить эту тайну после моей смерти не надо. Напишешь потом или стихотворение, или рассказ, у тебя получится.

– Что ты, Федосеич! Разве можно заранее знать, кто раньше… Ну так, чем же та история закончилась? – поспешил я изменить тему разговора.

– Какая история? А, понял. Так вот, подкрался я к тому кустику полыни вплотную; вижу, луночка, в центре желтизна, по краям крошки грунта чернеют. Я наступил на лунку обеими ногами. Из-под подошв моих валенок раздался звук, похожий на возглас капризного ребенка, а затем сильный толчок, от которого я сел на… чём стоял. Ружье я не выронил и видел, как из-под меня вырвался заяц и бросился к ближней лесополосе. Я не стал стрелять, так как не был уверен, что в стволы ружья не попал снег, да и зайчишку пожалел.

Беседуя, мы подошли к поселку, сняли халаты, зачехлили ружья, распрощались и разошлись по домам.

Это была предпоследняя охота Федосеича.

Последняя была в конце декабря на Маныче с ночевкой на охотстанции «Шахаевская». Федосеичу повезло. Его трофеи– русак и красавец лисовин. И русак и лисовин были натуральными. Охота для всех была удачной; никто не был без трофея, а застолье было сказочное.

Весной 1996 года Пантелеймон Федосеевич Малик умер на 83-м году жизни. Хоронили его с почестями. Двадцать подушечек с боевыми наградами несли курсанты. Орден Боевого Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, два ордена «Отечественная война», медали за оборону наших городов и за взятие городов зарубежных. Провожающих в последний путь участника Великой Отечественной войны было много. Прилетел из Мурманска его сын Сергей, вылитый отец. Духовой оркестр рвал сердце. Курсанты салютовали из стрелкового оружия, а охотники из ружей. Многие охотники не скрывали слёз. В минуты скорби это свойственно настоящим мужчинам.

Прошло семь лет, и я написал этот рассказ.