Нет, не о печальной девушке-бесприданнице рассказ. Такое необычное прозвище в нашем ауле носил один неказистый, жалкого вида мужичок. Маленький, щупленький, он и на самом деле походил на серенькую невзрачную птичку. То есть на соловья. Но похожесть была не только внешняя. Он обладал потрясающим певческим талантом, был умелым исполнителем так называемых "озон кюй" ("долгих песен"). Пока дотянешь до конца такую песню с бесконечными замысловатыми мелизмами и переливами – шею сломаешь! А у него получалось запросто, легко и душевно. Но главным его коньком было другое. Он в совершенстве владел древним искусством имитации. Тем самым, которое описал еще в прошлом веке академик Лебединский, потрясенный встречей с птицей-мужичком в башкирской глубинке. Наш мужичок мог изобразить в звуках, лицах и картинах все что угодно. Будь то пробуждение аула с разгоном сепаратора и плачем разбуженного ребенка или жизнь тайги со всем ее пестрым поющим, рычащим и мычащим населением. В кругу мужиков он изображал разные веселые картинки. Например, как старый козел добивается расположения молодой козы. Круг в итоге превращался в рыдающую лепешку (калька башкирской поговорки). Нас же, аульскую детвору, поражало его умение свистеть, не открывая рта. То есть не просто свистеть, а выдавать всякие птичьи трели. Как только кто заплачет или расшумится, он, как магнитофон, включал эти трели и мы замирали, начинали искать – а где птичка. А «птичка» сидел с невозмутимым видом, будто он вовсе ни при чем. Вот за это умение стар и млад и называл его Сандугач-бабаем (дядюшкой Соловушкой).

 

Все свободное время он проводил за рыбалкой. Если не было клева, подзывал рыб тихим пением. Если и на это рыба не клевала, предавался другому известному увлечению всех самородков – запойно пил. Есть такое определение - «пьет по-черному». Так вот, наш соловушка пил «по-белому», благородно. Тихо, без шума, не доставляя особых хлопот своей супруге, которая ростом и весом была раза в три шибче его. Напившись, он не падал, не валялся, не кричал, не бунтовал, не качал права и так далее. Он тихо сидел в углу кровати. Спал так, сидя. Причем, не сразу было угадать, спит или просто сидит, улыбаясь. Просто отключался часа на три, сидя, как сидел, не меняя позы, съежившись, как соловушка. Как соловушка потому, что во сне он порой включал то свое умение, и было странно слышать в избе, где кроме пьяного мужичка никого не было, пение птиц.

 

Но однажды с ним произошла метаморфоза. Он забросил рыбалку, перестал изображать козлов и, самое странное, бросил пить. А дело вот в чем. Между нашим аулом и деревней Сорокино был лес, который так и назывался Сорокинским. Так себе лес, небольшая дубрава. Но в ней, в этой дубраве, наш имитатор обнаружил какую-то очень редкую птицу необычного оперения и неизвестных нежных трелей. Вот с того момента и преобразился наш мужичок. Каждый вечер он уходил в дубраву на орнитологическую экспедицию. Уходил возбужденный, нахохленный, а возвращался весь какой-то пощипанный, опустошенный. Дома его ожидала еще одна печаль - жена, которой эти походы не нравились, избивала его смертным боем и выбрасывала в огород, где он приходил в чувство лишь к утру. Вечером, придя в полную норму, он снова уходил в дубраву.

 

Мы переживали за него. Мы ждали, когда он принесет в аул новые звуки, новые мотивы любви (так говорил имитатор) неизвестной редкой птицы. Были, конечно, и сильно сомневавшиеся: ну какая может быть птица в Сорокинском лесу, кроме сороки? И они оказались правы. На следующее лето наш герой прервал все экспедиции, объявив, что редкая птица не поняла его, благородные порывы не оценила и улетела в иные кущи. С той поры он снова взялся за старое, перестал петь, быстро сник и умер. В последний раз я видел его, когда заехал повидаться, сидевшим все на том же месте в отключенном состоянии. Пустой дом был грустен, не было слышно трелей соловья. Мелькнула горькая мысль - так и просидел всю жизнь и ничего не оставит памятного...

 

А потом случилось вот что. Как-то я сидел на концерте художественной самодеятельности района. Я было задремал под тягучие звуки курая, но тут обьявили выступление имитатора. "Ну-ну, - подумал я, мгновенно вспомнив Сандугач-бабая. - Глянем, на что способен!" И не поверил глазам своим - на сцену вышел Соловушка! Мальчонок, капля в каплю похожий на нашего покойного мужичка. Такой же невзрачный, щупленький, смущенный. Вышел и… залился соловьем.

Мать моя!

- Кто такой? - спросил я соседа, завотделом культуры.

- Из Сорокино паренек. Потом пройдем за кулисы, посмотришь, как изображает козла! Умрешь!

И я чуть не разразился хохотом, ибо разом вдруг понял, какую редкую птицу искал-навещал в дубраве наш Соловушка!

 

Такой вот был соловей-соловушка. Царствие ему небесное, покойному.