Когда мне было лет пять, мы всем семейством путешествовали на поезде.

- Сходи-ка, - сказала мне мать, подавая полотенце,- умой-ка свою рожицу. А-то грязный, как черт!

Отрываться от своих солдатиков на столе, идти через весь вагон в туалет и тянуться там на цыпочках к умывальнику - мне никак не хотелось.

- Стоило ли родиться, - спросил я сердито, - чтобы ходить мыться?

Взрослые в купе стали громко смеяться надо мной. При этом, насколько я помню, они даже презрительно показывали на меня пальцами. Мне было очень обидно.

Только с годами я понял, что взрослые, конечно, не относились ко мне, ребенку, презрительно. И более того, это я тоже уяснил с возрастом, я, пятилетний карапуз, был для своих родителей властелином.

Я был для них властелином, к ногам которого они жертвенно складывали свои жизни.

Тем острее в дальнейшем звучал для меня озвученный нечаянно в детстве этот вопрос: «Стоило ли мне рождаться?»

 

Вот и сейчас, сидя в купе поезда Свердловск-Оренбург я думал об одном убийстве, расследование которого только что закончил. Я думал: «Ну, вот ещё одно дело мною закончено. И нисколько я не приблизился к решению вопросов, которые меня всегда волновали в этой жизни».

Поезд, разогнавшись на последнем перегоне, ожесточенно отбивал свою железную чечетку, а я, как утонченный курильщик, за время жизни сигареты решающий самые важные свои вопросы, пытался в эти последние минуты поездки на родину окончательно уяснить для себя, а стоило ли вообще куда-то уезжать? Был ли в этом какой-то смысл?

Несмотря на прожитые годы, я не нашел оправдания своему появлению на этом свете, не приобрел никакого знания; знания более ценного, чем то, к которому я как-то совсем неожиданно приблизился в юности.

Летом, вскоре после окончания девятого класса, я, отдыхая после экзаменов, читал роман. Это был «Тихий Дон» Шолохова. Хотя, впрочем, неважно, какой роман оказался у меня под рукой. На его месте могло оказаться другое хорошее эпическое произведение.

Тут, главным образом, дело в читателе, в способностях его души наполнять жизнью некоторые намёки, даваемые писателем в своей книге. Я читал дома, лежа на диване. Потом вышел во двор и уселся с книгой на скамейке под березой. Затем расположился с книгой в саду под яблонями на сетке старой кровати.

Я читал и читал. И вот, приостановив ход жизни одного из героев, я пошел в дом за очередным томом романа. И вдруг мой взгляд остановился на неподвижных высоких перистых облаках. Я замер, потому что неожиданно почувствовал, что знаю все, что может узнать человек в жизни. Я ощутил Вечность.

Потом я анализировал это своё состояние и свои действия, предшествующие ему и может быть его вызвавшие. И понял, что это было озарение.

Оно может возникнуть спонтанно при определенном поведении человека, его умственном и душевном напряжении, и уж точно никогда его не будет, если человек напрягает только челюстные мышцы или другие мышцы своего тела.

Поглощённый в дальнейшем решением житейских проблем, я уже никогда не испытывал такого прикосновения к Вечности.

Я готовился решать глобальные жизненные вопросы, но разменял себя на бессмысленное копание в чужих судьбах и теперь, к своим сорока годам приходиться констатировать, что я, скорее всего, не выполнил свою жизненную задачу.

Перечеркнул, наверное, тайную надежду моей матери и моего отца, на то, что в моем лице они найдут оправдание своей жизни.

Сейчас мне даже не хотелось уже смотреть в вагонное окно, на уже близкие к родине степи. Я раскрыл оставленный кем-то на столе журнал и равнодушно скользил глазами по черным строчкам.

«…Шведский королевский флагман «Васа». Четырехпалубный, крупнейший корабль 17-го века. Его строили почти три года. Четыреста плотников, кузнецов, скульпторов, художников, оружейников, канатчиков, парусных мастеров трудились под руководством самого короля Швеции Густава Второго.

На его постройку ушло тысяча дубовых деревьев. На нем установили 64 тяжелых орудия – крупнокалиберные 24-фунтовые пушки с ядрами весом свыше 11 килограмм. На нем было три мачты, рассчитанные на 10 парусов. Корабль был длиной 69 метров, а в высоту достигал 52 метра. «Васа» была украшена резьбой и сотнями скульптур, изображавших библейских героев, греческих богов, римских императоров, львов, мифических морских существ.

И в воскресенье 10.08.1628 года, выходя из Стокгольмской гавани в свое первое плавание, пройдя всего несколько сотен метров, «Васа» затонула под собственной тяжестью, унося с собой пятьдесят человеческих жизней и одну жизнь корабельного кота…»

Я вздохнул, оставил журнал на столе и, перекинув на плечо небольшую спортивную сумку, направился к выходу. Поезд прибыл на станцию Бреды.

Но моя душа, вместо того, чтобы затрепетать от встречи с родиной, по-прежнему была полна сомнений.

И во многом, благодаря только что законченному мною расследованию уголовного дела по одному убийству.

***

В то утро, когда мне поручили это расследование, у меня было довольно радужное настроение. Я готовился к отпуску, даже билет уже купил на оренбургский поезд.

Расследование по убийству двух сотрудников милиции я уже закончил и сейчас сидел в своём кабинете и составлял опись документов по делу.

Я чувствовал, что мне настоятельно требовалось отдохнуть. Помимо расследования конкретного уголовного дела приходилось выполнять ещё работу дежурного следователя.

И я уже устал по понедельникам разрезать веревку над головой висельника, а затем, зная, что мне его не удержать - смотреть, как он мороженой рыбиной бьется об пол. Да, именно такие ассоциации приходили мне в голову.

Конечно, я далеко не хладнокровно и совсем не равнодушно смотрел, как он бьется - у меня просто не было другого выбора. Милиционеры, выезжавшие со мной, как правило, в таких случаях быстро находили себе какую-нибудь работу. Убегали опрашивать соседей или им срочно надо было настроить рацию. Но зачастую, если была большая доля вероятности, что труп не криминальный, они совсем меня не сопровождали.

Почему по понедельникам? Когда-то я начинал работу над трактатом о самоубийцах. Да так, правда, и не закончил его. Так вот, там я вывел такую статистику – почему-то люди чаще вешаются вскоре после выходных, в понедельник-вторник. Уловить подобную закономерность по другим видам суицида мне не удалось. Возможно потому, что большее число самоубийц выбирают веревку. Хотя по мне – так лучше уж пистолет…

Да, я устал, устал вздрагивать при слове: «Подснежник!» Ведь это совсем не тот нежный цветок в логу за горой, за которым я в детстве, как только начинал таять снег, бегал вместе с друзьями. Теперь для меня слово «подснежник» означало то, что осталось от человека, пролежавшего убитым всю зиму где-нибудь наспех схороненным в снегу – на обочине автотрассы или в лесу, или где-то под мостом…

Я устал собирать в продуктовый пакет на месте происшествия то, что осталось от человека после нескольких лет сокрытия его убийцами. Надо сказать, и без криминала очень-очень быстро – так быстро, что и не подумаешь – от человека ничего не остаётся. Не остаётся ни его праха, ни памяти о нём…

Я устал общаться с родственниками убитого, убийство которого я не смог раскрыть, а такое нередко случается, и вместо Бога отвечать на их вопрос – почему забрали у них любимого человека, и почему убийца остаётся безнаказанным?

Одним словом, самое время отдохнуть.

- Матвей Николаевич! – в кабинет заглянул молодой следователь Анисимов. «Анискин» - так мы, более опытные следователи, шутя, надо же над кем-то подтрунивать, его называли. - Никита Петрович Вас к себе вызывает.

Брагин у нас начальник, Никита Петрович. Когда-то моим стажером был, между прочим.

В дверь его кабинета я, конечно, не стучался просительно, но и не проявлял признаков своей решительности, как это обычно бывает, когда распахиваешь дверь быстро и широко. Я подергал, пошевелил дверной ручкой, затем приоткрыл дверь и, как бы, удивляясь, что дверь не заперта, вошел в кабинет – я прямо-таки мастер из незаметного, даже не оставляющего в сознании следа обычного действия сделать усложненную конструкцию, которая иногда для меня же оборачивается большой проблемой.

По залитому солнцем новому светлому ламинату апрельский свежий ветерок, едва заметно шевеля приоткрытой оконной фрамугой, скользил особенно легко. Он колыхал ярко-желтой оконной занавеской, пытался перебирать бумаги на рабочем столе, предусмотрительно прижатые хозяином стола различными тяжелыми предметами, заполнял все помещение весенней свежестью.

Судя по всему, Брагину комфортно было здесь сидеть в большом начальственном кресле и чувствовать себя генералом, главным над двумя десятками следователей и одним следователем по особо важным делам. Впрочем, до генеральской должности ему оставалось сделать по служебной лестнице всего лишь один шаг. Один только шаг, шажок до заветной цели…

Брагин сидел, склонившись над столом, и задумчиво постукивал ручкой по дужке своих очков. Умный! Раньше он был без очков и прямо скажу, он мне всегда казался туповатым. Этакий колхозный бригадир. Решительный и грубый. Ветерок коварно разметал на его склоненной голове русые волосы, обнажив завуалированную было розовую лысину.

Я непроизвольно погладил себя по макушке. Брагин был младше меня, но мои волосы еще были на месте. Хоть в этом-то я преуспел! Наконец Брагин оторвал голову от бумаг и поднял лицо в мою сторону.

- Ну что, Матвей Николаевич, готовимся к отпуску? - словно, между прочим, сказал он, приглашая меня жестом присесть к столу и в то же время, снова обратился к своим бумагам.

Я смотрел, как Брагин деловито скрепляет стиплером разрозненные листы протоколов и подумал с нарастающим раздражением: «Ну, если ты, хоть заикнёшься о переносе отпуска…!»

Да, в общем-то, я уже всё понял – придётся сдавать билет на поезд. И спорить тут совершенно бесполезно! Кроме того, я должен был помнить, что в этот отдел меня перетащил из района никто иной как Брагин. Помятуя, видимо, нашу прошлую совместную работу.

- Новое убийство, Матвей Николаевич! – сказал Брагин. В его голосе звучала тревога. Вполне понятное дело – если подчиненные не справятся с новым убийством, с него, Брагина, спросят в первую очередь. И тогда Брагину сидеть и сидеть в этом креслице без всякого движения наверх, до самой пенсии. А то еще возьмут, да и совсем выпнут! Пнут как старый трухлявый никому ненужный гриб! Есть отчего тревожиться Брагину. Ну, на то он и начальник!

Обычно, когда я получаю новое дело - я начинаю чувствовать некоторое эмоциональное возбуждение. Я даже оживаю.

Нет, не потому, что я маньяк. Я обычный следователь. У любого следователя в душе есть ненависть к убийцам. Во многом это и определяет выбор профессии. Но к моменту сообщения о новом убийстве старые дела у следователя, как правило, уже входят в устоявшееся русло. И следователь превращается в самого замшелого клерка, по сравнению с которым переживания бухгалтера по поводу дебета-кредита – самые настоящие страсти. Конечно, о дремоте говорить не приходится. Но - когда предъявлено обвинение убийце, когда собраны основные доказательства, найдены улики - работа следователя, действительно, сводится больше к технической, нежели к работе души и воли.

И вот следователь получает новое сообщение о совершенном преступлении. Опять дни и недели душа его будет наполнена переживаниями чужих эмоций, страстей. Снова он будет оживлять в своей душе жертву и убийцу, оживлять, чтобы наказать зло…

Да и отличиться, может быть, в конце концов. Какой же следователь сбрасывает это со счетов?

Всегда хочется вырваться вперед. Оказаться, так сказать, на белом коне…

Но только не сейчас, когда я настроился уходить в отпуск!

- Вчера, девятнадцатого апреля, рано утром, в шесть-пятнадцать, на Кауровской был убит Корнеев, - Брагин сделал паузу и многозначительно добавил: - Предприниматель…

Это означало, что дело автоматически будет поставлено на контроль у прокурора области и расслабиться следователю не дадут ни на минуту, пока убийство не будет раскрыто.

- Убит выстрелом из, пока неустановленного, огнестрельного оружия, - продолжал Брагин: - Основной целью убийцы был чёрный дипломат, с которым Корнеев вышел из своей квартиры. А направлялся он к автомашине - она поджидала его на улице в нескольких десятках метрах от двора, где было совершено это убийство. Надо отметить, - Брагин со значением поднял к верху указательный палец, а стекла его очков сверкнули - убийца не стал добивать свою жертву. Отобрал дипломат с деньгами и скрылся, а Корнеев остался лежать во дворе. Истекал кровью. Но… потерпевший успел крикнуть, чтобы вызвали скорую помощь. Врачей, правда, он не дождался. Умер, тут же во дворе, спустя десять минут после совершенного на него нападения. Вот так…, - Брагин положил скрепленные протоколы на край стола: - Принимайте дело, Матвей Николаевич!

***

Недовольный провалом своих планов на отпуск, я вернулся к себе.

С раздражением вспомнил я, как давал когда-то наставления по уголовным делам Брагину-стажеру, позволяя себе нет-нет, да и отклониться в общие рассуждения о жизни.

Брагин, в таких случаях, обычно сидел за соседним столом, молча уткнувшись взглядом в стоявшую перед ним пишущую машинку, постукивая хмуро пальцем по клавишу незаправленной «Эрики». Уже тогда я почувствовал, что ему совсем неинтересны мои разглагольствования. Довольно скоро, когда его назначили на должность второго следователя в нашей районной прокуратуре, я убедился, что этот парень, как говорится, сделан из конины. Он был совершенно невосприимчив к чужому, в данном случае, моему влиянию. Несмотря на то, что в своей жизни он успел только окончить среднюю школу и юридический институт – даже в армии еще не служил - у него уже был свой взгляд на жизнь и своя, четко определенная цель.

Как я понял, эта цель сводилась к одному – прочно занять в этом мире свое место. Сама по себе цель похвальная. Только как ты идешь к этой своей цели? Ему же не терпелось получить все сразу и сейчас. И это сказывалось в первую очередь на манере вести допросы. Надо сказать, мне совсем не понравилась, как он допрашивает.

Мы делили один кабинет на двоих. Случалось, одновременно вели следственные действия, каждый - по своему делу. Я допросы вел всегда мягко, полагая, что здесь главное не мое должностное положение, а моя способность расположить допрашиваемого к себе и найти его болевую точку. Брагин же по-другому видел свою работу. Как сейчас помню, набычившись в своей манере и склонив уже тогда наметившуюся лысину, он смотрит исподлобья на подозреваемого.

- Ты что, старик, врешь! – говорит он злобно сквозь зубы пожилому, раза в три старше его, подозреваемому в хозяйственном преступлении. – Ты что мне тут тюльку гонишь!- вдруг резко повышает он голос и уже яростно ударяет кулаком по столу.

Подозреваемый едва на пол не падает, сжавшись на своем стуле. Он никак не желая понять, что на сегодняшний день он, мерзкий старикашка, которому и жить осталось совсем ничего, является главным препятствием для досрочной смены Никите Петровичу Брагину унизительного первого чина младший юрист на вполне пристойно звучащий – юрист третьего класса…

А там последует - второй, первый класс, а затем уже – младший советник юстиции, потом - советник юстиции и, как совсем неплохое завершение карьеры - старший советник юстиции. Ну, а уж если совсем повезет, то и - аж дух захватывает - Государственный советник юстиции! То есть Генерал!

Брагин с такой тщательностью, пристрастностью расспрашивал меня о практике досрочного присвоения всех этих чинов, что мне на его счет все было понятно. Не о следственных хитростях спрашивал меня в первую очередь, не о профессиональных тонкостях, а о чинах! С его мечтой все было ясно.

«Где он так насобачился? – удивлялся я его жесткой манере допроса. Свой статус наставника, это скоро стало видно, я не оправдал. Несмотря на разницу в возрасте – Брагин был младше меня почти на пять лет - мой бывший стажер быстро вынес мне приговор, так я понял. Он сразу определил меня в неудачники, у которых ничему нельзя научиться.

Надо было отдать ему должное, в его грубости и напоре чувствовалась сила. А опыт пришел сам собой. И вот он - начальник, а я - его подчиненный, с которым он позволяет себе вот так вот, беспардонно, поступать!

Я подосадовал на такое стечение обстоятельств – но делать нечего – я же подчиненный.

Оставив на столе дело, состоявшее из нескольких протоколов и рапортов, я опустился в новое удобное кресло, расположенное в углу кабинета. Недавно в моем кабинете сделали ремонт и, конечно, делали Рамшуд и Джавшат – кругом видны следы поспешности и непрофессионализма. На время ремонта мне пришлось гостевать у соседа. Но зато руководство не поскупилось на новую мебель.

С чувством человека, вернувшегося в свой дом, я обвёл взглядом свежевыкрашенные стены. Прокатился на удобном кресле к массивному сейфу, расположенному справа и обратно, к компьютеру по левую руку. Нормально. Работать можно. Свежий кабинет – свежее дело. Что-то в этом есть.

Я вздохнул и взял в руки тонкую папку уголовного дела. Специфика профессии следователя в том, что былые заслуги помогают только в одном - получить в свое производство более сложное дело. Ну, а если ты с этим делом не справился – считай, что открыл дверь на улицу. Не сразу, конечно, но очень скоро тебя попросят «с вещами на выход». Тебе предложат работу более спокойную, вне следственного управления – например, в кадрах, в отделе по рассмотрению жалоб граждан…

Мне снова, в который уж раз, предстояло доказывать, свою состоятельность.

Но мне нравилось превращать вот эти две-три странички - протокол осмотра места происшествия да милицейский рапорт – в пухлый том.

Это целая книга, состоящая из показаний людей, причастных к этому событию или совершенно случайных.

Здесь обязательно находят себе место заключения разнообразных экспертиз, когда по твоему, порой надуманному или привидевшемуся во сне вопросу, целое экспертное бюро обоснованно, с применением разнообразных научных методик, готовит свои выводы.

Но самое главное, конечно же, не просто накопить кипу бумаг – хотя встречаются среди следователей и такие хитрецы, которые наловчаются за объемом бумаги скрыть отсутствие тяжёлого и кропотливого поиска – самое главное, конечно, он – как бриллиант в дорогой оправе, как жемчужина со дна океана, как зерно истины… Он, то есть, убийца.

Предчувствуя большое дело, я разволновался, совсем как мнительный жених перед первой брачной ночью.

***

Я пробежался глазами по строчкам протокола осмотра места происшествия. Надо было подготовиться к допросу потерпевшей. Дежурный следователь ее уже пригласил на допрос в прокуратуру. Допрашивать человека, на которого только что свалилось горе – очень непросто. И скажем так, очень непросто, даже при наличии у тебя спасительной эмоциональной черствости; как правило, года через три работы с преступниками и жертвами преступления, к ней, этой эмоциональной чёрствости, в большей или меньшей степени, приходят все следователи. И я не оказался исключением.

Несмотря на это, сейчас, перед допросом, я внутренне мобилизовался, оценив мысленно свою волю, как сильную и глухую к чужим страданиям. Без этого нормального допроса не получится – ты будешь просто, как говорится, мямлить, боясь потревожить душевную рану человека.

Но как хирург решительно действует своим скальпелем, проникая в больную человеческую плоть, так и следователь должен четко и прямо разрешить порой неудобные для родственника убитого вопросы.

Когда стрелки часов показывали ровно десять часов, я уже был внутренне готов к допросу.

Светлана Корнеева, вдова убитого Корнеева Павла явилась на допрос точно к назначенному времени. Сначала я услышал негромкий стук в дверь.

- Входите! – сказал я.

Молчание. Я снова, уже громче, повторил свое приглашение.

И вот вошла она.

Следователь всегда придает значение первому взгляду человека, приглашенного на допрос. Во многом это объясняется лимитом отпущенного для расследования дела времени и важности ставки, если хотите, в этой игре.

При первой встрече свидетель (или подозреваемый) не знает, что его ожидает, с кем он встретится. В его взгляде при желании можно прочитать многое. Страх, интерес, усилие маскировки, раздражение. И все эти чувства и переживания каким-то необъяснимым образом высвечивают душу человека, приоткрывают дверь к его сокровенному, его сути…

Когда женщина вошла, я, бросив на нее взгляд, невольно напрягся. Я знал эту женщину! Определенно знал! Похоже, и она меня узнала.

Я быстро встал из-за стола и предложил ей стул, приняв от нее плащ, который она держала в руках. И, возбуждённый этой встречей, вернулся за стол.

Женщина, как мне показалось, также была взволнована. С минуту, наверное, я рассеяно улыбался, перекладывая на столе бумаги. Я лихорадочно воспоминал. Корнеева… Корнеева… Светлана… Не было у меня никогда в моей жизни знакомой с такой фамилией или с таким именем! Не было…

Я вопросительно посмотрел женщине в глаза. Она улыбалась, но смотрела куда-то вбок, отдавая мне инициативу узнавания. Лет тридцать пять, чуть выше среднего роста, светлые волосы, обвязанные черной траурной косынкой, четко очерченный рот, заостренный подбородок. Умный взгляд. Красивая женщина. Но даже в ее улыбке чувствовалась какая-то горчинка. Что-ж… Вдова…

Я приступил к допросу. Вопросы я задавал рассеянно, то и дело возвращаясь к выяснению одних и тех же фактов. Часто переспрашивал. Я все пытался вспомнить, когда же судьба сводила вместе меня и эту женщину…

- Поясните, куда направлялся Ваш муж?

- Он намеревался приобрести в соседней области товар. Какой – не знаю. Он меня в эти тонкости не посвящал. Павел рассказывал мне, что всё было готово к совершению сделки. Вместе со своим водителем они рассчитывали выехать из Екатеринбурга рано утром, в шесть часов и в восемь тридцать быть уже в Челябинске, на месте. Павел вышел из дома без пяти минут шесть с чёрным пластмассовым дипломатом, в котором находились деньги…

Волнение женщины улеглось. Похоже, все-таки, оно было вызвано самим фактом вызова к следователю. Ничего больше в ее облике, взгляде не говорило о том, что она, возможно, когда-то была знакома со мной. Она говорила монотонно, спокойно, останавливая иногда свой взгляд на мониторе компьютера, на экране которого в виде заставки я поместил фотографию своей любимицы кошки Буси. Буська, уютно устроившись на своем излюбленном месте, на телевизоре, благосклонно взирала на этот мир.

- …но до Сергея, водителя, он дойти не успел, - рассказывала Корнеева: - Как только вышел из подъезда, сразу же раздались хлопки выстрелов. Не меньше двух. А потом я услышала топот – кто-то убегал. И крик Павла. Он просил вызвать скорую помощь.

Женщина рассказывала, но во всём её облике, сосредоточённом взгляде угадывалась работа мысли. Она вспоминала. Как мне показалось, вспоминала что-то не относящееся к предмету разговора, к этому делу.

Я отметил, что об убийстве мужа она говорила, как о чём - то очень обыденном. Как будто это случалось с ней каждое утро. Каждое утро у нее убивали мужа, которого приходилось заново хоронить и с такой же монотонной неизбежностью идти, как на работу, в прокуратуру давать об этом показания. Как в фильме «День сурка», где невозмутимый главный герой не может, да потом уже и не хочет, перескочить в следующий день, каждое утро равнодушно переживая одни и те же события. Но я понимал, такое равнодушие Корнеевой могло быть реакцией на глубокое эмоциональное потрясение.

- Он успел Вам сказать что-нибудь о стрелявших?

Женщина помолчала мгновение и отрицательно покачала головой. Она посмотрела на меня, и в её глазах я увидел что-то детское, просящее о пощаде.

Страдание, отметил я, в её глазах, все же, несмотря на ее кажущееся спокойствие, было страдание. Я задал следующий вопрос, продолжая садистски жестокое исследование происшедшего убийства.

- Кто мог знать, что Ваш муж в это утро должен был выйти из дома с большой суммой денег?

Похоже, женщина и сама не один уже раз задавала себе этот вопрос. Она была растерянна. Знали-то ведь только самые близкие люди.

- Кто мог знать? Сергей, водитель. Алексей, его коллега по работе. И он же друг. Люди в Челябинске, ждавшие его с товаром. Ну, я…

Я уже давно привык к тому, что, первыми подозреваемыми по делу об убийстве становились родственники и друзья убитого. Ничего удивительного, что и в этом случае я буду выяснять, а не эта ли сидящая передо мной женщина - причина разыгравшейся трагедии?

Я задал ей ещё с десяток вопросов, выяснив, что погибший был очень скромным, более чем средней руки, предпринимателем, о деятельности которого знал только узкий круг людей. Вот среди них и придётся искать преступника.

Когда она ушла, я ощущал себя человеком, у которого сзади на спине неудобно повис тяжелый рюкзак, поправить который нет никакой возможности. Я никак не мог вспомнить, откуда я мог знать эту женщину?

Женщин, с кем я имел когда-либо более-менее устойчивые отношения, пересчитать можно было по пальцам.

Друзья мои с завидным упорством делали попытки женить меня. Но тут я больше шел у них на поводу, чем сам сознательно к этому стремился. В дальнейшем я понял, что если мои отношения с женщинами пойдут в том же ключе, то я растеряю всех своих друзей.

Они настойчиво сводили меня то - с одной своей одинокой родственницей, то - со своей соседкой или знакомой по работе. Ну что тут я мог поделать! Никак у меня не получалось продолжать отношения с этими женщинами после решающей встречи с ними. Когда интимная встреча снимала с них «лица общее выражение», все они оказывались вдруг, как я считал, истеричными и неадекватными.

Одна вдруг после интимной близости уселась на полу и раскачиваясь, стала ни с того ни с сего завывать, никак не реагируя на мои успокоительные слова. Другая - явно переигрывала, пугая меня и соседей, кричала, искусно копируя озвучание порнографических фильмов. Третья, грозя поджечь постель, дымила и дымила сигаретой, прикуривая одну от другой, не обращая на меня никакого внимания, как будто я был всего лишь использованный шприц для наркомана. Пепел сыпался с нее, как остывающая окалина с готовой и уже самодостаточной чугунной болванки…

Хотя я и понимал, что все эти чудачества во многом были вызваны их нескладными женскими судьбами, энтузиазма мне это в продолжение отношений с ними не прибавляло. Уж больно явно в них сквозило одно лишь желание - заскочить в последний вагон уходящего поезда.

В большей степени, такое моё отношение к ним вызывалось наличием соперницы, которой по-прежнему было семнадцать лет – такой навсегда в моей памяти осталась моя первая и, как сейчас выясняется, и последняя любовь - моя одноклассница Аня Петрова!

Друзья же обижались за своих протеже.

Конечно же, не могла среди них затеряться такая женщина, как Светлана Корнеева. Если бы жизнь меня с ней сталкивала, то я не забыл бы этого никоим образом.

И я вспомнил ее.

***

Я всегда планировал свою работу так, чтобы у меня оставалось время перечитать протокол проведенного допроса. Вот и сейчас, после ухода Корнеевой, я перечитывал протокол и размышлял над полученной информацией. Следователи из соседних кабинетов, кто не был занят в следственных действиях, вышли через холл на отремонтированный балкон – не балкон, а скорее террасу – и курили, о чём-то оживлённо переговариваясь.

Когда-то здесь, на улице Малышева располагалась следственная часть прокуратуры города. А в моём нынешнем кабинете, лет двадцать назад сидел следователь по особо важным делам Широков. Пожилой, сутулый мужчина, который, как мне, тогда студенту юридического института, показалось, нарочно упрощал свою речь «оканьем». Широков расследовал тогда уголовное дело в отношении сотрудников милиции, превысивших свои должностные полномочия.

Я в числе других студентов юридического института, выступал в роли штатных понятых в следственных действиях, проводимых этими милиционерами, как сейчас любят говорить некоторые журналисты – «оборотнями». Тогда я, в ожидании вызова, тоже выходил на этот балкон-террасу, грозивший обвалиться, и раскуривал первые в своей самостоятельной жизни сигареты. Не таясь как раньше от матери, а уже как студент первого курса.

Я тогда и не подозревал, насколько опасно находился на краю – на краю законности. Моя подпись понятого стояла в нескольких липовых протоколах, изготовленных теми милиционерами-преступниками. Но Широков тогда, по-отечески понимая студента-первокурсника, семнадцатилетнего паренька, сделал правильные акценты в расследовании дела, и я выступил лишь в роли свидетеля, а не обвиняемого. А милиционеры получили, что называется, по полной программе.

Надо сказать, не всегда между двумя этими ведомствами, прокуратурой и милицией, складывается столь необходимое для совместной правоохранительной работы, взаимодействие. Милиция часто обижается на прокуратуру: «Опять нас давите! Опять придирки!»

Уже тогда я усвоил, каким шатким порой бывает положение человека и не всегда оно в полной мере зависит от него самого. Как оценил бы следователь Широков мою историю – так оно бы всё и выглядело.

Кстати, после многих лет следственной деятельности я очень скептически стал воспринимать историю как таковую. Я пришёл к убеждению, что даже если и сохраняются какие-то, казалось бы, объективные источники, шансов, что мы, потомки, сможем беспристрастно воссоздать по ним полную картину далёкого прошлого и сделать правильные выводы – ничтожны.

Как известно, Чарльз Дарвин, свою теорию происхождения человека, построил, во многом руководствуясь эмоциями - он ненавидел рабство. Целью его научных изысканий было доказать, что все люди равны – они все имели общего предка – обезьяну.

Ну, а уж если следователь в своём поиске руководствуется эмоциями – быть беде! Вольно или невольно он не заметит факт, который не укладывается в его версию; вольно или невольно он придаст особое значение случайности, ничтожному обстоятельству – только, чтобы его версия «зазвучала»…!

… Я признал Корнееву, как жену убитого, потерпевшей по делу. Вынес соответствующее постановление. Но она же, Корнеева, является и главной подозреваемой на сегодняшний день.

Я выяснил, что у них одна, уже совершеннолетняя, дочь. В семье случались ссоры. Корнеева признала, что несколько месяцев они жили раздельно, пробуя вариант развода. Сама Корнеева была вполне самостоятельной женщиной. Работала ведущим специалистом на Екатеринбургском почтамте и зарабатывала вполне прилично, чтобы быть независимой женщиной.

И все-таки, ведь я вспомнил, когда с ней встречался раньше! Только вот она, похоже, меня не признала, как выразительно я не смотрел на нее. Но это даже к лучшему.

Это была Светлана из «Белинки» - областной библиотеки имени Виссариона Белинского. В этом качестве я знал ее в студенческие годы.

***

Вернувшись из морга, куда я ходил на вскрытие убитого Корнеева сразу же после допроса Корнеевой Светланы, я прошёл к своему столу. Я даже не присаживался; подняв трубку телефона, стал набирать номер, который мне оставила вдова погибшего.

Это было предприятие ее мужа, потерпевшего Корнеева – «Уралхимпласт». Но телефон отзывался лишь длинными гудками.

Я не люблю паузы в работе и не полагаюсь на почту, когда мне необходимо вызвать важного свидетеля или совершить другое неотложное следственное действие. Я отдал распоряжение оперативникам доставить мне в кабинет на допрос водителя Калабугина Сергея – того самого, который ожидал в то роковое утро потерпевшего Корнеева - и намеревался уже отправиться в «Уралхимпласт» обследовать рабочий кабинет пострадавшего.

Кроме того, оставаясь за столом в кабинете, я не мог спокойно осмыслить факт происшедшей встречи с этой женщиной, Корнеевой Светланой. Мне непременно надо было пройтись.

Только я выдвинул ящик стола, где у меня лежала кожаная папка с протоколами, как дверь моего кабинета распахнулась, и величественно, как флагманский корабль в богом забытый порт, вошел сосед, единственный в нашем отделе следователь по особо важным делам, Зайцев.

Легендарная, можно сказать, личность. Еще лет десять назад он, оказавшись в качестве командированного руководителя следственной бригады в одном из городков области, где я работал следователем, говорил мне: «Что ты телепаешься тут всё с ерундой какой-то? Давно пора уже самостоятельно темные убийства раскрывать!»

Его как раз и направляли помочь организовать расследование сложного убийства. Вот тогда я и увидел, как может работать настоящий следователь. Сутками, без нормального сна, подогревая себя табаком и кофе.

Тогда я, провинциальный следователь, и загорелся стремлением вырваться из прокуратуры небольшого, не имеющего районного деления городка, и попасть в следственное управление областной прокуратуры.

Надо сказать, прокуратура сложная система федерального подчинения. В каждом субъекте Федерации, будь то область, край или республика, действует своя прокуратура, глава которой не подчиняется местным органам власти – только Генеральному прокурору. Это позволяет прокуратуре действовать самостоятельно и независимо.

Как и всякая сложная система, прокуратура имеет свою структуру. Прокуратура области, прокуратура города, районов в городе, прокуратура городов областного подчинения. Как старая добрая русская Матрёшка. Хотя, к слову, Матрёшка вовсе и не русская, а японская игрушка, в прошлом.

И каждое звено прокуратуры построено по одному и тому же принципу. В каждой есть свой следственный отдел и отделы, надзирающие за соблюдением законности в самых различных сферах жизни.

При этом, как правило, Вас не примут на работу, если Вы не проявили себе в работе на нижестоящей ступени прокурорской системы. Такой подход позволяет сконцентрировать в областных структурных подразделениях прокуратуры высококвалифицированных следователей, прокуроров.

С другой стороны, складывается так, что в нижестоящих звеньях прокуратуры, как правило, работают всегда начинающие следователи и прокуроры.

Поэтому, когда случается сложное убийство, на помощь из области местному, провинциальному следователю направляется оперативно-следственная группа. Со следователем по особо важным делам Зайцевым я так и познакомился.

На мою голову тогда свалилось групповое убийство. Сразу четырех рыбаков убили на зимней рыбалке! Крепко я тогда прокололся! Поэтому и задержался с переходом в следственное управление.

Следователь по особо важным делам Зайцев, прокурор-криминалист Сёмин и оперуполномоченный по особо-важным делам ГУВД области Гнедков помогли тогда мне – за неделю мы нашли убийцу. Правда, пришлось до полуночи сидеть то в прокуратуре, то перебираться в милицию. Потом разъезжались каждый со своим заданием и снова собирались. Когда убийца оказался в камере, Зайцев со своей группой уехал.

Прощаясь, он энергично и совсем не устало, как будто и не было этой безумной недели – откуда столько энергии! - крепко пожал мне руку и ткнув пальцем мне в грудь, изрек:

- Если хочешь стать следователем – перебирайся к нам в следственное управление. Это не тот случай, когда, чтобы кем-то стать, надо вариться в собственном соку. У нас по-другому – только среда, окружение, поднимут тебя на высшую ступень.

И он покровительственно похлопал меня по плечу.

Уставший, я не мог скрыть своей радости и удовлетворения – меня оценил такой ас от следствия! Значит, быть мне скоро у них, в следственном управлении.

Однако, когда они уехали, я завяз с делом. Убийца утверждал, что убил четверых рыбаков, когда они пытались в рыбацком домике надругаться над ним. Убив их топориком, он испугался и сжег дом вместе с трупами. Надо сказать, в пользу его версии говорило то обстоятельство, что убитые были ранее судимыми.

Кто-то из них был даже рецидивистом. Я проводил многочисленные экспертизы, и все это время убийца не один месяц сидел в следственном изоляторе, пока прокурор не сказал мне: «Хватит! Больше срок содержания под стражей я не продлеваю! Принимай решение!»

Я не решился предъявить окончательное обвинение. По тем временам для этого рыбака это повлекло бы высшую меру наказания – смертную казнь.

Но я не решался признать здесь и самооборону. Я изменил подследственному меру пресечения на подписку о невыезде, рассчитывая некоторыми дополнительными экспертизами добыть хоть толику новой информации. Но подследственный, оказавшись на свободе, скрылся. Трезво, видимо, понимал угрозу для себя смертной казни.

Дело зависло. И я затем надолго завис в том городке, как бесперспективный следователь.

После этого мне крайне неловко было встречаться с Зайцевым. Его работу я бросил тогда, можно сказать, псу под хвост. Встречаясь с ним в Екатеринбурге на следственных семинарах, я чувствовал себя под его взглядом, и без того колючим и насмешливым, шелудивым псом!

Тем более, сейчас, попав в новый следственный отдел, можно сказать, созданный им, я был удивлен. За эти несколько месяцев моей здесь работы, я увидел, что это был уже другой, не тот Зайцев.

Откровенно говоря, мне было непонятно, когда ему удавалось заниматься делом. Он только и делал, что ходил с инспекторскими проверками по соседним кабинетам и соблазнял следователей на покупку у него какого-то знаменитого, чуть ли не коллекционного охотничьего ружья. Однако было понятно, что это ружье ему дорого, и он никому его не уступит.

Думаю, что это был для него лишь повод похвастаться своим охотничьим снаряжением, да рассказать очередную охотничью байку. Хотя в какой-то момент мне стало казаться, что Зайцев никакой не охотник, а он всего лишь таким образом шутки ради обыгрывает свою звериную фамилию.

Вообще-то, ему больше подходила бы фамилия Медведев, нежели Зайцев. Несмотря на то, что он, казалось, вжимал свою голову в плечи, он был высок, широк в плечах. Правда, атлетом назвать я бы его не решился. Уж очень явственно выпирало его, облеченное в пуловер, пивное брюшко, которого он, определённо, стеснялся. Поэтому помимо пуловера на нем постоянно был очень просторный, всегда расстегнутый двубортный пиджак. Под стать сложению и голос его был густоват и низок. Пожалуй, отпусти он бороду и сделай взгляд похитрее и послаще, ему можно было бы читать проповеди в церкви.

Впрочем, только я знаю одного врача, одного оперуполномоченного и одного партийного работника, которые поспешили в смутные девяностые в священники.

Врач – мой сосед - большой любитель «Ниссана», скинув рясу после службы, ходит кругами вокруг своей машинки. То шины подкачает, то зеркала отполирует.

Партийный работник меня крестил. Выполнив обряд крещения, сказал, благословляя на преодоление жизненных невзгод: «Неисповедимы пути господни. И я, вчера еще был секретарем райкома партии, сегодня призван служить Церкви».

С оперативником, ставшим священником, я некоторое время работал в Челябинской области. На мысль сменить поприще его натолкнули коллеги. «Ну что? Ещё одного крестил?», - говорили они ему, когда он вместе со следователем отправлял в суд очередного преступника.

- А-а, бездельник!- грубовато обратился Зайцев ко мне.- Всё сидим, да штаны протираем? Нет, чтобы запастись протоколами да отправиться по следам преступления…

Исподволь, из случайных встреч с бывшими коллегами в областной прокуратуре, где я проходил всю нудную процедуру перевода в прокуратуру области, я узнал, что идея создать новый следственный отдел была его – он писал об этом статью в одном прокурорском журнале. Он же высказывал руководству свое видение организационного оформления отдела, подобрал опытных, квалифицированных специалистов.

Были только два человека, которые пришли в отдел помимо его воли – это начальник Брагин и я – моё появление здесь стало возможным не по представлению Зайцева, как это было в случае с другими следователями, а по желанию и инициативе Брагина.

Наверное, Зайцев не мог никак прийти в себя, после того как его законное кресло начальника отдали карьеристу Брагину. На мой взгляд, Зайцев был серьезным следователем, и место начальника отдела было, конечно же, его. Он же довольствовался должностью следователя по особо важным делам, что позволяло ему исполнять только периодически руководящие функции, и то – лишь в роли заместителя отдела.

Подозреваю, что Зайцев полагал, коли я ставленник Брагина, то и должность своего заместителя Брагин готовит для меня.

Зайцев, опустив глаза на задымившийся табачок, раскурил свою трубку. Возможно, ему просто лень было идти в курительную комнату, и он предпочел подымить у соседа.

- Ну, что ты надумал? – он, удовлетворённо выдохнув дым, тут же выцепил взглядом лежавший на столе протокол допроса Корнеевой; небрежно, сминая углы документа толстыми пальцами, взял его. Пробежался глазами, отставив в сторону свою дымящуюся трубку.

- У тебя, Матвей, тут неувязка, - произнес он через пару минут. – У тебя записано: «Что у него находилось в дипломате – я не знаю». А перед этим, в начале протокола: «Он дважды пересчитывал деньги, перекладывал пачки с деньгами». Уточняй. А то непонятно – либо это твоя погрешность, либо это опорная деталь, за которую необходимо зацепиться в расследовании.

Затем он отложил протокол, пыхнул трубкой, наполнив мой кабинет сладковатым, густым дымом кубинского табака, и хитровато посмотрел на меня:

- Не выдохся ещё?

Я пожал плечами. Мне казалось, что мой перевод в этот отдел из провинциальной прокуратуры открывал для меня новые горизонты и был, по сути дела, признанием моих потенциальных возможностей.

И не дожидаясь ответа, уже сердито, Зайцев произнес:

- Ну, так что ты надумал с ружьем? Покупаешь? Пока дешево отдаю!

***

Застегивая на ходу молнию на своей ветровке, я энергично - Зайцев меня немного завёл-таки - спускался вниз, минуя лестничные марши один за другим.

«Уралхимпласт» находился на этой же улице, на несколько кварталов ближе к Исети, в старом монументальном пятиэтажном здании, напичканном множеством контор. Здание так и называлось «Дом контор». Архитектурный памятник советскому конструктивизму середины двадцатого века.

А еще пару кварталов ниже – «Белинка», областная библиотека. Там когда-то любил я в тишине, несмотря на многолюдность большого читального зала, сидеть за столом, погруженный в очередную книгу.

Этот мир, очерченный желтым кругом света моей настольной лампы, незаметно, через горловину моей фантазии, перетекал в другой, более реальный, хотя и фантастический, более великий, хотя и невидимый. И удерживал меня в этом мире только один человек – прекрасная девушка в отделе выдачи книг.

Несмотря на свою поглощенность книгой, я постоянно видел ее своим внутренним оком, видел ее строгое, видимо от сознания своей красоты, лицо, ее ярко желтую кофточку. Я был влюблен в нее уже около года, но в завоевании ее сердца продвинулся пока мало. Узнал только, что ее зовут Светланой…

Тогда мне казалось, что моя школьная любовь, Аня Петрова, осталась в прошлом. Я невольно сравнивал свою одноклассницу с этой Светланой и моя обида от выбора, который сделала Аня, отдав предпочтение другому, уже казалась несущественной.

Это я сейчас только понял, что потерял, позволив Ане уйти из моей жизни… Да, свою женщину потерял, без которой, как выясняется, меня мотает по жизни как по морю - сорвавшуюся с корабля старую тарную бочку… А тогда мне казалось, что вот она, моя женщина! Прекрасная Светлана!

Проехав на троллейбусе пару остановок, я скоро оказался в длинных изогнутых коридорах. «Уралхимпласт» занимал одну-единственную комнату. Но только согласно учредительным документам.

На деле реального офиса у предприятия не было. По этому адресу находилась фирма, торгующая водяными фильтрами и не имеющая никакого отношения к Корнееву. Придется возвращаться ни с чем. Хотя почему же ни с чем? У меня появилось основание сомневаться в законности бизнеса потерпевшего. По крайней мере, стало вырисовываться направление, в котором стоит устремиться в своем поиске.

По учредительным документам предприятие Корнеева разрабатывало технологию производства экологической пластиковой тары. На деле, получается, он занимался чем-то иным. А раз так, то можно говорить о существовании некоего круга лиц, чьи интересы замыкаются на извлечении прибыли в мутной воде незаконного бизнеса.

Возникает вопрос – чем же реально занимался потерпевший? На этот вопрос ответ можно будет получить только от самого ближайшего окружения Корнеева Павла. Вдова прояснить здесь ничего не смогла.

До «Белинки» было - всего лишь одна троллейбусная остановка, и я, почему-то, захотел проехаться туда. Не был я там лет шестнадцать.

***

Список лиц, входивших в окружение Корнеева Павла, оперативники смогли подготовить только через несколько дней. Я за это время назначил несколько экспертиз, тщательно осмотрел и упаковал, как этого требует уголовно-процессуальный кодекс, изъятые с места происшествия вещественные доказательства.

Румянцева Валентина была девушкой, конечно, видной. Причем, единственной женщиной -оперуполномоченным во всем Центральном РУВД. Хотя уже и не девчонка - она уверенно перешагнула тридцатилетний рубеж – но превосходно сохранила фигуру, достоинства которой любила подчеркивать джинсами и тесной в талии, да и в груди, ветровкой.

Она относилась к разряду тех женщин, которые не ждали, когда их выберут мужчины, сами находили себе партнеров по жизни. Я же, хотя и произвожу, как я знаю, впечатление неуверенного и мягкого человека, на деле не терплю, когда важные решения принимают за меня.

Поэтому-то я, хотя мне и было всегда приятно видеть Валентину и интересно с ней общаться, пожалел, глядя в ее добрые, понимающие мужские страдания глаза, что на помощь мне дали не какого-нибудь, пусть даже начинающего опера, мечтающего всего лишь о лишней дополнительной звездочке на погоны, а эту симпатичную женщину. Мне - то в первую очередь необходимо было как можно скорее раскрыть порученное мне убийство, а не отвлекаться на общение с хорошенькой женщиной.

Подготовленный ею список друзей погибшего содержал всего две фамилии.

- Не густо, - сказал я, продолжая вглядываться в переданный мне Валентиной лист бумаги, как будто рассчитывал, что на белом поле под моим взглядом проявятся какие-то дополнительные знаки.

- У нас что-то есть уже по ним? – я перевел взгляд с листа бумаги на лицо молодой женщины, ожидая увидеть смущение за такую куцую информацию.

- Это школьные друзья Корнеева, - пояснила деловито Румянцева. – Смольянов имеет автосалон на улице Гурзуфская. Не судимый. Женат. Воспитывает дочку. Встречался с Корнеевым по пятницам попить пива…

Валентина прохаживалась по кабинету, проверяя всё на ощупь. Провела пальцем по экрану монитора, а затем посмотрела на свой палец – нет ли следов пыли. Было чисто. Дернула за шнур на гардинах – работают ли, двигаются ли шторы? Постучала своим отполированным ноготком по стеклу аквариума, привлекая стайку юрких розовых гупий.

- Ну, а Бекетов – темная лошадка. Не женат. Наведывается к матери редко и не регулярно. Любит выпить. Занимался самым различным бизнесом. Торговлей подержанными машинами, строительным бизнесом. Купил квартиру матери. Себе. Жил с какой-то женщиной с ребенком. Мать сообщает, что месяц как уже не появляется у нее. На звонки не отвечает. Предполагает, что в запое у кого-то на квартире у собутыльников. С ним такое случалось и раньше.

Валентина отвлеклась от рыбок и, наклонив голову набок, посмотрела на меня с укоризной:

- Любовница была у нашего потерпевшего.

- Вот как, - сказал я, нисколько не удивившись.

Круг возможных подозреваемых расширялся и расширялся.

- Что еще?

- По месту жительства он ни с кем не общался. А вот с соседом по подъезду имел серьезный конфликт по поводу парковки своей автомашины во дворе дома. Павлюченков Виталий…

Валентина глянула в свой блокнот, который она держала раскрытым в руке. Блокнот был маленький-маленький и весь исписан, дальше некуда. Новые записи теснились на полях, между старых строк, где-то в свободных уголках. Валентине приходилось вчитываться, чтобы расшифровать свои каракули:

- …Месяц назад, в марте, Павлюченков поконфликтовал с Корнеевым. Павлюченков умудрился собственноручно соорудить шлагбаум, устроив, прямо под окнами собственной квартиры, индивидуальную стоянку для своей «Нивы». А Корнеев иногда оставлял свою «КИА-Спортиж» аккурат напротив этого шлагбаума, ну и преграждал таким образом заезд Павлюченкова на свою стоянку. Соседи говорят, что на этой почве у них дело чуть не дошло до драки. Вот ведь собственнички!

- Даже так? – удивился я не столько происшедшему конфликту между соседями, сколько расторопности Валентины. Об этом конфликте Корнеева мне в ходе допроса ничего не говорила:

- Что ещё?

- Есть. Есть и ещё информация для размышления. Всю вторую половину марта у них, у Корнеевых, работал строитель – выкладывал новый ламинат. Данные о его личности, правда, еще не установила.

- Да. Говорила об этом потерпевшая, - сказал я. – Даже координаты мастера сообщила. «Надо бы не забыть - подарить ей новый блокнот» - подумал я, когда Валентина ушла.

***

В кабинет без стука вошел Зайцев. Обернувшись, я даже вздрогнул. Зайцев глядел на меня в упор, но доброжелательно. Как будто он ждал от меня чего-то.

- Ну, как у тебя движется дело?

Он приходил со своей трубкой и заполнял мой кабинет дымом кубинского табака чуть ли не каждый день. Сначала меня раздражали его бесконечные охотничьи байки. Зайцев отлично знал, что я не охотник и не рыбак и совершенно не интересуюсь этими вопросами. Тем не менее, он упорно говорил мне, как он выслеживал лося на своей последней охоте. При этом глаза у Зайцева жили своей отдельной жизнью.

У меня складывалось впечатление, что сосед, как Порфирий Петрович у Достоевского, следит за каждым моим шагом, решая какую-то свою задачу. А его охотничьи байки – лишь прикрытие этой игры, этой охоты. Но потом я обнаружил, что после его ухода для меня всегда оставался от него неплохой, дельный совет.

Вот и сейчас, выслушав от меня краткий доклад по делу, он посоветовал: - Не забудь установить «прослушку» за Корнеевой.

Вняв его совету, я всю вторую половину дня решал вопрос с получением в суде санкции на прослушивание телефонных переговоров Корнеевой и арест ее почтово-телеграфной корреспонденции.

Собственно, я только подготовил пакет документов, а в суд ходил начальник отдела Брагин. Изучая переданные мною документы для обращения в суд, он долго морщился.

- Ну, что-же ты, Матвей Николаевич, опытный следователь, а не нашел ничего лучшего, как обратить свой пыл против потерпевшей? Неужели нет других фигурантов по делу?

- Для меня непозволительная роскошь - примерять роль убийцы, соблюдая какую-то очередность, - сказал я, довольный, что сумел взять правильный тон в общении с начальником, - проверять надо всех и сразу.

- Ну, проверяй, проверяй, - согласился Брагин.

Я же почувствовал, что буквально начинаю раздваиваться. Недавний допрос Корнеевой Светланы всколыхнул мои воспоминания. Один человек во мне с тоской вспоминал свою юношескую влюбленность и пытался ее реанимировать в своей душе. Второй – готов был даже это свое чувство препарировать и с садистской жестокостью свести все к нулю.

Я думал, а настолько ли я сильно любил свою одноклассницу Аню Петрову? Насколько серьезным было мое увлечение Светланой? Было ли это серьезным чувством? Я думал об этом, потому что меня с возрастом, начали все чаще посещать мысли, а не допустил ли я прошлом большую ошибку?

Но, тут же, моя умудрённость опытом встреч и расставаний, подсказывала мне – навряд ли в жизни есть какая-то предопределенность. Как сложилось – значит, так оно и должно было быть.

Мне всегда что-то мешало подойти к Ане и завязать непринужденный разговор. Как-то, когда я учился в восьмом классе, я осмелел до того, что подошёл к ней, чтобы спросить тетрадку с ее решением задачи. Но при моём приближении Аня с таким интересом ко мне обернулась, а глаза у неё загорелись таким огоньком, словно ей выпал редкий случай наблюдать за поведением степного тушканчика-прыгунца в период его брачных игр.

Когда я отошёл от неё с тетрадкой, то чувствовал себя как после пыток электротоком. Я понимал, что её интерес был вызван моими большими ушами.

Иногда, когда я перехватывал её взгляд, я читал в её глазах даже удивление и сочувствие по поводу этих моих ушей. Однако это нисколько не умаляло моего к ней чувства. Даже наоборот, я возносил её на ещё большую высоту.

В конце концов, я воздвиг в своей душе для неё такой пьедестал, что мне уже было непросто не то чтобы подойти к ней и заговорить, но и только находиться с ней рядом – в таких неожиданно представившихся случаях меня просто бросало в дрожь.

Было ли у меня более серьезное чувство к другой женщине? Вот эта влюблённость в Светлану из Белинки?

Я всегда пытался убедить себя, что не это главное в жизни. Пытался убедить себя, что в жизни есть что-то более значительное…

Ну, а что же это более значительное? Генеральские звезды? Звезды, не дающие покоя Брагину? Ну почему же сразу так? Стать асом, к примеру. Первым в своем деле. Стать лучшим следователем.

Когда я начинаю размышлять подобным образом, мне становится жить гораздо легче, проще. Кажется, что при этом снимаются все вопросы.

***

Сегодня ночью я, еще находясь во сне, соскочил с кровати. Я задыхался. У меня перехватило дыхание. Я едва-едва, судорожно раскрывая рот, снова научился дышать.

Мне приснилось, что я медленно, как брошенная в воду тряпка, опускаюсь на илистое дно омута. Сначала мне совсем не страшно, а даже интересно – плавно, словно в замедленном полете, ощущать свое передвижение без всякого усилия со своей стороны. Мне даже не надо было заботиться о том, чтобы дышать.

Я, отдаваясь своему плавному полету вниз, спокойно смотрел, как удаляется от меня колышущийся вверху слабый свет мира, к которому я еще недавно принадлежал. Но по мере сгущения вокруг меня тьмы я с нарастающей тревогой стал ощущать, как меня начинает сковывать холод – он медленно охватывал меня от ног к голове – и я, при всем своем желании, уже не мог даже шевельнуться, как сильно этого не хотел. Мало того – я стал задыхаться.

Ужас объял меня и не знаю, как у меня, все-таки, получилось – выскочить из этого реального по своим ощущениям сна и выпасть с кровати на пол. Как выброшенная на берег рыба, я раскрывал рот и чуть ли не с предсмертным хрипом пытался вдохнуть воздух в нерабочие лёгкие.

Этот, один и тот же сон, мне виделся очень часто. С того времени как утонул мой младший братишка. Ему тогда было пять лет, а мне семь.

Это случилось ярким июньским утром на берегу озера Каменное, расположенного в степи в десяти километрах от нашего поселка с типичным целинным названием - Комсомольский.

Степь еще не выгорела под летним палящим солнцем, но яркая зелень, простирающая к далекому-далекому горизонту, казалось, собрала на себе весь солнечный свет с неба и слепила глаза. Густой, горько-сладкий привкус степных трав; разноголосый стрекот кузнечиков, навеянный ласковым теплым ветерком; одновременное пение нескольких жаворонков, как минимум, по одному, на каждую сторону света; бесконечные, до самой дальней кромки горизонта волны белых облаков. Всё это создавало впечатление, что сейчас, в данную минуту, в одной точке пространства совместились несколько измерений – каждое со своей степью.

Отец ходил по берегу и, раздвигая высокие и густые камыши, заходил в воду в своих рыбацких сапогах, размашисто закидывал спиннинг. Я же возводил на песке две противоборствующие артиллерийские батареи.

Песок был теплый, чистый и какой-то легкий. В моей раскрытой пятерне он, наверное, и минуты не задерживался. Стремительной струйкой, утекая как вода, уменьшался песок с холмика до нескольких одиноких песчинок.

Я нагреб на песке два вала, натыкал в них сухие камышинки – вот и готовы две противоборствующие артиллерийские батареи. Слава, братишка, стоял рядом и с интересом наблюдал за моими приготовлениями к бою. Иногда, в азарте, не в силах сдержаться в своем напряженном ожидании, он вдруг издавал короткий жизнерадостный возглас и делал непроизвольные движения. То приседал, неотрывно глядя на мои приготовления, то, как ниндзя, готовящийся к бою, разводил руками.

Наконец все было готово. И я, попеременно действуя то за одну, то за другую сторону, обрушивал на батареи камень-ядро, раскидывая пушки-камышинки в разные стороны. Слава, было, тоже попробовал кинуть камень. Но только и смог, что уронить его себе под ноги.

- Славик, поищи себе камешек, - сказал я братишке, не в силах оторваться от боя.

Слава убежал. Больше живого я его не видел.

Винил ли я себя в смерти брата? Поначалу нет. Я был просто, как бы, заморожен этим событием. Я тупо наблюдал, как его искали мужики, перекликаясь и ныряя в озере. Обо мне позабыли. И я, потерянный, ходил по берегу, переводя взгляд с одного ныряльщика на другого.

Доставал брата из воды сосед дядя Толя; он осторожно, как живого, прижав к груди, выносил из воды на берег Славу. Брат словно спал. Лицо только было неестественно белым. С его одежды, с головы стекала ручейками вода, как будто он попал под большой ливень.

Ночью, накануне похорон, я поднялся с постели и вышел в сени, где на столе стоял маленький красный гробик брата. В окне светила яркая полная луна. Я, не включая света, встал на стул и сдвинул крышку.

Потом долго-долго смотрел на брата в полумраке ночи, на его белое под лунным светом лицо. В моей голове шла работа какой-то мысли. Но эта работа шла как-то самостоятельно, независимо от меня. Возможно, я думал, почему это случилось?

Пожалуй, тогда в мое сознание было заложено зерно одной следственной истины – никогда следователь не узнает всей правды. Она остаётся с мертвыми.

***

Водитель Калабугин, с которым должен был встретиться в то злополучное утро Корнеев Павел, долго не мог найти наше следственное управление. Он несколько раз звонил мне по сотовому телефону – то с перекрестка улиц Малышева-Репина, то уже находясь непосредственно у здания управления.

«Да, с таким толковым водилой угодить под монастырь – не проблема!», - подумал я, разъясняя Калабугину, где, какую дверь необходимо открыть, чтобы попасть к нам.

Возможно поэтому, допрашивая его, я и не старался скрыть свое раздражение.

- Так Вы говорите, что не слышали ни выстрелов, ни криков? – переспрашивал я Калабугина,- мрачно следя за его суетливыми движениями на старинном стуле.

Я умышленно ставил этот стул не у входа и не у своего стола, а посередине помещения. Так мне было лучше наблюдать за допрашиваемым – тот оказывался в роли единственного актера на сцене моего театра.

Во-вторых, это давало лишний повод для того, чтобы человек мог себя как-то проявить и тем самым дать мне дополнительный материал для раздумий и оценок.

Так, некоторые из приглашённых на допрос, не смиряясь с таким положением, спрашивали у меня разрешение подвинуть стул ближе к столу. Кто-то, не получив на это моего одобрения, ссылался на плохой слух и двигался ближе, добиваясь все-таки своего. А некоторые и разрешения не спрашивали – ставили стул там, где им нравилось.

Я, таким образом, не приступив еще к допросу, уже имел какое-то начальное представление о своём госте.

- Я еще раз повторяю… - с какой-то поспешностью говорил Калабугин, - …я был, как бы это сказать – преходящий водитель. Он меня приглашал только на разовые поездки. В Челябинск, ну в Тюмень. Недалеко, в общем. Меня это устраивало. Это нормально. Не то что, там, мотыляться целый день по городским пробкам. Встречался он со своими партнерами, если это было летом – в парке или в кафешке какой-нибудь. Зимой – тоже в кафе или ресторане. Чем он занимался – я не знаю. Он мне никогда не говорил. Ездил всегда с одним и тем же своим пластмассовым дипломатом, несолидным каким-то. Никогда не говорил мне, что перевозит, например, какую-то сумму денег. Сколько я помню – он всегда бросал этот свой дипломат на заднее сиденье. Я еще двери закрывал изнутри на фиксаторы, чтобы не дай бог, не стащил бы кто этот чемодан. Корнеев-то сам в этом плане был всегда беспечным. У меня сложилось впечатление, что он занимался чем-то несерьезным. А со мной держался, как важная шишка. Мне, как говорится, пофиг, что он там о себе воображает. Главное, чтобы со мной расплатился, как договаривались.

- Как долго продолжалось ваше сотрудничество? Обращался ли он ещё к кому-нибудь кроме Вас?

- Павел давал года два назад объявление в газете о том, что ему требуется водитель. Вот я и откликнулся. Не думаю, что кроме меня он ещё с кем-то ездил. Уж больно я дёшево с него брал. За такие поездки можно было в два раза больше платить! Обычно необходимость во мне возникала один-два раза в месяц, когда он надумывал ехать в другой город. Здесь же, по Екатеринбургу, он передвигался на общественном транспорте, или частника ловил прямо на улице. Такое у меня сложилось впечатление из разговоров с ним. Знаю, был у него, вроде, какой-то джип. Но он на нем не ездил. Говорил, что дочка отобрала. Шутил как бы. Но то, что в другой город самостоятельно не ездил – это точно.

В то злополучное утро – стоило мне так рано вставать, чтобы всё впустую! – я не дождался его к шести часам. Минут через 15, уже после того, как приезжала скорая, я пытался сначала позвонить Корнееву по сотовому телефону. Затем пошел к нему домой. Да вот, уже к трупу только и пришёл… Жена накрыла его каким-то покрывалом. Так он и лежал на земле, словно куль какой…

- В каком Корнеева была состоянии? Что-то говорила Вам?

- Я к ней в квартиру прошёл. Что, мол, дальше-то? Поездка-то, ведь, в Челябинск, значит, откладывается? А она суетилась много. Ей уже было не до меня. Куда-то звонила. Вы, наверное, ожидали услышать от меня, что я застал ее плачущей и подавленной? Нет. Именно, звонила куда-то. Названивала. Ну, я понял, что всё - моё сотрудничество с Корнеевым закончилось. Ловить тут мне больше нечего было, и я ушёл…

Когда наша встреча подходила к концу, Калабугин, уже стоя у выхода, повернулся ко мне:

- А я это…хотел спросить…

- Спрашивайте.

– А он что, нерусский был?

- А что?

- Да всё время нас, русский народ, ругал. «Быдло, дескать. Стадо, мол».

***

После ухода Калабугина я вызвал по телефону Валентину Румянцеву. Надо было дать ей срочное задание. Необходимо было доставить в прокуратуру друзей убитого, которых мне упоминала в своих показаниях Корнеева, допросить их. До настоящего времени оставался невыясненным вопрос – что было в дипломате? Деньги? Что-то еще? Если деньги – то в каком количестве? Оставалось невыясненным также - чем же занимался убитый в действительности? Ну и главное на этот момент – кто его ждал в Челябинске?

Всеми этими соображениями я и поделился с Валентиной, когда она явилась ко мне. Она была не прочь порассуждать за чашечкой кофе над делом и дальше, но я поторопил ее.

- Время-деньги, Валя.

- Ага,- отозвалась Валентина весело уже из коридора, когда я, выпроводив ее, закрывал дверь, - Кто везёт, того и погоняют!

Допрос друзей Корнеева ничего определенного не принес. Единственно, один из них, бывший сокурсник, наиболее тесно общавшийся с Павлом в последнее время, Неволин Алексей, сообщил, что Павел Корнеев занимался спекуляцией редкоземельными металлами. Корнеев выискивал по объявлениям людей, делавших предложение на этом рынке. Приобретал что-то у кого-то. Затем сбывал. Вот и весь его бизнес. Неволин ухмылялся, явно не одобряя занятие своего товарища.

- Все это шло на грани нарушения закона. Я так и говорил Павлу – «Павел, смотри, как бы тебя ФСБ не повязала». Мало того, что оборот некоторых редкоземельных металлов ограничен, так это еще пахло вторжением в сферу государственных интересов. – Неволин многозначительно посмотрел на меня. – Ну не мне Вам это объяснять.

Он поправил полы удлиненного кожаного плаща и, глянув с любовью на свою шляпу, лежавшую на стуле, взял ее в руки, и немного подержав в руке, вернул на место. Взглянув на меня с некоторым сомнением, он затем произнес:

- А вообще-то, бизнес, дело – все это для него было так - баловство. Мне кажется, он свихнулся…- Неволин снова посмотрел на меня – в последнее время от него я только и слышал, что националистическую риторику. Фашистом стал. Натуральным.

- Вот как? И в чем это проявлялось?

- Да в словах и проявлялось. В атрибутике внешней, - пояснил Неволин уже более уверенно.- Заходил тут как-то к нему домой – свастика кругом. Плакаты развешаны, типа нацистских. Призывы – вступай туда, вступай сюда, да разберись с этим, да с тем. Только вместо арийских – славянские мужественные лица, - И совсем уж под нос, Неволин пробормотал: - он всегда любил броскую мишуру…- Глянув искоса на свою шляпу, она была на месте, Неволин продолжил: - Павел и в институте любил выделиться. Лишь бы не быть как все. Хотя и не был таким шизофреником, каким сейчас стал. Только когда фильмы смотрел про войну, где немцев показывали… Ну, более или менее серьезные, типа «Семнадцать мгновений весны…»- всегда немцами восхищался. Говорил – вот организация, так организация. Порядок! Не то, что русский Ванька – лапотник! – Неволин торжествующе примерил на себе, наконец, свою шляпу, которую, не удержавшись, за минуту до этого, взял со стула и вертел в руках: - А ведь говорил я ему: «Давай вместе это бизнес, с металлом-то, поднимем». «Нет!» - смеялся: «Одному тесно!» Ну, а потом, видимо, и совсем вытеснили – самого! Вот и ударился в это баловство. Вроде, все вы тут быдло, только я один властелин! Властелин без штанов!

Неволин склонился в мою сторону и чуть тише, словно боялся, что его кто-то еще услышит, добавил:

- Речи вел постоянно, вроде того, мол, что всех людей у нас надо разделить на три сорта. Первый сорт – это русские в России, ну и, к примеру, татары в Татарии. Второй сорт – к примеру, русские в Татарии, и татары – в России. Ну, а третий сорт – это все остальные, кто не имеет национальных истоков в нашей стране. Во как! В общем, бред шизофреника!

Когда Неволин ушел, я подумал, что надо бы проверить – насколько это все было серьезно у Корнеева. Если вся это его риторика фашистская выходила за пределы его квартиры – то, глядишь, придется выстраивать дополнительную версию убийства!

Валентина мне доложила, что Неволин Алексей мелкий посредник в сделках по металлу. В советские времена был судим за спекуляцию.

***

Порой дни, недели, а то и месяцы, работа следователя складывается из нудного, малоинтересного общения с такими вот неволиными и калабугиными. И нередко, окидывая взглядом оставшийся возможный отрезок своей жизни, я себя спрашиваю, почему же я стал следователем? Почему предпочел за небольшую зарплату, лишая себя своего личного времени, жить жизнью жертвы и ее убийцы? Не правильнее ли было бы, отработав юрисконсультом ради куска хлеба восемь часов на том же Брединском элеваторе у себя на родине, в оставшееся время позволить себе, сидя с удочкой где-нибудь на берегу Синташты, или бродя в поисках грибов в яснополянских околках, задуматься о жизни, и может быть, прежде чем отправиться в свое время на местное кладбище, открыть небольшие, но лично выстраданные истины?

Сколько я себя помню, я всегда серьёзно относился к выбору своей профессии.

Как только прошли те первые увлечения взрослыми профессиями, когда все дети мечтают стать машинистами тепловозов, пожарными, лётчиками и космонавтами, я решил, с класса четвертого, что стану археологом. Раскопки, поиски следов исчезнувших цивилизаций, сокрытые под толщами земли тайны. Одна только полуистлевшая пряжка способна поведать многое о жизненном укладе наших предков, оживить в нашем сознании людей, давно исчезнувших…

Судьба уберегла меня от жесточайшего разочарования. Стань я археологом, то более несчастного человека, каким мог бы я стать, трудно было бы найти. В 824 метрах (это я потом специально просчитал) от моего дома уже в постсоветское время археологи обнаружили одно из поселений древней цивилизации - Аркаим. Археологическое открытие, приравниваемое к открытию Трои. Понятно, что будь я археологом, то в это самое время, когда у моего дома мои коллеги делали это открытие, я, в лучшем случае, занимался бы оформлением дежурного землеотвода под очередное строительство новой многоэтажки где-нибудь в Екатеринбурге.

Затем я решил стать писателем. Трудно сказать почему. Возможно, из-за большого желания получить приз на школьном конкурсе. Первый и единственный рассказ был мною написан в классе шестом в связи с объявленным школьным конкурсом на традиционном празднике «Книжкина неделя». Он назывался: «Подвиг солдата Огнева». В рассказе описывалось героическая самоотверженность Александра Матросова. За этот подвиг, за его описание - я был награждён замечательной книгой одного ученого астрофизика «Виновато солнце» - о связи происходящих на солнце явлений с событиями на Земле. Прочитав её, я решил стать астрофизиком. Тайна мироздания, тайна возникновения человечества…

И только в последнем, выпускном классе, лихорадочно оценивая свои возможности, я решил идти в юридический институт, чтобы стать следователем.

Уже потом, ощутив себя в роли следователя, я понял, что выбрал себе самую будничную профессию, не связанную ни с разгадками тайн прошлого, ни с поисками сокровенных знаний, скрытых за завесой будущего или в песках минувшего. Пожалуй, не стремлением к раскрытию тайны я оправдал бы сейчас свой выбор профессии, а желанием утвердиться в мысли, что есть всё-таки на этом свете справедливость. Пусть и не в глобальном, пусть - в частном случае. Но я решаю в этом частном случае, есть она или нет; я ее и устанавливаю. Я ищу и нахожу злодея, убийцу, который затем заслуженно понесёт суровое наказание.

Поэтому-то я довольно стоически, до определённого момента, конечно, воспринимал необходимость выполнять работу скучную и нередко грязную (в прямом смысле – приходилось как-то в посёлке Красном у Верхней Пышмы чуть ли не день вычерпывать содержимое отхожего места в поисках пистолета)…

Всю вторую половину дня я анализировал материалы уголовного дела, готовился к новой встрече с Корнеевой. Необходимо было её передопросить. Я всегда считал, что, как правило, все убийства, как не покажется это странным и диким – довольно будничные явления. И очень часто лишение жизни человека стоит в том же ряду, что и его рождение.

Как рождению предшествуют близкие отношения двух людей на протяжении длительного времени, так и убийство вызревает между людьми, как правило, не один день.

Я как грани в мозаике пытался сопоставить жертву с её возможными убийцами, пробуя на роль убийцы уже известных по делу «фигурантов», и в первую очередь, Корнееву.

В какой-то момент я поймал себя на мысли – а не пристрастен ли я? Не делаю ли я роковой ошибки? Потому ли только мои мысли крутятся всё вокруг Корнеевой, что, действительно, есть основания подозревать её в убийстве мужа?

В конце-концов, усилием воли я встряхнулся – надо работать! Я набил свою черную кожаную папку протоколами и отправился на Екатеринбургский почтамт. Там сейчас работала инженером жена погибшего Корнеева Светлана, до замужества - Палагина.

Узнав ее девичью фамилию я уже хотел было уточнить в Белинке, действительно ли, работала у них когда-то такая девушка, Светлана Палагина. Ну, а затем я сказал себе: «Ну и что это мне даст?» Пусть оно будет так как есть. Она меня не узнала, а я ей ничего не скажу. К чему теперь все это?

***

Доехав до Дома контор, я вышел из троллейбуса и направился к почтамту пешком. Отсюда было недалеко. Можно было, конечно, проехать еще одну остановку, но мне хотелось пройтись по набережной Исети, по Историческому скверику, где когда-то я студентом любил посиживать на скамеечке как пенсионер с газеткой или с книжкой в руках. Талые воды уже пронеслись, и Исеть стала такой как всегда – темной, скрывающей в своих водах тайны дней минувших и дней нынешних.

Здание почтамта, расположившееся наискосок от исторического скверика, от набережной, снаружи, на первый взгляд, довольно непримечательное, относилось к числу сооружений с интересным архитектурным решением.

Как и Дом контор, это здание было архитектурным памятником советскому конструктивизму. Служебные помещения, расположившиеся лабиринтом вокруг центрального зала также наталкивали на мысль о том, что отец этого архитектурного сооружения был человеком явно неординарного склада мышления.

Корнеева встретила меня тепло, хотя и не смогла согнать со своего лица выражения озабоченности. Она была в черном брючном костюме, который, на мой взгляд, кроме ее стройности, не мог выгодно показать другие прелести ее тела.

- Проходите, проходите, - Корнеева вошла вместе со мной в просторный кабинет, сразу вырастая в моих глазах до уровня значительно выше моего непосредственного начальника Брагина. Судя по длинным приставкам к столу и двум рядам стульев вокруг стола, Корнеева была руководителем как минимум выше среднего уровня. Ей приходилось собирать у себя немаленький коллектив и проводить заседания.

Еще при первой встрече я почему-то подумал, что, видимо, ее муж играл в семье роль второй скрипки. Ей было 35 лет, однако в ее облике не было той зачастую привлекательной округлости, сглаженности, мягкости, присущей женщине ее возраста. Лицо у нее было хотя и с широковатыми скулами, но без единой лишней складочки под подбородком; скулы четко очерчены, что подсказывало наблюдательному взгляду – женщина она решительная, если не жесткая.

Впрочем, она вся была подтянута и сухощава. Может быть, в плечах немного широковата и угловата, но при ее высоком росте, общей стройности это не воспринималось как изъян в ее женской красоте.

Когда я увидел ее в этот раз, в ее родной стихии, то признался себе, что она красива. Действительно красива. Солнечный свет, отражаясь от розовых стен, делал её лицо еще более юным, придавая ему свежесть молодости.

Здесь, наедине с ней, находясь от нее на расстоянии вытянутой руки, я почувствовал её волнующую энергетику. Словно сейчас, между мужчиной и женщиной, будет происходить не допрос, а приятная встреча, где-нибудь в кафе. Встреча мужчины и женщины, знающих, что это всего лишь прелюдия большого счастья, которое они скоро испытают, оставшись совсем наедине.

Когда Корнеева прошла на свое место и села в удобное начальственное кресло, указав мне на ближайший стул у приставного стола, я усмехнулся. Либо она только что стала начальником, либо в ней сильна ее женская неуверенность в себе.

Мужчина - начальник, кроме его собственного начальника Брагина, никогда не позволил бы себе в его присутствии водрузиться в свое начальственное кресло. Обычно в такой ситуации беседа шла где-нибудь в углу кабинета за журнальным столиком, либо за приставным столиком лицом к лицу.

- Светлана Андреевна, - начал я, - мне нужны Ваши версии убийства. Кто мог убить Вашего мужа? И какие могли быть мотивы?

- Какие мотивы? – сразу откликнулась Корнеева, непроизвольно откатившись на своем кресле от стола назад, к пейзажу с уральскими рябинами над ее головой. – Какие тут могут быть мотивы, кроме одного? Корыстного? Убили Павла из-за денег. Кто-то из его делового окружения это сделал.

- Можете на кого-то конкретно указать? Кто способен на это?- поинтересовался я.

- Да я думаю, на это способны все. Другое дело, какая сумма способна завести человека, - ответила мрачно Корнеева.

Я, глядя на ее лицо, вдруг почувствовал, что за ее скулами, за четко очерченным ртом, ледяными глазами я не вижу женщину. Я почувствовал, как от нее повеяло замогильным холодом. Возможно, это было следствием того, что она, все-таки, была женой человека, которого я совсем недавно наблюдал выпотрошенного на столе в морге. Это специфика следственной работы – следователь, во всяком случае, я, видит близких, родственников убитого также наполовину мертвыми. В этом есть своя правда.

Почему-то в прошлую нашу встречу Корнеева была совсем другой для меня. Хотя я уже давно заметил - в следственном кабинете, не говоря уж о камере в изоляторе - человек совсем не тот, каким он является в своей родной стихии …

- В первую очередь убийцу я искала бы среди друзей Павла, - после некоторого молчания сказала Корнеева. – С партнерами по бизнесу всегда держишься, что называется, на страже. Боишься сказать лишнее, проговориться. С друзьями же делишься самым сокровенным. Мечтами, планами.

Я знаю двоих его друзей. Смольянова и Бекетова. Смольянов очень расчетливый. Я бы сказала, жадный до денег. В свое время я отговорила Павла идти со Смольяновым в один бизнес. Тот звал Павла торговать подержанными автомобилями. Смольянов пожадничал бы нанимать киллера, не стал бы делать лишние движения. Он очень продуман и осторожен. И не настолько глуп, чтобы из-за 900 тысяч рублей убивать своего товарища. Бекетов – тот наоборот, казалось бы, рубаха-парень. Товарищу последнее не пожалеет, даже жену свою, как мне кажется.- Корнеева усмехнулась и посмотрела на меня как-то странно. Посмотрела с улыбкой очень уж самостоятельной женщины. - Но вот это-то обстоятельство меня и настораживает. Уж очень он вертляв, как флюгер. Несерьезен и, в то же время, решителен. Делом по-настоящему он заниматься не может. Ему сразу – вынь да положи!

Корнеева встала из-за стола и подошла к выходившему на проспект Ленина высокому и узкому, словно в средневековом замке, окну. Сдвинув пальцем белые створки жалюзи, она некоторое время, молча и сосредоточенно, наблюдала с высоты третьего этажа за трамваями, автомобилями, пешеходами. Последних явно было меньше.

Люди терпеливо стояли на перекрестке, вертели своими головами в разные стороны, пропуская разрешающий свет светофора – идти было невозможно даже на зеленый свет – водители словно обезумели. Видно думают, что катаются последний день, не иначе. Устроив на перекрестке пробку, они истошно сигналили друг другу и что-то агрессивно кричали через опущенные оконные стекла, под аккомпанемент длинных трамвайных звонков. Но все было бесполезно, улица встала как река, полностью забитая сплавляющимся лесом.

Корнеева словно устала говорить о смерти своего мужа.

Наконец она вздохнула и произнесла, как бы ставя точку в своих рассуждениях:

- Вот на Бекетова я бы еще могла бы подумать. Вот он может оказаться причастным к убийству.

Вернувшись за стол, она некоторое время перебирала в молчании папки на столе. Затем оставив их в покое, подняла на меня свой взгляд.

- Да, мысль о деньгах у меня была первая, как только произошло нападение на мужа. Но потом, через некоторое время, я подумала, а не замешано ли тут его увлечение?

- Какое увлечение?

- Увлечение нацистской атрибутикой.

- И какое же это увлечение может иметь отношение к убийству? – я заволновался. Эту тему я сам хотел поднять, но чуть позднее.

- Ну как же? Фашист, можно сказать, тут начинает высказывать свои фашистские взгляды, когда у нас еще ветераны войны живы и активно себя проявляют. Кому у нас это может понравиться? Кому может понравиться, если Павел направо и налево говорил всем, что все они быдло, стадо. Говорил, что мы достойны того, чтобы с нами не считались, ни свои правители, ни другие государства.

- У него были соратники, это было его серьезное увлечение?

- Я бы не сказала, что это было серьезно. Так, на уровне эпатажа публики. Но все-таки… Думаю, за такое могли и прибить…

Я внимательно ее слушал и чувствовал, что у меня складывается какое-то четкое чувство антипатии к этой женщине. «И все-таки, что-то есть неестественное в том, как она держится, - подумал я. – У нее только что убили мужа, отца ее дочери. А она вот так холодно строит расчеты. Что-то тут не так!»

Как будто угадав мои мысли, Корнеева резко обернулась и сказала:

- Ну, это только Вам удастся подтвердить или развеять мои подозрения. А мне, честно говоря, от этого уже не холодно, не жарко.

Да, это была уже совсем не та женщина, которая предстала передо мной на первом допросе в моем кабинете…

Я не удержался. После допроса отправился прямиком в Белинку. Я выяснил, что в областной библиотеке никогда не работала девушка по имени Светлана Палагина.

«И слава Богу!», подумал я. Что-то вроде надежды я при этом почувствовал. Ведь где-то есть она, эта Светлана. Может быть, там же, по-прежнему в Белинке и работает. Ну, а где сейчас Аня Петрова – я знал точно. Вот только, оказываясь в Бредах, я проходил мимо ее дома. Боялся почему-то встретиться с ней.

***

Как-то в конце рабочего дня Брагин вызвал меня к себе в кабинет:

- Присаживайся, Матвей Николаевич, - предложил он мне необычайно приветливо. Таким он бывал только по отношению к руководству прокуратуры, которое изредка к нам наведывалось.

Я давно обратил внимание на одно обстоятельство. У нас здесь, в отделе, Брагин был хмурым, неразговорчивым начальником, к которому лишний раз и заходить не захочешь – такой он строгий. Во всех же остальных случаях – на областных совещаниях и коллегиях, на общих юбилейных собраниях – там, где непременно присутствовало областное руководство – Брагин блистал остроумием, легкостью и даже веселым нравом. Сыпал шутками он и с трибуны. Из зала не стеснялся бросить реплику – как правило, к месту. И эту шутку всегда все ждали. Генералы, сидевшие в президиуме, в начале совещания дружно выискивали его взглядами в зале. Он, как правило, сидел в первых рядах. Увидев Брагина, генералы приветливо кивали ему головами.

Иногда во время доклада кто – нибудь из первых лиц обрывал незадачливого выступающего, нудно перечисляющего заслуги и достижения своей районной прокуратуры:

- Вы что же, хотите, чтобы Вас тут сейчас Брагин на место поставил? Ваши достижения-то никто не вспомнит, а вот как Никита Петрович Вас в клоунский колпак вырядит – надолго запомнится… - и генерал выискивал глазами Брагина:

- Верно, Никита Петрович?

- Да он в цирк, Геннадий Семёнович, шел. Да к нам по пути решил заглянуть, развеяться…- тут же живо откликался из зала Брагин.

- Вот что, дорогой, - снова, уже довольный поддержкой Брагина, обращался генерал к незадачливому оратору, нервно вытирающему скомканным платком пот со лба, - Вы нас тут в свой аттракцион не втягивайте! – хотите работать в цирке – мы это Вам живо устроим! - И генерал небрежно делал рукой отмашку, которую оратор всегда понимал правильно и долго уговаривать себя не заставлял, сбегал живо вниз, теряя по пути листки с текстом своей речи.

Сейчас Брагин был приветлив со мной.

- Ну как идет дело, Матвей Николаевич? Раскроешь убийство?

Я тяжко вздохнул: - Надо раскрыть.

- Надо,- согласился Брагин. И помолчав немного, сказал: - Я вот зачем тебя пригласил. Думаю, что у нас тут в отделе передвижения намечаются. Зайцев, похоже, выдохся. Работать уже не может. Или не хочет. Одним словом, в своих заместителях я вижу только тебя. Твои возможности я хорошо знаю, работали вместе. Так что, готовься. Не исключено, скоро к руководству с тобой пойдем…

Он меня, конечно, этим крепко озадачил. До уровня Зайцева мне никогда не дотянуться. Да что там говорить, Брагину до него также было далеко. Но будь что будет, подумал я.

 

***

Подъезжая к автосалону на улице Гурзуфской, я продолжал мысленно группировать вопросы, которые мне предстояло исследовать в ходе допроса приятеля погибшего Корнеева, его одноклассника Смольянова.

Я и раньше проезжал мимо этого стеклянного дворца, сквозь прозрачные стены которого видно было, как крутились, словно на игрушечной карусели на своих постаментах новенькие Форды и Рено, Фольксвагены и Фиаты. Владелец этого салона, явно, относился к числу успешных бизнесменов в городе.

Смольянов усадил меня в удобное кресло, из какой-то мягкой и в то же время упругой ткани. Затем он стал ходить по кабинету и выражать мне сочувствие по поводу убийства Корнеева. Но затем он видимо понял, что ошибся со своими соболезнованиями, махнул рукой и, открыв дверцу бара, извлек оттуда бутылку коньяка и две рюмки из синего стекла. Я позавидовал ловкому и уверенному движению руки Смольянова, когда он разливал по рюмкам коньяк. Он протянул мне наполненную рюмку, другую взял сам и произнес:

- Чтобы у нас легче разговор шел об усопшем, помянем его душу.

Коньяк был на удивление хорош. Мне еще не приходилось пробовать напиток такого качества. Смольянов, прочитав, видимо, все эти переживания на моем лице, поспешил снова наполнить рюмки. Встретившись с моим взглядом, он объяснил:

- Не истолкуйте неправильно, Матвей Николаевич. Разговор для меня уж очень тяжелый! Не приглашая меня присоединиться, он опрокинул одним движением содержимое рюмки себе в рот; сжав губы, сделал несколько глубоких вздохов, встал.

- Конечно же, я думал об этом убийстве. Корнеев был моим другом. Вместе росли, вместе учились в школе. Вместе стали заниматься одним бизнесом – торговлей подержанными автомобилями, - сказал он.- Только каждый самостоятельно. – Смольянов бросил выразительный взгляд на меня:

- Вам Корнеева ничего не говорила о некоторых нюансах в наших взаимоотношениях?

- Нет, - ответил я, изображая на своем лице удивление и не скрывая своей явной симпатии к понравившемуся мне напитку, протянул руку к рюмке с коньяком. Не потому, что уж так он был хорош, и я не мог устоять. Нет. Просто я всегда считал, что в подобных случаях самое естественное мое поведение в тактическом отношении играет исключительно на меня.

Одно из двух – либо допрашиваемый расслабится, давая мне низкий балл, либо отдавая должное моей естественной, человеческой реакции, проникнется некоторым благорасположением ко мне. А доверительное к следователю со стороны допрашиваемого отношение лишним никогда не бывает.

- Дело в том, что Корнеев в свое время отбил у меня мою девушку, которая сейчас и стала вдовой. Светлану. – Смольянов неотрывно следил за моей реакцией.

Я изумленно поднял брови.

Удовлетворенный моей реакцией, Смольянов продолжил:

- Конечно, мы тогда не смогли сохранить отношения на прежнем уровне. Но и врагами не стали. Я нашел себе другую девушку. И сейчас считаю, что нашел именно свою половину. И потом – это не Корнеев отбил у меня невесту, а невеста оказалась такой непостоянной – переметнулась к более успешному тогда Корнееву. Ну, а потом, наоборот, дела в гору пошли у меня, а у Корнеева его бизнес с машинами захирел. Я его звал к себе в долю, но он не пошел. Понятно почему – из-за своей гордости. Я думаю, что он мне завидовал. В семье у него пошли нелады. Светлане-то, Корнеевой, нужен был успешный мужчина, а не мелкий спекулянт, каким стал Корнеев.

Смольянов замолчал и вернулся в свое кресло. Коньяк на него подействовал благотворно, и он довольно свободно раскинулся в своем кресле, закинув ногу на ногу. Однако выражение его лица оставалось озабоченно-сосредоточенным.

- А вот почему его убили… Признаться, я озадачен. Не знаю, что и подумать. К убийству явно готовились. Это не случайное нападение. Понятно, что киллер скорее всего наемный. – И повернувшись ко мне, Смольянов спросил меня: - А вот кто нанимал его?

И словно соглашаясь со мной в чем-то, ответил: - Вопрос…

И тут же:

- Рискну подбросить Вам версию, что убийство совершенно не из-за денег. Не деловой Корнеев человек. И круг общения у него такой же – люди неделовые и, по большому счету, не стремящиеся к деньгам. Для них важно другое – какие-то прожекты полуфантастические, нереальные. Прожектер он, Корнеев. Был прожектером… Я думаю, и убийца как раз среди этого круга шизофреников или среди самых близких его…

Я невольно усмехнулся витиеватости намеков Смольянова. Сказал бы прямо – подозреваю жену Корнеева!

- Ну, понятно, Корнеева кусала локти, что прогадала с Павлом, отказавшись от Вас, - сказал я, - ну а зачем же убийство-то совершать?

Смольянов оживился и снова встал с кресла:

- Ну, у них такие нешуточные страсти кипели в последнее время по поводу возможного разрыва! Во-первых, у них есть, что делить в случае развода: коттедж, квартира, машина… Он же, Павел, в последнее время норовил тратить деньги на всякую ерунду. Коллекцию фашистских орденов, вот, приобрел недавно. За хорошенькую сумму… Амуницию, опять же немецкую, времен второй мировой… Оружие немецкое покупал, недействующее, конечно, в качестве моделей. «Вальтер», пистолет, мечтал найти, самое ходовое оружие штурмовых отрядов нацистов. Байк купил… С молодежью стал заигрывать, вместе с ними на байках раскатывал. Спонсором у них являлся. Я уж подумал – не в депутаты ли надумал? Сейчас ведь модно – деньжат немного скопил – и быстрее в депутаты, политику делать! - Смольянов довольно злобно рассмеялся.

- Ну, а вы когда в последний раз виделись с Павлом? – спросил я, внимательно глядя на Смольянова.

- Да уж и не припомню! – ответил Смольянов, отводя в сторону свой взгляд. На похоронах его я, конечно же, был. А так мы перезванивались иногда и с Павлом и с женой его. Друзей-то по жизни больше не становится. Я и сам бы хотел узнать, кто же его убил, - сказал он.

- Какие у Корнеева были взаимоотношения с Бекетовым?

- Какие были взаимоотношения… - повторил устало Смольянов. Ему явно требовалась дополнительная порция коньяка.- У Славки-то, Бекетова, дела вообще пошли никак. Но я ни за что не подумал бы, что он способен за один миллион рублей или сколько там?- пятьсот тысяч – убить друга. Да, он способен был занять без возврата нехилую сумму. Не больше. Это человек без царя в голове! – Смольянов покачал головой. – Он вообще не способен на серьезный поступок. А тут действовал сильный, хитрый человек, - Смольянов посмотрел на меня, и мне даже показалось, что он знает этого сильного и хитрого человека.

- И безжалостный, - добавил Смольянов, как бы подтверждая мои догадки.

- Ну и кто же он? – спросил я.

Смольянов заметно повеселел. Он снова плеснул по рюмкам коньяк и, подняв рюмку, произнес уже другим тоном:

- А вот я потому и плачу большие налоги со своего бизнеса, чтобы знать в случае необходимости ответы на такие вопросы!

***

Между делом, я обдумывал предложение Брагина стать его заместителем. Он конечно, как специалист, у руководства на хорошем счету. Но одно дело - работать у него под началом в качестве рядового следователя и совсем другое – стать его правой рукой. Что-то я не припомню в прокуратуре оперативные должности, которые можно было бы назвать теплыми. Везде своя статистика, которая всегда очень красноречива. За прошлый отчетный период столько-то нераскрытых убийств, за этот – столько. Всё сразу становится ясным – кто на своем месте, а кто занимает чужое.

Брагин, после недолгого периода нашей совместной работы в прокуратуре, выпал из поля моего зрения. Я слышал мельком, что он работал районным прокурором где-то в Челябинской области. Тем удивительнее мне было сейчас видеть изменения, которые произошли и в его облике, и в его характере.

Как мне показалось, он стал спокойнее. И более покладистым. Действительно, раньше в нем превалировала агрессивность. Ладно в допросах - помнится, в обеденный перерыв мы с ним пошли в столовую. Когда вошли в фойе, он неожиданно резко обернулся и подошёл к группе парней, кого-то ожидавших.

- Ты чего лыбишься? – спросил он угрожающе у одного из них. – Что-то имеешь против меня?

- Чего? – не понял парень.

- Смотри! – пригрозил Брагин, глядя на него исподлобья. Брагин был невысокого роста и смотрел на парня снизу вверх. Выглядел при этом таким задиристым петушком. Агрессия так и выпирала из него. Примолкли даже спутники незадачливого «обидчика» Брагина. Мне стало неловко тогда за эту выходку своего младшего коллеги. Совершенно не было оснований для такой вспышки злобы.

Возможно, все дело было в его жене, с которой у Брагина постоянно были конфликты. В свое время у нее был жених - штурман гражданской авиации. В решающий жизненный момент штурман, как тот хитрый Карлсон, улетел, оставив свою невесту на земле с несбывшимися надеждами.

Недолго поубивавшись, она вышла замуж за Брагина. Быть женой прокурорского работника куда лучше - чем просто брошенной женщиной. Видимо так она посчитала тогда. Но обида еще долго ее терзала.

Возможно, тогда у Брагина и поубавилось на голове волос. Именно на нем она отыгрывалась сполна за, не оправдавшего ее девичьи надежды, штурмана. Летная терминология еще долго находила свое отражение в ее повседневной речи.

- Муж у нашей Натальи большая птица! – говорили ее коллеги на работе, подразумевая его прокурорство.

- Большая птица, которая низко летает! – парировала Наташа.

Семейные неурядицы порядком тогда помучили Брагина. Возможно, этим объяснялась и некоторая его откровенность со мной. Иногда градус его обиды на свою семейную жизнь зашкаливал, и он, начиная наш совместный рабочий день, жаловался мне на Наталью.

Правда, надо отдать ему должное, чутко улавливая щекотливость ситуации, создающейся при этом в нашем маленьком мужском коллективе, он как пилот, с трудом выводящий из опасного пике свой тяжелый лайнер, осторожно, хотя и неуклюже, обращал свои откровения в шутку, избавляя меня от необходимости его успокаивать, или обсуждать его жену.

Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он по-прежнему живет со своей Наташей! Живут одни, вдвоем. Детей у них не было. Как-то, видимо уловив в моем взгляде сочувствие на какие-то его слова об этом, он, как мне показалось, неожиданно весело отмахнулся от этой своей проблемы: «Не дал нам Бог детей!»

Правильно, подумал я тогда, не дал Бог, что теперь по этому поводу убиваться!

И вот сейчас он предлагает впрячься с ним в одну упряжку!

***

С некоторого времени я стал радоваться визитам Румянцевой. С ее приходом всегда появлялась какая-то новая информация, служившая толчком к дальнейшему расследованию. В конце концов, мне было просто приятно общаться с молодой красивой женщиной и при этом не чувствовать за собой необходимости потакать ей или ублажать какие-то ее капризы и прихоти.

- Ну, что у нас нового? - встретил я ее вопросом, сразу же настраивая ее на деловой лад.

Однако Валентину не так-то просто было загнать в определенные рамки поведения. Она присела у моего стола, закинув ногу на ногу, и с минуту поправляла на своей груди красивую брошку.

«Не иначе, как в театр собралась», - подумал я.

Насладившись моим вниманием, Валентина подняла на меня, наконец, свой взгляд.

- А что, Матвей, - сказала она. – Дождусь ли я когда-нибудь твоего приглашения в какое-нибудь приличное место?

- Ну, вот раскроем убийство – обязательно свожу тебя, если не в ресторан, то в кафе-то уж точно!- пообещал я Валентине, раздумывая, с чего это вдруг она в таком игривом настроении. И я терпеливо стал ждать дальнейшего развития ее мысли.

- Вот это мило! – воскликнула Валентина и усмехнулась: - Ну а если это убийство мы не раскроем никогда?

Она достала из своей сумочки пачку легких, ароматических сигарет. Она предпочитала только такие. Закурила, изобразив на своем лице какую-то хитроумную мимическую игру, достойную легендарной Греты Гарбо; выпустила, играя ярко накрашенными губами, тонкую струйку дыма, чуть ли не мне в лицо.

Она была красивой женщиной, но я никак не мог понять, как она могла жить одна, пытаясь брать от жизни все, при этом бросив свою восьмилетнюю дочь деду с бабкой где-то в области. Один раз, правда, она как-то приводила девочку к нам в прокуратуру.

Заходила ко мне, якобы, по пути в цирк. Девочка была очень скованной, но нарядной, и такой же красивой, как и ее мать. Валентина тогда весело болтала со мной о чем-то, но я видел, что дочка у нее страдает – девочку тяготили и канцелярская атмосфера нашей конторы, и новенькая, но непривычная, видимо, курточка, и так же новые, неразношенные, красные ботинки.

«Похоже, женщина уверена в своей неотразимости», - подумал я; иногда, как в этом случае, мне такие игры совсем не нравились. Я повернулся на своем кресле к небольшому столику с кофейными принадлежностями, включил кофейник.

- Ну, а я вот не буду долго ждать и приглашаю тебя в оперный театр!

«Да, - подумал я, - не хватало еще по оперным театрам сейчас шастать!»

Валентина, глядя на меня, рассмеялась:

- По делу в театр, конечно, по делу! А ты что подумал?

«Вот… провела!»- подосадовал я и криво улыбнулся.

Валентина достала свою записную книжку. Полистала ее. Нашла нужную страницу.

- Вот, смотри, Матвей! Интересная деталь. Среди артистов театра есть близкий друг Корнеева. Я думаю, очень близкий. Из-за него, а точнее, нее, и был разлад в семье Корнеевых в последнее время, - она оторвала свой взгляд от записной книжки и, словно контролируя мою реакцию на свои слова, сказала: - Семенова Даша. Наш друг Корнеев был большой ценитель женских прелестей!

Сейчас эта фраза прозвучала у нее как похвала погибшему мужику.

Возможно из-за пристального взгляда Валентины и драматической паузы, которую она выдержала, перед тем как назвать фамилию любовницы Корнеева Павла, я вдруг почувствовал себя неловко, а глаза мои забегали, словно это я, а не Корнеев Павел отличился.

- Ну, хорошо. Семенова так Семенова, - сказал я.

- Сегодня она в роли танцовщицы участвует в спектакле «Князь Игорь». Начало в 18 часов. О билетах я побеспокоилась заранее. Надо ведь не просто поговорить с ней, а посмотреть, что она из себя представляет. Верно?

- Верно, - согласился я, отдавая должное энергии молодой женщины.

***

В театральном буфете мы выпили немного коньяка, чтобы уж совместить приятное с полезным, и отправились на свои места в партере наблюдать за Семеновой Дашей. Спектакль должен был уже начаться.

Спектакль был превосходным. Коньяк в буфете, хотя и дорогой, едва тянул на три с минусом. Тем не менее, спасибо Валентине – я хорошо провел этот вечер; особенно мне понравились зажигательные половецкие пляски. Уж так они там отплясывали! Пыль на сцене столбом стояла! А в зрительном зале народ просто безумствовал. Хлопали, не жалея ладошек, кричали, вставая с места: «Браво!». Женщины кричали браво пискляво, как мышки, а мужчины преувеличенно густым басом. Правда, Валентина не смогла показать мне, какая же из плясуний Даша Семенова. Побеседовать с Дашей мне пришлось только на следующий день, уже в своем рабочем кабинете.

***

Семенова Даша оказалась экстравагантной двадцатилетней девушкой. Высокая, стройная – выигрышно для танцовщицы. Одета она была, конечно, не во вчерашние половецкие шаровары, а в черную легкую короткую курточку, еще более короткую, и тоже черную, юбочку, в черные же колготки. На ногах блестели ослепительные белые кожаные сапожки на высоких каблуках. Волосы у Даши были светло-русые, распущенные до плеч. Ко мне в кабинет она вошла смело и непринужденно; поздоровалась со мной как со старым приятелем, придвинула стул ближе к столу – настолько, чтобы у меня оставалась возможность видеть, насколько красивы у нее ноги.

Закинув ногу на ногу, она постоянно, видимо инстинктивно, пыталась подтянуть свою юбочку к своим коленкам. Сделать это было невозможно. Но она не смущалась. Поняв, что я от нее хочу, она раскрыла свою сумочку и вытащила из нее полулитровую пачку кефира.

- Можно, да? – спросила она, - спешила к Вам, не успела позавтракать.

Почему-то у меня она сразу стала вызывать раздражение; наверное, мне не понравилась эта ее непринужденность. Изобразив улыбку, я согласился и пододвинул на край стола чистый стакан.

- Не надо! – махнула она рукой и ловко надорвала зубами уголок кефирного пакета. Как в свое время тянули пиво из целлофановых мешочков, также и она, с аппетитом высосала чуть ли не половину пакетика. Аккуратно промокнув согнутым пальцем и без того чистую верхнюю губку, она сказала:

- Прикольный он был. Павлик. Я познакомилась с ним у байкеров. Знаете их базу на улице Онуфриева? В недостроенном корпусе картонажной фабрики. Вот там. Я с Семой-осветителем там тусовалась. Вот он, Павлик, и подкатил ко мне. Прикид у него был классный такой, крутой. Эсэсовский плащ, настоящий. Каска железная, тоже немецкая. Всё как полагается. Стал ко мне на работу ходить, приглашал в кафе, ресторан. Деньги не жалел. Любил смотреть, как я танцую. А много вас тут работает? - вдруг спросила она, прервав свой рассказ.

- Много, - сказал я, - человек двадцать.

- О! – удивилась она и допила свой кефир. Как какое-то достижение – она потрясла у своего лица пустым пакетиком, демонстрируя его мне, и вопросительно посмотрела на меня:

- А куда это можно бросить?

Пристроив пакет, она вернулась на место, задержавшись на секунду у книжного шкафа:

- А «Майн кампф» тут случаем нет?

- Нет. Не читаем, - нахмурился я. Она меня раздражала все больше и больше.

- Чем он занимался? Спрашивала я его, где он бабки делает. Он только смеялся. «Какая тебе разница!» - говорил. Когда виделась с ним в последний раз? Пятнадцатого апреля – он в тот вечер на мой спектакль приходил. А нерусей у вас тут много работает?

- Что-что? – переспросил я.

- Ну, нерусских.

***

Байкеров на улице Онуфриева я нашел не скоро. Они расположились в одном из крыльев этого замороженного строительством корпуса. Еще в советское время возвели семиэтажную коробку. Поставили крышу, окна, установили двери. А затем с приходом рыночных отношений все затихло.

Глыба - это было не прозвище, а фамилия – меня ничем не удивил. В коже, металле, с распущенными до плеч волосами и строгим лицом. Типичный байкер. Единственно своим ростом и комплекцией он никак не подходил к своей фамилии. Хотя и коренастый, он был ниже меня на целую голову. Встретил он меня настороженно:

- По всем вопросам – только ко мне, - сразу же предостерег он меня.

Мы поднялись с ним из общего зала, где когда-то, по-видимому, была автомастерская, а сейчас стояли байки, по металлической лестнице наверх, в будку с большим незастекленным окном. Видимо, бывшая диспетчерская. Кинув на деревянную скамейку свои кожаные перчатки, он резко, как будто устал уже таскать на себе многочисленное железо, с шумом приземлился там же, на скамейке. Хмуро кивнул мне, приглашая занять место у стола, на котором стояла консервная банка, доверху наполненная окурками.

- Ну что Вам сказать о Павле? – секунду он сортировал в своей голове информацию. – Мужик стоящий был. Серьезный. Помогал нам деньгами.

Глыба сверкнул глазами:

- И принципиальный. Всегда участвовал с нами в различных маршах протеста. Катались на мотоциклах с российскими и сербскими флагами вокруг американского консульства в годовщину бомбардировок авиацией НАТО Белграда. Оцепляли Таганский рынок – такой марш протеста против унизительного наводнения России дешевым и некачественным ширпотребом из Азии… И на момент прихода к нам Павел уже бился один со всей этой иноземной шушерой…

Глыба натянул на руки перчатки и задумчиво сжал кулаки:

- Конечно, мы это так не оставим. Не для того мы собрались вместе, чтобы нас поодиночке, как крыс, перебили…

Он посмотрел на меня исподлобья, строго:

- А Вам не кажется странным совпадение? Убили его 20 апреля 2000 года – в день рождения фюрера. Кто-то объявил нашему движению войну!

- И кто же это может быть?

- А кто враг у патриотов? – ответил вопросом на вопрос Глыба. – Неруси всех мастей!

Глыба немного помедлил, а затем поднял на меня испепеляющий взгляд и произнес пафосно:

- Обществу нужна встряска! Может быть, даже война! Чтобы очиститься!

- Вот как! – удивился я. – А вот за это уже и под уголовную статью можно попасть!

- Плевать! Мы готовы идти в тюрьмы. Готовы страдать за свою идею!

Я хмыкнул. И это не ускользнуло от внимания оратора, и он уже спокойнее добавил:

- Но что-то, ведь, делать надо? Смотрите, что творится кругом – коррупция, алкоголизация молодежи… Педофилы вот развелись!

- Корнеев за это ратовал?

- Да все незашоренные люди видят это. Не один он. Только быдло сейчас погоду в обществе делают. Извести их всех надо – вот что!

- Это как же?

- Да в лагеря! А всем инородцам дать 24 часа, чтобы убраться из Руси. А не уедут – так… - Глыба сделал выразительный жест рукой, перечеркнув ладонью своё горло.

- Ну-у! Ты что-то совсем зарвался! И следователя не боишься? Ты же мне тут фашизм проповедуешь. Вот возьму сейчас и надену на тебя наручники.

- На! На! – Глыба встал и вытянул вперед руки, - Вяжи меня, блин! Вяжи! Что я ещё должен говорить, когда нас тут всех, блин, убивают!

В уголках его губ заблестела слюна, а глаза стали лихорадочно бегать по сторонам.

«Сейчас сиганёт ещё вниз с этой площадки. Шею себе свернет!» - подумал я с опаской.

- Ну ладно. Потом разберемся тут с тобой. Сейчас ознакомься и подпиши.

Спрятав в папку подписанный протокол допроса, я оставил обиженного байкера и вернулся в прокуратуру.

Из встречи с Глыбой я уяснил, что Корнеев был в рядах байкеров один год. Здесь в гараже ему принадлежал один из байков. И он сам был не прочь погонять с молодежью на мотоцикле. Изрядно снабжал этот клуб деньгами, был для них меценатом. Кроме того у меня сложилось впечатление, что Глыба со своими товарищами приписывали Корнееву какие-то тайные, чуть ли не делегированные где-то в Центре, полномочия. Глыба верил, что патриотические силы России заинтересовались ими и в лице Корнеева шлют им помощь и руководство к действию.

Я же ушел от байкеров с убеждением, что Корнеев, действительно, как говорил его приятель Смольянов, был не таким серьезным человеком, каким мог показаться на первый взгляд. Какие-то юношеские увлечения. Глупенькие подружки. Более-менее удачный спекулянт, сумевший в мутные девяностые годы урвать себе какие-то деньги, на которые купил себе коттедж, хорошую квартиру, ну еще что-то там. Скорее всего, убийство совершили люди, воспользовавшиеся информацией о предполагаемой сделке и наличии у него денег. Это самое реальное. Этими людьми могут быть его челябинские компаньоны. Ну и местные, разумеется, включая водителя Калабугина. В роли преступников могут оказаться и самые близкие его друзья – Смольянов и Бекетов. Это вторая версия.

Не стоит пока сбрасывать со счетов и конфликт с женой – ей, в принципе, в какой-то степени была выгодна его смерть. Да уж, насколько может быть выгодна смерть близкого человека! Вот так вот следователь и становится циничным человеком!

Надо проверить мастера, устанавливавшего у них пол. Тому тоже могло многое стать известным за время пребывания в доме Корнеевых. Сосед Павлюченков… Так и что-то он там, этот Глыба, упоминал про конфликты Корнеева с «нерусями»? Это тоже надо проверить.

Пожалуй, на сегодняшний день, думал я, это наиболее реальные версии.

***

Сегодня мне предстояло нанести визит к матери Корнеева. У нее он жил в последнее время. Ее квартира располагалась на Юго-Западе. Сегодня я был без машины. На автобусе 21-го маршрута я доехал до парка Чкалова и, с удовольствием прогулявшись по парку, хотя и запущенному, но уже празднично залитому весенним солнцем, свернул к магазину «Купец». Здесь, на пересечении улиц легендарного летчика Чкалова и малоизвестного комдива Онуфриева и жила мать убитого Корнеева. Пока звонил в дверь ее квартиры, внутренне собрался, постарался избавиться от посторонних мыслей, думая только о том, что сейчас мне предстоит разговаривать с матерью, потерявшего единственного сына и не имеющей на этом свете других близких родственников.

Дверь мне открыла напуганная, деревенского вида, бабушка. Она тревожно глядела на меня, слегка приоткрыв железные двери, судя по всему, установленные еще в пиратские девяностые годы.

- Здравствуйте, Зоя Петровна! – я постарался придать своему голосу одновременно и официальную четкость, - это я всегда делал в подобных случаях, чтобы не возникало никаких сомнений у людей в визитере – и в то же время мягкость, отдавая должное человеку, борющемуся со своим горем. Я даже слегка поклонился.- Я следователь, хотел бы немного поговорить с Вами.

- Проходите, - сказала неуверенно Зоя Петровна, впуская меня в квартиру. Похоже, в своем горе она считала, что этого мира больше нет. Она была рассеянна и на какое-то время даже оставила меня одного в прихожей. Сама же села на кухне за стол и молча стала разглядывать старую клеенчатую скатерть. За этим занятием, видимо, и застал ее мой звонок в дверь. Поняв, что хозяйка не намерена больше ничего предпринимать, я попросил у нее разрешения осмотреть комнату сына. Для меня это было важно, и я, вообще-то, мог бы взять санкцию на обыск. Но в таких ситуациях, как правило, удавалось обойтись без этого. Родственники жертвы понимали, что следователь ищет убийцу и ему важна любая мелочь в вещах потерпевшего.

- Конечно, смотрите, если нужно! – разрешила Зоя Петровна. Она тяжело, нехотя поднялась из-за стола и проводила меня в комнату своего сына. Квартира была двухкомнатная. Запустив меня в комнату сына, Зоя Петровна вздохнула: «Ох! Как я хотела весь этот срам выбросить! Да стыдно было на помойку с этим идти! А сейчас не могу - рука не поднимается – как будто душа Павлика здесь, в этих картинках!

Небольшая комната Корнеева выходила окнами на объездную дорогу, на Юго-Западный лесопарк. «Хм, да мы с ним на один лес смотрели из окна!» - подумал я. Обстановка в комнате меня убедила в том, что Корнеев был явно не в себе. Мне даже стало его немного жалко. Это была комната не зрелого, почти сорокалетнего мужчины - это была нора подростка. «Не удивлюсь, подумал я, если на кровати, под подушкой лежит глянцевый журнал с голыми девицами». На центральном месте, освещенном боковым уличным светом, висел портрет Гитлера в рубашке штурмовика. Черные челка и усики, пронзительный взгляд, свастика на рукаве – все это на красном фоне выглядело завораживающе и зловеще. Эта репродукция была изготовлена настоящими красками на настоящем холсте, и фюрер выглядел живым. «Фюрер жил, фюрер жив…» - подумал я, обводя взглядом комнату. На противоположной стене уже царила не свастика, а коловрат, символ российских националистов. Над кроватью висело сразу несколько разнокалиберных плакатов. На одном - улыбающийся бритоголовый парень в черных очках, стоя вполоборота, широко улыбался, выставив вперед свою нижнюю челюсть с квадратным подбородком. Белые подтяжки обтягивали его мощный торс в черной рубашке. Парень выставил вперед свою левую руку с закатанным выше локтя рукавом. На руке красовалась красная повязка, на которой в белом круге было изображение серпа и молота. В правом углу плаката одна под другой было три надписи: НБП! НАРОД! ПОРЯДОК! А под надписью, за спиной бритоголового парня на всех парах стоял бронетранспортер с такой же, что и у парня на рукаве, символикой на борту. На бронетранспортере сидели уставшие, но готовые к великим свершениям четверо бритоголовых в черном, задумчиво уставившиеся на свои берцы на ногах. На этой же стене, только чуть выше, висел плакат, в верхней части которого пристроился, перелетевший из нацистской символики двуглавый орел с распростертыми крыльями, в своих лапах он держал круг. Только не со свастикой, а с серпом и молотом. Внизу же, под этим стервятником, в рассветном мареве распростерлась, залитая красным, Россия.

На столе, видимо для антуража, лежали печатные издания времен Третьего рейха: газета «Штюрмер», журнал «Фелькишер Беобахтер». Там же притаились самиздатовские «Майн Кампф» Гитлера и «Доктрина Фашизма» Бенитто Муссолини.

Я не удержался и заглянул под подушку. Нет, журнала с изображением грудастых голых теток я там не нашел. Но зато обнаружил книжку с надписью на обложке: «Ежедневник». Книга была разлинована и заполнена рукописными текстами. Углубившись в содержание, я понял, что это был дневник Корнеева. Последняя запись была сделана 15 апреля 2000 года. «Ого!» - обрадовался я. Мог ли я найти что-то лучшее для себя? Анализ этого дневника, возможно, и выведет меня на какой-то след.

***

Как я обычно делаю при покупке интересной

книжки – я проглядываю ее всю и сразу обращаюсь к самым интересным для себя главам. И в этом дневнике Корнеева я попытался найти в первую очередь фамилии, имена - «пароли-явки!». Но, как ни странно, этого не было. Здесь были только собственные рассуждения Корнеева:

«…только Вера в историческое предназначение России спасет этот мир, который сейчас превратился в царство наживы, насилия, вырождения… Но прежде надо будет очистить Россию от всех этих вырожденцев – этих проклятых олигархов и этого быдла, которое терпеливо кормит и растит их… Только кровь спасет нашу единственную, дорогую Родину…»

Корнеев писал русский манифест фашизма, не иначе. Итальянский был, немецкий был, и теперь Корнеев написал свой! Написал бы…

Вчитавшись, я одолел этот труд. Ничего оригинального - национальная идея спасет общество! Общество должно консолидироваться на основе национального самосознания! Одним словом, сплошной национальный пафос.

Воспользовавшись представившимся случаем, я прочитал вечером изъятые из комнаты Корнеева труды «классиков фашизма». Если «труд» Муссолини хоть как-то отдаленно походил на какую-то статью идеологической направленности, то книжка Гитлера, казалось, вобрала в себя, ходящие в низах народа, самые извращенные представления и предубеждения. Одним словом, во всем виноваты инородцы…

***

Проверяя новую версию, я по совету Зайцева созвонился с ФСБ и договорился о встрече.

В тот же день, как и обусловились, в приёмной ФСБ меня ожидал сотрудник, курировавший работу с общественными организациями и молодежным движением - Феоктистов Сергей Иванович. Очень приветливо встретил. Широко улыбаясь, крепко пожал мне руку, как старому приятелю. Я даже слегка замешкался, а не учились ли мы вместе в юридическом институте? Нет, Феоктистов на пять лет раньше меня окончил Юридический институт. Сергей Иванович, не выпуская мою ладонь из своей, свободной рукой слегка надавил мне на лопатки, мягко разворачивая меня от проходной в нужное направление по коридору, приговаривая: «Матвей Николаевич…, Матвей Николаевич…» То ли он упрекал меня, что я такой непонятливый, никак не могу сообразить, куда надо следовать. То ли старался запомнить мое имя. Я же, бестолково потоптавшись, ощутил себя растерявшимся бедным родственником.

Когда пришли к Сергею Ивановичу в кабинет, он, как радушный хозяин, устроил мне небольшую экскурсию по кабинету. Было что посмотреть. В протянувшихся вдоль стены витринах, красовались под стеклом в качестве музейных экспонатов листовки, самиздатовская литература, видеофильмы – всё это, как пояснил хозяин кабинета, наполнено экстремистским содержанием и когда-то являлось вещественным доказательством по уголовным делам.

Коньяком, правда, Сергей Иванович меня не угощал, но ароматный кофе заварил.

Он, как настоящий чекист, сам говорить старался мало. Все больше норовил на разговор поощрить меня. Как Ильич в знаменитом фильме о Ленине, усадил он меня-ходока в кожаное кресло. Вручив мне чашку с кофеём и мягко вышагивая по ковру вокруг меня, Сергей Иванович задумчиво отхлебывал из своей чашки и вдруг остановившись, спрашивал:

- Так Вы полагаете, в молодежной среде есть почва для организации, подобной фашистской?

- А почему бы нет? – говорил я, досадуя на свою наивность – «тоже мне, пришел у чекиста выуживать информацию!» – В обществе нет национальной идеи, которая сплотила бы всех. Коммунисты, столько лет ведшие всех к светлому будущему, стали «мерзкими коммуняками». Идея «отбери у соседа и жри в три горла» не всем подходит… При этом у всех костью в горле стоит, никак не можем еще переварить, унизительная «гуманитарная» помощь нам от заокеанских доброжелателей. Хоть крысы частью подохли от нее, и на том спасибо. Запомнили и жизнерадостный хохот чужого президента над нашим, потешным Борисом. Да и опасения, думаю, у людей есть – а ну, как и нас эти заокеанские борцы за демократию начнут бомбить? А свои чинуши, так уже сейчас за горло схватили… Чтобы стать сильным, во все века требовалась какая-то идея, вокруг которой можно будет сплотиться… А тут все ясно и понятно. Идея на поверхности – нация превыше всего! А увлекающейся молодежи идея часто нужна больше хлеба…

- Мгм, мгм… - не то подтвердил мою речь Сергей Иванович, не то, чего - то засомневался…

Когда я покинул это заведение и вышел на улицу, то почувствовал себя, как после крутой вечеринки. Вроде и здорово весело было и в то же время, будто ничего и не было. «Не сыпанул ли он мне в кофе какой-то дряни?» - думал я. Что-то слишком уж много я трепался. Сергей же Иванович, кажется, кроме междометий-то ничего и не сообщил.

Тем не менее, итогом визита в Федеральную службу безопасности стало уяснение мною того, что организованные байкеры в каких-либо националистических акциях не участвовали. Корнеев же засветился главным образом в связи с совершением убийства на Уралмаше молодого таджика. Тогда проверялась версия совершения им этого убийства на почве национальной ненависти. Других данных в отношении Корнеева мне получить не удалось.

***

Не успел я прийти в себя после визита в ФСБ, как меня вызвал в свой кабинет Брагин.

Жестом пригласив меня сесть ближе к его столу, он сказал:

- Вот посоветоваться хотел с Вами, Матвей Николаевич. Как Вы посмотрите на двоих следователей из районных прокуратур, которых хочу к нам в отдел пригласить.

И он назвал мне две фамилии неплохих, в общем-то, следователей. Я так и сказал Брагину. Да, мол, слышал, следователи, неплохие.

- Неплохие-то, неплохие. Но вот Садыков, говорят, какой-то ершистый. Зональный прокурор ему слово в замечание, тот в ответ - два. Закончил успешно пару дел – а гонору на десять.

- А где сейчас найдешь следователя, закончившего без погрешностей хотя бы одно дело? – сказал я.

- Верно-то, верно. Но мне хватает уже по горло одного Зайцева. С его капризностью. Тоже мне, суперзвезда. Дело одно уже год расследует…

Тем не менее, Брагин согласился со мной, что выбор не велик.

Я же понял, что дни Зайцева сочтены, а мне скоро придётся переезжать в его кабинет.

***

Не дождавшись информации от оперативников о связях Корнеева с молодежной средой, я решил самостоятельно посмотреть в интернете, насколько активна у нас в городе фашиствующая молодежь. Начал с поиска по слову «Фашизм». Одновременно, я решил проверить себя, а насколько я сам зашорен и могу ли живо и непредвзято посмотреть на то или иное социальное явление? Давно ли мы считали злом «белогвардейщину», давно ли адмирал Колчак был для нас олицетворением зла? Теперь же он оказывается интеллигент, ученый и даже идеалист; в общем, героическая легендарная личность, достойная упокоения в пантеоне Российской Славы. Порыскав в интернете, наткнулся на шесть признаков фашизма:

1. Обоснование по расовому признаку превосходства и исключительности одной, провозглашаемой в силу этого господствующей, нации;

2. Нетерпимость и дискриминация по отношению к другим, «чужеродным», «враждебным» нациям и нацменьшинствам;

3. Отрицание демократии и прав человека;

4. Насаждение режима, основанного на принципах тоталитарно-корпоративной государственности, однопартийности и вождизма; утверждение насилия и террора в целях подавления политического противника и любых форм инакомыслия;

5. Милитаризация общества, создание военизированных формирований и оправдание войны как средства решения межгосударственных проблем.

Ничего нового, в общем, я для себя не нашел. В школе такое проходили. Но в наши времена эти признаки начинают звучать как-то по-новому. То тут, то там, вдруг заходит речь о фашистах и антифашистах, демократах, то есть. Понятно, что всякая идеология имеет свое обоснование и подоплеку. Всегда каждому было ясно: демократия - это хорошо, фашизм – это плохо. Но наслушавшись и навидевшись по телевизору диковинных новодворских, присвоивших себе звание защитников демократии, поневоле станешь поносить эту самую демократию.

Пожалуй, первых два признака фашизма, думаю, самых определяющих - обоснование расового превосходства и дискриминация чужеродных наций - особенно ярко проявились в фашистской Германии. Поэтому вполне обоснованно понятие «фашизм» у нас больше ассоциируется с немецким фашизмом, с его изуверскими концлагерями, нежели, например, с итальянским. В Италии не было такого сумасшествия по расовым проблемам. А у нас же и близко никогда не отмечалось такой расовой дискриминации, какая была в фашистской Германии.

Ну а другие признаки? Ну да, и для нас не чужды стремление к усилению роли армии, поскольку это олицетворяется с силой государства. Нетерпимость к другой нации? Ну, некоторая настороженность к чужому – у нас у всех просто в крови. Так что, сразу и фашисты? Нет, немецкий фашизм – это что-то свое уникальное, которое никогда не повторится. Так же как и наши «ежовщина», «бериевщина», «сталинизм» уникальны в своем роде.

Возможно, и будет что-то похожее, но все равно – другое. Называть сейчас в нашем обществе какие-то социальные явления фашизмом – значит упрощать, маскировать, прятать сложные проблемы; ну, а возможно, это означает, что кто-то решает таким способом свои хитроумные политические задачи.

Байкерам Корнеева просто нравятся красивые кожаные куртки, нацистский антураж. Что поделаешь – есть некоторый романтизм в фашистских массовых демонстрациях с их факелами, завораживающими и гипнотическими маршами как один огромных масс людей. А такие как Корнеев, могут просто использовать в своих корыстных, авантюрных целях этих любителей мотоциклов и кожаных курток. Возможно, за Корнеевым, и стоит кто-то более серьезный. И вот в чем-то Корнеев не угодил кому-то из своих наставников и поэтому хитрым способом – рядовым корыстным убийством – устранен.

Я разволновался. Дело-то, оказывается, не такое уж и рядовое! И коли так, то велик шанс остаться ему темным, нераскрытым! Действительно, немаленькие деньги, периодически появляющиеся на счету, якобы предпринимателя Корнеева. Эти деньги щедро раздариваются молодежи.

Я задумался. Связи Корнеева – вот что требуется детально, скрупулезно исследовать. Его контакты, один за другим. Возможно, кто-то и высветится серьезный.

***

Румянцева была в Челябинске, поэтому на следующий день мне пришлось самому рассылать запросы во все банковские учреждения с целью выявления возможной наличности на счетах Корнеева.

Ответ я получил достаточно быстро. В пользовании Корнеева был один счет в Ленинском отделении №1 Сбербанка РФ. На этот счет регулярно поступали в разовом порядке внушительные суммы, которые обычно недели через 2-3 снимались со счета. Меня заинтересовал последний месяц – апрель 2000 года. Непосредственно перед убийством 19 апреля Корнеев снял со счета 900 тысяч рублей. А утром 20 апреля он был убит. Логично было бы предположить, что именно эта сумма и была похищена.

Я встал из-за стола и подошел к окну, выходившему в тихий двор. Взгляд скользнул по автомашинам, теснившимся на уже обозначившихся подрастающей травой зеленых газонах, уперся в очередь к нотариусу, расположившемуся в подъезде соседнего здания, соединенного аркой со зданием прокуратуры. Вот кому сейчас раздолье - нотариусам! Народ кинулся совершать разнообразные сделки. Наживает капитал. Становится собственником. «Какая же крылась сделка за этими деньгами?» - думал я. - «Кто мог о ней знать?»

Я вернулся за стол и еще раз перечитал заключение судебно-медицинской экспертизы.

Произведено было два выстрела. Об этом говорила и жена погибшего и соседи. Убийца стрелял в грудь, не в упор, хотя и с достаточно близкого расстояния – с двух-трех метров. Из тела были извлечены две пули калибра 9 мм.

Я вспомнил свои недавние опыты со стрельбой из пистолета «макарова». Из десяти выстрелов с расстояния 25 метров удалось набрать четыре очка из ста возможных. На последнем выстреле пистолет дал осечку. Инструктор, стоявший рядом, поспешил забрать у меня пистолет и, разряжая его, произвел нечаянно выстрел в пол. «Тоже мне – инструктор!» - подумал я тогда. Тем не менее, убийца, стрелявший с трех метров, справился, в общем-то, со своей задачей. Обе пули попали в жизненно важные органы. Одна даже задела сердце. Стрелял человек, ранее уже управлявшийся с пистолетом. И, что важно подчеркнуть, задачи добить жертву у него не было. Убийца только забрал деньги, оставив потерпевшего живым и в сознании! Значит, убийца не опасался, что жертва его опознает, сможет выдать.

Я с нетерпением стал ожидать возвращения Валентины.

***

Она приехала на следующий день. И вот после обеда мы решили встретиться в расположенной недалеко от прокуратуры Зеленой Роще. Точнее, я предложил ей встретиться в этом парке.

Я любил прогуливаться здесь один вдоль Сталинградского вида восьмиэтажного, чернеющего провалами своих окон заброшенного корпуса больницы скорой помощи.

Гуляя по пустынным аллеям, я останавливал свой взгляд на черных оконных проемах. Чернота внутри здания могла завораживать. Словно Кто-то или Что-то в свою очередь наблюдает за мной из черной пустоты заброшенного здания. Вглядываясь в оконные провалы, я пытался вспомнить свои юношеские страхи, как я боролся с ними.

В юности я взял за правило - поздно вечером делать пробежку до околка, находившегося в пяти километрах от посёлка, в степи у Вишнёвого лога.

«Вот если не буду испытывать страх перед этим ночным лесом – сразу и подойду к Ане!» - думал я.

Для меня это было неразрешимой проблемой – подойти к Ане и сказать ей… а что сказать? Давай меняться марками? Или армейскими значками? Пригласить погулять вечером вместе?

«Вот первого сентября, с началом учебного года, и подойду к ней!»- говорил я себе. Или: «Вот исполнится мне 16 лет – тогда и подойду!»

Я боялся её. Я не видел оснований, которые позволили бы ей обратить внимание на меня, маленького, с такими оттопыренными, как у идиота, ушами человечка. Да ещё и такого конопатого!

Хотя и был околок у Вишнёвого лога самым ближним лесом, все обходили его стороной. В центре леска было болотце, а по краям он весь зарос колючими и цепкими травами, над которыми постоянно гудели рои злых и голодных комаров.

Именно в этом леске бросила своего новорожденного ребенка шестнадцатилетняя Камшилова Таня. Многие видели, что Таня уходила из посёлка вместе с Прохоровым Мишкой, загостившимся в посёлке у своих родителей тридцатилетним, нигде не работающим балбесом. Они уходили в степь за этот лесок и в Вишнёвом логу целое лето занимались любовью.

Особо любопытные подростки специально убегали в тот же лог, чтобы предусмотрительно занять скрытные, удобные для наблюдения этого процесса позиции.

Сама Таня, на следующий год, умерла от осложнения, развившегося после родов. Ребёнка, точнее, что от него осталось, обнаружила Лаврова Зоя, искавшая здесь свою заблудившуюся корову. Зое было лет шестьдесят, но все, даже подростки, почему-то по-прежнему называли ее только по имени. Хотя, впрочем, если бы не Зоя, многие бы жизненные истории в посёлке остались бы втуне. Именно она и видела, как Прохоров Мишка обесчестил в зарослях степной вишни несовершеннолетнюю Таню Камшилову. С её же подачи потом многие долго говорили, что вокруг околка в поисках своей матери бродит и плачет Танин ребенок, почему-то весь в белом.

Я бежал прямо по степи, на луну, зависшую маяком над околком. Моей задачей было обежать кругом лесок и вернуться обратно.

Я обежал кругом этот околок. Хотя круг этот, всё-таки, был довольно широкий. Я схитрил – близко к леску не приближался.

Когда, возвращаясь домой, я проходил мимо Аниного дома, я с сожалением констатировал, что теперь моему сближению с Аней будет мешать, помимо сознания моих физических недостатков, мой Страх. Мне было очень страшно, жутко рядом с тем лесом, где было совершено убийство ребенка.

Но каждую ночь, как только люди успокаивались и засыпали, посёлок наполнялся тревожным лаем, поступая под власть озабоченных безопасностью своих заснувших хозяев, собак. А я, доводя этих собачек до сердечного припадка – они очень боялись чертей и всего того, что принадлежало другому миру - черной тенью пробегал в степь.

Я бегал к околку уже как на работу. В одно и то же время, и при луне, под россыпью оказывается совсем близких звезд, и под низкими тучами. Иногда даже околок воспринимался одной из этих тучек. Я бегал, потому, что был очень зол на себя. А точнее на жизнь. Почему я такой трусливый, не могу даже подойти к девчонке? Я знал, что никакой опасности для жизни в этом чертовом леску нет. Волков у нас давно перебили. Кроме зайцев и куропаток там, конечно же, никого нет.

Тем не менее, всякий раз, когда такой маленький днем лесок вырастал вдруг ночью в зловещую чёрную громадину, мои ноги вдруг деревенели, а спина покрывалась коркой льда. Я неожиданно начинал понимать, что кто-то всё-таки есть. Но не в лесу, а прямо во мне! Каким-то непостижимым образом этот кто-то, или Что-то, резко, разом находил вдруг калитку в моей душе и начинал заполнять меня, вытесняя моё «Я» и холодной рукой сжимая моё сердце.

В конце концов, мне это надоело. Я понял, что, ещё могу бегать со своим страхом вокруг леса, но заходить в него ночью – я не готов. Это «Что-то» в моей душе меня просто задушит!

Но через несколько дней, накопив злость на себя, я все-таки решился зайти ночью в проклятый лесок! Деловито шумя и постукивая палкой по осинам, я, светя по сторонам фонариком, бесцеремонно вторгся в лес. Однако уж как-то зловеще раскатывалось эхо от моего покашливания и стука палки по деревьям, и я вскоре примолк. От тишины в ночном лесу в моей голове появился звон. Сначала тихим комариком, а потом он вдруг стал нарастать и нарастать, а я вдруг почувствовал, что волосы на моей голове приподняли кепку. И я побежал обратно! Что называется, сломя голову!

Несмотря на бегство, этот ночной поход в лес я засчитал своей победой.

 

Я вспомнил о другом своём страхе. Я боялся купаться на реке один в непривычном для меня, глубоком месте. Мне было страшновато плавать, сознавая, что там, в тёмной глубине, возможно, есть Что-то. Особенно мне было не по себе, когда я, бродя по реке с удочкой, оказывался рядом с Чёртовым омутом, образовавшимся на изгибе реки в толах, аккурат между Комсомольским и Восточным. Именно в этом омуте обнаружили как-то Туктарова Бахытбека. Это был старый холостяк, лет пятидесяти пяти. Летом он пас чужих овец, стараясь гонять отару вдоль речки, где попутно ловил рыбку. Зимой также пропадал на реке, превращая лёд высверленными лунками в одну большую дудку. Если он не пас овец и не ловил рыбу, то запирался в своём доме и пил целыми днями самогон, купленный у соседки на вырученные от продажи металлолома деньги. Заброшенная на горе машинно-тракторная станция здорово выручала оставшихся без работы бывших трактористов и чабанов.

Когда-то Бахыт был хорошим помощником своему отцу - заслуженному чабану Туктарову Нурсултану. В советские времена Нурсултан Туктаров, орденоносец и одновременно депутат Верховного Совета Советского Союза, доводил поголовье совхозных овец до рекордных масштабов. Его имя гремело на всю область, да и в центральных газетах были о нем публикации и фотографии. Но вот подошли перестроечные времена. Совхоз погибал. Всех овец пустили под нож. И Нурсултан умер, отправившись вслед за своей женой на старинное казахское кладбище, затерянное в степях. Когда-то переполненные блеющими животными карды опустели, обвалились и наполнились тишиной. Вытоптанная земля быстро заросла густыми степными травами, а освободившееся место облюбовала колония сурков.

Бахытбек остался один. Во дворе стояла телега с ржавыми ободьями на деревянных колёсах и сиротливо задранными в небо оглоблями. Саманная конюшня обвалилась. Собачья будка уже давно пустовала. Последний ее жилец, черный, лохматый Барс, когда-то помогавший людям пасти отары овец, со смертью старого хозяина самостоятельно добывал себе пропитание в соседском курятнике. За это был обиженным соседом выслежен, пойман с поличным и жестоко умерщвлён.

И вот пропал сам Бахыт. Тело его нашли в камышах. На берегу валялась удочка и наполовину высохшая под жарким июньским солнцем рыбина, размером с небольшого поросёнка.

«Сом не сом, - гадали рыбаки, - ратан не ратан. Мутант какой-то! Как он его вытащил? Одним словом, Чёртов омут!»

Вот в нём я и решил искупаться. Я долго раздевался, стараясь отыскать какие-то веские причины не лезть в воду. Не обязательно, ведь, можно отступить только из страха. Здравый смысл, порой, диктует повернуть назад. В этом омуте, например, может лежать на дне затонувшее раскидистое дерево с острыми сучьями, которые могут пронзить меня как шампур кусок мяса. Там может жить, в конце концов, непуганый гигантский сом, который может меня, паренька, засосать своим ртом. Писали же в книгах, что они проглатывали телят!

И всё - же, с нарастающим страхом, не веря, что я искупаюсь здесь, я осторожно вошёл в глубину. Уж больно надоело мне жить робким, нерешительным человеком! Когда я доплыл до середины омута, мне показалось, что сзади, на берегу, кто-то сидит. «Не оглядывайся! - вдруг сказал мне внутренний голос - и ни в коем случае не смотри в камыши, где нашли Бахыта!» Но я, как во сне, повернул одеревеневшую шею – на берегу никого не было, и в камышах, конечно же, тоже. «Всё хватит! Уже искупался! Плыви назад! – скомандовал мне внутренний голос. Но я решил нырнуть в глубину. «Ни в коем случае!- закричал мой внутренний голос – Назад! К берегу!» Я нырнул. Под водой было совершенно темно, да я особенно и не вглядывался. Открыл и тут же закрыл глаза. Вдруг моей ноги коснулось что-то гладкое и продолговатое. Я тут же вылетел из воды как пробка. Колотя по воде руками и ногами, я быстро оказался на берегу и отскочил от воды.

Искупаться-то я искупался, но никакой победы при этом над собой не одержал! Я весь был пронизан Страхом. Я состоял из одного страха. Тем не менее, успокоившись, я и эту попытку засчитал в свой актив.

Потом ещё не один раз мне пришлось убедиться в том, что труднее всего человеку стать властелином над самим собой, над своими чувствами, своими эмоциями, желаниями и мыслями.

Долгое время я приглядывался к трубе поселковой кочегарки. Она возвысилась на краю посёлка одновременно с появившимися там же двухэтажными домами. Район так и назывался – «двухэтажки». Микрорайон, видимо, задумывался как образец новой коммунистической деревни. Но аккуратные, почти как в городе линии двухэтажных домов, вскоре были заляпаны всклокоченными многочисленными стайками с визжащими в них свиньями. Чугунные ванны из квартир вскоре перекочевали к этим свиньям в качестве кормушек. Когда свиньи, расправившись с очередной порцией гнилой картошки, добирались своими пятачками до когда-то белоснежной эмали, их одолевал соблазн почувствовать себя людьми, и они забирались в эти ванны целиком, заполняя их своими жирными тушами, чтобы потом, затихнув, попытаться, как люди, задуматься о жизни.

Довольно скоро микрорайон превратился в одну сплошную грязную помойку. Но кочегарка продолжала исправно перерабатывать огромные горы угля в чёрный дым. Он вился из трубы на уровне десятиэтажного дома, не меньше. Я сделал такое заключение, мысленно составив рядом с этой трубой одну на другую пять этих двухэтажек. Труба была самым высоким сооружением на всю округу. Первое что видишь, когда возвращаешься откуда-то издалека, это трубу, замечательное сооружение, символ, можно сказать, посёлка.

Я вздумал взобраться на неё. В первую очередь потому, что, насколько мне было известно, этого ещё не делал никто. И чтобы такой соблазн не возник в какой-нибудь шальной голове, умные люди обломали металлические скобы на первых пяти метрах трубы. Но что-что, а металлическую кошку я бросать умел. В посёлке любой маломальский рыбак, промышляющий ловлей рыбы «мордами» - плетенными из металлической сетки ловушками, управлялся с этим инструментом лучше, чем американский ковбой со своим лассо.

И вот я вооружился металлической «кошкой» и страховочным поясом. Для этого мне пришлось временно реквизировать у домашнего пса Дружка его ошейник и цепь с карабином. Их отсутствие он, впрочем, не заметил, так как предпочитал ими не пользоваться. Каждое утро он послушно и безропотно позволял мне нацепить на его шею ошейник с цепью. Но потом, как только я исчезал из виду, посмеиваясь надо мной, выскальзывал из ошейника.

Зато теперь этот ошейник мне самому пришёлся впору - я пристегнул им цепь к своему поясу, с тем, чтобы при восхождении другой конец цепи карабином фиксировать на очередной скобе.

Я знал, что на большой высоте у меня может закружиться голова, может сорваться нога со скобы. В общем, страховка превращала глупую затею в уже серьёзную тренировку, испытание. Чтобы не привлекать зевак я предпринял свой эксперимент рано утром.

Угнав корову в табун и дождавшись, когда улицы снова опустеют, я размотал «кошку». Не помню, как я преодолел первые двадцать метров. Но где-то на середине трубы я понял, что мне всё труднее и труднее разжимать пальцы, чтобы ухватиться за очередную скобу. Я и так смотрел только перед собой, в чёрное железо, не смея опустить взгляд в сторону или вниз. Высота обступила меня со всех сторон. Она была такой чуждой каждой клеточке моего организма, что я начинал застывать от страха. Я вдруг ясно ощутил, что шестнадцать лет своей жизни я шёл только к тому, чтобы залезть вот на эту трубу и сорваться с неё. Непонятно на откуда взявшемся экране я даже увидел себя, валявшегося внизу безжизненной тряпкой. Преодолеть ступор мне и позволило то, что я чётко различил в себе уже готовую жертву. Это позволило мне увидеть, точнее, осознать, что во мне кроме жертвы есть что-то ещё, никак не желающее быть жертвой.

Думаю, что я все-таки начал бы обратный спуск, отказавшись от завершения подъёма, если бы не голоса. Я услышал внизу голоса девчонок. «Ой, что он делает! Что делает!»

В общем, пришлось мне теперь лезть до упора, до самой железной панамки, прикрывающей жерло трубы.

Я ещё долго вспоминал тот лестный для меня блеск в глазах двух девчушек, случайно оказавшихся свидетельницами моего подвига.

Потом я терпеливо ждал, как сверстники буду расспрашивать меня с почтением, как там - на высоте? Но, оказалось, этот мой подъём на трубу остался незамеченным. Но я и не для этого всё затевал. Я почувствовал, что стал меняться. Во мне появилась уверенность и какая-то душевная твердость.

А ещё я понял, что, действительно, мог убиться. Был к этому реально близок. Потом уже, с возрастом, мне стало ясно, что в каждом человеке вызревает, как минимум, две его ипостаси. Одна закономерно должна завершиться его гибелью, другая – не с меньшей закономерностью – его победой. Просто в решающий момент человек сам переводит стрелку на тот или иной путь.

Сейчас я с Валентиной прогуливался вдоль развалин больницы. Она рассказывала, а я слушал и задавал уточняющие вопросы. У меня в руках была моя любимая кожаная папка, а у Валентины свешивалась через плечо изящная сумочка, из которой она извлекла свою записную книжку и время от времени, обращалась к той или иной записи. На этот раз она была не в своих обычных джинсах, а в цветастом платье, поверх которой надела нарядную ветровку. Я отметил про себя, что этот наряд вуалирует ее обычную агрессивность и напористость.

- Я воспользовалась той информацией, которую ты мне дал из записных книжек Корнеева. И я нашла… - она многозначительно на меня посмотрела, -…нашла его компаньона в Челябинске, - взгляд ее мечтательно устремился на покачивающиеся верхушки почти корабельных сосен, – надо сказать, довольно приятный молодой человек.

Искоса глянув на Валентину, я подумал недоброжелательно, что беседовала Валентина с этим молодым человеком, скорее всего, где-нибудь в кафе…

- Так вот, фамилия этого молодого человека – Лаптев. Лаптев Михаил. Спекулирует редкоземельными металлами, ртутью, кадмием и так далее. Похоже, убитый Корнеев занимался этим же бизнесом. Встреча у них, действительно, должна была состояться 20 апреля в девять часов в парке имени Пушкина. Корнеев должен был передать Лаптеву 900 тысяч. Лаптев же ему приготовил 5 граммов какого-то вещества, в состав которого входил стронций. Для чего, где все это может быть использовано – он мне не пояснил. Есть спрос – вот и занимаются этим.

- У них постоянно были подобные контакты? – поинтересовался я, глядя на носки своих туфель. - Не то, чтобы постоянно, но пару сделок они вдвоем уже совершили.

- Называл ли этот Лаптев ещё какие-нибудь фамилии? Тех, кто занимается этим бизнесом здесь в Екатеринбурге?

- Да называл,- Валентина заглянула в свою записную книжку. – Я записала с его слов десять фамилий. Есть с кем работать.

- Ну да, - согласился я, - у них, конечно же, мог быть взаимный обмен информацией.

- Лаптев, однако, клялся, что он сам о предполагаемой сделке с Корнеевым никому не говорил. Не в его интересах была утечка информации об этой сделке.- Валентина остановилась, посмотрев на меня.– Как мы и видим, этот Лаптев остался в результате этого убийства при своем интересе.

- Ну ладно, - согласился я. - Хорошо, что у нас теперь есть с кем работать. Ты собери всю, какую сможешь, информацию об этих наших спекулянтах. И главное, как часто у них пересекались пути с нашим Корнеевым.

Мы присели за столиком в открытом кафе на улице Восьмого Марта у корпуса общежития Горного университета. Я любил иногда сюда заглядывать. Сидел в одиночестве за чашкой кофе, поглядывал на симпатичную девушку за барной стойкой. Люди здесь собирались только к вечеру, но девушка всегда находила себе какую-нибудь работу. Переставляла товар, вытирала пыль… Она была очень молода. Лет двадцать, не больше. Лицо у нее уже было лицом красивой женщины, но в то же время – в ней еще угадывался ребенок. Иногда она приветливо поглядывала на меня, но я старался не встречаться с ее взглядом, уводил свой взгляд на улицу. Окно здесь выходило на строящуюся телевышку. Челябинские строители отгрохали махину не меньше, наверное, Эйфелевой башни, но почему-то дело застопорилось. И башня, пик которой терялся в облаках, окутывавших постоянно город, стал прибежищем экстремалов, да самоубийц. Человек пятьдесят, кажется, уже воспользовались её услугами, перед своим последним шагом. Смотрелась она в окне, как картина в раме…

Вот и сейчас, находясь под впечатлением её рассказа, я привел сюда Валентину. Заказал горячего кофе, а Валентина купила себе бутылку охлажденного пива. Посидев в кафе минут десять, мы договорились, что встретимся утром, через день, у меня в рабочем кабинете. И с учетом новых данных скорректируем план дальнейшей работы по делу.

«Редкоземельные металлы… государственные интересы…», - вертелось у меня в голове. Я, конечно, не был в панике. Все-таки, не начинающий следователь. И, наверное, в своей работе уже выработал некоторый философский подход к жизни. За годы следственной практики, как у врача покоятся его пациенты на кладбище, в сейфе у меня пылилось уже не одно загубленное, нераскрытое убийство.

Прошло то время, когда я не мог уснуть ночью в страхе, что убийство останется нераскрытым. Да, первая неделя всегда бессонная. Этого требует ритм первоначального этапа расследования по горячим следам. Ну, а затем, найден убийца или нет, работа переходит в рутинную стадию. Следователь смиряется с тем, что он не способен перепрыгнуть через собственную голову. Да и свежие уголовные дела начинают давить. Но всякий раз, когда не удавалось раскрыть очередное убийство, я испытывал ощущение, что не дело отправляю навечно пылиться в сейф, а своими руками хороню покойника на кладбище.

Ночью мне приснился сон, в котором на меня падала недостроенная телебашня у общежития Горного университета. Падала она реально, медленно заваливаясь и сгущая надо мной тень. Я бежал прочь изо всех сил и с ужасом начинал понимать, что это катастрофа, масштаб которой я начал осознавать только в последние секунды.

***

Как-то в обеденный перерыв я зашел в кабинет к Зайцеву и увидел такую картину. Зайцев лежал на своем столе в парадном охотничьем облаченье. Он лежал как покойник – руки умиротворенно, как икону на груди, обнимали карабин, туловище было опоясано крест-накрест, как у мексиканского повстанца, патронташем, лицо с закрытыми глазами прямо обращено в потолок. Вот только ноги, обутые, надо прямо сказать, в клоунских размерах берцы, не умещались на столе. Поэтому никакой торжественности в этой позе уже не было.

- Тренируемся? – спросил я его, как будто застал человека за каким-то обыденным его занятием. Мне было неловко, словно я без спроса вторгся в интимную сферу человека. Но отступать было уже поздно. Зайцев встрепенулся. Явственный румянец появился на его щеках. Но он быстро взял себя в руки. Не спеша поднялся, поправив на своей голове шляпу - «афганку»:

- А-а… На ловца и зверь… А я искал тебя. Судя по всему, он предполагал, что дверь кабинета была закрыта на ключ. Я заметил, что в последний месяц он редко выходит из кабинета, а люди в кабинет к нему не заходили; у дверей, как это обычно бывает, также никто не сидел, не ждал вызова.

- Вот, хотел тебе карабин показать. Посмотришь, так может быть, купишь.

Зайцев сунул мне в руки свой карабин.

- Видишь?- он ткнул пальцем в клеймо на вороненом стволе, - указана марка. Знаменитая ижевская 38 серия. Знатоки знают, что это такое. Обрати внимание на приклад… - он отобрал у меня карабин и больше в руки мне уже его не давал.- Из пород ценного дерева! А оптический прицел чего стоит!

Он неловко, не выпуская винтовку из рук, попытался приблизить к моим глазам оптический прицел.

- Э-э! Давали дураку холст! – видя, что я только из вежливости, щуря глаз, пытаюсь приблизить лицо к прицелу, он сам заглянул в оптический прицел и еще раз убедился, восхищенно окая, какая замечательная здесь оптика.

- Ну ладно. Вижу, ты еще не созрел для покупки серьезного оружия.- С этими словами он отстал от меня и спрятал карабин в металлический сейф, замаскированный в одежном шкафу. Потом откуда-то из недр шкафа он извлек большой целлофановый пакет.

- Что, по - твоему, это есть? – спросил он меня, разворачивая сверток, сквозь который просвечивало что-то грубо-шерстистое.

- Шкура неубитого тобою медведя? – догадался я.

- Верно! – удивился Зайцев и поглядел на меня с преувеличенным испугом. – Какой ты, оказывается, проницательный!

Он развернул шкуру. Она была совсем небольшой. Медведь был, скорее всего, долгое время пленным. Возможно из зоопарка.

- Приобрел по случаю у знакомых охотников, - пояснил он мне, задумчиво поглаживая шкуру своей широкой ладонью.- Но вот, ты знаешь, есть одна проблема…,- он снова свернул шкуру, пряча ее обратно в пакет, - жена у меня слышать ничего не хочет о том, что связано с охотой. Вот ты видишь, - он окинул взглядом свой кабинет, уставленный чучелами птиц и другими охотничьими трофеями, явно столетней, не меньше, давности, - все свои причиндалы вынужден здесь вот хранить…- Он решительно всучил пакет со шкурой мне в руки, - Сделай-ка, Матвей, для меня одолжение – возьми её себе на хранение! Можешь ею пользоваться, как посчитаешь нужным, - разрешил он,- только прими меры, чтобы моль ее не попортила. Что-то в последнее время это гадкое насекомое полюбило мой кабинет…- он озабоченно заглянул вглубь шкафа.

Я, испытывая смешанные чувства, удалился со шкурой к себе. Я не стал отказывать Зайцеву в его просьбе. В какой-то степени был даже рад в чем - то услужить ему. Уж больно явственно в последнее время стало вырисовываться намерение Брагина поставить меня на должность своего заместителя. Это вместо Зайцева, получается. Кроме того, двоих следователей, которых Зайцев в свое время привел в отдел из районных прокуратур, Брагин попросил написать заявление об увольнении по собственному желанию.

Уже у себя в кабинете, бросив пакет со шкурой в свой шкаф, я, продолжая находиться под впечатлением встречи с Зайцевым, вспомнил один наш разговор.

Уж не помню, зачем я к нему тогда зашел. Спрашивал совета по делу, наверное.

В какой-то момент, Брагин достал из своего стола одну папку. Развернув ее, он показал фотографии девочек. Это были разные снимки. Цветные и черно-белые. Старые и довольно свежие. Девочкам было лет по семь-двенадцать.

- Видишь, - сказал мне Зайцев, уперевшись руками в столешницу и склонившись над снимками.- Это всё потерпевшие по моим самым различным делам.

Он обвел взглядом ряд этих фотографий, как бы считая, все ли снимки на месте.

- Вот это Настя, - он ткнул пальцем в одну из фотографий. – Насильник вспорол ей ножом живот. Это – Полинка. Преступник порезал её на кусочки, чтобы удобнее было ее спрятать… Сам бы порезал его на куски!

Он выпрямился и, собрав фотографии, спрятал их обратно в стол.

- Переписку со мной, падаль, вздумал вести, когда пожизненный срок получил! – Зайцев посмотрел на меня. - Стихи свои присылал из тюрьмы! Недолго, конечно. Я это дело быстро пресек!

Тогда я почувствовал, что-то нездоровое в его глазах.

«Да, он выдохся, - вспомнил я слова Брагина»

Я и сам иногда задумывался, не выскочить ли мне из этого круга, где только одни убийцы и жертвы? Не выскочить ли, хотя бы, из чувства самосохранения?

***

Как завороженный смотрел я тогда, в детстве, накануне похорон брата на то, как из остановившегося напротив нашего дома грузовика мужики выгружали ящик водки.

Отчаяние для меня, ребёнка, было ещё недоступно. Но уже тогда у меня стало закрадываться смутное подозрение о бессилии и беспомощности людей перед лицом некоторых жизненных ситуаций, о неадекватности реакции на них человека.

Спустя несколько месяцев я по малейшему поводу, даже во время веселой игры, начинал вдруг плакать. А потом с трудом успокаивался. Так, смерть брата стала для меня определяющей жизненной доминантой, так скажем.

Возможно ещё и поэтому, в дальнейшем, став взрослым, я, выбирая себе поприще для приложения своих сил, решил стать следователем.

Я себя спрашивал, насколько смерть человека случайна? Насколько велика в ее наступлении роль другого человека? Возможно, я надеялся, получить ответ на этот вопрос, занимаясь расследованием обстоятельств насильственной смерти человека. Не исключено, что я все еще искал оправдание для самого себя. Я начинал винить в гибели брата себя.

Но возможно, я хотел получить подтверждение уже начавшему у меня формироваться убеждению, что главная роль в гибели человека, все-таки, отводиться не другому человеку.

Вероятно, думал я, она уже заложена в самой жертве? При рождении, появлении человека на этом свете, возможно, уже определено быть ему жертвой? Я надеялся, что предстоящая следственная деятельность позволит мне получить необходимые ответы на эти вопросы.

Отец же мой сам ответил на все поставленные перед собой вопросы. Он застрелился в том же году, из своего охотничьего ружья, вскоре после того, как произошел несчастный случай с братом.

После этого для меня всегда было пыткой заходить в баню, где все это произошло. Но я ничего не говорил матери. Каждую неделю я садился в предбаннике на тот самый диван, на котором отец разнес себе голову дробовиком, и перед тем как зайти в жаркую парную, снова и снова выискивал глазами, остались ли где-то еще брызги крови? Это был мой первый следственный опыт.

Как мать не старалась, как не отскабливала диван, не забеливала стены, и не закрашивала пол – мне всегда удавалось найти хотя бы маленькую капельку отцовской крови – где-то на тыльной стороне ножки дивана или на задней стороне вешалки, либо же рядом с потеками свежей краски между половицами.

Так я с малолетства усвоил следственное правило – всегда остаются следы.

***

Не дождавшись явки Бекетова, одного из одноклассников и приятелей Корнеева, ко мне на допрос, я сам отправился к нему.

Мне уже приходилось бывать в этих домах в районе «Вторчермет». И также в связи с расследованием убийства. «В этом есть определенная закономерность», - подумал я, окидывая взглядом двухэтажное, идущее под снос строение. Целый квартал из подобных строений образовал здесь настоящие трущобы. Прямо на стенах некоторых домов, черной краской, жители метровыми буквами так и писали: «Долой трущобы!».

Бекетов был с жуткого похмелья. Я поначалу даже подумал, а не отложить ли допрос до лучших времен? Но потом сообразил, что это даже лучше. Знакомство я начал с простого вопроса:

- На что шикуем, Слава? С чего праздник-то?

- Ну, а почему бы не погулять, когда деньги есть? - огрызнулся Бекетов, не удостоив меня даже взглядом. Но затем он глянул на меня плавающим, но заметно обозленным взглядом и зло поинтересовался:

- А ты что – пьешь только по праздникам?

Бекетов смотрел на меня если не волком, то шакалом - это уж точно.

- Ну, а позволь узнать – деньги откуда? И много ли? – поинтересовался я.

- Ну, а давайте, прежде чем вопросы задавать, представимся для начала! – предложил мне развязно Бекетов.- Без имени и овца баран!

Я развернул свое удостоверение и предъявил его Бекетову.

Бекетов кивнул на единственный свободный стул у пропахшего мочой рукомойника, раздвинул занавески и удалился в комнату. Я услышал какой-то шепот, перерастающий в спор. Затем из комнаты вышла женщина неопределенного возраста со спитым синюшным лицом. Застегивая у себя на груди кофточку, она кокетливо улыбнулась мне беззубым ртом и, обув валявшиеся у дверей калоши, вышла. Снова появился Бекетов.

- Может, по пивку? – предложил он, обводя уставшими глазами пустой стол.

- Спасибо, - усмехнулся я, - я на работе.

- Но я - то не на работе! – проворчал себе под нос Бекетов.

- Потом, потом! - сказал я, - сначала ответь на несколько вопросов, - я чувствовал, что никак не могу попасть в нужный тон.

- Счас. Я счас! - Бекетов сделал рукой обнадеживающий жест и скрылся за занавеской.

Прождав его минут десять, я заглянул в комнату и увидел, что Бекетов валяется на диване без чувств. Пожалев о потерянном понапрасну времени, я ушел, мысленно ругая себя: «Умная голова, да дураку досталась!»

***

Как-то, в субботний вечер я нечаянно столкнулся в магазине с Брагиным. Он был со своей женой.

Теперь уж не помню, что побудило меня забрести в торговый центр «Кит» на улице Амундсена. Я стоял возле скудного книжного ряда и листал раздраженно, как будто делал это через силу, из-под палки, какой-то детектив, приговаривая про себя: «Не куплю. Ни за что не куплю». Тут я увидел, стоящих рядом со мной, Брагиных. Брагин широко улыбался мне, а Наталья со скучающим видом скользила по сторонам глазами.

- Любим детективы? – кивнул он на книжку в моих руках.

- Не терплю! - сказал я с большим, чем требовалось жаром и бросил книжку обратно на стеллаж.

Брагин обменялся со мной еще несколькими фразами и вдруг сказал:

- А не отметить ли нам твое возвращение в прокуратуру?

Я озадаченно посмотрел на него. Вроде бы я, что называется, уже «проставился», угостил коллектив отдела вечером в пятницу, накрыв небольшой стол в своем кабинете.

- В смысле, посидеть у нас дома, - пояснил Брагин. И уже решительно пожимая мне руку на прощанье, он добавил:

- Одним словом, приглашаем тебя к себе в ближайшую субботу. Придешь?

Я опасливо покосился на продолжавшую скучать Наташу и согласился.

Как-то, лет 10 назад, когда мы еще работали вместе, мне пришлось познакомиться с женой Брагина.

Это произошло при таких обстоятельствах. В районной прокуратуре нередко большие праздники отмечали семьями. И вот на один из праздников - 10 ноября (день милиции)- все собрались в кафе «Школьные годы» на улице Волгоградская, что в Юго-Западном районе города. Был не только коллектив прокуратуры с семьями, но и сотрудники милиции (разумеется, начальствующий состав со своими женами). Праздник организовали хорошо. Были поздравления, награждения премиями и ценными подарками. Потом спонтанно образовался даже небольшой концерт – каждый желающий подходил к микрофону и исполнял какую-нибудь песню. Началось все с неожиданного желания Брагина спеть у микрофона, у которого еще недавно начальники чествовали собравшихся. Что побудило вечно хмурого Брагина выйти и запеть – уж не знаю. Подозреваю, что обилие начальников и воодушевило его на этот подвиг. В дальнейшем я убедился в том, что Брагин любил привлекать внимание начальников к своей персоне. Мне было смешно тогда видеть - Брагин крепко ухватил как гранату микрофон, набычился в своей манере и хмуро спел дежурную песню о нашей службе, которая и опасна и трудна. При этом он ревнивым взглядом обводил столики – не смеется ли кто над ним? Но прокуроры и милиционеры оказались на удивление благодарными слушателями. Может быть потому, что уже выпили и жаждали хоть какого-то развлечения. Оно и, правда, не заставило себя долго ждать. Как только Брагин закончил свое песнопение и также хмуро как исполнял - поклонился публике, последовал шквал рукоплесканий. Прокурор и начальник райотдела, сидевшие со своими женами за отдельным столиком, также хлопали и говорили, глядя друг на друга: Молодец!- Молодец!

Хотя, возможно, это они друг друга хвалили. Следователь милиции Григорьева - незамужняя пышнотелая блондинка, отличавшаяся веселым нравом, вышла из-за своего столика и наградила Брагина под всеобщее ликование поцелуем. Поцелуй получился торжественным и подчеркнуто затяжным, как в кино падающий в пропасть старинный автомобиль - дорогущий киношный реквизит. Вот тут-то и отличалась Наталья. Она тут же подошла к продолжавшему раскланиваться заметно повеселевшему Брагину и залепила ему такую хлесткую пощечину, что у многих вырвалось дружное сочувствующее: «Ой!». И не такое повидавшие в своей жизни начальники стали смеяться и еще сильнее хлопать в ладоши. Отпуская обоим ободряющие шутки. И уж тут-то началось настоящее веселье!

Как знать, а не Наталья ли виной тому, что я стал таким осторожным с женщинами и хожу холостяком до настоящего времени? Во всяком случае, я с того времени вообще отказывался понимать Брагина. Что же его удерживало от развода?

Вот, вскоре после этого Брагин и подался в соседнюю Челябинскую область.

Глядя вслед удаляющейся этой странной для меня парочке, я сказал себе: «Не очень-то я горю желанием общаться со своим начальником в неформальной обстановке!» Хотя мне было понятно это его стремление увидеться со мной вне службы. Он недавно перевелся из прокуратуры Челябинской области, и я был здесь, все-таки, его старым товарищем.

Поэтому-то я и пришел к Брагиным. Когда я оказался у него в квартире, надо сказать, я был приятно удивлен. Даже польщен. Видно было, что к моему приходу хозяева готовились основательно. И Брагин, и его жена были нарядно одеты. Наташа вообще, была разодета почти как невеста. Стол был сервирован, словно собирались отмечать, по меньшей мере, встречу Нового года. Мои опасения по поводу неадекватной Натальи, казалось, были напрасными. Она улыбалась и активно налегала на закуски. Но вот, когда мы с Брагиным стали вести серьезную беседу о работе в отделе, Наташа, опрокинувшая в себя между делом, как я заметил, не одну рюмку коньяка, вдруг взяла в руки ложку из салата и с силой ударила ею Брагина по голове:

- Хватит о работе! Когда рядом сидит прекрасная женщина!

Брагин непроизвольно схватился рукой за голову, потирая ушибленное место. В его глазах зажегся гнев, но быстро потух. Опустив взгляд, он потянулся к бутылке с коньяком и сказал:

- Ладно, прекрасная женщина, я с тобой согласен. Хватит о работе.

Но после этого инцидента Наталья поскучнела, померкла как короткий зимний день и вскоре, сославшись на головную боль, отправилась спать.

Мы же с Брагиным посидели еще довольно долго и выпили прилично. В какой-то момент, в паузе, он откинулся на спинку кресла, оставив вилку на столе, и запел негромко, но проникновенно: « А я милага уз-знаю а па – паходке!». Но тут, как будто, только этого и ожидая, из комнаты, уже в домашнем халате, держась за голову, вышла Наталья: «Бока! – сказала она, - ты же знаешь, что я не терплю, когда ты поёшь!»

Расставаясь с ним, я чувствовал, как ему неловко передо мной за свою жену.

***

Сосед Павлюченков, «неруси» (вот ведь, привязалось слово, думал я, неодобрительно вспоминая танцовщицу Семенову и байкера Глыбу), и, конечно же, сама Корнеева… Эти версии в моей голове переходили одна в другую, образовывая круг, вроде той змеи в известном символе, которая пытается проглотить свой собственный хвост.

Я сидел в своем кабинете и, глядя на мелькающие красочные слайды на экране монитора, прислушивался к спокойному разговору, который вели на балконе следователи – курильщики. Я представлял, как они неспешно ведут беседу, попыхивая ароматными сигаретками. Я уже три месяца, как бросил курить. Поэтому, чтобы не травить себя этими картинками о довольных курильщиках, я представил, как они сейчас, морщась, тушат свои окурки и возвращаются в свои кабинеты, чтобы снова погрузиться в пухлые или наоборот, совсем хлипкие папки с уголовными делами.

А я снова и снова перелистывал протоколы допросов, осмотров, рапорты оперативников, анализируя полученные данные. Изучение детализации телефонных переговоров с домашнего и сотового телефонов Корнеевой заставило меня призадуматься.

Да, не очень-то, похоже, Корнеева Светлана страдает. Вот ведь! Ну ладно жили плохо, но у них же общий ребенок - уже практически взрослая дочь. Невеста, можно сказать!

Так… Вот разговор Корнеевой с дочерью… с ее бой-френдом… родителями… деловые разговоры… Обо всем, всякая ерунда! И ничего, что говорило бы о страданиях от потери близкого человека!

Мне даже стало жаль Корнеева Павла. Однако не увидел я и каких-либо намеков на возможные конфликты в этой семье, которые могли бы закончиться убийством Корнеева…

Так, ну а насчёт «нерусей»… Если у Корнеева был на почве национальной розни с кем-то конфликт, то убийца не стал бы приурочивать это специально к моменту, когда у Корнеева появятся деньги, когда он рано-рано поутру соберется с этими деньгами куда-то ехать. Видно, что потерпевшего, «пасли» продолжительное время. А если принимать в расчет версию про «нерусей», то встаёт вопрос – зачем надо, продолжительное время выслеживать жертву, рискуя при этом засветиться? Тут и ранее могло быть сколько угодно удобных моментов для мести, для убийства. Все должно быть проще…

Вот, к примеру, Павлюченков, сосед. Был конфликт между соседями из-за парковки… А жизненная практика подсказывает – самые обычные бытовые конфликты, как правило, и являются причиной убийства.

Я поднял телефонную трубку и стал набирать номер телефона Румянцевой. Но, ни ее рабочий, ни сотовый не откликались. Я уже давно озадачивал Валентину необходимостью собрать информацию об этом Павлюченкове.

Придётся самому его допросить. И лучше – не откладывая. Если не удастся допросить его самого – то хотя бы соседей. Заодно не мешает еще раз взглянуть на место происшествия, где разыгралась эта трагедия.

Захватив папку с документами, я спустился во двор. Еще издали лаская взглядом свою «десятку», редкого жасминового цвета, я недоброжелательно покосился на старенькую Тойоту, которая явно осложнит мне выезд из дворика.

Мне повезло. По улице Бебеля и по Технической я промчался без задержек. Никаких пробок не было. И вот я выехал на залитый радостным весенним солнцем проспект Седова.

Впереди замаячило здание с колоннами, этакий ареопаг – заброшенный дворец культуры Железнодорожников. «Удивительная расточительность», - подумал я, глядя на этот пустующий посреди парка дворец, крыша которого, а также балконы и террасы, заросли молодыми березками и кленами.

Место происшествия было во дворе дома №22 по улице Коуровской, примыкающей к проспекту Седова. Весь квартал состоял из старинных, сталинской постройки, трех-пятиэтажных особняков. Между собой дома соединялись вычурными арками. Там и здесь можно было натолкнуться во дворах на полуразрушенные беседки с когда-то белыми, а сейчас облезлыми, колоннами, с полуразрушенной лепкой, изображающей львов и райских птиц. Во дворе работники ЖЭУ в синих комбинезонах, как на субботнике, дружно прятали мусор в черные мешки. Я обратил внимание, что практически все они были таджиками. Вместе с взрослыми можно было увидеть таких же старательных таджиков-подростков. Довольно споро они завязывали наполненные мусором мешки.

Мне нравился этот район старой Сортировки. Чем-то он напоминал старый Уралмаш, а также центральные районы окружавших Екатеринбург рабочих городов-заводов. Все здесь было выдержано в одном определенном стиле – стиле эпохи социалистического государства, победоносно возрождающегося после военной разрухи. Отсвет надежды и веры в скорое наступление Коммунизма был на этих начинающих сейчас разрушаться кварталах. Здесь практически не встречались новостройки, в отличие от центральных городских районов, обрастающих небоскребами и стеклянными дворцами с замысловатыми куполами.

Я обошел вокруг дом, в котором жил потерпевший Корнеев. И у меня стало зарождаться некое подозрение, что Корнеев стал жертвой, благодаря таившейся в этом тихом дворике идеальности условий для длительной слежки и последующего убийства.

Помимо двух беседок с колоннами, во дворе находилось здание котельной, с трубой, гигантским кирпичным телескопом устремившейся в небо; несколько металлических, окрашенных серебряной краской гаражей, не дававших соскучиться, по крайней мере, трем поколениям подростков. Ну, а посередине двора находился хоккейный корт, обнесенный глухим, достаточно высоким дощатым ограждением, аляповато разрисованным местными панками яркими красками.

Затеряться во всем этом многообразии преступнику не составляло никакого труда. Правда, при всем при этом, выходов со двора на улицу было всего лишь два. С одной стороны можно было выйти через арку на проспект Седова, с другой – на улицу Коуровскую и далее - в парк, прилегающий к заброшенному дворцу культуры.

Глядя на этот дворик, я подумал: «Ну, хорошо, вроде бы идеально тут все для убийства. Но двор-то, хотя и большой, но практически замкнутый! Всего-то и есть два пути отхода. Если у ближайшего выхода жертву ждал шофер, то убийце после нападения придется бежать ко второму выходу через весь двор. Как-то непрофессионально».

Павлюченкова дома не оказалось. «Он должен быть в гараже. Сегодня пятница», - сказала его мать, пожилая женщина лет семидесяти. Она стояла в прихожей, тяжело опираясь на палочку, и с тревогой глядела на меня. – «По пятницам он всегда там, с друзьями задерживается». Голова у нее по-деревенски была обвязана цветастым платком. Женщина плохо слышала, и долго расспрашивать ее было тяжело, да и бессмысленно. Я обошел еще несколько квартир, застал дома нескольких соседей, допросил их. Выходя из просторного и чистенького подъезда, я подумал: «Странно. Вот где удобнее всего было караулить жертву и совершить на нее нападение. В подъезде. Во-первых, можно было укрыться в нише – колясочной. Во-вторых, здесь просторно. Подъезд на кодовый замок, как это принято сейчас повсеместно, не закрывается. Преступнику ничего не мешало расположиться здесь. Корнеевы живут на третьем этаже. Убийца слышал бы, как жертва спускается по лестнице и смог бы подготовиться. Но у нас почему-то убеждение, что нападение совершено на улице. Ну да, лужица крови на асфальте во дворе и показания Корнеевой, утверждавшей о криках Корнеева, доносившихся со двора. А вот соседи ничего не слышали!»

Я допросил еще нескольких соседей в других подъездах и направился в гаражи. Никто из жильцов соседнего подъезда так же не слышал какого-либо подозрительного шума во дворе. Да и вообще, что-либо подозрительное в то утро не заметил.

Гаражи располагались в метрах трехстах от дома Корнеевой, возле уцелевшего островка когда-то шумевшего здесь соснового леса, на улице Маневровой, напротив Железнодорожной стоматологической поликлиники. Здесь был своеобразный тупичок. Улица Маневровая деликатно обходила сосны и уходила в сторону, чтобы продолжить свой бег дальше, обойдя этот сохранившийся уголок природы. «Надолго ли? – подумал я, вспоминая уникальный парк из таких же сосен в своем районе на Юго-Западе. Строители разобрались с ним довольно быстро. На организованные протесты жителей хитроумные чиновники сослались на то, что по документам этот парк уже снесен давным-давно. И природоохранный комитет и природоохранная прокуратура тогда только руками развели: «Парка по документации не существует – значит, нет и ущерба природе!»

Павлюченков в окружении товарищей, видимо таких же автовладельцев, сидел возле раскрытого гаража, у дымящегося мангала, и кочегарил тонким металлическим прутом. Рядом на импровизированном столике высилась горка заправленных мясом шампуров. Тут же бегали чьи-то детишки. Ближе к ящику пива, деликатно прикрывая его от посторонних глаз, расположились детская коляска и трехколесный велосипед; и на все это мужское веселье взирала с затаенной угрозой женщина в белом плаще, державшая за руку девочку лет пяти.

- Присаживайся, старина! – пригласил меня кто-то из водителей, угадав во мне представителя власти. Мне освободил тарный ящик, служивший кому-то креслом. Павлюченков, мешавший импровизированной кочережкой раскаленные древесные угли, бросил на меня недобрый взгляд. Кивнув одному из товарищей на мангал, он подошел ко мне и пригласил в стоявшую неподалеку «Ниву».

- Меня уже оперативники заколебали, - пожаловался он. – Неужели всерьез меня подозреваете?

Выражение неудовольствия и досады так и не сходило с его лица. Он закурил и нехотя стал отвечать на мои вопросы.

- Дерьмо он, этот ваш Корнеев! – решительно заявил он, отвечая на вопрос о взаимоотношениях с потерпевшим. – Если б не спрашивали, то ничего бы и не сказал о мертвом! А так скажу – за что боролся, на то и напоролся! Расплодилось сейчас это племя, повылезло из-подворотен! Как будто у них три горла жрать. Я понимаю, если бы ему надо было кормить много детишек или инвалида, там, на ноги поставить. Нет, у детишек и инвалидов отбирают, чтобы тачку покруче купить, да чтоб пожрать и выпить до посинения. Дочка у него уже взрослая - нянчиться с ней ему не надо; да, по-моему, он ей от своего куска даже крошки не дает! Видел я, как он усаживался в машину свою, эту навороченную, из-за которой у нас конфликт произошел; так при этом криком кричал ей и ее парню, дескать, что я вам тут, автобус, что ли? Да рукой махал. Мол, вон трамвай – он вас быстро домчит куда вам надо. И уехал. Дочка чуть не плакала… А у меня, если хотите, алиби. Не было меня здесь и - вообще в городе. У брата в Челябинске гостил. Аккурат, 19-20 апреля и гостил. Брат подтвердит…

После допроса, глотая слюнки от ароматного шашлычного дымка, я упрямо отказался от предложенного мне угощения и поехал домой. Было около девяти вечера, и я в прокуратуру заезжать не стал; и через каких-то двадцать минут, благодаря пустынным к этому часу улицам, был уже дома.

Вспоминая шашлык, от которого так решительно отказался, я достал из холодильника опостылевшие безвкусные сосиски. Бутылка прохладного пива, иногда две, обычно меня примиряли с этим продуктом. Но время от времени я впадал в раж изоляции себя от алкоголя и никотина.

Сейчас у меня начался как раз такой период. Поэтому ужин у меня прошел тихо, быстро и как-то задумчиво – я не мог понять, то ли я радуюсь своей выдержке, то ли пытаюсь найти истоки своей глупости.

И в то же время, даже сейчас, за ужином, я не мог выбросить из головы убитого Корнеева, его жену, их взаимоотношения…

Выйдя на балкон, снова вспомнил, что бросил курить. Я жил на окраине Юго-Западного района. Мои окна выходят на объездную дорогу и простирающийся за ней лес. Вдыхая сгустившийся к вечеру и напитанный влагой лесной аромат, я глядел на проносящиеся огни автомобилей, на длинную цепь высоких фонарных столбов, своими огнями уходящих в бесконечность, а точнее в сторону соседней Перми, и подумал: «А ведь неспроста в моем сознании вычленилась вот эта взаимосвязь - труп Корнеева и его жена. Есть, видимо, много деталей в этом деле, которых я ещё не осознал, но которые исподволь указывают мне на эту взаимосвязь. Все свидетели утверждают о наличии между ними конфликта. При этом у Корнеева была любовница. У них есть имущество, которое предстояло поделить. Они намеревались расторгнуть брак. Дочь уже взрослая, у нее уже своя самостоятельная жизнь. Что их может сдерживать от разрыва отношений? Стоит подумать и о том, что у Корнеевой может быть любовник. Я совсем это упустил».

***

Как-то, когда я сидел в своем кабинете и анализировал протоколы допросов, зазвонил мой рабочий телефон. Звонила Наталья, жена Брагина.

- Это что?!- стала кричать она в трубку,- Это что же? Он, что ли, специально не берет телефон?! Так передайте же ему, слышите? Передайте – чтобы духу его не было дома больше! Вы меня слышите? Чтобы он не смел переступать порог моего дома! Пусть убирается к чертовой матери!

И она бросила трубку. Мне показалось, что она была пьяна. «У злой Натальи муж всегда каналья!» - подумал я и, взяв томик уголовного дела, направился к Брагину. Мне захотелось посоветоваться с ним по Бекетову. Однако Брагина в кабинете не оказалось. Сквозняк разметал с его рабочего стола все бумаги. Я стал их подбирать с пола и увидел, что все разлетевшиеся бумажки были испещрены одним и тем же узором. На всех листках были старательно, с тщательной, шизофренической прорисовкой, выведены шариковой авторучкой паутинки. Представляю сколько ушло времени, чтобы прорисовать эти узоры! Я положил эти листки на стол и вышел из кабинета. Мне стало жаль Брагина…

***

В выходные я проторчал в своем служебном кабинете, исследуя собранные по делу материалы. А в понедельник, после оперативного совещания у Брагина, ко мне в кабинет энергично вошла Валентина. Я поймал себя на мысли, что в последнее время стал испытывать к ней какое-то сложное чувство, похожее на неприязнь. Она красивая, да что там говорить - даже порой и желанная! Но вот что-то, не пойму что, возможно ее энергетика, заставляет меня иногда испытывать некоторое, совсем незначительное, прямо-таки, микроскопическое, раздражение. Я еще не оторвал своего взгляда от протокола на столе, но уже чувствовал, как Валентина улыбается. Это означало, что у неё есть по делу находка, которая, якобы, должна сразить меня наповал.

Валентина прямо-таки плюхнулась на стул, словно она не хрупкая молодая женщина, а какой-то развязный опер. Закинула ногу на ногу. Опять в джинсах, словно на дворе не весна, а промозглый ноябрь и закурила. Я тут же встал и поспешно открыл форточку. Валентина проводила меня взглядом, продолжая радостно улыбаться.

- Так вот, Матвей Николаевич! Нашла я такой конфликт в прошлом у нашего Корнеева, что мне кажется, мы скоро найдем убийцу!

- Любовник его жены? – догадался я.

Валентина усмехнулась:

- Всё вам, мужикам, любовники жены мерещатся! Тут дело посерьезнее. Корнеев-то наш – убийца!

«Ну что она тянет!» - подумал я, теперь уже с явным раздражением пережидая паузу в ее докладе.

- Ровно год назад он гостил у своей сестры на Уралмаше, отмечал 8 Марта. Вышел на лестничную площадку покурить и услышал на нижнем этаже какую-то возню. Спускается и застает там своего племянника, которого какой-то молодой таджик раздевал прямо на ступеньках. Восьмилетний племянник Корнеева возвращался с улицы, а за ним, якобы, увязался этот таджик. Так вот, Корнеев убил того молодого парня. Забил просто насмерть. Ногами, кулаками. Дворником, в местном ЖЭУ, работал тот погибший. Прокуратура, разумеется, возбудила уголовное дело. Но тут началась шумиха. Телевидение, газеты - одним словом, общественность - забили тревогу – дескать, не дают народу защитить своих детей от маньяков! Но опера из Орджоникидзевского отдела уверены – здесь было чистое убийство. Ребенка Корнеев уже приплел, чтобы вывернуться. И, скорее всего, на почве национальной розни. Как сейчас выясняется, Корнеев, махровый националист. Негласно работа в отношении Корнеева операми, конечно, продолжалась. Но, думаю, не только операми. Каково было родственникам этого молодого таджика! Я думаю среди них и надо искать убийцу Корнеева – отомстили за своего!

Я смотрел на радостно возбужденную Валентину и думал: «Вот женщина, тридцать пять лет, в самом соку. Можно сказать, горит своей работой. Я бы сказал, что сейчас она даже счастлива определенным поворотом по делу. А то, что ее дочка живет не с ней, а с бабушкой, похоже ее не волнует. Поди, она еще и рада этому!». Почему-то, это обстоятельство я никак Валентине не мог простить.

Таджики – народ тихий и мирный. Всерьез поверить в эту новую версию Валентины можно только от отчаяния, когда по делу совсем ничего нет.

Одним словом, я не разделил радости Валентины.

- Интересная информация, - сказал я, - как это мы сразу ее не получили? Наш потерпевший, оказывается, сам убийца!

Я уже не предлагал Валентине кофе. В этом не было необходимости. Она сама по-свойски включила кофейник и стала разгуливать по кабинету. Не замечая моего пессимизма, Валентина продолжала развивать свою мысль:

- Я уже попросила оперов из Орджоникидзевского управления нам помочь. Сегодня они должны подготовить нам список проживающих в Екатеринбурге родственников и друзей того, убитого Корнеевым, молодого таджика.

- А где по этому убийству само дело? – поинтересовался я. Что поделаешь, любая возникающая версия должна быть полностью отработана и если будет отброшена, как ложная, значит, повышается вероятность другой версии, которой располагает следствие.

- В архиве, на Ленина,15.

Я отправил Валентину в Орджоникидзевский РУВД за обещанным списком родственников убитого таджика, а сам решил прогуляться до архива. Работа следователя мне тем и нравится, что я не привязан к столу, меня никто не держит на привязи. Я сам решаю, что мне делать и где находиться в определенный момент времени. И хотя я давно усвоил правило – не делай того, что может за тебя сделать другой человек, я решил пройтись до архива и по дороге подумать над новой версией. Тем более, она как-то странно перекликается с одной из моих версий о связи убийства самого Корнеева с его националистическими взглядами.

На улице было тепло, и мне, пожалуй, не следовало сегодня облачаться в кожаную куртку. Яркое майское солнце делало ослепительно белыми здания и даже асфальт, но небо почему-то было темно-синим. Клубившиеся на горизонте облака обещали дождь. А возможно и первую грозу. Хотя меня уже давно перестали волновать и первый гром, и первый, такой желанный в детстве, снежок. Я заметил за собой, что с возрастом совсем перестал замечать смену времен года, радоваться приходу весны, лета. Думаю, это следствие того, что я просто перевалил, когда-то ещё далёкий для меня, а сейчас уже прошедший, психологический рубеж – моё тридцатипятилетие. Оно перестало быть сейчас в моих глазах критическим возрастом, к которому я уже должен был кем-то стать, осуществиться - стать, так сказать, властелином своей судьбы.

Теперь я уже начал примерять на себя сорокалетие. И все больше, пока еще мельком, начинаю отмечать, что в делах, важных, а чаще неважных, меня уже не всегда занимает результат – теперь я начинаю стремиться лишь к одному - полностью изжить свою жизнь, своё время. Всего-навсего, просто как-то изжить. А как – разве так уж это важно?

Вот какие мысли у меня появились! Тревожный симптом! Наверное, старею!

Хотя, именно в молодости, а ещё точнее, в детстве, когда ничто, ни гормоны, ни привитое обществом тщеславие, не навязывало нам никаких ложных целей - мы и жили и оценивали жизнь по-настоящему. Только взрослея, мы вспоминаем заложенный в нашу кровь страх наших предков – страх оказаться жертвой. Примитивный древний страх оказаться просто съеденным хищником так и остался в наших душах. Чтобы оправдать этот, никуда ни исчезнувший с тысячелетиями страх, мы придумываем себе жизненные цели, к которым, якобы, и зовёт тревога в наших душах, тревога за её никчёмное пропадание. А на самом деле – это всё тот же страх – древний страх оказаться съеденным, оказаться жертвой.

У светофора на улице Московская со мной поравнялись молодые люди, державшие в руках початые банки с пивом. Они стояли вместе со мной в ожидании разрешающего сигнала светофора и, как бы вторя моим мыслям, рассмеялись. Видимо в завершение диалога, один из двух парней сказал следовавшей с ними девушке:

- Главное, чтоб деньги были,- и, глянув на спутницу, добавил весело: - и аппарат работал!

По запросу уголовное дело мне выдали в архиве без проволочек. Вернувшись к себе, я стал изучать это дело. Оно было возбуждено по факту убийства Джумангулова Айрата, двадцати двух лет от роду, уроженца города Салам-айлик в далеком Таджикистане. Читая многочисленные показания Корнеева, данные им сначала в роли свидетеля, потом подозреваемого и даже обвиняемого, я постепенно увидел за протоколами человека. Своевольного, решительного, где-то даже капризного. То, что у него мозги были набекрень – сквозило в протоколах довольно явственно.

- Были ли у Вас неприязненные отношения с потерпевшим? - спрашивала его следователь Демидова.

- А с чего это у меня с ним должны быть какие-то отношения? Это пусть они стараются устанавливать с нами отношения, коли понаехали тут, заполонили Русь…!

У меня сложилось впечатление по итогам изучения дела – пьяный Корнеев сильно избил молодого таджика, который, видимо, убирал в подъезде мусор. Избил либо просто так, как говорится у юристов - из хулиганских побуждений, либо из национальной ненависти. Но, во всяком случае, это чистой воды умышленное убийство.

Следователь Демидова это дело прекратить, конечно, поспешила. Этого делать было нельзя. Изучая эти материалы, я подумал, что к смерти самого Корнеева привели, скорее всего, не его деньги, а его агрессивность, способность давить человека. Я вспомнил слова Павлюченкова: «За что боролся, на то и напоролся!». Вот именно. Поэтому, возможно даже, Корнеева убили не в ходе разбоя, а в обычной бытовой ссоре. Дипломат с деньгами – случайность в этой истории. Почему бы нет? Хотя ничего случайного в жизни не бывает.

Я снова подумал о Корнеевой. Моя интуиция, опыт подсказывали мне – убийца, скорее всего из самого близкого окружения убитого. Поэтому – Корнеева пока остается для меня среди подозреваемых на первом месте. Но проверить надо так же приятеля Корнеева – Бекетова и этого мастера-ламинатчика, которого я совсем упустил.

***

После обеда ко мне в кабинет зашел Брагин. Раньше он никогда ко мне не заходил. Он сел на свободный стул, взял со стола уголовное дело по убийству Корнеева. Изогнув дело, как колоду карт, ловко большим пальцем перебрал все страницы.

- Ничего. Наработал прилично, - произнес он одобрительно.

Положив его себе под локоть, он посмотрел на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Даже после прозвучавшей похвалы.

- Вот что. Забираю я это дело у тебя. Придут двое молодых – вот пусть и занимаются им. Перспектива по делу хорошая…

Я насторожился. Вроде бы никакого конфликта у меня с Брагиным не было. Вечеринка у него с моим участием, на мой взгляд, прошла гладко. Я выпил в меру и вполне контролировал себя. Ничего лишнего, кажется, не брякнул. Сильно-то не расслаблялся… Ну,

разве что, рассказал пару сомнительных анекдотов…

- Хочу отдать тебе зайцевское дело. Год уже с ним пурхается. Завяз совсем. Думаю, что выдохся наш важняк, - тон Брагина был безапелляционным, возражения с моей стороны не предполагались. Я так и не произнес ни слова. Проводил только взглядом Брагина, уносившего под мышкой томик уголовного дела, да задумчиво поигрывал кнопкой своей авторучки. Мне нравилась работа следователя. В частности тем, что работа самостоятельная и, как правило, никакого начальника при этом нет. Как правило… Вот оно исключение… Пришел и забрал!

Брагин пригласил меня к себе через час. Кроме него в кабинете находился Зайцев. Важняк вальяжно развалился на стуле, закинув ногу на ногу и опершись локтем о стол начальника. Можно было подумать, что Зайцев только что выслушал скучную лекцию. Вид у него был сонный. При виде меня взгляд его несколько оживился, Зайцев выпрямил спину и рукой, которой только что подпирал свою голову, нетерпеливо почесал у себя за ухом и бросил на меня из-под полузакрытых век хитрый взгляд.

- Ну что, Матвей Николаевич, присаживайся, - Брагин жестом пригласил меня сесть напротив Зайцева.- Будешь принимать дело у Бориса Алексеевича.

Зайцев с еще большим интересом посмотрел на меня. Похоже, его занимало, как я поведу себя в этой ситуации. Натуралист, одним словом. Но я уж давно научился вести себя в подобных ситуациях, выдумываемых начальством, философски. «Пусть оно идет, как идет», - обычно я говорю в себе в этих случаях.

- Как, Матвей Николаевич, сможете Вы справиться с делом по убийству инкассаторов? Вы же его знаете? Дадим Борису Алексеевичу другое дело, так сказать, для галочки. У Вас ведь, Борис Алексеевич, на носу аттестация? Нужны успешно законченные дела.

Брагин, вжав голову в плечи, словно он и не хозяин в своём кабинете, переводил взгляд то на меня, то на Зайцева.

«И все-таки он уступает Зайцеву. Во всём. И сам это понимает», - подумал я – «Если бы ни его связи, то Зайцев был бы начальником».

Зайцев не спешил полемизировать. Он по-прежнему спокойно сидел и покачивал своей ногой.

- Буду возражать, - наконец сообщил он и снова замолчал.

Брагин опасливо глянул на Зайцева. Видимо трезво понимал, что следователя по особо важным делам с его возражениями руководство встретит вполне лояльно; посмотрел еще раз на меня и произнес:

- Ну ладно. Я вас вызвал, собственно, только для того, чтобы сообщить об этом своем намерении. У меня все. Потом вызову вас дополнительно. Пока работайте.

Расходились мы с Зайцевым по кабинетам молча. Открывая дверь своей кельи, Зайцев посмотрел на меня и усмехнулся:

- Водку пьёт раввин один, а требует, чтобы веселилась вся синагога! Я ещё ни слышал от него не одного дельного указания по делу! Обедать с генералами - это ещё не значит контролировать отдел!

Брагин не рискнул вступать с Зайцевым в открытую конфронтацию. Зайцева в областной прокуратуре уважали. Поэтому Брагин, видимо, всё взвесив, решил не дразнить зверя. Он не стал забирать у Зайцева его дело, а моё – мне вернул. Все осталось по-прежнему.

***

Я решил допросить Берсенева. Он укладывал в марте-апреле ламинат в квартире Корнеевых. Я и раньше пытался позвонить ему по номеру сотового телефона, который мне дала Корнеева. Однако абонент постоянно оказывался недоступен. Наконец в строительной фирме я узнал, что Берсенев в настоящее время что-то строит одному из своих клиентов в Сысертском районе. Как заверил меня руководитель строительной фирмы, село Никольское, где работал Берсенев, всего лишь в часе езды от Екатеринбурга.

На своей застоявшейся «десятке» я доехал за сорок минут, с ветерком. Благо трасса была отличная. Правда, ее челябинской участок был нашпигован засадами ГИБДД. Хотя мне, с моим прокурорским удостоверением, они и не страшны, но лишний раз тормозиться не хотелось. Поэтому используя свои навыки хитрой езды, - то увяжусь за лихачем, а то воспользуюсь сложным рельефом местности, ну а где нужно, как послушная собака подожму уши и замашу хвостом - я успешно проходил эти засады. И когда оказался на месте, почувствовал, что поездка хотя бы в одном своей цели достигла – я от быстрой езды немного воодушевился; как говорится, почувствовал себя в тонусе.

Село мне понравилось. Раскинувшееся на старом Челябинском тракте, вдоль красивейшего озера, оно было населено, судя по всему, умелыми рыбаками. То у одного, то у другого дома можно было увидеть искусно вырезанного из фанеры окуня, леща, а то и щуку. На любой вкус. Это означало – заходи путник, здесь ты всегда сможешь разжиться рыбкой!

Противоположный берег озера густо порос лесом, источавшим многочисленные чистые, профильтрованные лесным болотом, ручейки, которые и питали это озеро. Лес поднимался в живописные синие горы. Здесь, ближе к югу, горы уже не казались дикими, как на севере области, где они пугают своей непокоренностью, непроходимыми болотами, полусгнившими березами и поваленными соснами. Тут лес радовал и успокаивал своим сказочным видом, своим радостным отражением в зеркальном озере, уместившим в себе и синее весеннее небо и горы.

Берсенев оказался очень умелым и расторопным плотником. На моих глазах, отвечая на вопросы, он, что называется, мимоходом, установил на недавно выстроенной им веранде красивые перила, из желтой, как свежее масло, липы. Аромат свежей древесины напомнил детство. Мой взгляд невольно остановился на валявшейся скрученной стружке. Волнующий, как хорошие женские духи, тонкий запах свежей древесины пробудил вдруг во мне желание поднять с земли эту стружку и спрятать ее у себя в кармане.

Берсенёв перехватил мой взгляд и замолчал, словно ожидая, что я попрошу у него эту стружку.

Видно было, что он любит свое дело. Любит работать с деревом, с этим твердым, но, в то же время, при желании и умении, мягким и податливым материалом. То и дело, отвечая на очередной мой вопрос, он останавливался, обрывал себя на полуслове и что-то прикидывал, оглядывал деревянную деталь, выправляя и подбивая её. Я обратил внимание, что всякий раз, отвлекшись таким образом от темы нашей беседы, он неизменно точно возвращался к своей прерванной мысли, своему предыдущему слову. Я даже позавидовал его точности, лаконичности, как в рабочих, плотницких движениях, так и в словах.

- Обидеть меня? Интересно, как это у него бы получилось? Все денежные расчеты по работе производятся на фирме. К работе моей он, при всем желании, подкопаться бы не смог. И дело свое и цену себе я знаю. Мы с ним совсем не общались. Смотрела и принимала у меня работу его супруга. А сам Корнеев появлялся дома редко. Практически я его не видел. Я обратил внимание, если он и появлялся, то только затем, чтобы из квартиры что – нибудь забрать. Приходил и уходил всегда с шумом. Никогда не раздевался и не разувался. Так, прямо в обуви по новым полам ходил из комнаты в комнату, что-то искал в груде мебели и вещей, ругался с женой и уходил. Моего присутствия даже и не замечал, словно я неодушевленный предмет. У меня сложилось впечатление, что жену свою он обижал. Противостоять ему она не могла. Он ее и не слушал. Я думаю, у них все было уже решено. Запомнил его слова: «И еще на коттедж претендуешь!» Да, его грубость меня поразила. Без всякой причины вдруг сказал как-то жене: «Счас по башке твоей тупой настучу – вспомнишь тогда!»

От встречи с Берсенёвым у меня осталось убеждение, что он к убийству не причастен.

Я понимаю, от ошибок никто не застрахован. Особенно в человеческих отношениях. Но в своем расследовании я всегда опираюсь на свое впечатление, которое оставляет человек в моей душе. А затем уже работаю с так называемыми объективными данными по делу – различными вещественными доказательствами, следами, орудиями убийства, кровью, окурками и так далее. Поэтому я всегда стремлюсь, особенно на первом этапе следствия, увидеться, поговорить как можно с большим кругом свидетелей. А затем начинается в моей душе, в моем сознании круговерть лиц, отдельных слов, зацепивших мое внимание и запавших мне в память.

Берсенев не вызвал у меня никакого подозрения. Честный работяга, без какой-либо хитрецы. Так же и владелец автосалона Смольянов, по большому счету, оставался для меня вне подозрений. Хотя, в то же время, у меня сложилось впечатление, что ему известно больше, чем он мне сказал.

Так и не допрошенный Бекетов, другой товарищ пострадавшего Корнеева, показался мне конченым человеком, ни на что не способным. Но то, как он ушел от общения со мной, все-таки меня настораживало.

Логичным и обоснованным было поведение челябинских компаньонов Корнеева.

А водитель Корнеева Калабугин – скользкий тип, и при этом какой-то уж явно ограниченный, тупой. Такой способен в своей машине придушить человека и с неделю ездить с трупом на заднем сиденье. Но вряд ли его хватит на то, чтобы совершить продуманное и дерзкое нападение.

А месть со стороны родственников убитого Корнеевым таджика? В принципе, это возможно. Но пусть эту версию Валентина проверяет. Мне она кажется маловероятной. Я, все-таки, склоняюсь к версии о семейных разборках – уж очень жена убитого жесткой женщиной мне показалась. Да еще, возможно, неохваченные мною связи Корнеева что-то могут дать…

Ровное, с гладким асфальтом, полотно дороги от Никольского до Челябинской трассы, в живописном сосновом лесу, лентой разворачивающееся в причудливых, но плавных изгибах, спусках и подъемах, заставило меня увлечься скоростью. И я, уже не думая над деталями дела, постепенно придавил педаль газа до пола, изредка бросая взгляды на стрелку спидометра. «Главное, чтобы деньги были…» - вдруг вспомнил я фразу, услышанную недавно на городском перекрестке. Что в нашей жизни главное… Я уже понял, что на теории относительности зиждется вся наша жизнь. И самое главное происходит не на экране телевизора и не на публичных подмостках, а герои и титаны зачастую совсем не те, о которых мы привыкли слышать. Сейчас уже всем ясно, что властелины часто оказываются жертвами и наоборот, жертва в итоге и есть властелин…

Когда вдруг, совсем неожиданно, появился поворот на новую Челябинскую трассу, я пожалел, что снова придётся вливаться в общий поток.

***

Оперативники всё никак не могли доставить мне Бекетова. Дверь в его квартиру всегда была на замке. Складывалось впечатление, что мне в прошлый свой визит на Вторчермет, увидеться с ним удалось чисто случайно. Поразмыслив, я решил приехать к Бекетову с понятыми, при необходимости вскрыть квартиру и произвести там обыск.

Так все и вышло. Бекетова дома не оказалось. Пришлось вызывать из ЖЭУ слесаря, который, пытаясь отжать ригель замка, стал возиться с дверью вдруг неожиданно долго. Кончилось тем, что один из оперативников, отстранив рукой слесаря, с силой пнул ногой в дверь, выбив замок, и мы все прошли в квартиру. Я приступил к обыску, методично, от входа и по часовой стрелке, всё перерывая и переворачивая. Понятые растерянно оглядывались – присаживаться здесь было негде, а чем больше находишься на ногах, тем больше было шансов попасть рукавом в кастрюлю с прокисшим супом или наступить на, валявшиеся прямо на полу, огрызки соленых огурцов. По встревоженным лицам понятым было видно, что они опасаются, не извлеку ли я сейчас откуда-нибудь из-под кровати покойника. Из-под кровати я, однако, извлёк не труп, хотя по сгустившемуся в квартире аромату гниения, я допускал и такой вариант - а черный пластмассовый дипломат. Повеселевшие оперативники, поманив пальцем понятых, сгрудились вокруг меня. Сто пятьдесят тысяч рублей насчитал я в дипломате! Сто пятьдесят тысяч в ровных, аккуратно перевязанных бумажными лентами пачках.

- Оп-паньки… – произнес вполголоса кто-то из милиционеров. Кажется, Федосеев, самый старый в Центральном райотделе оперативник.

Присутствующие такому исходу следственного действия явно обрадовались; все закурили вдруг разом и зашумели. Даже пожилые понятые качали головами и возбужденно обменивались между собой впечатлениями от находки.

Я же разволновался чрезвычайно. Дрожащими от волнениями пальцами я снова стал пересчитывать деньги. Сто пятьдесят тысяч - это конечно не девятьсот, но все равно, это означало, что убийца Корнеева найден!

***

Уже в прокуратуре я вынес постановление о заключении Бекетова под стражу и передал это постановление для исполнения оперативникам. Но я еще не верил, что преступление раскрыто. Наверное, также не верит своей удаче рыбак, дернувший удилище и вдруг увидевший взметнувшуюся в небо, трепещущую и сверкающую на солнце серебром своей чешуи рыбку.

Следственный опыт подсказывал мне, что впереди еще предстоит тяжелая работа по проверке всевозможных оправдательных версий Бекетова. Для того чтобы найденная улика заработала, предстояло сделать очень много. Необходимо было идентифицировать дипломат, провести его опознание; деньги также надо было связать с конкретным фактом их выдачи определенному лицу. Сейчас же я назначил по дипломату криминалистическую экспертизу - надо выявить отпечатки пальцев. В дальнейшем я смогу установить их принадлежность конкретным лицам; теперь уже становится ясно – в первую очередь, устанавливать их принадлежность Бекетову.

Валентина принесла из Орджоникидзевского РУВД список родственников погибшего таджика. Но я даже не взглянул в него. Он так и лежал сиротливо на краю стола, где его Валентина оставила. Она немного притихла со своими версиями, давая мне сейчас возможность отдать по телефону различные распоряжения. Я озадачивал оперативников заданиями по розыску Бекетова, его задержанию. Распорядился также установить и доставить ко мне на допрос людей из его окружения.

Я только успевал отдать одно распоряжение, как снова набирал другой телефонный номер, просил быстрее провести экспертизу. Валентина послушно ждала, пока не схлынет весь этот вал административной работы. Бросив телефонную трубку, я еще молчал некоторое время, непроизвольно удерживая сознанием эхо последнего своего распоряжения. Похоже, действительно, дело принимает уже свою обычную рутинную, в какой-то мере канцелярскую, форму. И Валентина сразу как-то поскучнела и отдалилась от меня. Я подумал, что теперь она, наверное, ожидая от меня только скучных поручений, подумывает, как улизнуть из-под моего влияния. Чтобы она сильно не расхолаживалась, я тут же и для нее придумал поручение:

- Срочно надо провести опознание найденного дипломата. Этим, Валентина, надо заняться тебе. Привези сюда Корнееву и водителя. Ну, а я пока съезжу в Сбербанк, попробую узнать, возможно ли установить номера выданных Корнееву купюр.

К исходу дня я провел опознание дипломата. И Корнеева Светлана и водитель Калабугин подтвердили принадлежность дипломата погибшему Корнееву. Кроме того, я установил, что имевшиеся в дипломате деньги – 150000 рублей - совпадают с номерами купюр, выданных Корнееву 19 апреля. Таким образом, следствие располагало одной из важнейших улик - тем, ради чего и было совершено убийство – дипломатом с деньгами. Теперь следовало найти орудие преступления – огнестрельное оружие, из которого были произведены два выстрела в Корнеева.

Во всяком случае, уже можно было утверждать, что один из причастных к убийству фигурантов (если соучастники вообще имелись в этом деле) установлен.

Это Бекетов, друг пострадавшего. Как, в общем-то, я и предполагал – убийца из ближайшего окружения жертвы. Теперь все зависело от оперативности и умелости сотрудников милиции – насколько быстро они произведут его задержание.

***

Хотя и были направлены ориентировки в отношении Бекетова в аэропорты, автостанции и железнодорожные вокзалы Екатеринбурга и Челябинска, задержали его не там, а - с сумкой, набитой «полтарашками» пива -недалеко от дома его подруги, там же на Вторчермете.

Бекетов, видимо, как завелся, когда его задержали оперативники, так и продолжал шуметь, уже у меня в кабинете. Радостные от удачно выполненного задания, оперативники были с Бекетовым необычно вежливы и корректны. Непривычно улыбчивые, как японские дипломаты на официальном приеме, они сдали мне Бекетова и быстро ушли. «Пить пиво»,- подумал я. На мой взгляд, им не мешало бы дать Бекетову парочку хороших отрезвляющих тумаков. Бекетов меня не слышал и не видел.

- Дипломат? Какой такой дипломат? Подбросили! Черти! Мать вашу! – кричал он, махая руками и вертя головой по сторонам, как рассерженный павиан.

Пришлось мне вызывать конвой и отправлять Бекетова в следственный изолятор. Работать сейчас с ним было бесполезно.

Заключение криминалистической экспертизы меня удивило. Отпечатков пальцев на дипломате принадлежали другому лицу. Пьяница Бекетов спрятал дипломат с деньгами под своей кроватью, но предварительно тщательно стер с него свои отпечатки и дал подержать его постороннему человеку – так что ли? Остаётся только предположить, что дипломат ему подбросили.

Хотя, если бы хитроумный убийца решил подбросить чемодан, то почему он не сделал такую простую вещь – не избавился от своих отпечатков пальцев? Да ещё и деньги – сто пятьдесят тысяч – из-за денег убить человека и затем их выбросить, только чтобы ловчее замести следы? Достаточно оставить пустой дипломат.

Новая встреча с Бекетовым мне ничего не дала. На этот раз он, наоборот, уж очень был немногословен. Только устало отрицал какую-либо свою причастность к убийству. Я распорядился, чтобы принесли одну из «полтарашек» пива, изъятых при задержании Бекетова, и один стакан.

Бекетов широко улыбнулся при виде хмурого милиционера с пластиковой бутылкой. Тот нес пиво, как от себя отрывал.

- А чего стакан-то один? – удивился Бекетов. – Тащи второй! – велел он постовому.

- Ну-ну! – урезонил я Бекетова. – Ты пей свое пиво, нас угощать не надо!

- Вот это я понимаю, гражданин следователь! По-человечески! – радовался Бекетов, распечатывая «полторашку» и торопливо заполняя стакан теплым, пенистым пивом.

***

Я сидел за столом, склонившись над бумагами. Вдруг услышал какой-то шорох в кабинете. Подняв голову, я увидел Брагина. Как-то незаметно он оказался напротив моего стола. Волосы, обычно старательно зачесанные, разметались в разные стороны, и розовая лысина светилась кружком, совсем как у католического монаха. Дужка очков, видимо недавно правленая, косо сидела на его переносице, придавая ему несколько лихой вид.

- Ну что, как у тебя с делом? – тихо спросил он меня.

- Работаю, - также тихо ответил я.

- Я понимаю, что ты работаешь, - сказал Брагин. – Как Бекетов? Признался в убийстве?

- Пока нет, - ответил я.

Брагин молча развернулся и тихо, как лунатик, удалился, позабыв закрыть за собой дверь.

«Нет, не может быть человек так изощренно хитрым!- думал я, анализируя свою последнюю встречу с Бекетовым.- Не может он меня перехитрить! Не хитрит он, правду говорит! Уж больно глупо как-то получается. По-серьезному, значит, «замочил» бизнесмена, а затем бросил деньги под кровать и пирует где-то с «синявками» и дешевым пивом?».

В последнее время Валентина исчезла из поля моего зрения. И у меня не доходили руки разыскать ее. Сейчас я в основном работал с оперативниками Федосеевым и Полушкиным.

Федосеев был уже стар для оперативника, но хитер как черт! Он перебрал уже все службы в милиции. Начинал с участкового, затем поработал следователем, розыскником, потом сидел в дежурной части. И вот, дослужившись до подполковника, дорабатывал до пенсии оперативным уполномоченным.

Так же как и службы, он перебрал много жен. Был женат уже в четвертый раз. Когда кто-то из более молодых коллег спрашивал его, посмеиваясь: «Как, Петрович, тебя угораздило на такие подвиги? Тут с одной-то не знаешь, как справиться, а ты с четырьмя бился! Или так ошалел, после первой-то?» Федосеев потирал пальцами подбородок и, уставившись неподвижным взглядом в пол, как бы вспоминая что-то, говорил задумчиво: «В этом что-то есть… Что-то есть». Управлять им было совершенно невозможно. В группе моего сопровождения на обыск к Бекетову он появился из любопытства или же ему просто нечем было заняться. Теперь, когда убийство обещало перейти в разряд раскрытых, он проявлял завидную активность. Буквально не покидал мой кабинет, ожидая моих дальнейших указаний.

Полушкин еще совсем молодой оперативник, но, по моему глубокому убеждению, своей хитростью затмил бы не только Федосеева, но Мюллера, Штирлица, Султан-пашу вместе взятых, в придачу с экспертами из израильской разведки. Правда, хитрость свою он направлял не на дело, а на выдумывание уловок уйти от работы. Ко мне он напросился, чтобы избежать более трудоемкой работы, которая ему грозила в связи с необходимостью этапировать двух опасных преступников из Сургута. И вот они сидели, комфортно устроившись в моем кабинете, курили свои дешевые сигареты и пили мой дорогой кофе, ожидая, как верные слуги, моих дальнейших указаний. К себе в отдел они уходить не хотели.

- А может прессануть его, Николаич? – поинтересовался Полушкин, отхлебывая из чашки горячий ароматный кофе. Он оседлал стул верхом, повернувшись лицом к спинке стула так, чтобы можно было удобно облокотиться об эту спинку, удерживая в одной руке чашку, а в другой дымящуюся сигарету. При этом он делал вид, что не замечает, как пепел с его сигареты обсыпается прямо на свежевыкрашенный пол. Ему было лень искать пепельницу.

Федосеев закатил глаза к потолку, качая укоризненно головой, как бы говоря: «Ну что с такого взять!». Он отлично знал, что маленький, пухленький Полушкин никогда не участвовал в таких незаконных и опасных мероприятиях, которые иногда имели место в отношении особо наглых и строптивых подозреваемых.

- Надо вот что… - сказал я, тасуя раздраженно материалы уголовного дела, - надо очень тщательно, чтобы не пропустить никого, опросить всех жильцов в доме, где проживает Бекетов. И если кто из них что-то может сказать о чужих визитерах, появлявшихся в доме в последнее время – сразу их на допрос ко мне.

Я замолчал, углубившись в изучении материалов дела. Мне казалось, оперативники после этого должны бегом бежать на Вторчермет и выполнять мое поручение.

- И я бы вот что еще сделал, Николаич… - сказал Полушкин, наполняя, наверное, уже четвертую или пятую чашку кофе,- надавил бы на Бекетова – а не состоял ли он в преступной связи с Корнеевой? В смысле, не был ли он ее любовником?

- Парни, - сказал я озабоченно, - к вечеру надо хоть что-то сделать.

- Не вопрос, Матвей Николаевич. Сделаем. – Заверил Федосеев, направляясь к выходу и жестом приглашая за собой Полушкина.

***

Федосеев и Полушкин установили, что из посторонних визитерами этого богом забытого дома, где проживал Бекетов, были только сами милиционеры.

Отправив их проверять клуб байкеров, куда был вхож убитый Корнеев, я продлил содержание Бекетова под стражей до десяти суток и стал думать, каким, все-таки, образом оказался дипломат с деньгами в квартире у Бекетова? Если предположить, что деньги ему подбросили, то становится очевидным, что убийство произошло не по корыстным, а по другим мотивам. Из таких в зоне внимания уже оказывалась версия мести за убитого Корнеевым таджика; затем - можно сказать, идеологическая, и - версия убийства из-за конфликта в семье.

Я решил вызвать Корнееву в прокуратуру и еще раз ее передопросить, с учетом появившихся в деле новых обстоятельств. Заодно, «откатать» ее пальчики на дактокарту для последующей дактилоскопической экспертизы. «Надо что-то делать, - думал я, - когда продолжаешь идти, иногда не зная даже - правильно ли - неожиданно вдруг открывается порой то, что уже отчаялся найти».

После наших нескольких встреч вот эта встреча с Корнеевой, казалось, уже не носила тот напряженный характер, который был присущ нашему общению раньше. Корнеева держалась уже свободнее, и в кабинет мой она вошла уверенно, я бы даже сказал, буднично, как бы между делом, навещая старого приятеля. И даже кивнула мне, как хорошему знакомому. А я поймал себя на мысли, что я даже рад новой встрече. Приятно было видеть молодую, уверенную в себе женщину, зная, что она настроена ко мне положительно.

Но как только мой взгляд опустился с её лица на страницы уголовного дела, а первая заготовленная мною фраза расправила свое оперенье и ощутила в моей душе натянутость тетивы, я уже был готов к работе; был готов к тому, чтобы разрушить созданный приятный образ женщины и, как мастер, создающий скульптуру, убрав всё лишнее, показать миру убийцу. Да, я стал склоняться к одной версии: корень беды, которую я сейчас исследую – в этой женщине.

- Может быть, чашку кофе, Светлана Андреевна?

- Нет, спасибо, - коротко отказалась Корнева, видно, все-таки, настроенная говорить только по делу.

- И все-таки, Светлана Андреевна, я хотел бы Вам что-нибудь предложить, - я встал из-за стола и немного прошелся по кабинету, так, чтобы Корнеева оказалась сидящей ко мне боком. Её лицо сразу оживилось обеспокоенностью взгляда, оценивающего мои передвижения по кабинету.

-…чаю, если не хотите кофе, может быть си- гарету… - продолжал я несколько навязчиво.

- Да нет, ничего не надо, - по-прежнему коротко остановила меня Корнеева.

- Нам надо обстоятельно поговорить, Светлана Андреевна, - признался я. - Не скрою, я даже в некотором затруднении, потому, что Вы мне симпатичны.

Когда я начинаю подступать к важному в допросе, я всегда начинаю волноваться и нередко говорю нелепости. Выручает натренированность, которая позволяет мне выдавать эти нелепости спокойным, уверенным тоном.

Корнеева повернулась на стуле ко мне всем корпусом, бросив на меня удивленный, изучающий взгляд.

- Вот как, - сказала она неожиданно равнодушно.

- У нас по делу наметился определенный перелом. Теперь мы сможем раскрыть это убийство. Даже без Вашей помощи.- Я налил все-таки чашку кофе Корнеевой и вернулся за стол.

Корнеева, поблагодарив меня за кофе, тут же решила его попробовать.

- Мне-то Вы сейчас сможете назвать имя убийцы? – сказала она. – Или это пока что тайна следствия?

- Могу, - ответил я, - но прежде, я бы хотел, чтобы Вы ответили мне на несколько вопросов.

- Пожалуйста, - согласилась Корнеева. Кофе ей, определенно понравился.- Буду рада, если чем-то помогу следствию.

- Поможете, поможете, - заверил я ее. – Это исключительно в Ваших интересах.

- Ой, да ладно уж! Давайте ближе к делу! – вдруг сказала Корнеева.

- Это верно, что вы с Корнеевым несколько лет сожительствовали, не оформляя брака?

- Да, верно. Мы пробовали тогда заняться совместным бизнесом, торговали недвижимостью. Ну и присматривались другу к другу, проверяли свои отношения на прочность.

- Судя по-всему, торговля недвижимостью у вас шла успешно. Ведь именно тогда вы приобрели коттедж в поселке Решеты?

- Да, коттедж мы приобрели в тот период, - Корнеева нахмурилась, - но большая часть денег на его покупку пошла от продажи моей квартиры на улице Ясной в Екатеринбурге. Корнеев, можно сказать, тут не причем.

- Поэтому коттедж и был зарегистрирован на Ваше имя?

- Да, именно поэтому. А почему же он должен был быть зарегистрирован на кого-то другого? – удивилась Корнеева.

- Верно, - согласился я.- А квартира на Кауровской? Она была вашей совместной собственностью?

- Приобретена она была во время нашего брака, но оформлена на дочку. Настя, дочка, является собственником квартиры.

- Ну, а джип. На кого зарегистрирован джип?

- Какой-такой джип?

- Киа-спортиж.

- А, вот Вы о чем… Да, на Корнеева и был зарегистрирован.

- У вас с мужем были конфликты по поводу раздела имущества?

- А какие могут быть конфликты? Что вообще делить-то было? Автомашину? Да я на нее и не претендовала. Его байк? Да на черта он мне сдался!

- Вопрос о разводе, я так понял, у вас был уже решен?

- Да, мы уже несколько месяцев, как жили в разводе, отдельно. Хотя и не оформили расторжение брака.

- Он продолжал приходить домой, к Вам?

- Иногда заскакивал. Забрать то одно, то другое. Ночевал, случалось. Если видел, что я хочу остаться одна. Из вредности оставался. Была у него такая черта – делать что-то из вредности, чтобы насолить.

- Хорошо. К вам он относился, как к врагу. Ну, а к дочке своей? Так же? Или сохранял родственные отношения?

Корнеева улыбнулась куда-то в сторону.

- А у него и не было своей дочки. Когда мы с ним сошлись, я уже была беременна. И Настя не его дочка, а Смольянова. Они оба это знали. Известно об этом было и дочери. Она так и росла – ни отца родного, ни отчима. Никто к ней отцовских чувств не проявлял.

- Настя жила вместе с Вами?

- До последнего года. Пока не познакомилась со своим женихом, Мишей. Познакомились и стали жить вместе, снимают квартиру. Миша тоже следователь.

- Вот как?! – удивился я. От удивления я даже перестал делать пометки в своем блокноте. В таких случаях, чтобы не снижать психологического накала допроса, я полученную информацию в протокол допроса не записывал, а лишь делал рабочие пометки; оформлением протокола занимался позднее.- И где же, интересно, он работает следователем?

- Он ездит в Чечню; знаю - надолго. А здесь обычно сопровождает какие-то важные грузы по железной дороге.

- Ах, вот оно что! – сказал я и вернулся к своему блокноту, сделав очередную пометку, Миша был милиционером-охранником. – Ну и как Миша воспринимал ваши конфликты с Корнеевым? Или это его не касалось?

Корнеева молчала какое-то время, а потом выжидательно глянула на меня.

- Миша служил нам барьером. Он сдерживал нас от наращивания конфликта.- Она задумалась. – Честно говоря, если бы не Михаил, то Корнеев, думаю, действовал бы со мной более жестоко.

Выждав паузу и не дождавшись продолжения, я сказал, уже несколько другим тоном:

- Ну, а как Миша воспринял конфликт между Корнеевым и Вашей дочкой.

Корнеева вскинула на меня свой взгляд.

- Ну, я так и знала, что Вы об этом спросите! Только уж больно долго Вы к этому подбирались! Как! Как! – Корнеева раздосадовано посмотрела по сторонам.- Тогда, полгода назад, я была в командировке в Нижнем Новгороде. Корнеев и Настя оставались одни. Миша находился в Чечне. Когда я вошла в квартиру, то не сразу поняла, что происходит. Из дальней комнаты доносился вой. Я и не подумала, что это Настя. Корнеев что-то там говорил. И вдруг меня как молнией пронзило. Мишу, думаю, в Чечне убили! Поспешила туда… - Корнеева расстегнула сумочку, которую держала на коленях, достала сигарету и закурила. После этого посмотрела на меня и спохватилась, отставив сигарету в сторону:

- Можно? Я вижу, вы не курите.

- Курите, - разрешил я.

- Когда я зашла туда, в спальню, то встала и стою, глазами хлопаю. Что к чему – понять никак не могу. Настя на кровати лежит в разодранной ночной рубашке. Уткнулась в подушку лицом. Корнеев штаны на себя натягивает… Хоть и не отец он ее, но при нем же я ее родила! Вот подонок! Чтоб его там черти разодрали! Грязная скотина!

Корнеева взволновалась и, порывисто поднявшись, подошла к окну; несколькими глубокими затяжками она докурила сигарету и выбросила окурок в форточку. Тяжко вздохнула.

- В общем, Настя, дурочка, как я ее не предупреждала, рассказала все жениху.

- Ну, и что Миша?

- Миша? – Корнеева усмехнулась. – Как не боялась я дальнейшего, но даже разочарована была последующей его реакцией. Я думала, что Миша Корнеева убьет. Но он его только избил. Тогда-то Корнеев и ушел и стал жить отдельно.

- Ну, а что вы ожидали? Когда вернется Миша и Корнеева убьет? Почему в милицию не заявили об изнасиловании дочери?

- Я же не думала, что Настя так сглупит! «Молчи, - говорю ей. – Молчи и забудь. А Михаилу - ни слова». «Ладно, ладно, - говорила». И потом взяла, да и рассказала ему все! Вот же глупенькая! Когда Корнеева застрелили, я грешным делом, подумала, что это Миша сделал. Слава Богу, что тогда он был в командировке!

- И Вы поверили, что Миша простил Корнееву такое надругательство над своей невестой?

- Нет, он, конечно, ему не простил.

- Смольянов - отец Вашей дочки. Вашим женихом когда-то был. Как в последнее время у Вас с ним складывались отношения?

- Никак. Я с ним не общалась.

- Не общались, но виделись.

- Ну, он всё-таки Насте отец. Кое-какие вопросы иногда приходилось с ним решать.

- Какие?

- Ну, вот вздумалось ему подарить Насте и Славе квартиру. Проснулся… Мне не хотелось, чтобы Настя принимала этот подарок. «Обойдёмся»,- думала. Но сил душевных у меня не хватило твердо сказать: «Нет». Тем более за Настю.

- Смольянов знал об этом происшествии – между Корнеевым и Настей?

- Не могу сказать. Врать не буду. Он ведь с Настей нет-нет, да общался. Может быть, она ему что-то и говорила.

- Когда Вы виделись в последний раз с Бекетовым?

- Несколько лет назад. На тридцатилетие Корнеева встречались, в кафе на улице Хохрякова.

- Скажите, - произнес я, отложив в сторону авторучку, - Светлана Андреевна, у Вас есть друг? –

Я даже не стал извиняться за не слишком деликатное любопытство. Мы, все-таки, в кабинете следователя и речь идет об убийстве. Судя по всему, Корнеева это также отлично понимала. Она нисколько не смутилась. Только немного помолчала.

- Есть, конечно. Скворцов Александр, мой одноклассник.

Мои вопросы иссякли. Когда я говорил Корнеевой, что знаю, кто убийца, я имел в виду именно её. Я, конечно, не ожидал, что она непременно в ходе этой встречи, что называется, «расколется», признается в убийстве. Просто я решил, что пришло время применить эту тактику – не имея на руках исчерпывающих доказательств вины, говорить с человеком, не скрывая своей убежденности в его виновности. Это всегда заставляет человека полнее раскрываться перед следователем. Невиновный при этом выдает очень ценную информацию, утаиваемую им, порой по самым фантастическим и нелепым причинам. Виновный же, понимая, что клетка захлопывается, начинает суетиться и очень часто проговаривается.

После того, как Корнеева ушла, я, перечитывая протокол допроса, выстроил в голове такую картину происшедшего преступления. Миша решил Корнеева убить. У Миши есть оружие. В Чечне, куда он так часто ездит в служебные командировки, добыть можно любое оружие. Миша привозит пистолет калибра 9 мм. Но не успевает воплотить в жизнь задуманное – его отзывают в командировку. О его приготовлениях догадывается Корнеева. Она похищает у него пистолет и просит Смольянова помочь ей убить Корнеева. Тот находит ей исполнителя. Бекетова? А затем подставляет его? Скорее всего, исполнителя находят другого, а Бекетов оказывается крайним.

Я почувствовал, что завяз в этой версии. Я снова перечитывал протокол и почувствовал, что даже начинаю заболевать этой убийственной жвачкой. Когда течение мысли не совсем правильное, но оно продолжает развиваться, здравый смысл начинает бунтовать и мозг сигнализирует человеку, что все это неверно. Поэтому, надо возвращаться в исходную точку, к фактам. А к имеющимся фактам прибавилось наличие конфликта между женихом Насти Мишей и Корнеевым. Конфликт очень серьезный. Корнеев изнасиловал Настю… Ну и подонок же, оказывается, этот потерпевший! Не удивлюсь, если еще что-нибудь выявится!

Я встал и принялся ходить по кабинету. В ящике стола лежала пачка сигарет. Я угощал сигаретами обвиняемых на допросах. Сейчас я, пожалуй бы, и сам закурил… Я открыл ящик стола, но пачка оказалась пустой. Внизу, у Центрального стадиона есть табачный кисок. Я решил прогуляться за сигаретами.

Надо расширить проверку круга людей, с которыми общался Корнеев, думал я, направляясь к киоску - глядишь, и еще какой-нибудь конфликт выявится и возможно - связанный с его бизнесом. Если выяснилось, что Корнеев за один год своей жизни убил одного человека, изнасиловал одну женщину, то что он натворил за годы своей жизни? «Кинул», к примеру, с деньгами кого-нибудь в своем бизнесе?

Купив сигареты, я вдруг почувствовал, как до меня вместе со свежим майским ветерком вперемежку с запахом курицы-гриль, доносившегося из ближайшего киоска «Курико», и выхлопными газами, долетел забытый-презабытый аромат духов. Я и не знал, что он жил в моей памяти столько лет! Это были Анины духи. Я невольно завертел головой, словно мог тут увидеть её. Но увидел только глазевшую на румяные куриные тельца в передвижном «Курико» женщину лет 45. Я невольно подошёл поближе к женщине и понял, что да, это те самые духи! Женщина вскоре отошла от румяных курочек и направилась в соседний магазин, словно там для неё приготовили что-то посвежее. Я, как привязанный, последовал за ней – мне не верилось, что так запросто прошедшая жизнь может реально вдруг снова к тебе ворваться! Я как пёс осторожно водил носом – я боялся, что этот аромат духов вдруг окажется другим, не тем самым. И всё больше и больше убеждался, что он тот самый… Однако в магазине острый запах сырокопчённостей, которыми были забиты витрины, всё перебил, и я, очнувшись от этого наваждения, побрёл в прокуратуру.

Мне стало жалко пускать насмарку те несколько месяцев, которые я воздерживался от курева. Я бросил в ящик стола так и не распечатанную пачку сигарет и, походив по кабинету, решил согреть кофе. Переборол себя, все-таки, не закурил!

Я вызвал по телефону Валентину, Полушкина и Федосеева. Решил провести с ними совещание, обсудить версии, определиться на будущее.

В кабинет без стука вошел Зайцев. Обернувшись, я даже вздрогнул. Зайцев глядел на меня в упор, ис-подлобья, решительно и недобро. Словно все это время он стоял за ширмой, наблюдал за мной, читал мои мысли, примеряя на меня какую-то свою версию по своему делу.

- Не думаю, Матвей Николаевич, что ты сейчас близок к раскрытию своего преступления. Думаешь, поди, что сейчас съесть на обед – котлету или горбушу? Я предлагаю тебе составить мне компанию и сходить пообедать в узбекскую кухню. До встречи с оперативниками оставалось время, и я отправился с Зайцевым в узбекскую кухню.

***

Просмотрев меню, я понял, что здесь, действительно, не дорого. Можно было не только посидеть по случаю, но и просто пообедать. Все здесь было устроено под старый Самаркандский подвальчик. Ароматы восточной кухни делали мое ожидание уже довольно напряженным. Вот только соседство Зайцева меня ещё больше напрягало. Раньше мы с ним никогда обедать вместе не ходили. Поэтому сегодняшнее, буквально навязанное его общество, меня выбивало из обычной колеи. Я все ожидал, что он бросит вдруг свой монотонный рассказ о последней охоте, схватит меня крепко за плечо и крикнет мне в лицо: «Так, когда же ты, черт подери, купишь мое ружье?!» Поэтому мои реплики, возгласы удивления по поводу его удачных охотничьих решений были иногда невпопад.

-…Вот так вот, дружище! – закончил он, вытирая ложку белоснежной мягкой салфеткой и приступая к дымящемуся ароматному лагману.

Я тоже приступил к чахохбили. На мой взгляд, блюдо было островатым.

- Как, ты сказал? – переспросил я Зайцева, прослушав его рассказ об одном несчастном случае на охоте.

- Смерть причину найдет.

Вернувшись в кабинет, я все еще был под впечатлением последнего допроса Корнеевой. У меня

никак из головы не шел вот этот последний эпизод, прямо-таки, преступной деятельности потерпевшего Корнеева.

***

Когда я учился в пятом классе, наш классный руководитель Елизавета Григорьевна в один солнечный февральский день повела нас на лыжах на экскурсию на озеро Каменное. То самое озеро, где утонул мой братишка, и где я ни разу, до этого лыжного похода, не появлялся.

Поэтому шел я туда вместе, в том числе и с Аней, волнуясь и переживая – а не нахлынет на меня вдруг, как это обычно бывало до недавнего времени, не контролируемое мной чувство, не разрыдаюсь ли я на виду у всего класса?

Я не заметил, как вся наша группа дошла до цели. Идти было легко. Снег был неглубокий. Под февральским солнцем и ветрами он осел, а где-то покрылся твердым пористым настом. Местами пробивалась степная, пожухшая с осени трава. Под солнцем снег сверкал как на альпийских вершинах. Поэтому, по совету нашей учительницы, мы были в черных солнцезащитных очках.

Елизавета Григорьевна, остановившись на высоком берегу, подняла лыжную палку, указывая на середину озера:

- Вот там и провалился под лед трактор Капитонова и Баженова.

Мы все знали эту историю об этих первых целинниках. В пятидесятых годах, когда поселка Комсомольского ещё не было, а первые целинники жили в землянках и в наспех построенных саманных времянках, Капитонов и Баженов тянули по снегу на гусеничном тракторе для целинников дом-кунг на полозьях из металлических труб. Короткий путь из районного центра лежал через озеро Каменное – старый испытанный маршрут. Но на этот раз лёд не выдержал груза и провалился под трактором. Целинники ушли на дно озера, не успев выбраться из кабины. Доставать их никто и не пытался. Считалось, что в этом месте озеро было бездонным. С разрешения Елизаветы Григорьевны мы оставили лыжи на берегу и вышли на середину озера. Мы легли на лед и, закрывшись ладонями от яркого солнечного света, стали вглядываться в бездну. Со стороны можно было подумать, что мы припали к зеркалу озера и пьем его. Неожиданно, сквозь чистый, прозрачный как хрусталь лед мы увидели трактор! Он краснел далеко внизу, а рядом с ним что-то чернело. Видимо, кунг.

Осваивая эти южноуральские земли, целинники, случалось, гибли. Замерзали в бескрайней вьюжной степи, перегоняя трактора с железнодорожной станции. Несколько целинников угорели насмерть в неблагоустроенной времянке. Капитонов и Баженов были легендой. Их именами была названа улица в поселке. И вот сейчас они были не где-то там далеко в прошлом, они по - прежнему сидели в кабине трактора, за его штурвалом всего в нескольких десятках метрах от нас!

Я представил, как горевали их родители, как плакали их дети.

Возвращаясь к берегу, я по льду прошел у того места, откуда сосед дядя Толя достал моего брата. Краем глаза я заметил, как поглядывает на меня Аня. Наверное, она думала, что я разрыдаюсь как в прошлый раз, когда мы всем классом, собирая металлолом, оказались недалеко от кладбища. Но я не заплакал. И уже летом я много раз на велосипеде приезжал к этому месту. Сидел на берегу. Молча смотрел на воду. Ходил по песку. Тогда я еще не знал одной расхожей следственной истины – преступника всегда тянет на место преступления.

***

Я с нарастающим раздражением вспоминал своих помощников. Как им удалось выяснить, к Бекетову в дом приходили только сами милиционеры. Но чемодан с деньгами как-то, ведь, появился под кроватью у Бекетова! Это значит, что Федосеев и Полушкин поверхностно провели поквартирный обход. Либо, что маловероятно, преступник, подкинувший деньги был в форме сотрудника милиции. Или, что уж совсем невероятно, деньги никто не подбрасывал, а Бекетов, все-таки, сам спрятал их у себя под кроватью.

«Целая бригада сыщиков работает,- думал я раздраженно.- А результатов работы, которым можно было бы доверять – нет!»

Вечером я сам отправился по адресу, где проживал Бекетов. С ним пора было определиться – срок содержания его под стражей истекал.

Перед тем, как покинуть свой кабинет, я еще раз, отхлебывая из чашечки крепко заваренный кофе, пробежался глазами по милицейскому рапорту. Сидоренко В.П.,1952 года рождения, проживающий в квартире №5 – сказать ничего не может. Водолазова Е.М., 1968 года рождения, воспитатель детского сада, из квартиры №6 – то же самое, ничего не видела, ничего не знает. Пермяков Г.К.,1955 года рождения из квартиры № 2 – он то, как раз, и говорит, что приходили в дом только сотрудники милиции… Когда, сколько человек – это Федосеев с Полушкиным уточнить не удосужились.

«Вот с него, пожалуй, и начну!» - решил я.

По адресу я отправился вечером, когда прокуратура практически опустела. За исключением одного следователя Анисимова – тот всегда засиживался допоздна, но, не столько корпел над делом, сколько играл в компьютерные игры. Вот и сейчас, только я зашел в кабинет, Анисимов поспешно поднялся из-за своего компьютера и радостно бросился мне навстречу. Я, однако, успел заметить, что на экране монитора девица уже практически полностью сняла с себя одежду. Анисимову осталось пройти совсем немного. Я хорошо знал таких следователей. Выполнив неотложные следственные действия по своему делу, они находятся в каком-то психологическом ступоре, не в состоянии вести дальнейший целенаправленный поиск. Они начинают тупо смолить сигареты, превращая свой кабинет в газовую камеру. Либо, как дети-игроманы, напропалую играют в компьютерные игры. И лишь когда оставшийся незначительный срок, отпущенный на окончание дела, сигнализирует – скоро Вы банкрот! – следователь начинает суетиться, в авральном режиме завершать дело. В этом я усматривал одну общую для всех людей закономерность – мало кто из нас по настоящему знает, что нам нужно в этой жизни, и к чему мы должны стремиться. Мало кому из нас по - настоящему нужен результат в этой жизни. Живем, как живется, пока крайняя необходимость не начинает нас подстегивать, как строгий возница заспанную кобылу!

- Ты остаешься один, Павел, - сказал я Анисимову в некоторой задумчивости и даже в тревоге – что это я зарассуждался обо всех людях! Речь-то обо мне в первую очередь! Он сидит за компьютерной игрой, не желая делать лишних движений. А я, бегая вроде бы по делу, не желаю проснуться до конца! И, возможно, иду в противоположном направлении.

- Лучше тебе закрыть контору изнутри, - посоветовал я Анисимову. – Я ухожу.

Анисимов проводил меня до выхода из прокуратуры. Спускаясь со мной по лестнице, он, видимо, пытался угадать по выражению моего лица – успел ли я увидеть его компьютерные успехи. Но Анисимов меня занимал уже мало – и через 30 минут я остановил свою «десятку» у дома Бекетова на Вторчермете.

***

Не дело следователя – тратить время на работу рядового оперативника! Но я не гнушаюсь такой работы – она мне нравится. Даже такое, казалось бы, одиозное следственное действие, как обыск, я выполняю с интересом. Здесь не только присутствует элемент игры – «холодно-горячо», здесь прямо приходится через вещи, через характер отношения к ним их хозяев раскрывать сущность личности человека.

Порой сталкиваешься с изощренностью и изобретательностью человеческой психики, её неординарностью. Но чаще приходится встречаться с трафаретностью мышления. Одни и те же банки с сыпучими продуктами, незамысловатые тайники в подоконниках и санузлах… Понравилась цыганка, спрятавшая украденные ее золотые кольца и серьги в икону. Видимо думала, что не посмеет следователь протягивать руки к святыне. Надо отдать должное – она была смущена, когда я обнаружил этот цинично устроенный тайник.

Поквартирный обход также позволяет увидеть, насколько мы все одинаковы в проявлениях быта, в отношении к жизни. Один и тот же испуг и неловкость за раскрытие своего интимного мира, либо же наоборот, неуклюжая агрессивность. В то же время, вторгаясь в чужое жилище, начинаешь понимать, насколько все люди индивидуальны и своеобразны. Один только запах чужого жилья уже говорит об этом. Он везде свой и неповторимый.

К Пермяковым, как оказалось, я пришел не вовремя. Семья сидела за столом, ужинала. Глава семейства, худощавый и невысокий мужичок лет 40 встретил меня настороженным взглядом. Его жена, такая же худая, выглядела еще более напуганной. Две девочки-подростка, стеснительно опустив свои ложки, глядели на меня с любопытством. После нескольких минут общения Пермяков Петр заметно расслабился.

- А я уж думал, Вы из налоговой инспекции! – говорил он, провожая меня в гостиную. Он предложил мне располагаться на стареньком, но еще крепком диване, перед которым стоял небольшой, но высокий журнальный столик.

- После бандитов меня больше всего страшат налоговые инспектора, - пояснил он. – Я ведь «бомбила», таксист. Таксую на свой страх и риск на своей старенькой «шестерке».

Моя несолидная внешность, мои недорогие очки и отсутствие агрессивности и напора, как я сам считаю, иногда играют мне на руку. Люди, напуганные ожиданием встречи с суровым прокурорским работником, при виде нестрашного меня, разом расслабляются. Компенсируя пережитые ими недавно тревогу и страх, становятся вдруг откровенными и открытыми со мной.

- Я хотел бы уточнить, кого Вы видели в эти дни из посторонних в Вашем доме, - говоря это, я не спешил доставать из своей папки бланк следственного протокола. Это могло бы насторожить, если не испугать свидетеля.

- Сюда, к нам в трущобы, чужие редко заглядывают. Дом старенький, двухэтажный. Да ещё на отшибе. Только свои алкаши…

Было видно, это была больная тема для Пермякова. Похоже, жилье в этих трущобах достало уже его.

- Ну, вот в эти дни только ваши милиционеры и заходили. То понятых искали, то – самого Бекетова. Когда только Вы приберете его окончательно! Надоел уже! Недавно один мой пассажир, такой же, как Бекетов, вместо того, чтобы рассчитаться со мной за проезд, пистолет достал газовый и давай, дурак, из него палить - лишь бы не платить.

Лицо у Пермякова стало строгим, и он беспокойно зашевелился на диване.

«Да, - подумал я сочувственно, - его хлеб достается ему нелегко».

- Но я уже научился по одному внешнему виду клиента определять, что мне можно ожидать от пассажира – хороших денег или удавку на шею. Много говорят лицо человека, его глаза. Много…

Пермяков, видимо, понял, что он вторгся уже в мою сферу, поэтому взгляд, который он мельком бросил на меня, стал несколько неуверенным. Но, увидев заинтересованность на моем лице, продолжил:

- Когда ошибка может стоить таксисту жизни, невольно становишься психологом. Я научился видеть, что определенная часть переживаемых человеком страстей накладывает на его лицо определенные морщины – длинные на лбу или, сеточкой вокруг глаз, извилистые у рта или глубокие у крыльев носа… Я знал, что Вы заинтересуетесь моей информацией. Мне самому это как-то необычным показалось – все менты… - Пермяков зажал себе рот ладонью и поправился, хитро улыбаясь…- милиционеры. Приходили сюда все в одинаковой, в общем-то, форме. Да не по одному человеку, а по двое. А когда был обыск – их тут как собак нерезаных было… Пермяков снова коротко взглянул на меня… - много, в общем, было. А в одиночку ходят следователи, - он кивнул в мою сторону, - вот вроде Вас. А недавно, еще до обыска, я видел, заходил в наш подъезд один мент – тут Пермяков уже не делал попыток как-то выразить свое смущение за свою лексику, - не офицер, не сержант, а с портфелем, как следователь, но явно не следователь. Вашего брата, следователя, сразу узнаешь. Вы, извините, больше писаки, чем вояки. Этот же был подтянут, видно было – натренирован. И форма у него такая, омоновская.

- Какой портфель, кожаный? – спросил я.

- Нет, пластмассовый. Не портфель, а «дипломат», чемоданчик.

Все становилось на свои места. Миша. Конечно же, это был зять Корнеевой, «чеченец» Миша. Я постарался как можно детальнее отразить в протоколе допроса портрет этого милиционера и для очистки совести обошел еще всех жильцов дома, кто был на месте – не было ли у них таких же гостей. После этого завел свою «десятку» и уехал домой.

Оставалось допросить самого Мишу и провести его опознание Пермяковым. И можно будет поменять их местами – Бекетова на свободу, а Мишу – в камеру.

Налицо конфликт – пострадавший Корнеев изнасиловал невесту Миши. И налицо исполнитель этого убийства. Мне жаль было этого человека. Подонок Корнеев вполне заслужил, на мой взгляд, своей участи. Вот только неплохой парень и полезный член общества, «служака» Михаил, отправится в тюрьму лет на восемь, а его невесте придется пройти через непростые жизненные испытания.

***

Прежде чем проводить опознание, я должен был предварительно допросить Мишу. Этого требует уголовно-процессуальный кодекс. По моему заданию Федосеев и Полушкин уже всё приготовили для опознания. Понятые и двое статистов, среди которых должен предстать опознаваемый, уже находились в прокуратуре в специально отведенной для них комнате. Свидетель Пермяков, которому предстояло опознавать Мишу, дожидался следственного действия в райотделе.

Я же допрашивал Мишу. Веденеева Михаила Петровича, 1979 года рождения, милиционера второго отдельного батальона специального подразделения милиции. Это был высокий, худощавый, но действительно натренированный юноша. Он был подтянут, широк в плечах. Одет был в синюю форму, о которой упоминал в своих показаниях Пермяков. Согнувшись на стуле, он сцепил между собой кисти рук, вытянув их вперед и опираясь локтями о свои колени. Взгляд его был напряженным, но ясным, лицо открытым и немного бледным. У него был вид обреченного на казнь человека, смирившегося со своей участью. Глядя на него, мне захотелось услышать от него ложь, вранье. Захотелось, чтобы он малодушно изворачивался, перекладывая вину на всех своих близких, только, чтобы выгородить и спасти себя любимого. Так мне было бы легче вывести его на чистую воду и отправить в следственный изолятор. Но вместо этого, бледнея все больше и больше, Веденеев сам признался в убийстве Корнеева.

- Я отомстил за изнасилование Насти, своей невесты, - сказал он приглушенно.- Пистолет привез из Чечни, где специально раздобыл его для этой цели, находясь в служебной командировке. Приехал из Грозного, тайно отлучившись со службы. После убийства сразу же вернулся в свою часть в Грозном.

- Из какого оружия Вы стреляли в Корнеева?

- Из «Макарова».

- Сколько выстрелов произвели?

- Точно не помню. Был очень взволнован. Кажется, два.

- Видел ли Вас кто-нибудь в Екатеринбурге в это время?

- Да, видели. И Светлана Андреевна и Настя. Хотя, наверное, по понятным причинам, они будут это отрицать.

- Каким образом у Вас появилась информация о том, что 20 апреля в 6 часов Корнеев с дипломатом, наполненным деньгами, проследует от своего дома к машине?

- Человека, который представил бы мне эту информацию, нет. Соучастников в этом убийстве у меня не было. Действовал я один. А интересующие меня сведения я получил, фильтруя и анализируя всевозможные сведения вокруг семьи Светланы Андреевны. Это сделать мне было не сложно. Я ведь там жил… Общался постоянно и с самим Корнеевым… Вот от него самого, кажется, и узнал о предстоящей его сделке.

- Расскажите подробнее, как складывались взаимоотношения у вас с пострадавшим Корнеевым. Вы продолжали общаться с ним после совершенного им изнасилования Вашей невесты?

Веденеев бросил на меня быстрый взгляд и, поменяв позу, уперся руками в свои бока и, сжав губы, устремился своим взором в окно. Помолчав, произнес:

- С самого начала я понял, что мне будет непросто налаживать свои отношения с Корнеевым. Я ведь тогда всего не знал, считал его отцом Насти. Мне, конечно, хотелось установить с ним хорошие, родственные отношения. Но сразу натолкнулся на непонимание со стороны Корнеева. Он ко мне по имени-то никогда не обращался. Все мент, да мент. «Ну что, мент, доставай «Кент», покурим». Все в таком духе. Смешочки да шуточки и все какие-то недобрые. Когда уезжал в Чечню, он всегда заказывал мне скальп «духа». Я думал, что это он так шутит. Но когда я возвращался из командировки, он спрашивал меня серьезно: «Привез скальп чечена?» Но потом, видя мою реакцию на это, встречал уже по-другому. Он при виде меня вместо «Здравствуй», только руками взмахивал, так, театрально – Веденеев всплеснул руками, изображая Корнеева.- «Это что? – говорил, - не успел уехать – снова домой? Так и растащат нашу Родину по углам, пока вы тут сопли жуете, да в мягких вагонах раскатываетесь». Мне не нравилось, что он Светлану Андреевну за человека не считал. Настю вообще не замечал, как будто ее и не существует…

Веденеев после своего признания, прислушиваясь к тишине кабинета, пока я записывал его показания в протокол, казалось, успокоился. Взгляд его уже не был таким напряженным. Краем глаза я замечал, что Веденеев обводит своими глазами мой кабинет, с мальчишеским любопытством останавливаясь взглядом на вывешенных на стенах фотографиях – преступники с понуро склоненными головами показывали мне, указывая своими перстами на что-то в стороне. Я же на этих фотографиях строго, с укоризной, на них взирал. Это были снимки проведенных мною в разные годы так называемых выходов с убийцами на место преступления. Мне казалось, что ряд этих фотоснимков с изображением раскаявшихся и припертых к стенке преступников будет оказывать определенное психологическое воздействие на допрашиваемых. Вот и с Веденеевым предстояла такая же проверка его показаний на месте преступления. Я без всякого энтузиазма записал все его показания. При этом меня распирала злость и досада на этого Мишу. Я отлично понимал, что не он убийца. Но с этим его заявлением дело серьезно осложняется. Особенно если он будет твердо стоять на своем. Незаметно отлучился из своей части в Чечне… А затем также незаметно вернулся… Что за глупость! А эту глупость придется по-настоящему проверять. Времени-то сколько уйдет на это!

- …куда Вы дели орудие преступления? – спросил я, ожидая услышать какую-нибудь трудно-проверяемую, нереальную версию.

- Я пистолет тут же обтер полой своей куртки и закинул в сторону, в кусты. Пистолет в одну сторону, обойму с патронами - в другую.

«Ну, конечно!- подумал я устало, - и пистолет и обойму давным-давно уже подобрали глазастые бабушки и продали где-нибудь на толкучке».

После проведения опознания – свидетель Пермяков уверенно опознал Веденеева - я составил постановление о применении в отношении подозреваемого Веденеева меры пресечения в виде содержания под стражей и вызвал милиционеров для препровождения задержанного в изолятор временного содержания. Предстояло организовать проверку его показаний на месте совершения убийства.

***

Отходя от окна, я еще раз глянул вниз, стараясь себя убедить, что припарковался нормально и что водитель старенькой Тойоты - водитель умелый, не поцарапает мою ласточку, когда будет раскрывать дверь своей машины и выезжать затем со двора. Только я раскрыл сейф, как в кабинет вошел Брагин. Довольный.

- Зайди ко мне! – сказал он коротко и тут же ушел.

Когда я зашел к начальнику, он сидел за столом и нетерпеливо ждал меня. Только я закрыл за собой дверь, он тут же поднялся из-за стола и вышел мне навстречу:

- Ну что! – он снова пожал мне руку, забыв, что только, что перед этим, здоровался со мной, - Зайцев вчера вечером подал мне заявление об увольнении по - собственному желанию! Я вчера же подписал его и отвез в областную прокуратуру.

Вид у Брагина был возбужденно-радостным. Как будто я с ним ночи напролет только и делал, что обдумывал, как бы избавиться от Зайцева. – Так ты будешь моим замом? – Он хлопнул дружески меня по плечу, приглашая сесть к столу, как будто я уже давно ответил утвердительно на этот его вопрос.

- Буду. Почему же нет? - быстро согласился я, все больше и больше начиная верить, что все всегда заканчивается «хеппи-эндом». Для меня, во всяком случае. Не такой уж я дурак, в конце концов.

Я сел. Не скажу, что я испытал радость от этого предложения. Мне было почти сорок лет. Я трезво оценивал свои возможности. Зайцев был выше меня на целую голову и как следователь, и как организатор работы отдела. В отделе были и другие такие же опытные, целеустремленные, не то что я, следователи. Зайцев в свое время подобрал хорошие кадры. Я отлично понимал - Брагин хотел видеть рядом с собой бесперспективного меня, а не следователя, который мог бы его быстро «подсидеть».

- Ну, вот и славно!

Ручаюсь, что мне не показалось – Брагин, возвращаясь к столу, потирал довольно руки!

***

Валентина сама вызвалась съездить в командировку в Грозный. Снабдив ее инструкциями, я отправил ее проверять версию Веденеева. Сам же с помощью Федосеева и Полушкина проверял его показания в Екатеринбурге.

Ход следственного действия озадачивал меня все больше и больше. Веденеев на месте убийства уверенно показывал, где он поджидал жертву, откуда произвел выстрелы, куда выбросил оружие и как отходил. По его словам сразу после убийства он приехал в квартиру, в которой проживал вместе с Настей. Ей про убийство ничего не говорил, сказал только, что был на тренировочной базе вместе со своими сослуживцами. Выпил чашку кофе и лег спать. Вскоре позвонила Светлана Андреевна и сообщила ему об убийстве Корнеева.

- Где хранили чемодан с деньгами? – спросил я его.

- В первый день я бросил чемодан с деньгами в кладовке на лестничной площадке. А днем, когда успокоился и пришел в себя, сдал его на железнодорожном вокзале в камеру хранения.

- Как пришла идея с Бекетовым? Подбросить ему чемодан?

- Бекетова я знал. Так же как и Смольянова. Это ближайшие знакомые Корнеева. Они иногда появлялись в доме Светланы Андреевны. Да и было время, когда меня они вместе с Настей и Светланой Андреевной приглашали на совместные вечеринки. Уточнить его адрес по своим каналам, подобрать ключ, мне никакого труда не представлялось. Вот я и решил подбросить ему чемодан с деньгами. Личность он малосимпатичная…

- Пусть бы посидел за Вас, да? – закончил я за него.

- Человек он пропащий… - согласился Веденеев, глядя вниз, на свои, скованные наручниками руки. Он незаметно развел руки в стороны, как бы пробуя на прочность цепь.

- Ну а где же остальные деньги? – я смотрел на Веденеева, пытаясь если не испепелить, то пронзить его взглядом. Он все меньше и меньше вызывал у меня симпатию. Становилось очевидным, что если он прямо и не участвовал в убийстве Корнеева, то соучастником то уж точно является – такой информацией посторонний человек обладать не может.

- Я их спрятал в надежном месте, - сказал Веденеев, не встречаясь со мной взглядом.- Мне придется долго сидеть. А эти деньги пригодятся Насте.

После того, как он подписал протокол проверки показаний на месте, я махнул рукой милиционерам. – Уводите.

Я не обольщался. С предъявлением обвинения не спешил. Наговорить подозреваемый может что угодно. И совсем нередко в дальнейшем заявляет, что оговорил себя под давлением следователя. Несмотря на признание, Веденеев не выдал следствию ни денег, ни орудие преступления.

На первом же, после признания Веденеева, допросе Корнеева Светлана сделала заявление.

- Веденеев оговаривает себя. В момент совершения убийства он находился в командировке в Грозном.

Помолчав некоторое время, Корнеева сказала:

- Убийство мужа совершила я…

***

Провожали Зайцева дружно, всем отделом. Целый день он освобождал кабинет от чучел птиц, животных, охотничьего снаряжения. Молодые следователи старательно, с серьезным видом таскали коробки в машину.

Кто-то сказал, что Зайцев все это везет прямиком в Ивдель, откуда он сам родом и где нашел себе уже место егеря в лесничестве, махнув рукой на свою семейную жизнь в Екатеринбурге. Потом также старательно следователи заносили в прокуратуру коробки с водкой и снедью. Ближе к концу рабочего дня Зайцев пригласил всех в свой опустевший кабинет за уставленный спиртным и закуской стол. Проститься.

Брагин тоже зашел. Но быстро, сказав напутственное слово, он крепко пожал Зайцеву руку и, пригубив рюмку, удалился из прокуратуры, якобы, по каким-то срочным и неотложным делам.

- Баба с возу – кобыле легче! – заметно обрадовался Зайцев, поднимая из-за стола, держа перед собой в вытянутой руке наполненную водкой рюмку.

- Я вот что хотел сказать, коллеги, - он обвел взглядом собравшихся за столом следователей, - почти двадцать лет отдал я этой работе. И, кажется, выдохся. Мне нравилась эта работа. Но моя мечта была не здесь. С детства мечтал я жить в лесу, просыпаться не от трамвайного грохота, а от пения старательной кукушки, тревожащего душу переклика журавлей, лосиного рева. Мечтал мочить свои сапоги в утренней росе, а вечером посидеть у жаркого костра и может быть выпить… - он крепко сжал наполненную водкой рюмку и задумчиво заглянул в нее.

- Щас заплачу! – произнес Михеев, самый опытный после Зайцева следователь в отделе, пряча смех в кулак.

Зайцев молча, с досадой махнул возле своего уха рукой.

Но молодые следователи молчали, не поддавались на провокацию Михеева, внимательно слушали Зайцева. Уж очень необычно было слушать лирические откровения из уст Зайцева.

- Обязательно надо все опошлить, - пробормотал огорченно Зайцев. И повернувшись в сторону уже виновато примолкнувшего Михеева, добавил – не про тебя речь. Тебя только мертвого отсюда можно вытащить. Я вон к молодежи обращаюсь! - Он продемонстрировал следователям свою рюмку и сказал:

- Не костенейте, парни. Будьте открытыми для жизни… - Он хотел еще что-то сказать, но помолчав, опрокинул водку себе в рот.

Потом последовали тосты, речи, напутственные слова. Я порядком захмелел и тоже захотел выступить с прощальным словом. «Ты, Борис Алексеевич, следователь от Бога!» - хотел я сказать ему. Эти слова все вертелись у меня в голове, и я ждал подходящего момента, чтобы встать из-за стола и высказаться. Но все уступал другим следователям, у которых, как мне казалось, было больше морального права что-то пожелать уходившему товарищу.

А когда все переросло уже в банальную пьянку в синем сигаретном дыму, с шумными обсуждениями животрепещущих тем – по одной на двоих, Зайцев подошел ко мне. Он никак не мог что-то дожевать.

Взяв меня за лацкан пиджака, он сказал: - Ну, ты это, не обижайся, конечно… - он обвел взглядом стол, видимо в поисках свободной рюмки, но после продолжительной паузы, вспомнив обо мне, продолжил:

- Пойдем, я тебе что-то подарить хотел… - Подойдя к своему шкафу, он долго что-то искал в нем – я успел мимоходом поддержать чей-то тост, и уже вновь наполнял свою рюмку, чтобы предложить свой тост, как Зайцев, наконец, вылез из своего шкафа, и совсем как фокусник - удерживал за уши кролика.

- Вот, это тебе, - сказал он, поправляя свой галстук и протягивая мне чучелко кролика. Кролик был как живой. Он стоял на задних лапках, согнув перед собой свои передние лапки, как будто собрался играть на пианино и смотрел испуганно своими красными глазами, принимая, видимо, всех нас за одного огромного многоголового удава.

Не думаю, что Зайцев подарил мне это чучело с каким-то задним смыслом, подтекстом. Пьяный Зайцев, скорее думал, что дарит мне зайца на память о себе, Зайцеве. Но глядя уже у себя в кабинете на этого завороженного кролика, я думал, а кем же мы заворожены? Кто же этот, наш таинственный удав, который сковывает наши действия, наши желания и устремления, отбирает у нас нашу мечту?

***

- Я говорила Вам, Корнеев был настоящим фашистом…

Светлана Корнеева на этот раз давала мне показания не в моем служебном кабинете, а в одном из следственных кабинетов на Фрунзе,74. Я специально пригласил ее туда, в управление внутренних дел Екатеринбурга, ближе к городскому изолятору временного содержания.

- …На этом деле он совсем стал, что называется «не в себе». Поначалу я думала – это так, увлечение красивыми безделушками. Началось все с моделирования. Склеивал технику немецкую. Ну, знаете, танки «Тигр», «Пантера», корабль «Бисмарк». Группы различные – пехота, артиллеристы. Всё фашисты, конечно. А я дура, поначалу, радовалась – ведь не по ресторанам где-то ходит, не по бабам. Знала бы, что он свихнется на этом – сама бы его, наверное, в пивнушку погнала. Потом моделирование забросил, стал коллекционировать значки и одежду фашистские. Символику. Где он все это добывал – уж не знаю. Книжек понакупал – конечно же, опять про фашистов. «Орлы Геринга», «Пираты фюрера» и так далее. «Майн кампф» притащил, наконец…

Слушая Корнееву, я усмехнулся про себя – к чему она клонит? Хочет, чтобы ее наградили за уничтожение фашиста?

- Ну, хорошо, - сказал я. – В деле имеются материалы об этом. На мой взгляд, Светлана Андреевна, действительно, пострадавший был мерзавцем. Не повезло Вам жить с таким мужем. Скажите–ка Вы мне вот что – когда умысел убить его у Вас возник? И как вы все это осуществили?

В глазах Корнеевой загорелся огонек вроде того, который загорается в глазах упрямой женщины, в первый раз усаживающейся за руль автомашины и уверенной, что речи о трудности вождения – мужская блажь – дави на газ! Чего тут сложного?

- Когда он изнасиловал мою дочь. Когда я увидела ее плачущую на полу, поруганную. И когда увидела его пьяную, сытую и бесстыдную рожу! Вот тогда я поняла, что убью его.

- Так. Поняли, что хотите убить его. Что дальше?

- Я решила найти исполнителя – кто смог бы все это сделать. По телевизору видела – нанять убийцу много денег не надо.

- Нашли?

- Нашла.

- Ну! Ну! Дальше. Продолжайте!

Меня начало раздражать это ее признание. Что называется – назвался груздем – полезай в кузов! А тут она делает как будто признание и в то же время вроде пытается убедить меня, что только из своего благородства вынуждена оговаривать себя.

- Я стала ходить по ресторанам и выбирать «крутого». Человека, на мой взгляд, решительного, способного, по-настоящему постоять за женщину…

Я смотрел на Корнееву, уже не тая своей усмешки.

- Не с первой попытки – но такого человека я нашла. Я ему рассказал про «художества» Корнеева, рассказала о его привычках, когда лучше всего это можно будет осуществить.

- Фамилию, конечно же, Вы у него не спрашивали, - произнес я.

- Прежде чем обратиться к мужчине с такой просьбой я некоторое время с ним общалась. Я стала его любовницей. И когда поняла, что ради меня он готов на все – тогда только и обратилась к нему с этим.

«Дешево и сердито», - подумал я.

- Фамилию своего друга я, конечно, не назову – продолжала Корнеева, - в этом деле я главный виновник и буду отвечать одна за это убийство.

Я придвинул ей чистый лист бумаги:

- Напишите здесь все, что считаете необходимым и нужным по этому убийству. Как можно полнее. Чтобы не возникало ни у кого вопросов по этому делу.

- Хорошо. – Согласилась Корнеева, принимая бумагу и ручку.

***

Из объяснения Корнеевой следовало, что ее любовник сам раздобыл оружие, из которого затем стрелял в Корнеева. Решили совместить это с ограблением, для того, чтобы запутать следствие. Жертву убийца караулил на улице. По телефону она сообщила о предстоящем выезде Корнеева с деньгами, и любовник заблаговременно подъехал к месту предполагаемого нападения на своей автомашине. После убийства он скрылся вместе с деньгами. Вскоре она отзвонилась ему, подтвердив положительный результат.

В дальнейшем, видя, что следствием активно проверяется версия о ее причастности к преступлению, решила увести следствие по ложному пути. С этой целью решила использовать, не посвящая в это дело, будущего зятя - Мишу Веденеева. Обратилась к нему за помощью, рассчитывая, что работнику милиции будет проще проникнуть в дом Бекетова, не привлекая особого внимания. У нее были ключи от бекетовской квартиры – остались от Корнеева. Передав Мише ключи, сказала ему, что необходимо вернуть долг Корнеева. Дала ему инструкцию, как всё это сделать. Предупредила, что деньги не совсем от чистого совместного бизнеса Корнеева и Бекетова и что их возврат предупредит претензии со стороны ничего не забывающего компаньона ее мужа.

Пока шансы и у Корнеевой и у Веденеева на авторство этого «подвига» были равны. Все их признание строилось на собственном заявлении и не подтверждалось ни единым доказательством. Чисто по очкам вперед вырывался Веденеев. Он-то хоть на месте показал, как совершал убийство. Много зависело, конечно, от Валентины, результатов её командировки в Чечню.

Мне не давала покоя одна деталька. Корнеева, в общем-то, умная женщина. Она очень сильно любит свою дочь. Знает, что Настя и Миша любят друг друга, и она сама любит своего будущего зятя. Уже и свадьба Насти с Мишей намечена. И тут она втягивает Михаила в такое серьезное дело – в соучастники убийства! Якобы, даёт ему поручение перенести дипломат убитого… Лжет она, все-таки. Лжет!

***

Федосеев и Полушкин уже давно по моему заданию занимались Скворцовым, одноклассником Корнеевой, которого она в свое время, на одном из допросов, называла своим любовником. Но что-то я от них ни письменного рапорта, ни устного доклада не получал. Они уже успешно занимались другой работой, обеспечивая своим присутствием массовку на опознании Веденеева и выходе того на место преступления. Я подосадовал на себя, на свою нетребовательность. Тут же набрал номер сотового телефона. Федосеев отозвался быстро.

- Скворцов? Да, Матвей Николаевич, проверяли. Женат. Как водится, есть дети. Двое. Девочка и мальчик. Очень симпатичные. Школьники уже… Удивился нашим вопросам. Корнеева его школьная любовь. Иногда видится с Корнеевой, но, как и с другими одноклассниками, оставшимися в городе. Какие-то личные отношения отрицает…

- Чем он занимается?

- Он? Прокурор отдела в областной прокуратуре.

-…Скворцов? Так, Михаил Петрович, что-ли?

- Ну да!

- Слушай, Василий Семенович! Что же ты сразу не сказал! И как активно вы его проверяли?

- Да просто встретились с ним в его служебном кабинете. Он нас кофе угостил. Поговорили спокойно. Показал нам в своем компьютере одноклассников, фотографии своих детишек…

Я отключил телефон. Кровь прилила к моему лицу. «Вот, значит, как, Светлана Андреевна. Хорошо, хоть женой прокурора не назвалась!»

Скворцов Миша был моим одногруппником. Мы вместе с ним оканчивали юридический институт. В дальнейшем связи не теряли. Перезванивались. Это был исключительно порядочный, скромный человек. «Потому она и назвалась его любовницей», - думал я. – Но, вообще-то она, все-таки, дура! С ее стороны это выглядит, как я сейчас понимаю, шагом отчаяния».

Я вспомнил, что в начале следствия был звонок от Скворцова. Он интересовался ходом дела по убийству мужа Корнеевой. Я тогда расценил этот звонок как обычный рабочий.

***

На мой вопрос о любовнике Корнеевой, мужчине, с которым она общалась, Настя, дочка Корнеевой ответила отрицательно.

- Я ничего не знала о каких-либо отношениях мамы с кем-то из мужчин! - вскинув голову, ответила она. Но затем, снова опустив голову, уже устало добавила: - Во всяком случае, она сама мне об этом не говорила.

Девушка была крайне подавлена. Я с ней уже встречался в ходе следствия. Допрашивал по обстоятельствам ее взаимоотношений с Корнеевым. Она произвела на меня впечатление умной, очень эмоционально реагирующий на каждый мой вопрос девушки.

У нее были тонкие черты лица. Удлиненный, как у восточной красавицы разрез глаз. Она то и дело моргала, водя растерянно глазами по сторонам. Готова была, видимо, заплакать. Кончик тонкого носа, как мне показалось тогда, у нее шевелился, когда она глубоко вздыхала. Причудливо изогнутая линия ее губ намекала на капризность красавицы.

Сейчас она была, прямо, как увядшая роза. Я все нацеливался взглядом на ее аккуратненький кончик носика - и все-таки, шевелится он у нее или мне в прошлый раз это показалось? Было видно, арест и матери и жениха по подозрению в убийстве ее подкосили.

- Я ведь у мамы дома в последнее время не появлялась. Боялась встретиться там с Корнеевым. Поэтому точно не скажу, был у нее мужчина какой-то или нет. Сама лично не видела.

- Ну, а от матери слышали? Рассказывала ли она Вам о каком-нибудь своем знакомом?

- Слышала ли от мамы? – переспросила Настя и, помолчав, задумчиво ответила: - Что-то не отпечаталось у меня в памяти, чтобы она мне рассказывала о своем любовнике…

Настя опровергала версию своего жениха, заявив, что в момент совершения убийства Веденеев находился в командировке в Грозном.

- Он вообще ничего не знает об этом убийстве! – она взволновалась, губы у нее задрожали, и я понял, что сейчас без ее слез не обойдется и вздохнул. Я совсем не мог успокаивать плачущую женщину…

***

- Что же это Вы, Михаил Петрович, мозги-то нам пудрите! – войдя в следственный кабинет ИВС, где меня уже дожидался Веденеев, я бросил на соседний стул спортивную сумку с его вещами. Веденеев задержал ненадолго взгляд на сумке и вздохнул.

Усевшись за стол, я достал из своей кожаной папки протокол дополнительного допроса подозреваемого.

Веденеев напряженно и выжидательно смотрел мне в лицо, не отводя своего взгляда. Он сидел прямо, не шевелясь.

- Нет, не буду я сегодня ничего писать! – сказал я, и спрятал бланк протокола обратно в папку.

– Да и знаю, не скажешь ты мне сегодня, Миша, на протокол ничего. Верно?

Веденеев сузил глаза, сжав губы, и продолжал сидеть не шелохнувшись.

- Что она тебе говорила про убийство? Расскажи. Не для протокола…

Веденеев молчал, не меняя позы.

- Говорила она тебе что-нибудь про оружие? Держала ли она раньше пистолет в руках?

Губы у Веденеева дрогнули. Он хотел что-то сказать, но раздумал.

- У вас изменились отношения после этого убийства? Миша, ответь…

- Я… - Веденеев прочистил горло, - … я ее по - прежнему люблю, - произнес он, наконец, сдавленным голосом.

***

Освобождать Веденеева я все-таки не спешил. Унес его сумку с вещами обратно. Я сидел молча за столом в своем кабинете. На столе передо мной лежало уголовное дело. Я его не раскрывал. Смотрел на потертую корочку, с замазанным старым наименованием дела. На загнутые, истертые углы… Корочек в прокуратуре было мало. Поэтому раскрытое дело, уходя в суд, наряжалось в новенькую, свежую одежду, оставляя старую вновь возбужденному делу. Вот и это дело можно уже наряжать в новые корочки. Убийца установлен.

И снова я спрашивал себя, а закономерна ли была смерть в этом случае. И настолько ли уж важно здесь то обстоятельство, что она пришла от рук того, а не иного человека?

Да и стоит ли смерть человека того, чтобы о ней говорить как о каком-то исключительном событии?

Почему, собственно, в нашей жизни непременно должно закончиться всё хорошо? Почему обязательно должен быть «хеппи-энд»? Все знают, что рано или поздно придётся позволить родственникам обрядить нас в неудобный одноразовый костюм и в черные негнущиеся ботинки и уложить нас в ящик. Мы уже заведомо обречены. Заведомо жертвы. Мы знаем это и всё равно говорим себе: «Всё будет замечательно! Всё, в конце концов, образуется и встанет на свои места!»

Возможно, это происходит потому, что мы подспудно догадываемся, что в жизни человека имеет значение совсем не то, чему мы привыкли придавать первостепенное значение?

***

Между тем Валентина привезла из Чечни доказательства того, что Веденеев в день совершения убийства из части не отлучался. Да для меня это было уже неважно.

Я не стал предъявлять ему обвинение в соучастии в умышленном убийстве в форме пособничества. Дипломат с деньгами Бекетову он отнес по просьбе Корнеевой. Не зная еще о том, кто совершил убийство. У Корнеевой был оставшийся еще от мужа дубликат ключа от квартиры Бекетова. Как сказала ему Корнеева, это был старый долг Корнеева своему приятелю. Корнееву Светлану Андреевну я также освободил. Меру пресечения ей избрал подписку о невыезде, предъявив обвинение в соучастии в умышленном убийстве. Она пыталась скрыть следы преступления, совершенного её дочерью. Настя, после того как я нанес ей визит после встречи с ее женихом, не запиралась. Она уже была готова сама признаться в этом убийстве. Особенно когда под стражей находились вместо нее самые дорогие для нее люди.

Настя рассказала, что 19 апреля она находилась у матери. Она не предполагала, что в квартиру заявится Корнеев. Когда он появился, было уже поздно, и мать ее домой не отпустила. Утром она захотела пораньше уехать. Она не знала, что Корнеев так же собирается в дорогу. Мать спала в своей комнате. С Корнеевым встретились на кухне. Он уже надевал на себя плащ. Увидев его, она повернулась обратно, но уйти не успела. Корнеев перехватил ее и, стащив с нее халат, стал целовать в шею, плечи. На ее крики из комнаты выскочила мать. Она так же закричала. Корнеев засмеялся, обозвал их обоих шлюшками и вышел.

- Быдло, - сказал он, уходя: - Сами не знаете, чего вы хотите!

Едва придя в себя, она заметила в прихожей на столике забытый Корнеевым пистолет. Это был немецкий «Вальтер», из белой никелированной стали. Раньше ей доводилось стрелять из пистолета «Макарова». Такую возможность ей представил жених. У него иногда с собой было служебное оружие.

Прямо в халате с пистолетом в руках босиком она бросилась следом за Корнеевым. Когда догнала его во дворе, выстрелила в него дважды, почти в упор.

Бросив там же пистолет, вернулась обратно. Мать, поняв, в чём дело, выбежала во двор, нашла пистолет и закинула его в канализационный колодец. Решетка его была тут же, недалеко. А чемоданчик с деньгами занесла в квартиру.

Пистолет мы, действительно, нашли в том колодце. Кстати, даже с отпечатками пальцев Насти.

Этот пистолет, как я затем выяснил, был жемчужиной в коллекции фашистской атрибутики, нацистских предметов у Корнеева. Он давно мечтал заполучить такой пистолет… Ну, а затем из предмета коллекционного он, с того момента, как Корнеев занялся бизнесом, превратился в личное оружие Корнеева…

Дело в отношении Корнеевой Насти я направил в суд по статье 107 Уголовного кодекса – убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения (аффекта), вызванного насилием со стороны потерпевшего… Если суд согласится с моей трактовкой этого события, то максимальный срок лишения свободы, какой может быть ей определен – это три года.

***

Дело ушло в суд. Но что-то не прибавило мне это, вроде бы удачно расследованное дело, уверенности, что стало на Земле справедливости больше. Я получил новое дело и, глядя на корочку, на которой сквозь белую замазку слегка проглядывала старая надпись: «Убийство Корнеева», подумал: «Да, по большому счету, Корнеев сам тут пришел к своей гибели. Его смерть здесь скорее закономерность, чем случайность. Если бы не Настя, то нашелся бы кто-то другой – муж соблазненной им женщины, обманутый бизнесмен, через–чур горячий внук оскорбленного ветерана Великой Отечественной Войны или родственник убитого им таджика…

И я, в которой раз, вспомнил своего брата. А была ли в его смерти какая-то закономерность?

Скорее всего, я не отвечу на эти вопросы, которые изредка задаю себе. Потому что для меня сейчас в жизни главным стало другое. Убийца. Он стал для меня бриллиантом, жемчужиной, истиной.

И все-таки я не выдержал, достал из стола пачку сигарет, которые предлагаю обвиняемым и, несмотря на то, что продержался несколько месяцев, сам закурил, как - будто это мне предстояло сейчас «расколоться»…

Если бы я в этой жизни был увлечён только строительством своей карьеры – можно было бы сказать обо мне - ещё одна загубленная на ложном пути душа.

Если бы моим главным стимулом к существованию была благородная цель устанавливать по мере своих сил справедливость вокруг себя – то я бы мог привести не один пример, когда результат моей следственной работы только чисто формально – и не по моей вине, а по объективным причинам - устанавливал эту справедливость. На самом деле ею и не пахло.

Любое дело, занятие, если ему отдаваться полностью, может заворожить человека. Меня заворожил поиск убийцы. Не ради карьеры я это делал и не ради справедливости. По большому счету – дело ради дела.

Я просто стал придатком, точнее маленькой шайбочкой или винтиком, некоего вселенского механизма, задачи и функции которого мне не ясны.

Наверное, всё было проще и правильнее, если бы я видел рядом с собой человека, ради которого я мог бы, как Корнеева Светлана, как Веденеев Миша, как мои родители, жертвовать собой. Просто любить, как любили меня мои родители. А в своём занятии видеть только источник хлеба насущного.

***

Вот эта улица, вот этот дом! Горького, два.

Сойдя на вокзале с оренбургского поезда, я решил, что поеду к матери позднее. Поэтому прошёл мимо автостанции и направился на улицу Горького. Я знал, что Аня Петрова жила здесь.

Я подошел поближе. На скамейке перед домом сидел разбойничьего вида мужик. Такие бороды, какая произрастала у него, были, наверное, замечены на Руси в последний раз во времена пугачевского бунта.

Борода рыжела, словно новая медь. Рубаха у мужика была расстегнута, и он со страдальческим видом, скреб пятерней свою волосатую грудь и с тоской разглядывал черные заскорузлые когти, выглядывавшие у него из шлепанцев на ногах.

- Потапова Анна Ивановна не здесь проживает? - спросил я мужика.

Мужик склонил голову на бок и с прищуром хитро посмотрел на меня снизу вверх:

- Здесь. А что?

- Я одноклассник ее. Могу с ней увидеться?

- Конечно, можешь, - согласился мужик. Он снова глянул на меня и спросил:

- Говоров, что-ли? Васька?

- Бумажников, Матвей.

- А-а, - успокоился мужик, - это - который юрист?

Я кивнул.

- Потаповых с Лебяжьего знал? - спросил он.

- Слышал.

- Ну вот, я Петька Потапов – он солидно пожал мне руку, - Анькин мужик. Сходить за Анькой? - он привстал со скамейки.

- Да нет, - остановил я его рукой, присаживаясь рядом.- Устал с дороги, посижу, отдохну рядом с тобой.

- Верно, отдохни, - согласился Петр и тут же спросил:- Пиво любишь? Холодненькое! Освежающее! А?- Он улыбнулся многообещающе.

Я замялся: - Ну, разве что чуть-чуть, только за кампанию.

Петр стал с озабоченным видом шарить по карманам своих брюк:

- Анька, стерва, взяла моду в последнее время по карманам рыться! Все до копейки выгребла!

- Да я схожу сейчас, магазин-то недалеко, - успокоил я Петра и встал.

- Трубы горят после вчерашнего – не могу!- пожаловался Петр. И уже мне вслед он крикнул:

- Слышь - ка! Купи еще пачку сигарет каких-нибудь наших! Еще и сигареты от меня стала прятать…!

… Я сидел рядом с Петром и, потягивая из бутылки безвкусное теплое пиво, думал, какой, все-таки, долгий путь оказался у меня к моей женщине!

- Ты знаешь, - сказал я Петру, что в том доме, в котором ты сейчас живешь, раньше был роддом?

- Да, знаю, - ответил Петр, вытирая рукавом пивную пену с лица. Одним глотком он опорожнил свою бутылку сразу наполовину. Он посмотрел на пиво на просвет. Оставалось еще ровно полбутылки.

Поглядев на его неопрятную бороду, на его несвежую рубаху, с какими-то старыми, уже невыводимыми пятнами, я подумал, что, скорее всего Петр Потапов, после того как я уведу у него жену, сопьется окончательно, совсем опустится.

А ведь в юности приходилось драться с лебяжинскими, когда они наведывались в наш клуб на танцы! Он увел у меня тогда невесту, а я уведу у него сейчас жену, подумал я мстительно.

- И вот, в этом самом твоём доме - родился, появился на свет я… - былинно вдруг полилось из меня. Я хотел еще добавить «Под этими самыми звездами», но смолчал. Мать мне всегда говорила, что в райцентре, именно в этом доме на улице Горького, два, где раньше был Брединский роддом, я и родился.

Петр вторым долгим глотком полностью опорожнил бутылку и бездумно глядя на белый свет, рыгнул удовлетворенно. Затем свел губы к носу и озабоченно поскреб заросшую как у бродячего пса шею:

- Да? А я на том самом месте, где ты родился, с бабой сейчас своей сплю!

«С «бабой!» Идиот! С женщиной моей спишь, а не с «бабой»! - мысленно я его поправил.

Повертев в руках пустую бутылку, Петр лихо, не поворачивая головы, кинул ее назад через плечо, в свой палисадник. Видимо он проделывал раньше это не один раз - кинутая таким образом бутылка угодила в кучу других пустых бутылок. Раздался звон битого стекла.

- Ну, сейчас тебе перепадет от Анны! – сказал я, широко улыбаясь.

- Да ну ее! – отмахнулся хмуро Петр. Он, видимо хотел эффектно сплюнуть сквозь зубы, но отсутствие передних зубов позволили ему лишь издать только что-то вроде змеиного шипения, – надо было бы прибить ее после первой брачной ночи – уже давно на свободу бы вышел!

Из палисадника, резко распахивая калитку, вышла женщина. Она была в старом выцветшем платье, выглядевшем также неряшливо, как и рубаха Петра.

- Ну что?! Уже наклюкался?! И снова уже со своими алкашами?!- Аня, а это была, конечно же, она, я ее сразу узнал, даже не взглянула на меня. Она схватила полотенце, висевшее у нее на плече, и довольно хлестко ударила им с размаху по оттопыренному уху мужа. Петр лишь запоздало отклонился в сторону.- Пошел! Пошел! Гад! – как и у мужа, у нее недоставало передних зубов. Видимо, свои семейные отношения они строили, придерживаясь древнего принципа: «Зуб за зуб». Анна толкнула в плечо поднявшегося мужа, подталкивая его к калитке.

Петр шел, опустив голову, как сломленный духом пленный; руки его как у заигравшегося Пьеро плетьми болтались вдоль туловища.

Я улыбнулся и, поднявшись со скамейки, направился в сторону автостанции. «Сорок лет почти, человеку, а не может трезво посмотреть на жизнь! – подумал я про себя».

Мне ещё предстояло добираться до своего посёлка.

А ещё мне предстояло осмыслить зародившуюся во мне мысль, даже не мысль, а пока ощущение, о наивности моей убеждённости, что всё самое главное – и встречи и ответы на вопросы – ещё впереди. Предстояло осмыслить и смириться с крушением этой своей веры.

«Впрочем, - подумал я, уже подходя к автостанции, - кто может знать, какие жизнь может подкинуть сюрпризы, и как всё может повернуться, даже, казалось бы, в конце пути».

Я вспомнил прочитанную утром в поезде журнальную статью - 333 года пролежала «Васа» на дне Стокгольмской гавани. А когда корабль подняли, оказалось, что он в прекрасной сохранности! И если раньше он обещал стать одним из самых великих кораблей своего времени и не стал им, то сейчас он - уникальный, единственный на все времена, ни сделавший при этом ни одного залпа из своих бортовых пушек, ни совершив ни одного морского похода.

Правда, ему, прежде чем занять свое почетное место в специально возведенном для него музее, пришлось отдать, принести в жертву самое ценное, что у него было – свой экипаж.

И хотя так и не стал этот корабль флагманом королевского флота, и хотя так и не суждено ему стать властителем морей – он стал властелином времени!

Уже у самой автостанции, проносившаяся мимо красная «копейка» с глухо затонированными стеклами лихо обрызгала меня из старой застоявшейся лужи.

Утирая лицо рукавом пиджака, я видел, как она дико завизжала на повороте тормозами и судорожно, покачивая боками, набрала скорость и устремилась вдаль.