ДУРОЧКА, ДУРЕХА...

 

1

 

Дуры бывают разные: законченные, несчастные, набитые, как там еще мы припечатываем себя в приступе самоедства? В душе, конечно, так о себе не думаем. И Олеся не сердилась на мужа, когда тот ласково говорил ей:

– Ах ты, дурочка моя, дуреха!

Иногда говорил – с досадой, удивлением. Она его удивляла все двадцать лет совместного проживания под одной крышей и фамилией. Как Олеся умудрилась сохранить девичью наивность рядом с таким типом, как ее супруг, никто понять не мог. Он – тоже. Сначала Валентина умиляла ее доверчивость ко всему живому, в том числе к нему, от природы хитрому. Потом стало напрягать: вроде бы совесть время от времени проклевывалась, чтобы пристыдить: « Ах ты, сволочь! Кого обманываешь?!» Лет через десять он приноровился к такому неудобному соседству с простодушием, решив про себя, что жена все-таки дура, а значит – ей так комфортно. Тогда он расслабился окончательно.

Это был второй брак. В первом жена ему досталась слишком умной – раскусила через неделю совместной жизни. Как-то Елена задумчиво спросила:

– Слушай, а чего тебя понесло в технари? Тебе ж прямая дорога в актеры. Врешь и не краснеешь. Врешь художественно, и главное – просто так. Ну, заигрался в картишки, я ж понимаю. А ты – совещание! Какое совещание? Кто там с тобой совещался?

– Ты откуда знаешь? – удивился Валентин, который тогда считал, что никакая жена не одобрит его увлечения преферансом, а потому приготовил несколько вариантов для отмазки.

Но его несло дальше – для пущей достоверности он в красках расписывал совещание или встречу с давним другом, или аварию на троллейбусной линии, задержавшую его на пути к родному дому.

Будь то единственная слабость Валентина, Елена отучила бы его от вранья. Но в молодые годы у этого симпатичного мужичка водились и вовсе несимпатичные привычки, с которыми молодая, но с твердым характером супруга смиряться не пожелала: Валентин был патологическим неряхой и ленивцем. И после неудачных попыток перевоспитания супруга Елена собрала вещички и вернулась к маме, а через год удачно вышла замуж. С тех пор их пути разошлись навсегда.

Олеся подвернулась под руку в самый неприятный для Валентина жизненный виток. Из одного НИИ его попросили, в другой он пытался устроиться и потому временно ходил в безработных. Чтобы не потерять месяц непрерывного стажа, он пошел электриком в ЖЭК – пригодилась первая его специальность. Это было понижение социального статуса, как говорили друзья по преферансу. Валентин уже начинал дрейфить, что обещанная работа в другом НИИ может остаться мечтой.

В Олесину квартиру он и попал в качестве временного электрика, по вызову. Огляделся – понравилось. Все понравилось. Чистота, уют, хозяйка. Невысокая, ладненькая, круглолицая хохлушечка, очи черные, реснички веером, темно-каштановые волосы – в одну косу собраны. Молодая, улыбчивая. Работы было на пять минут, а уходить не хотелось. Вот уж зачищены проводки на розетке, где закоротило, вот и новенький выключатель поставлен, импортный, хорошо, что нашелся у него, можно было и не ставить. А уходить не хотелось.

– Может, чайку выпьете? Я как раз булочки с корицей испекла. Смотрю – по времени вам вроде бы на перерыв пора.

Наивная душа: кто ж чаек предлагает в такую жарищу, да еще электромонтеру? Он, правда, не пьющий, но ведь это классика: всяким слесарям и прочему жэковскому люду ставить пиво или стопарик.

– Можно и чаек. Вы с работы отпросились, чтобы мастера дождаться?

– Нет, я из училища ушла, после первой ленты.

– На кого учитесь?

– Я в педагогическом. В начальной школе буду работать. Через год.

Выяснилось, что мама с папой славной этой девочки вкалывают в Заполярье, чтоб заработать на кооператив, а дочке оставить эту квартиру, если выйдет замуж.

Так и сказала – про замуж. Вообще – выложила все планы на будущее, точно перед нею не работяга из жилконторы, а друг детства после разлуки.

Конечно, до чая дело не дошло – Олеся предложила сначала съесть постного борща, потом пюре с котлетами. Все это Валентин, оголодавший в период вынужденного одиночества, съел с таким удовольствием, что Олеся расцвела. Затем предложила компотику. Выпил и его. Разморило так, что хотелось брякнуться на диван и вытянуть ноги. И включить телевизор. Как и было в первый год его женитьбы на Ленке. Сволочь все-таки она – цеплялась по пустякам: ты, мол, валяешься, а в ванной кран третий день течет. Подумаешь, третий всего! Но приходилось чинить, сокращая время лежки.

Короче, все кончилось его звонками на квартиру Олесе: как там мой выключатель? Стоит? А нигде не течет кран, например? Он может все, не только по электрике. Оказалось – в ванной течет труба под раковиной. С этим пришлось повозиться дольше, все-таки он электрик, а не сантехник. Но Олеся вроде бы не понимала, кто требуется, доверчиво наблюдала, как он пыхтит, меняя прокладки на колене трубы.

У нее и телевизор барахлил, и холодильник припадочно дергался – помирал, видимо, от старости. Поводов для визита хватало.

Сказать, что Валентин влюбился в эту наивную дурочку, нельзя. Просто она ему сначала нравилась, он ее как бы вычислил для себя – на роль вполне подходящей жены. Зато ей он не просто понравился – показался настоящим мужчиной, несмотря на внешность: худенький, в очках, русые волосы уже с молодости поредели, но все еще трогательно вьются на затылке. Физиономия именно что смазливая, почти девчачья. Такие мужчины долго кажутся моложе своих лет, и рядом с располневшей супругой выглядят старшим сыном. Словом – как про маленькую собачку, что до смерти кажется щенком.

А настоящим он показался Олесе по поступкам. Во-первых, все в квартире починил, во-вторых, не забывал про цветочки, в-третьих, не уставал делать комплименты. Еще он запомнил, что Олеся любит пирожное. Ей понравилось, что Валентин никакой не электрик, а инженер. На этом фронте у него все утряслось и устоялось: устроился в КБ, пусть не совсем по профилю, но свои сто сорок рэ имел, как и все в его окружении. Жили не хуже и не лучше других. Олеся вела класс с первого по четвертый и так любила своих детишек, что почти не уставала. Валентину нравился ее легкий характер, незлобивость, аккуратность и великая любовь к своему гнезду, которое она вылизывала, украшала, обновляла все свободное время. Но главное достоинство – никогда не пилила мужа за брошенные в угол носки, крошки на диване (он обожал питаться перед телевизором в позиции лежа), заваленные одеждой стулья, когда на одном брюки, на другом рубаха, на третьем майка. Молча соберет, развесит на плечики, крошки вытряхнет, с паласа сметет веничком, носки отнесет в ванную. Очевидно, сам факт замужества Олеся так ценила, что не отваживалась на скандалы. И когда появилась на свет Ниночка, Олеся никому не жаловалась на трудности – пахала и за папу, и за маму, и за бабушку, не сильно жаждущую бросать работу ради внучки. Почему-то у Олеси хватало времени на все.

Валентин принимал такой стиль отношений и распределений ролей как должный, совершенно забыв про печальные последствия первого брака. Он считал себя кормильцем, потому что жена зарабатывала сто десять рублей, а у него раз в квартал выпадали премии. Жили скромно, к роскоши не стремились. Олеся не заикалась про золото или какие-то дорогие побрякушки. Обходилась дешевой бижутерией из янтаря или дерева. Платья шила себе и дочке, вязала тоже сама. От мамы с папой достался им телевизор цветной и холодильник – на этом родительская помощь кончилась. Папа Олесин ворчал жене:

– Этот фрукт не собирается больше зарабатывать. Леська пашет, точно лошадь, а он – бездельник. Мог бы поехать в совхоз на уборку яблок, как другие мужики ездят. Все куда-то летом ездят зарабатывать. Не повезло Леське. Когда ни придешь – или его дома нет, или на диване валяется. А у нее и тетради, и Ниночка, и этот... дармоед.

– Где сейчас найдешь приличного мужа? – вздыхала Олесина мама. – Хоть не расходятся – и то хорошо. И у ребенка есть отец.

А ребенок, между прочим, пошел в папу. Ниночка оказалась патологической лентяйкой. И напрасно мама Олеся билась, пытаясь привить ей свою любовь к порядку. Любви не получалось. Получались слезы:

– Я уста-ала! – канючила Нина, когда мать сильно наседала со своими приставаниями – хотя бы игрушки собрать с полу перед сном.

Олеся ползала по ковру, призывая дочь собственным примером:

– Ну, смотри, как мама убирает, учись, ведь тебе скоро в школу идти, а там надо стараться...

Пока мама произносила тираду, а Ниночка наблюдала за ее конкретными действиями, игрушки исчезали в ящике, ящик задвигался в угол.

Школа обернулась пыткой для Ниночки, Олеси и даже Валентина. Учиться дочь не просто не хотела – она активно ненавидела все, что требовало от нее сидения за столом.

– Ты бы помог девочке, – просила мужа Олеся. – Я не успеваю к своим урокам готовиться и ей помогать. Ты все-таки мужчина, она тебя больше послушает.

– Пусть сама отвечает за свою лень, – отбивался Валентин, – я тоже устаю на работе.

Через десять лет скудных семейных радостей, когда вроде бы и все как у всех, и даже не хуже, а лучше, Валентин заскучал. Прошли те времена, когда он вдохновенно рассказывал своей юной жене (все-таки на девять лет моложе!) про свои студенческие годы и разные похождения (он когда-то был туристом), а она слушала с распахнутыми глазами и душой, ахая и охая, словно муж был первопроходцем в джунглях, а не туристом в местных лесочках. Валентин ей вообще казался очень образованным и умным, особенно, когда тот рассуждал о разнице между женщиной и мужчиной в плане интеллекта и роли мужчин в обществе. Она как-то не прикладывала эти теории к личности своего любимого супруга, начисто лишенного честолюбия и стремления к высоким целям. Ну, хотя бы выбиться в старшие конструкторы. Он так прочно угнездился в своем бюро, за собственным кульманом и столом, где можно было втихаря почитывать журнальчик, ему так нравился невредный начальник, что молодняк, шустро обгонявший Валентина по служебной лестнице, не вызывал ни малейшей досады или обиды. Однокурсники Валентина давно обскакали его. Кто стал кандидатом наук, кто командовал в райкоме или горкоме комсомола, партии, кто стал начальником цеха или даже главным инженером на заводе или в КБ, а Валентин листал за кульманом книжки и после работы в теплой компашке писал «пульку». Когда-то он еще по студенческой привычке цеплял рюкзак на спину и шагал по пересеченной местности, ночуя у костра. Лена эту дурную привычку тусоваться с друзьями-туристами, забывая жену дома, быстро упразднила, напросившись в поход. Одного такого участия в соревнованиях ей хватило, чтобы все узнать про личность своего избранника. А ведь он так старался!

Короче, братья-туристы тоже расставались с Валентином без особой печали. Преферанс оказался безопаснее туризма и приятнее: Валентин играл по маленькой и проигрывал с легкой душой. Играть с ним было удобно. Умеренная выпивка с закуской на финише – маленькая радость тесной компании – вносила в его жизнь чувство покоя и постоянства. Олеся жалела мужа, когда тот с бледной физиономией появлялся на пороге после девяти вечера и начинал травить про сверхурочную работу на благо Отчизны:

– Пришлось вот рюмочку выпить по дороге – сил не было до трамвая дойти. Для оживления организма.

А про себя думал: «Дуреха ты, Леська, спросила бы, где эта рюмочка меня ждала на пути к трамваю?»

Олеся только ахала, что мало платят за сверхурочную работу.

А через десять лет брака Валентин впал в короткую депрессию – вроде бы без причины. Перестройка еще не засветилась на горизонте, размеренная работа с ежемесячной оплатой казалась незыблемой наградой за пять лет учебы в институте. Жена не остервенилась, как Ленка, а наоборот – даже притихла, свыкнувшись со своей рядовой женской долей. Дочка, хоть и полоскала родителям нервы, но хорошела, вызывая в них слабую надежду, что кто-то другой возьмет на себя эту ношу – одевать и ублажать красавицу. Мальчики хороводились под окнами с десяти Нинкиных лет. Из школы она возвращалась под эскортом мотоциклистов из соседнего техникума механизации.

Олеся терпеливо несла нелегкий крест школьной учительницы с приличной нагрузкой и скудной зарплатой. После уроков – непременные открытые партсобрания, совещания, педсоветы, репетиции учительского хора, репетиции с детишками к очередному празднику, родительские собрания, сбор металлолома по дворам, уборка в школьной теплице и так далее. Приползала домой – и к плите. Потом – к столу с тетрадями. Потом – к стиральной машине или к утюгу. Пока Валентин буравил глазами телевизор (в непулевой день), Олеся либо вязала, либо штопала мужнины носки, которые негде было достать ( все вдруг исчезли с прилавков), – то бишь отдыхала. Это в случае, если Ниночка уже сделала уроки. Чаще приходилось возиться с этой лентяйкой.

Хотя в жизни семьи не наблюдалось никакого разнообразия, Олеся искренне считала свою долю вполне счастливой: у нее был муж (непьющий), дочь (нормальная), они не голодали, редко болели, имели трехкомнатную квартиру с балконом, ездили раз в два года в Евпаторию, на море – оздоравливать Ниночку. О путешествиях в разные страны смотрели по телевизору и вздыхали. Мечталось лишь о даче с шестью законными сотками, но эта мечта все отодвигалась, пока совсем не исчахла в связи с перестройкой.

Какое-то время жили еще по инерции, не ожидая от государства подвоха, потом пошли неприятности, и первая – разогнали КБ, где вроде бы вкалывал Валентин. Олесина школа пока держалась. Теперь жена стала кормилицей – в полном смысле слова: еда тоже исчезла, и школьная столовка была единственной кормушкой для учителей с учениками. Сюда хоть доставляли поначалу кефир, молоко и мясо для гуляша. Олеся выпрашивала у поварихи пару бутылок молока, порцию гуляша или несколько картошек для супа. Все стало дефицитом. Но трудные времена Олесю не испортили – в пределах своего мирка она оставалась стойким оловянным солдатиком, изо всех сил поддерживающим дух супруга, впавшего в уныние. Ему хронически не везло. Его устраивали ночным дежурным на фирму, бойко торговавшую металлом (вдруг оказалось, что лишнего металла в стране навалом!), но другая фирма перебежала дорогу этой – и Валентина попросили за ненадобностью, да еще не заплатили за месяц. Торговал он и видеокассетами, но ларек ночью ограбили, и повезло, что не в его дежурство. Пытался пристроиться к бравой тетке, возившей из Турции ширпотреб, но тетка осталась недовольна нерасторопным напарником. Ушел. Вчерашние инженеры ничем не брезговали – меняли жизнь в корне, становясь торгашами, фирмачами (не по профилю), дистрибьюторами в подозрительных фирмах, распространяющих пищевые добавки, выдаваемые за лекарства. Кто-то разводил персидских кошек, вдруг ставших модным украшением для богатого интерьера нуворишей. Преподавателям вузов, которым еще вчера завидовал Валентин, перестали платить деньги, на заводах зарплату выдавали бартером или вообще не давали месяцами. Но школа стояла и платила, пусть даже скудно, и Олеся кормила семью. А также успевала вязать на заказ кофты и юбки из импортной пряжи непонятного качества. Отечественную пряжу как корова языком слизала с прилавков – вместе с прочим товаром.

Но все когда-то кончается, и смутная полоса в жизни почти всех соотечественников Олеси и Валентина кончилась. То есть, определился ее окончательный цвет. У одних она расцвела радужными красками, у других навсегда поблекла, у третьих траурно почернела, у большинства – пошла полосками, как и положено. В семье Олеси и Валентина полоски чередовались довольно густо, так что они не успевали ни долго горевать, ни долго радоваться.

Ниночка медленно ползла к аттестату, подгоняемая пинками родителей. Олеся даже перевела ее в другую школу, чтобы не позорила мать. Раньше коллеги доставали ее с жалобами на «способную, но ленивую» дочь, теперь хоть эта неприятность ушла с горизонта. Конечно, проблемы остались: Нинка мечтала не о хорошей специальности, а о выгодном замужестве.

– И кому ты будешь нужна – необразованная? – печалилась Олеся, наблюдая, как дочь часами просиживает перед трюмо, украшая свою физиономию.

– Вам лишь бы корочка, – отбивалась дочь с ленцой. – Можно и без института прожить, если появится спонсор.

– Какой еще спонсор? – удивлялась Олеся раннему прагматизму дочери.– Деньги вкладывают в дело, а не в смазливую мордашку!

– Ой, ма, ты наивняк жу-уткий! Прямо как инопланетянка. Мила вот не собирается в институт, у нее жених наклюнулся, фирмач.

– Но у тебя никто не наклюнулся. Мила хоть книжки читает. Когда-нибудь и до нее дойдет, что учиться надо. Зачем умному мужику, да еще деловому, красивая кукла в доме? В конце концов он поменяет ее на красивую умницу. Или даже некрасивую.

Такие пустые разговоры велись ежедневно, вернее – еженощно, так как Ниночка гуляла до полуночи, раз и навсегда определив для себя, что с предками ей повезло – не хватает им здоровой злости на собственное чадо. Не тиранят, не особенно часто лезут в душу с расспросами про компанию, с какой она шляется после школы. Друзья у Нинки не задерживались – на смену одним приходили другие. Коллектив обновлялся ежемесячно, и Нина была права, когда говорила матери:

– Ну чего это я должна их к себе в дом тащить? Да еще с вами знакомить? Сегодня они здесь, завтра – там.

– Да у тебя даже подружки постоянной нет! В молодости приобретают самых верных друзей, а ты...

– Зато у меня приятелей – вагон. А подружки, если хочешь знать, все подлюки. Так и норовят мальчика отбить, если он появился.

Словом, дочь приносила в дом одни заботы. А с мужем Олесе повезло больше – так она считала. Он снова устроился в ЖЭК электриком, появилась в семье левая копейка. Непьющий муж в наше время – это чудо из чудес, да еще на такой вредной работе. Валентин даже повеселел, как-то быстро справившись с задетым честолюбием. Ну что такое электрик, если ты был инженером? Успокаивало то, что все его бывшие сотрудники сидели без постоянной работы, перебиваясь случайными заработками. Другие устроились ночными дежурными при клубах, фирмах, магазинах. Нет, уж лучше быть электриком, который всегда в цене. А руки у Валентина были золотые, и через пару лет он переквалифицировался в телефонисты. Здесь было вольготнее и сытнее – народ так и норовил сунуть долгожданному мастеру трешку или больше, только чтобы тот сделал все о'кей да поживее. Заявок было много, Валентин уставал, и у него появилась уважительная причина для лежания на диване после трудового дня. Олеся и раньше не отваживалась сгонять супруга с насиженного места, а сейчас и вовсе – оберегала покой «папочки, который пашет за всех». Свою работу Олеся пахотой не считала.

Она оставалась по-детски доверчивой, и Валентина, начавшего новую жизнь, это устраивало. А новая его жизнь случилась внезапно, и места в ней для жены не нашлось. То есть, Олеся жила себе на своей территории, не подозревая, что ее миссия свелась к обслуживанию мужа и дочки, которые оставили ее за кадром своих интересов. Ниночка после школы подалась в парикмахерши: закончив наспех курсы, стала работать в мужском салоне, где и утроила количество поклонников. Ей с удовольствием кидали в карманчик сверх положенного, и Нина приоделась, потеряв всякий интерес к маминой зарплате, из которой ей раньше выделяли деньги на тряпки и макияж. Мама со своими скучными школьными делами, с горами тетрадок и поурочными планами, с вечно озабоченным лицом – успеть бы все сделать! – казалась Ниночке глупой курицей без фантазии. Ну как она не замечала, что от мужа пахнет чужими духами? Ведь у матери сроду таких не было! Так благоухала новая подруга телефонного мастера, Тамара. Появилась она спонтанно, без злого умысла измены.

Два – три визита Валентина в однокомнатную, но опрятную квартирку – и завязался роман. Не судьба, как было с Олесей, а просто интрижка, случайная связь, как говорится в народе, но связь приятная, окрасившая бытовую тягомотину в праздничные цвета. Она никак не мешала семейному благополучию, которое в представлении Валентина выражалось в стабильности. Он стабильность ценил больше всего, и разные перемены заставляли его непривычно дергаться. Поэтому у Тамары не было шансов в ближайшем будущем на перемену в собственной судьбе. Она стала приятным приложением к основной жизни Валентина, хотя и потеснила законную соперницу с любовного фронта уже через три месяца.

Понятно, как это бывает в самом пошлом адюльтере, что любовница выглядела свежее, наряднее, беспечнее, веселее и во всех смыслах привлекательнее законной жены. У Тамары хватило ума спрятать на время свои природные коготки и подавлять досаду, если из-за Олеси срывалось очередное свидание, а также скрывать болячки (ну кто из мужиков любит жалобы?) и не сильно напрягать с личными знакомствами. Подружки были на время выставлены за дверь, родня исчезла, словно Тамара была сиротой, хотя как раз большая Тамарина родня бдительно следила за ее судьбой. Мама с папой мечтали выдать замуж засидевшуюся дочку, и каждое ее знакомство приводило их в лихорадочное ожидание перемен. После первого неудачного брака Тамара дала себе слово, что непременно родит, а там – как получится. Слава Богу, не те времена, когда мать-одиночка считалась жертвой обмана. Нынче одиночками становились по умыслу – сохранить свободу передвижения и действий. Трудность заключалась только в одном: все меньше оставалось дураков, желающих заиметь киндера на стороне от семьи. Валентин тоже не терял бдительности, и Тамаре пришлось разработать сложный план по воплощению своих замыслов.

Валентин так привык к простодушию своей супруги, что легко попал в ловушку: все женщины ему казались недалекими существами наподобие его «дурочки» Олеси. Образ Елены из памяти стерся. Короче, Валентин расслабился и дал себя обмануть. Тамара сказала ему, что побывала у гинеколога, и тот заверил ее, что у нее стойкое бесплодие. Для убедительности Тамара даже всплакнула. Валентин ее утешил: ничего, мол, вот подвернется хороший мужик, выйдешь замуж, полечишься, все будет «тип-топ». Этим дал понять: их связь может оборваться в любой момент. Исключи, дорогая, меня из своих планов на будущее.

Сначала Тамара так и сделала – исключила из своих планов, хотя именно Валентин ее устраивал больше других. Он старше, любит семейный уют, у него есть высшее образование, и она могла бы устроить его на свою фирму, которая расширяется. Инженерные мозги всегда понадобятся... Придет еще их время. Сейчас одни недоучки пробивают себе дорогу в бизнесе. У них на фирме, например, не хватает хороших строителей, а все в менеджеры прутся – слово красивое нравится. А потом – три месяца работы – и прощай недоделанный менеджер, взятый по знакомству!

Нет, она на фирме своя, ее ценят. Она вопрос с работой для Валентина решит. Если тот, конечно, сменит свои жизненные ориентиры.

Были у нее и другие варианты – Валентин даже не подозревал, что его визиты к любовнице раз в неделю могли бы пересечься с другими ходоками, не такими пунктуальными в своих планах. Тамара была женщина одинокая, еще молодая, темпераментная, желающих забрести в ее постель хватало на той же фирме – наблюдался лишь дефицит потенциальных женихов. Тот моложе ее, тот выпивает частенько, тот просто дурак, зато как мужик – ого-го! Недавно, полгода назад, когда Валентин работал еще не на их участке, завеялся к ней смазливый паренек по вызову. Барахлил у нее аппарат, хотя линия работала. Парень поковырялся в телефоне, разобрал его на куски, а потом признался, что вообще-то он «с импортом не работает», но есть у них один специалист... Она сунула ему трешку – ни за что, по привычке, попросила аппаратик все-таки вернуть в исходное положение, а мастера ей обеспечить. Паренек был расстроен до слез и признался, что до недавнего был он просто напарником у опытного телефониста, под рукой находился. И вот чем обернулся первый его самостоятельный выход на участок.

Тамара его утешила бесплатным завтраком, и пока тот ел, бегала по комнате, переодеваясь прямо на глазах у мальчика. Когда она сверкнула перед его взором белой грудью, еще не запакованной в бюстгальтер, горе-мастер чуть не подавился бутербродом. Ей было некогда, убегала на фирму, но состояние Олега Ивановича (так он ей представился) учла и весело сказала на прощанье:

– Если девушки у тебя нет, приходи в гости. Вечерком. Ну, жуй скорее, я ж из-за тебя тут торчу!

Олег, послушный мальчик, приглашение принял всерьез, в тот же вечер и притопал... Посвящение в мужчины прошло на уровне. Ему так понравилось, что Тамара его держала про запас – для женских потреб, не как потенциального супруга. Не дорос он до этой серьезной роли. Правда, оказалось, что мальчику двадцать восемь лет, не такой уж и сопляк.

А потом подвернулся Валентин, и на нем Тамара решила остановить свой женский марафон. Еще три «прощальных сеанса любви» она Олегу подарила, так сказать – в промежутках, А потом запретила даже звонить. Так что когда забеременела, вопросом, кто же посеял в ней свое зерно, она не морочила себе голову. Какая теперь разница?

 

2

 

К сорока годам Олеся располнела, но лицо ее оставалось по-молодому свежим и очень привлекательным. Главным его украшением были глаза, а вернее – взгляд: ласковый, задумчивый, медлительный. В нем не было суеты. Когда-то Валентину нравились глаза жены и волосы. Он любил расчесывать ее длинные темные волосы, такие обильные, что их хватило бы на две толстенных косы. Сейчас он поневоле сравнивал Тамару с Олесей, и многое выходило в пользу жены – и характер, и внешность. Но Тамару зашкаливало в минуты страсти, а Олеся и в постели была спокойна. Тамара своим темпераментом могла так его завести, что Валентин переставал себя узнавать, молодея душой и телом. После любовных утех на него не сон нападал, как у многих, а приступ умничанья. Было приятно, что Тамара слушает с таким вниманием, точно отличница на уроке. Для демонстрации интеллекта годилось все: прочитанная книга, политическая ситуация в стране, чей-то глупый поступок, телевизионное шоу, и Тамарино невежество, совершенно глобальное, по его мнению, его даже устраивало – он казался себе значительней. С Олесей они говорили на равных, у Тамары он чувствовал себя ходячей энциклопедией. Особенно, когда обожающая разгадывать кроссворды Тамара после длительных потуг вспомнить что-то, теребила Валентина.

– Слушай, девочка моя, ты сама хоть разик решила кроссворд? – не выдержал однажды Валентин. – Достань энциклопедию и ройся в ней, ищи ответ. Зачем тогда покупать газеты с этой штуковиной, если ты кроме бухгалтерских задачек ничего не решаешь?

Но наступил момент, когда интеллектуальные монологи наскучили Валентину, и до самого рокового дня – объявления Тамарой новости про беременность – их встречи протекали по накатанному сценарию: пришел, поел, переспал, отдохнул – и домой. Оглушительную новость внешне он перенес стойко, но домой возвращался на ватных ногах. В памяти оставалась картина: растрепанная и ненакрашенная Тамара (светлые волосы слиплись на лбу, толстые губы расползлись в глупой улыбке, серые глаза вроде помутнели) буквально выползает из ванной и на пороге гостиной выдает:

– Я беременна. Вот, рыгала только что. Токсикоз.

Валентин онемел. Потом жалко пробормотал:

– Ты же говорила, что...

– Мало ли что я болтала. У тебя будет ребенок.

Тамара упала в кресло, вытянула длинные ноги вперед, прищурилась. Теперь ее улыбка была не глупой, а насмешливой, и жалости не вызывала.

– Это у тебя будет ребенок. У меня уже есть. Мы так не договаривались, – голос у Валентина окреп.

– Мы вообще с тобой ни о чем не договаривались. Я обета не давала.

Он смотрел на эту чужую женщину и удивлялся себе: Боже, что в ней могло привлечь нормального мужика?! Она ж и внешне – никакая! И не в его вкусе! Вот так влип...

– Обсуждать ситуацию будем завтра, – незнакомым голосом произнесла Тамара.– Уходи. Мне теперь надо больше отдыхать.

Вот этот тон зацепил Валентина – так не говорят с мужчиной, от которого ты зависишь.

Раньше Тамара ворковала, играла роль маленькой девочки, что ему даже нравилось.

Обычно они встречались три раза в неделю, дома объявленные, как дни «профилактики» на работе. Олеся понятия не имела, что такое профилактика, но верила: что-то вроде переучета в магазине, звучит солидно. Тамара работала бухгалтером на фирме, рядом с домом. Три дня свиданий были святыми, не срывались. Все на фирме знали, что мама у бухгалтера парализована, и дочка несет вахту именно эти три дня, ей нельзя задерживаться после работы. Совершенно здоровая мама была предупреждена, так что не светилась на горизонте у фирмы. Она вместе с дочерью и разрабатывала стратегию завоевания будущего отца для ребенка. Семье Валентина ничего не грозило – его не собирались силком удерживать: пусть только запишет ребенка на свою фамилию и время от времени помогает деньгами. Так решили с мамой.

– А потом он привяжется к ребенку, вот увидишь! Тем более, если получится сын. У него же дочка? – мечтала Тамарина мать.

– О, ты его не знаешь, – вздыхала Тамара. – Это такой верткий товарищ... И жуткий брехун. Жену свою назвал некрасивой, да еще и дурочкой. А я как-то их встретила в городе. Интересная баба, хоть и одета бедновато. Видно, что еще и жлоб, денег на шмотки для нее жалеет.

Да-а, слышал бы Валентин, какой диагноз поставила ему Тамара, что была на его взгляд женщиной совершенно рядовой, даже глупее его собственной жены...

В назначенный срок Валентин к Тамаре не пришел. Не мог переварить новости, угрожающей его семейному покою. Он понимал, что вляпался в совершенно банальную ситуацию, через которую прошли тысячи мужиков. Однако все они выкручивались по-разному, и ему предстоял трудный путь уговоров, договоров, возможно – скандалов, угроз, непрощения с обеих сторон. А он так разленился душою, что не чувствовал в себе силы на борьбу. Почему-то ему казалось, что с Олесей все обойдется, она добрая душа. А вот Тамара... Вспоминалась ее улыбка, тон – слишком независимый, прощальный взгляд – уставшей от чужой глупости самостоятельной женщины. То есть, Валентин впервые ощутил, что его не так уж и ценят. Он бы предпочел увидеть слезы, чем услышать это равнодушное « уходи!»

В общем, он обиделся, а не обрадовался такому повороту. Воображение молчало: ребеночка он не представлял ни в каком виде, пузатую Тамару – тоже. Мысли о разводе с Олесей не возникало ни разу – такой обмен женщинами его совершенно не устраивал. Олеся оставалась нерушимо на пьедестале жены, примерной во всех отношениях.

В таком расхристанном состоянии души однажды он присел на скамейке в сквере, через который пролегал его ежедневный путь с работы. Домой не хотелось идти. Он даже пожалел, что не пьющий. Его бригада вся пила по-черному, сменяя свой состав ежегодно. Кто умирал на боевом посту, свалившись с телеграфного столба, кто спивался, кого выгоняли после жалоб клиентов. К Валентину коллеги относились с легким презрением. Когда собиралась гулька по причине чьего-то дня рождения, бригада с радостью наваливалась на Валентина, заставляя выпить. Ему приходилось выпивать, но он неизменно исчезал под общий шумок, не давая себя добить. Он смотрел на припухшие лица коллег, слушал их бормотание, терпел медвежьи объятья и радовался про себя, что никогда не превратится в таких уродов. А сейчас он вдруг вспомнил, что у этих уродов был приятный момент отключки от нудной реальности, о чем ему только оставалось мечтать.

Рядом опустилась девушка с книгой и тут же уткнулась в нее, словно спешила в парк именно за этим. Валентин с завистью глянул на девчонку и вздохнул. Наверное, студентка... Какое это времечко золотое – студенческие годы! Никаких тебе забот, если не успел пока утонуть в ненужной дружбе или роковой любви. Он еще раз тяжко вздохнул. Девушка подняла голову и тревожно спросила:

– Вам плохо?

– Что вы! Разве похоже? – удивился Валентин.

– Но вы так вздыхаете, словно вам не хватает воздуху. Это бывает при сердечной недостаточности... А я все-таки будущий врач.

– Наверное, неплохой, если на расстоянии, по вздоху, ставите диагноз, - улыбнулся Валентин.

– У меня бабушка недавно умерла. Вот так вот вздохнула – и упала головой на стол.

Девушка вроде опечалилась при воспоминании о бабушке, и Валентин грустно улыбнулся. Девушка ответила улыбкой, сняла очки, сунула их в большую сумку, пояснила:

– Экзамен скоро, по гистологии. Боюсь.

Теперь он внимательно взглянул на соседку по скамейке. Славный ребенок: большущие глаза серо-голубого цвета, вздернутый носик, ямочка на подбородке, стрижка короткая – ушки открыты и немного торчат, как у мальчишки, которому чихать на такую вульгарную деталь, как уши. Джинсы ладно обтягивают стройные бедра, а свитерок из голубого мохера подчеркивает высокую грудь. Ничего девочка... Жаль, что у него дочь почти такая по возрасту. Правда, Нинка вымахала под метр восемьдесят, прямо модель. И такая же костлявая, с грудью подростка. Повезло только с мордашкой, но почему-то ее мальчишеская стать не отпугивает мужской пол, а наоборот...

Как-то незаметно Валентин с девушкой разговорился и, уже прощаясь, спросил из вежливости:

– А зовут вас как?

– Мишель.

– Ка-ак?- удивился он.

– Вот так. Мама ждала мальчика Мишу. Хотела сына назвать в честь любимого своего поэта, Лермонтова. Она у меня филолог. Получилась – Мишель. Ужасно неудобно: Мишель Юрьевна.

– Зато как экзотично!

Оба рассмеялись. Валентин представился тоже. А потом оказалось, что им по дороге. Они шагали по улице и почему-то смеялись над каждой ерундой: над котами, выясняющими отношения прямо под ногами у прохожих, хотя весна уже кончалась, над бабкой в смешной шляпе, над собакой, деловитой походкой пересекающей улицу.

– Такое впечатление, что она бежит в институт! Ха-ха-ха!

– Или на работу! Нет, куда можно так бежать сосредоточенно? – веселился Валентин, совершенно забыв о своих неприятностях.

– Так почему вы так тяжело вздыхали на лавочке?

Валентин даже споткнулся, возвращаясь к мрачной действительности.

– Ой, деточка, вам моих проблем не понять. До моего надо дожить.

– Ну, лишь бы здоровье не подводило, – с улыбкой взрослой дамы ответила Мишель.

Они расстались на углу улицы, где жил Валентин. Оказалось, что Мишель обитала на соседней.

– Как странно, что я вас никогда в нашем районе не встречала.

– Ну, вы скажете, – засмеялся Валентин, – вот если бы я был вашим ровесником! Кто ж замечает в вашем возрасте стариков?

Получилось пошло – Валентин даже поморщился от своего дурацкого кокетства. Но Мишель ответила с искренним удивлением:

– Да какой же вы старик?! Очень даже симпатичный мужчина, молодой, у нас девчонки в институте знаете в каких старичков влюбляются? В совсем седых! Какой интерес с нашими мальчишками гулять? У них же в кармане ни копейки! Сами стреляют у предков на сигареты и завтраки! Только на мороженое в стаканчиках и разоряются! А хочется в клуб ночной сходить хотя бы...

Валентин горько вздохнул и промолчал. Пожалуй, эта последняя фраза разрушила очарование нового знакомства. Эта девица так же меркантильна, как его дочь Нина. Сейчас все такие – в карман заглядывают. А вот его Олеся...

С образом преданной и безупречной во всех смыслах Олеси Валентин легко попрощался с Мишель и чуть ли не бегом отправился домой.

Ему открыла жена. Валентин с порога кинулся ее обнимать, чмокнул в щечку. Последний раз эту процедуру он проделывал несколько лет назад. Хватало его улыбки и короткого «привет!», чтобы Олеся расплылась от радости. Но сегодня она молча дала себя обнять и мягко отстранилась, когда Валентин нацелился на второй поцелуй.

– Что-то стряслось?

– А ты сам не знаешь?

Олеся не обернулась даже. Валентин на цыпочках прошел к стулу, опустился на него с видом нашкодившего пацана.

– А чего мы такие мрачные?

– А чего мы такие веселые? – в тон ему сказала жена.

Он не ответил, только состроил обиженную гримасу. Олеся молча прошла в комнату, а не ринулась на кухню, как обычно, с привычной фразой:

– Проголодался? А у меня...

Дальше шло перечисление блюд на выбор. Она старалась приготовить два-три блюда, зная переборчивый вкус супруга. Тот мог отказаться от « надоевшего» картофельного пюре или котлет. Иногда взбрыкивал:

– Опять пельмени? Я же вчера их ел!

– Но ты ведь любишь домашние? Сам вчера говорил, что ел бы пельмени с утра и до вечера! Вот решила не покупать, а сама слепить...

– Нельзя же так буквально меня понимать, – капризничал Валентин.

А сегодня ему не предложили ничего. Валентин вымыл руки и пошел в кухню шарить по кастрюлям. Еда, конечно, его ждала, но требовался разогрев. С тревогой в душе он покорно разжег плиту и водрузил на нее сковородку. «Что она могла узнать? От кого?» – однообразная мысль крутилась в мозгу, а чувство страха росло, росло...

Олеся проверяла тетради за своим столом в спальне. Она не обернулась, когда Валентин сунул голову в дверь:

– Я провинился? – спросил он тоном первоклассника и сбоку заглянул в опущенные глаза Олеси. Но та молчала. Похоже, ни скорбная поза супруга, ни его жалобная мина ее не тронули.

– А что я должен знать?

Голос у Валентина осип. Господи, как же всегда пугала Олесю любая перемена в настроении мужа! Ей вечно мерещились неожиданные болячки! Она столько раз хоронила его в воображении, едва тому стоило пожаловаться на крошечную боль! А сейчас сидит нерушимым памятником. Значит, стряслось что-то серьезное. Надо выкручиваться, защищать свой домашний очаг! Он не даст этой мерзавке Томке все разрушить! Очевидно, опасность исходит от нее. Больше грехов у него не было.

– Я не знаю за собой никаких грехов, – твердо заявил Валентин, переступая порог спальни.

– А то, что ты уже несколько месяцев посещаешь некую гражданку, Тамару Георгиевну Головко, проживающую по адресу...

Голос у жены напряженно-холодный, пугающе холодный.

– Так это же мой участок! Я там многих посещаю! У меня таких Тамар – вагон!– живо перебил Валентин. – Ты забываешь, чем я занимаюсь на участке! Телефонную связь налаживаю! Чиню аппараты, если просят! Мне приходится задерживаться в одной квартире иногда по часу! И даже больше! Какая Тамара...

Лучше бы Олеся не повернулась к нему всем телом! На ее всегда спокойном лице сейчас была гримаса отвращения. Валентин оборвал свою пламенную защиту на выдохе.

– Тамара Георгиевна Головко – подружка моей коллеги по работе. Есть такая – Алла Леонидовна, тоже третий класс ведет, как и я. Мы в добрых отношениях. Но я никогда ни с кем свои домашние дела не обсуждаю, ты знаешь. Однако именно Алла выразила сегодня мне сочувствие по поводу развода с тобой.

– Какого развода? Что ты мелешь?

– Подружка Аллы Леонидовны, – продолжала Олеся ровным голосом, без всяких эмоций, – неделю назад позвонила ей и сообщила радостную весть: она, наконец, забеременела.

– От кого? – глупо спросил Валентин.

– От собственного телефонного мастера по имени Валентин, который обслуживает улицу Скрябина. Или у вас там полно этих Валентинов, как и Тамар на участке?

– Мало ли что и кто мог сказать! Факты нужны!

– Факты есть.

У Валентина в груди вроде как застолбило – не продохнуть. Он схватился за грудь с перепуганным видом, но Олеся не моргнула глазом, продолжала говорить противным ледяным тоном:

– Я позвонила твоей Тамаре. Номерком меня обеспечила ее заботливая подруга Алла. Она, оказывается, так ждала, когда же наступит для Томочки женский праздник. Она, конечно, меня тоже пожалела, но...

– Сволочь, подлюка!

– Кто сволочь?

Невыносимо было видеть, как его жена играет роль суровой обвинительницы. Это Елена умела разговаривать таким мерзким тоном.

– Но подруга дороже, – продолжала Олеся, так и не уточнив, кто же сволочь в этой ситуации с точки зрения супруга, – пришлось меня огорчать.

– Я узнаю все равно, кто в мое отсутствие на участке работал!

–Твоя фамилия Фоминский? Фоминский уж точно на участке в одном экземпляре водится. Тамара подтвердила. Она, конечно, не претендует на изменение своего семейного статуса...

Боже, как невыносим был для Валентина этот тон! Не узнавал он свою Олесю! Хотелось встряхнуть ее! Пусть замолчит или хотя бы заплачет! Женские слезы он понять может. Даже истерику бы закатила – он тогда бы успокаивал, винился, обещал больше никогда, никогда...

– Она женщина трезвая и понимает, что ты со своей зарплатой не потянешь две семьи. А также, что на роль молодого папаши ты не годишься – не хватает тебе умения любить. И ответственности. Эгоист потому что.

Никогда она не была так говорлива! Тоже новость. Она иногда молчала часами, приходилось ему заполнять эти паузы своей болтовней. Он как раз любил поговорить – терпеть не мог замкнутых людей. Однако молчаливость Олеси была доброжелательной, не напрягала. А сейчас... она словно решила за все предыдущие годы наговориться.

– Это еще надо доказать, что ребенок мой! Я тебе не изменял! Помнится, была такая на участке – Головко Т. Г., но...

– Какая память! – вздохнула Олеся. – Помнишь даже инициалы своих жильцов!

Она встала, глянула на мужа с укоризной. Ему даже показалось: вот сейчас заплачет! Это хорошо, разрядка все-таки. Но Олеся молча вышла из комнаты, и Валентину пришлось бежать следом. Жена включила телевизор и уселась на диване, он примостился рядом:

– Слушай, детка, не бери в голову, все это выдумки и ерунда!

Очень вовремя (или – не вовремя?) явилась Нина и закричала с порога: –

– Ма, я жрать хочу!

– Не жрать, а есть! – рассердился Валентин.– Хочешь – бери сама, маме некогда.

– О, и ты явился! Почему так рано? Мы уже привыкли, что у тебя по средам непременное совещание до полуночи или срочный заказ, правда, ма? О чем вы там совещаетесь после работы на своей телефонной станции? У вас что – план горит по испорченным телефонам?

Вот дрянь! Прямо под руку языком мелет.

Пока Нинка тарахтела в кухне посудой и хлопала дверцей холодильника под аккомпанемент собственного монолога про равнодушных предков, Олеся успела сказать:

– Разговор закончим завтра. Мне надо подумать.

– О чем думать, Леська? Ведь ничего не стряслось! Какая-то сучка, извини, которой замуж захотелось, хочет меня подставить, чтобы разрушить нашу семью, а ты...

– Я устала от твоего вранья. Иду спать. Ляжешь тут, на диване. И подумай, куда тебе завтра на ночевку идти.

– Ты же сказала – тебе надо подумать! Не пори горячку. Идти мне некуда.

– Вот и думай.

Ночью Валентин попытался полезть к супруге с нежностями и даже успел примоститься с краю, но Олеся перелезла через него и ушла в гостиную. Еще и толканула несчастного Валентина локтем. Конечно, он почти не спал, обдумывая ситуацию. Никаких мук совести он не испытывал – только досаду на неизвестную Аллу, эту сплетницу, дуру завистливую, да на Томку, разболтавшую новость. Слышал он, как Тамарка иногда звонила какой-то Алле и врала, что не может встретиться – некогда, мол. Но ни разу подружку домой не приглашала, если он был там. Может, подружка тоже одинокая и мечтает о муже? Тогда все ясно.

Мысли эти не утешали и ни к чему конкретному не приводили. В голове было пусто. Сердце щемило от жалости к себе. Один раз в жизни изменил – и вот тебе, попался! Мелкие интрижки – с поцелуями, но без постели, – он не считал грехами. Олеся должна была гордиться такой верностью, а она...

Утром он улизнул на работу пораньше, даже не позавтракав – не знал, о чем говорить с женой. Та вроде бы спокойно спала. Значит, не так уж и страдает. Ничего, все утрясется. Он докажет, что кратковременная связь яйца выеденного не стоит, а семью надо хранить бережно! Олеся простит. А с Тамаркой он поговорит серьезно, сегодня же.

 

3

 

Едва дверь за мужем закрылась, Олеся уставилась в потолок воспаленными от бессонницы глазами. Ей всегда удавалось справляться с бедою без слез. Последний раз она плакала, когда умерла мама. Когда с отцом случился первый инфаркт, она сосредоточилась на конкретной помощи ему, так что некогда было страдать. Пока отец лежал в клинике, а потом в реабилитационном центре, приходилось столько бегать туда-сюда, что от усталости она засыпала на ходу. Валентин даже не догадывался, что именно в этот период любовь жены к нему окончательно увяла. Оставались многочисленные домашние привычки, семейные ритуалы, за которыми так легко было скрывать угасающие чувства.

Из собственных наблюдений за жизнью знакомых и коллег по работе, из книг, фильмов и всяких телешоу Олеся убедилась, что эгоизмом страдают все мужчины поголовно, и с этим надо смириться. Но она слишком долго смирялась. Болезнь мамы, когда ей, единственной дочке, пришлось взвалить на свои плечи хлопоты сразу о двух семьях, высветила эгоцентризм Валентина во всей полноте. Он так ловко избегал всяких забот по дому, так артистически увиливал от ответственности и прямой помощи, что Олеся поневоле стала смотреть на супруга трезвыми глазами. Все, что она раньше считала в своем жизнелюбце и гурмане милыми слабостями, вдруг обернулось махровым эгоизмом. Она по-прежнему все делала сама и только в чисто мужской работе просила помощи, но это случалась нечасто.

Когда в школе были неприятности, и хотелось поделиться с мужем, попросить совета, тот слушал, но как! Краем уха, либо изображал внимание, а сам смотрел спортивные новости, довольно живо на них реагируя. Олеся замолкала и уходила к себе, в себя. Валентин даже не замечал ее исчезновения. Как не замечал и того, что Олеся уже и не заикалась о своих проблемах. Хуже другое: у нее почти исчезло желание близости. Когда-то, когда они с мужем без конца целовались, оставшись наедине, она с ужасом думала: «Неужели наступит такое время, что нам не захочется касаться друг друга, целоваться и обниматься?! Вот как моим родителям?»

Такое время наступило незаметно. Любовь истаяла. И в тот же момент, как Олеся это осознала, судьба утешила ее, подарив нежное внимание другого мужчины. Вот почему она не приняла мужнину измену как непоправимое горе.

Валерий Алексеевич был ее коллега, учитель физики, славный парень, моложе ее на несколько лет, то есть – из другого поколения, а потому – посторонний. На его ласковый взгляд она натолкнулась неожиданно во время педсовета. Обернулась на какое-то движение позади себя и..словно увидела впервые. Она ему улыбнулась, по- женски точно расшифровав этот сигнал внимания. И неожиданно так разволновалась, что до конца педсовета уже ничего не слышала. Вдруг она осознала, что Валерий Алексеевич всегда садился к ней поближе на разных собраниях. У него не было классного руководства, а такие учителя чувствуют себя свободными в этой совершенно не свободной среде. Ему не надо было следить за классом, дисциплиной, не надо было подсчитывать, все ли на месте, не удрал ли кто с нудного мероприятия. Это Олеся, как наседка, пересчитывала глазами своих цыплят во время обеда в школьной столовке и на субботниках – ей было не до чужих взглядов. А сейчас до нее вдруг дошло, что Валерий крутится в ее орбите после уроков. Заговаривает, она на вопросы мимоходом отвечает, улыбается вежливо. От других она знала, что за ним старшеклассницы увиваются и студентки-практикантки. Многие считали, что читать физику в школе, когда для мужчин кругом работы навалом, если он не филолог, – глупо. Зато во времена перестройки Валерий оказался в выгодном положении – ему не пришлось таскать безобразные сумки со шмотками через границы, а потом стоять рядом с торговками на рынке. Он получал свою зарплату и не метался в поисках хоть какого-то хлебного местечка.

Несмотря на свои тридцать семь, Валерий Алексеевич не был женат, а это подогревало к нему женский интерес до самого высокого градуса. Краем уха Олеся слышала, как молодые учителя обсуждали его манеру одеваться, видела, в каком цветистом во всех отношениях окружении он уходит после уроков. Он всегда был окружен молодежью. Его часто ругали директор и завучи за побеги с партсобраний, за «равнодушие к общим интересам коллектива», а он только лениво защищался своей обаятельной улыбкой. И ему все прощали, потому что – так говорили вокруг – он был бог в своей физике, а дети его обожали.

Все это пролетало мимо Олеси, слишком ретиво выполняющей все свои роли – хорошей жены, матери и педагога. Ее за это и не очень любили коллеги – с такой не посплетничаешь.

Этот странно-нежный взгляд словно разбудил ее, заставил оглянуться на окружающих и себя. Оказалось, что на переменках ее коллеги не сидят в классе, наводя порядок в кабинетах, а собираются кучками посплетничать. Их подопечные детки орали, гоняясь друг за дружкой по коридорам, кто-то кого-то лупил, кто-то курил в туалете, малышня визжала, образуя мала кучу. А Олесины ученицы прохаживались по коридору парами, никого не задирая, мальчики обменивались переводными картинками, машинками или о чем-то спорили. Олеся проветривала класс, ежась от сквозняка, или готовила к следующему уроку наглядные пособия. Наверное, она казалась коллегам жуткой занудой.

«Странно, что он вообще меня заметил», – подумала тогда Олеся, чувствуя мужской взгляд на своей спине, словно была голой. Она даже обернулась еще раз – проверить: может, ей все почудилось. Нет, Валерий Алексеевич улыбнулся ей так радостно-ласково, что Олеся невольно дрогнула губами и засмеялась взглядом.

Зато после педсовета она так быстро шмыгнула из зала, что чуть не сбила директрису с ног.

Никто за нею не погнался. Ночь она провела почти без сна. Это было странно: один мужской взгляд так выбил ее из строя верных жен, что воображение пошло рисовать слишком смелые картинки. Теперь при встрече с Валерием в школьном коридоре она ответно улыбалась и отвечала на его дежурные вопросы, правда, мимолетом. Вскоре они уже болтали на переменках возле ее классной комнаты. Почему-то Валерий толкался на первом этаже регулярно, хотя его кабинет был на четвертом. Говорили о всяких пустяках, связанных с их профессией, поругивали школьное начальство за несправедливость к кому-то из коллег, рассказывали о своих учениках и их родителях. Потом темы приподнялись на более высокий уровень – до обсуждения передач по телевизору и книг. Оказалось, что Валерий много читает и на все имеет свое мнение, иногда парадоксальное, вразрез с большинством.

Однажды Валерий предложил после уроков прогуляться по парку. Они шли на расстоянии друг от друга, но в одной зоне взаимного притяжения. Тогда Валерий и рассказал впервые о своих домашних проблемах: не женат, потому что с первой женой разошелся. Жена успешно вышла замуж. Новую жену, если бы такая появилась, ему бы некуда было вести – он жил с матерью в однокомнатной квартире. Мать страдает тяжелой формой гипертонии, и он не может надолго покидать дом. Сейчас, слава Богу, к ней приехала родная сестра, так что появилось свободное время:

– Тетку я люблю, но она захватила мой любимый диван, – весело добавил он.– А я обитаю в кухне, на раскладушке. Это, конечно, терпимо, но вот то, что тетушка оккупировала телек, и смотрит абсолютно все сериалы...

Валерий развел руками и засмеялся. Олеся ответила ему улыбкой сочувствия. Ей нравился его тон – доброжелательный, не брюзгливый. Последнее время она чаще слышала в голосах коллег не просто раздражение, но и плохо скрытое озлобление против всех.

Пока тетушка была на боевом посту возле матери Валерия, тот не торопился домой, и прогулки по парку стали почти ежедневным ритуалом, в котором оба чувствовали себя легко и радостно. Конечно, Олеся не пылала страстью к своему неожиданному ухажеру. Это была глубокая симпатия. Ей нравилось, что Валерий не торопит событий, не лезет к ней с поцелуями, не объясняется в любви. Их чувства как бы набирали силу, становились теплее с каждой встречей.

И вдруг стало совсем горячо. Как-то они возвращались с длиннющего педсовета, по привычке зашли в свой парк и, покружив по его аллеям, приземлились на скамейку под кустом сирени. Та как раз цвела, и запах ее, почти одуряющий, накрыл их с головой. Как-то одновременно они повернулись друг к другу и стали целоваться. Сначала робко, как дети впервые, потом уже не могли разомкнуть объятья, словно срослись воедино. Ничего больше не произошло – их вспугнула парочка в поисках свободного места. Но с этого свидания в душе и теле Олеси произошел как раз тот сдвиг, что и толкает влюбленную женщину на окончательную измену. И Валентин делал все, чтобы подогреть эти чувства жены: приходил поздно, от него попахивало пивом, он наведывался в спальню реже прежнего и был сосредоточен на чисто мужских интересах: футбол, бокс – естественно, по телевизору, газеты, поглощение еды в любимой лежачей позе. И никаких тебе ласковых слов, комплиментов, на которые у него давно иссяк талант, никаких расспросов про работу или дочку.

– Слушай, – однажды спросила Олеся у супруга, пока тот ел и читал газету одновременно, – если бы я исчезла... ну, пропала без вести или погибла от рук хулиганов, – тут он поднял глаза, – ты бы смог... опознать мой труп? По одежде, например?

– Что за больная фантазия? Кто ты такая, чтобы тебя похищать или убивать?

– Нет, ты скажи! Если бы! Как я одета, например, мог бы описать в милиции?

Валерий послушно оглядел жену в халате и тапках, ухмыльнулся, пожал плечами.

– Ну, хотя бы одну вещь мою опиши. Которую я не снимаю много лет?

– А черт его знает, – весело ответил Валентин.– У тебя много тряпок, как у всех баб.

Олеся только вздохнула, выходя из комнаты.

И вот теперь эта интрижка с некой Тамарой... Ничего Олеся не ощутила в своем сердце, кроме досады. У нее самой было рыльце в пушку, как она считала. Правда, до самого главного дело тогда еще не дошло – негде было встречаться с Валерием. Иначе она бы уже согласилась на все: Валерий становился все роднее и ближе, а Валентин – чужим. Очевидно, надо расходиться, подумалось Олесе. Спокойно подумалось. Еще пару лет назад эта бы история выбила у нее почву из-под ног. Она была идеальной женой, не сознавая того. Ей казалось, что почти все так и живут, как она, – интересами своего мужа и детей, отодвигая собственную персону на второй и третий план. Уж судьба у женщины такая, от природы. Выходишь замуж, рожаешь детей, так готовься ко всевозможным жертвам.

Из-за переразвитого чувства долга по отношению к семье Олеся лишила себя радости женской дружбы, так порою облегчающей жизнь. Ей казалось, что семья не должна страдать от большого количества приятелей, а тем более подруг. Те отвлекают от обязанностей жены, а муж и должен быть другом. Не стал Валентин другом. Первое время был любовником, партнером по сексу, как сейчас цинично говорят. Не очень плохим мужем, не очень хорошим отцом, но... Но и она была не очень хорошей матерью, как оказалось. А ведь старалась! Может, и правда, как утверждает Валерий, что заложенное от природы в человеке можно только подкорректировать, а в корне изменить нельзя. Личностью рождаются. Ее ученики, например, растут, но свои недостатки и достоинства сохраняют в приблизительно тех же пропорциях. Двоечники редко становятся отличниками, маленькие завистники становятся большими завистниками, лентяи, если не находят любимого дела, лишь укрепляются в своем пороке. И Ниночка взяла от своего папаши не лучшее...

В общем, Валерий сейчас был другом и подругой одновременно. Так случилось, что именно ему она стала рассказывать о своих неприятностях (в школе таких полно!) и небольших семейных радостях. Что этих радостей у нее совсем немного, Валерий понял быстро. И все было бы хорошо и спокойно в их отношениях, если бы однажды он не сказал, обнимая ее (они забрались в гущу Ботанического сада и сидели на траве):

– Все, больше я так не могу. И не хочу.

– Как – так? – испугалась Олеся.

– Ты вроде не понимаешь. Слушай, сколько лет твоей дочке? Наверное, она больше разбирается в отношениях между мужчиной и женщиной, чем ее мама. Мы с тобой застряли на уровне современных подростков. Я так понимаю: твой брак не удался. Или вернее – твой брак распадается. А я свободен. Давай поженимся.

Олеся замерла. Она не считала тогда, что брак распадается. Она считала себя изменницей, но была не в силах отказаться от радости этих запретных встреч. Тамара еще не возникла на горизонте – так думала Олеся. Валентин ничем не выдавал своих связей на стороне, просто задерживался на работе дольше обычного. Он уже и не оправдывался, однажды сказав, что собралась наконец-то компания для преферанса. Пусть себе играет сколько влезет. Все равно общение не получалось. Не считать же таковым рассеянные комментарии по ходу телепередачи. Но ведь никаких скандалов в доме не было! Разве расходятся вот так – с бухты-барахты?!

Была еще причина, почему разговор на эту тему испугал Олесю: она боялась, что будет не на высоте в сексуальном плане. Валентин ей уже прямо говорил, что она «невыразительна в постели». Это ее удручало. Наверное, он прав. Вот и с Валерием ей хочется просто целоваться да обниматься – не больше. Он моложе и, наверное, темпераментней. Она его разочарует, и тогда конец даже такому маленькому празднику в ее жизни. Но... пожениться? Как это – при живом муже, да еще ей не изменяющем?

– Почему ты молчишь? Что тебя пугает?

Вот, он так понимает ее! Сразу нашел нужное слово.

Олеся вздохнула и жалобно глянула на Валерия своими темными очами, которые так нравились мужчинам, а она вроде бы и не замечала этого.

Он потянулся к ней, обнял, прижимая ее голову к своей груди.

– Дурочка моя, глупышка...

Наверное, она-таки дурочка. Что-то часто ее так называют. Правда, никто еще не сказал: «Ду-ура ты!» Дурочка звучит нежно, но суть одна. Она действительно в какой-то степени просто инфантильна.

– Глупая ты девочка. В общем, думай. А я уже все продумал. У меня появился вариант: тетушка решила разменять свою квартиру в Новомосковске. У нее трехкомнатная. В нашем городе ей светит только две комнаты. Одну она отдаст мне, если получится две однокомнатные. В общем, она размечталась меня женить и с сестричкой соединиться. Не хочет умирать в одиночестве. Детки ее живут в России, сюда не желают перебираться, муж умер в прошлом году.

Такой прагматизм Олесю испугал еще больше. Как он все продумал! Ей даже не пришло в голову, что он не посягает на ее жилплощадь, то есть, не напрашивается в жильцы. Она упорно оставалась на уровне романтически влюбленной барышни, для которой вне любви не существует бытовых проблем. Ну – разве что барышни не совсем порядочной по отношению к своей половине... Неожиданная измена мужа как бы оправдывала ее грех. От этой мысли становилось стыдно. Нет, все-таки была она белой вороной...

 

4

 

Обстоятельства же разворачивались по своему сценарию. У всех не хватало терпения: Тамара решила не прятаться больше в тени чужого « благополучия», так как подружка Алла подсказала, что глупая курица Олеська закрутила роман с физиком, и самый раз вмешаться. Валентин накапливал в себе мужество прийти к Тамарке и все ей высказать (сволочь, поймала его!), Валерий убедился, что ему досталась не самая храбрая из женщин, и надо ею руководить, иначе упустит, а он привязался к этой немногословной, несуетливой женщине, умудрившейся сохранить детскую доверчивость ко всем. И где?! В школе, в должности учителя! Он терпеть не мог всю учительскую породу! У них профессия на физиономии написана раз и навсегда – привычка командовать и самоуверенность в букете с громким голосом и гримасой недоверия слились в один монолит. Учителей и врачей он различал в толпе безошибочно. Олеся выпадала из школьного мира, и этим сразу привлекла его внимание. Когда он наблюдал, как Олеся беседует с папами и мамами своих учеников, совершенно отрешившись от постороннего мира, и видел счастливые физиономии пап и мам, ему становилось неловко за собственное нетерпение в подобных ситуациях. Он не сильно церемонился с отцами своих лентяев и прогульщиков и не очень верил в обещания « всыпать по первое число своему «выродку». Никаких следов родительской расправы не замечал на следующий день – разве что сидели пару дней потише и кое-как списывали домашнее задание у других... Хорошо, что в его классах все-таки был порядок, и не так уж часто Валерий имел счастье созерцать недовольные лица предков, забывших собственные детские грехи.

Как-то он заглянул в Олесин класс и удивился: тот скорее походил на детсад. Под гул и смех голосов детишки что-то писали в тетрадках, вертя головами вслед гуляющей по классу училке. И та улыбалась, на ходу отвечая на вопросы. Дети не тянули руки, чтобы задать вопрос, а спрашивали вслух и чуть ли одновременно. Олеся отвечала – тоже со смехом, ей вторили детские голоса. Словом – это было педагогическое безобразие, и Валерий прикрыл дверь со страхом, что проходящее по коридору начальство накроет его возлюбленную прямо в разгар преступления.

– Мы сочиняли сказку, – пояснила Олеся, когда он рассказал про свое «шпионство». У них же идеи возникали спонтанно! Знаешь, сколько интересных поворотов мы получили в судьбах героев?

Начальство считало Олесю хорошей учительницей, но награждало других – зубастых, крикливых, хвастливых. Напряженка возникала в конце августа, когда формировались первые классы, а родители почему-то просили записать свое дитя именно к Олесе Викторовне.

– Там все переполнено, – отбивалась завуч, негласно распределяющая будущих подопечных по социальному признаку: на деток из интеллигентных семей, деток «новых украинцев», отдельно стояло юное потомство бывших выпускников, когда-то изрядно потрепавших нервы учителям и дирекции. «Крутые» попадали в класс Евдокии Михайловны, умеющей найти дорожку к сердцу начальства. У нее классная комната становилась образцово-показательной уже с первой четверти, и туда водили проверяющих. Интеллигентных деток перехватывала Людмила Александровна, дама нервная и склонная к стихоплетству. Юбилейными одами она задабривала завучей и директора регулярно, предпочитая свои творения озвучивать на педсоветах. Тронутое такой любовью начальство не могло отказать поэтессе при сортировке деток. Олесе доставались остатки, но она справлялась. Правда, иногда родители проявляли удивительную стойкость в своем желании усадить любимое чадо именно в ее класс и даже доходили с просьбами до гороно. Тогда в классе из отбракованных появлялись и «крутые» детки, и интеллигентные, и особо одаренные. Но никто из коллег или начальства не восхищался педагогическими победами Олеси над «сомнительным контингентом». А той в голову не приходило хвастаться удачами – она считала нормой каждую маленькую победу, следуя заветам любимого педагога Сухомлинского. Такая вот белая ворона с черными глазами жила себе мирно в сложной школьной атмосфере, иногда склочной до тошноты, спасительно отгородившись от остальных плотным детским кольцом, куда не пробиться взрослой зависти.

Появление на школьном горизонте нового объекта внимания – Валерия – нарушило привычный режим ее существования, сильно встревожив. Все-таки Олеся была из породы послушных. Ее предстояло расшевелить, растормошить, привить вкус к протесту, разбудить здоровую злость. Валерий понимал, что породу не переделаешь, но ему так не хотелось терять эту милую женщину, волновавшую его взглядом и улыбкой. Она была не совсем в его вкусе, он предпочитал стройных и длинноногих девиц, но те умудрялись отбить охоту к общению уже при первом свидании. В них была цепкость и некоторый перебор в раскованности. После одной такой встречи с красивой аспиранткой – с умными глазками и вполне приличными манерами – он сбежал прямо в решающий миг сближения. Градус их любовной прелюдии дошел до критической отметки, когда девушка оглянулась вокруг (дело было на зеленой травке под сенью роскошной липы) и спросила будничным тоном:

– Не будем же мы тут...?

Если бы она употребила смешное словцо, гуляющее по экрану, и уже как бы принятое в любой среде, то он бы только скривился, но это был мат, так, «между прочим», то бишь привычный. И Валерий молча встал, поднял с травки свой пиджак, сказал «пока!» и зашагал прочь. Его не просто раздражала всеобщая словесная распущенность – он видел в ней особый знак. Не скудость словарного запаса, не скрытую тягу к пороку, не дурное воспитание, не жалкое стремление быть как все, не эпатаж, а признак моральной ущербности. Для него переставала существовать самая уважаемая личность, позволяющая себе материться не в кругу мужчин, а с экрана или при женщине. Его называли чистоплюем, снобом – он ничего не мог поделать с собой. Стоило любимой Хакамаде признаться, что она тоже грешит «ненормативной лексикой», как эта выдающаяся женщина для него просто умерла. Да, он сноб, чистоплюй, кто там еще? Но он не собирается ради спроса на вульгарность менять себя. Зэку, алкашу, наркоману, подростку он простит заборные словечки – таков уж уровень их культуры, но аспирантке-филологу...

Потом она, оскорбленная, писала ему, что мат обогащает язык, но Валерий даже не ответил. Ему лично хватало слов и для восторга, и для негодования. Жалкие матюки никак не выражали высоких чувств, сколько суффиксов к ним не цепляй или приставок. Корень-то один.

В общем, старомодная даже в этом плане Олеся была предсказуема и надежна. Но ее надо увести из семьи, думал Валерий, потому что там ее не ценят. Вот и судьба в образе тетушки им подыгрывает – предлагает вариант воссоединения. Валерий не признавался Олесе, что квартира в провинции уже приватизирована и продана, и тетка с сестрой вовсю разрабатывают стратегию их будущего счастья. Мальчик наконец-то влюбился! Мальчик пропадает на свиданиях! Мать на радостях даже стала поправляться и больше не требовала особого ухода. Женщины мечтали замануть будущую избранницу на свою территорию, чтобы детально рассмотреть. Что невеста замужем и имеет дочку, годную в невесты самому Валерию, они не знали. Их воображение рисовало молодую красавицу, а не полноватую женщину невысокого роста со следами морщинок у глаз. Валерий хранил свои секреты не хуже Штирлица. Ему надо было готовить сразу две почвы для будущего сада: одну, замешанную на песке, – для Олеси (попробуй уговори ее развестись!), вторую – для любимых старух, где бы они не увязли в предрассудках. Или – наоборот – чтоб увязли в крепком черноземе его представлений о счастье.

А Тамара тем временем готовила атаку на Валентина. Если верить Аллочке, то жена ее возлюбленного – особа скучная, робкая и глуповатая. Дочь у них – девица боевая, независимая, за мамин подол держаться не будет. Работает мастером в салоне красоты, одевается круто, после смены катается на чужих мерсах и тойотах. Короче, подвела итог Алла, ничьего счастья Тамарка не разбивает, все будут пристроены.

Тамара не знала одного: Валентин как взбесился, вдруг рассмотрев свою многолетнюю супругу поближе. Во-первых, она стала подкрашивать глаза и губы. Ей это шло. Вроде даже помолодела. Во-вторых, стала подозрительно мало есть. Не ела по утрам, а клевала. Похудела. Грудь оставалась на месте, лицо не осунулось, а юбки стали провисать. Исчез животик. Пришлось покупать новое платье, книзу расклешенное, в талии прихваченное. Это напомнило молодость, и Валентин забеспокоился. В том, как жена передвигалась по квартире, как смотрела мимо него, как любила закрываться в спальне, как перестала расспрашивать о его работе, как замолчала о Тамаре, словно та им приснилась и не стоит внимания, было что-то незнакомо-тревожное. Получалось – она больше не ревновала и не беспокоилась о своей судьбе. Вроде как отметила факт измены – и отбросила его. Ему больше не предлагала уходить из дому – просто переселила на его любимый диван в гостиной.

С Тамарой Валентин объяснился довольно бурно. Предлагал деньги на аборт. Не взяла. Она тоже словно потеряла к нему интерес, даже не доставала звонками на мобильный. Правда, ближе к пятому месяцу беременности стала возникать на горизонте его странной жизни – он вроде бы повис между небом и землей. Надо было определяться. Жена не пускала в постель, Тамара не звала в гости, атаку готовила чисто психологическую, пока обмозговывала. А когда вдруг плотно занялась устройством собственной судьбы, появился пятый угол в их странной конфигурации отношений – девушка по имени Мишель. Сначала встречалась Валентину на улице, громко приветствуя знакомца с симпатичным лицом и приятными манерами, потом пристраивалась рядом, пока шли до троллейбуса. Это была отдушина в тревожной жизни Валентина. Затем отдушина стала ласково брать за горло, то приглашая в кафешку «просто расслабиться», то повисая на локте «от усталости», то нагружая его своими студенческими сюжетами, на которые ему было начхать. Да еще заставляя активно выражать свое мнение. Если бы девочка Мишель не была временами забавна, как умная обезьянка, он бы избавился от этого персонажа в своей жизни. Но как-то так происходило, что Мишель каждый раз материализовалась словно из воздуха и всегда вовремя, когда ему было тошно. Валентина согревала явная симпатия Мишель к его особе. Получалось, что только она нуждалась в его шутках, рассказах, советах.

И однажды девочка пригласила его на кофеек:

– Мама уехала к отцу на Урал, я одна, никто нам не помешает поболтать. Или вы жену боитесь? Или меня? Так я вам в дочки гожусь, хоть вы и выглядите супер!

Он пошел. Посидели, попили кофеек, послушали «музычку», от которой у Валентина затрещала башка. Девочка подметила его гримаску – вырубила магнитофон. Первый визит прошел бестревожно, как пристрелка перед боем. Посидели, покалякали, похихикали. Валентина не возбудили детские уловки Мишель предстать эдакой раскованной особой. Он быстро сообразил, что она фактически малолетка, и с нею можно нажить кучу неприятностей. Девочке хотелось взрослых переживаний. Дядечка оказался крепким орешком. Попил кофе, посмеялся пионерским анекдотам, выслушал истории про девочек из института и придурочного куратора курса, потом ушел.

А дома Валентина ждала загадочная женщина, вчера еще уютная, как изношенный халат или растоптанные шлепанцы. Сегодня же она вежливо здоровалась, бросала на ходу:«Суп на плите, салат на столе, компот в холодильнике» и принималась за свои женские дела. Поздно вечером, когда нормальные люди спят, она усаживалась проверять тетради или читать книги. На вопросы мужа про школу или Нинку, совсем отбившуюся от родительского очага, бросала « нормально» или «понятия не имею».

Куда девалась ее паника, когда Нина появлялась на пороге после двенадцати ночи.

– Тебе что – наплевать, где шляется твоя дочь? – не выдерживал Валентин.

– А где шляется твоя?

Привычный жизненный уклад разваливался на глазах, и этот процесс никто не пытался остановить. Нина, заскучавшая в домашних стенах еще с отрочества, мечтала о жилище посовременней, как в телесериалах. Пока мечта не сбывалась, но на поиски нужного варианта у нее хватало терпения. Мать она любила, как дети любят невредную няньку, старательно выполняющую свою работу, но без огонька. Огонек был вообще ни к чему: у Нины было свое представление о счастье, полностью совпадающее с требованием побеждающей «рыночной экономики». Поскольку предки застряли в прошлом веке, то их дороги стремительно расходились. Из всех маминых стараний приобщить дочку к умственным радостям у Нины осталась одна приличная привычка, на взгляд подружек – бесполезная – книгочейство. Книжки она заглатывала без особого разбора, они сопровождали процесс еды. Мать усматривала в этом некую базу для будущего духовного развития: читающих дураков она вроде бы еще не встречала. Правда, время шло, а дочь словно застряла на уровне подростка. Очевидно, ее мозг усваивал только сюжеты, а не умные мысли. Или просто выбрасывал из памяти все, что грозило его утомить. Сохраняла только имена писателей и придуманных ими героев. Но и этого хватало, чтобы окружающие считали Нину девушкой образованной. Хорошо, что никто не порывался заводить с нею дискуссии о прочитанном. Нынешнее окружение дамского парикмахера выше светских сплетен не поднималось. Процесс постижения жизни через книги проходил у Нины параллельно с жизнью, нигде не пересекаясь и на поступки не влияя. Олеся напрасно ждала результатов от мудрости всяких Коэльо. Только мадам Робски, якобы разоблачающая пустой свет женушек олигархов, подсказывала Нине, как надо жить.

Мечты папы, мамы, дочки шли вразброд. Все остальные персонажи, случайно попавшие в эту семью, строили свою судьбу по планам, грозящим порушить даже относительный покой.

Первой явилась на чужую территорию Тамара, когда Валентин был на участке. Застала Олесю в разгар ОРЗ. Сопливая, с красными глазами и опухшим носом, Олеся вызывала жалость и тайное злорадство: жена Валентина на красавицу уже явно не тянула. Соперница как бы отпала, оставалось довести до конца ее добровольное исчезновение с поля боя.

– Я – Тамара, мать будущего ребенка вашего супруга, – бесцеремонно представилась она у порога. – Мне надо с вами все обсудить.

Олеся чихнула, извинилась, высморкалась и поплелась в спальню, жестом предлагая гостье идти следом.

– Обойдемся без обсуждения, – сказала Олеся гнусавым голосом и легла поверх одеяла на кровать. – Придете через пару дней за своим добром и его чемоданами. Нет у меня сегодня сил собирать его вещички.

Тамара приготовилась к борьбе, а потому растерялась.

– Но он говорил, что вы его так просто ...не отпустите. Все-таки квартира, вещи там разные...

– В вашей квартире он не поместится?

– Нет, но...

– Слушайте, мне сейчас паршиво. Делить вещи придете через недельку, а главное добро, Валентина, можете забирать хоть сегодня, после работы. Идет?

Несколько разочарованная такой спокойной капитуляцией соперницы, Тамара ретировалась.

– Приходила твоя пассия, – вечером доложила Олеся мужу, – за тобой и твоими вещичками.

– Вот сволочь. Никуда я отсюда не уйду.

– Твое дело. Уйду я.

– Куда? Кому ты нужна? – разозлился Валентин. – К папаше, выжившему из ума? Ты сама скоро поймешь, что мы повязаны до гроба. Томка – эпизод, она не в счет.

– А ребенок твой – в счет?

– Мы же любим с тобой друг друга! Почему это маленькое испытание ты превращаешь в трагедию?! Сколько угодно мужчин попадают в такую ситуацию, и никто из-за этого не вешается! Ты же умная женщина!

– Нет, я у тебя в дурочках числилась, забыл?

– Так я же шутил! Я – любя!

– Только я не шучу. Отпускаю. Может, и любви-то не было у нас, если мне так легко тебя отпускать.

– Ничего, перебесишься! Я знаю, в чем дело. Мне сегодня Томка звонила. Порадовала интересной новостью: у тебя завелся хахаль. Хотелось бы на него взглянуть.

Сказал – и вдруг ему стало больно до невозможности. Не отрицает! Не оправдывается! Физиономия равнодушная, жена сосредоточена на носовых платках, словно насморк ее тревожит больше, чем разрыв с законным мужем!

Валентин выскочил из спальни. Через минуту вернулся – не выдержал напряжения. Сказал:

– Давай пройдемся по улице. Надо поговорить.

– С моим насморком только гулять. Говори здесь.

Телефонный звонок прервал диалог. Трубку схватил Валентин.

– Тебя. Какой-то баритон.

Баритоном оказался Валерий. Никогда еще он не звонил сюда.

– Мне почему-то показалось, что тебе нужна моя помощь. Я угадал?

Голос Валерия звучал нежной тревогой. Олеся посмотрела через плечо на мужа, который напряженно прислушивался к «баритону», улыбнулась в трубку:

– Сама справлюсь. До завтра.

Валентин пулей вылетел в прихожую, хряпнул входной дверью. Ноги сами понесли к дому, где обитала девочка Мишель. Ее предки, слава Богу, не вернулись пока, зато студенточка оказалась дома и даже в хорошем настроении. Валентин милостиво позволил включить магнитофон, и под звуки типа «муси-пуси» они даже попрыгали, изображая танец. Потом выпили противной вишневки домашнего приготовления, закусили покупной пиццей. Затем Валентин сбегал в магазинчик за углом и притащил торт, мороженое, минералку, бутылку пива, плохо соображая на нервной почве, а потому не особо заботясь об ассортименте покупок. Мишель радовалась всему. После второго круга выпивки и закусона оказалось, что вишневка вытолкнула пиво назад, а торту не понравилось соседство пиццы. Желудок Мишель сбросил добро в унитаз, Валентину стало совсем паршиво, и он свернулся калачиком на диване, пока его временная подружка шумно очищала желудок в ванной комнате. Под утро они уснули, но не в любовных объятиях, а на разных лежанках – бледные, выпотрошенные. Валентин вроде даже постарел на десяток лет, а у Мишель под глазами залегли черные круги. Пока она дрыхла, выставив наружу пупок, Валентин натянул джинсы и приготовился тихо отчалить. Его помятая физиономия мелькнула в зеркале прихожей – захотелось в нее плюнуть.

Самое ужасное, что он решительно не помнил, что было ночью. Как его рвало – помнил. А дальше? Хорошо, если спал. А если по пьянке он исполнил свои мужские потребности?

Ведь Мишель оказалась девушкой без комплексов.

Рабочий день вообще не задался с утра. Сначала наехал бригадир: почему не все заявки выполнил?! Уже жалобы поступили! Звонили со Скрябина, 28, некая Головко, недовольная, что прождала весь день, с работы отпросилась, а мастер... «Вот гадина, – ругнулся Валентин, – нашла-таки дорожку. Вот какой поганкой оказалась!»

Заявок оказалось много, больше обычного, некогда было забежать к Томке – приструнить нахалку. Пошел после работы, напустился на нее.

– Да ты пойми, дурачок, мне от тебя не нужно ничего! Но малыш должен иметь папашу – хоть приходящего!

– Сначала роди, потом поглядим. Не надейся на развод с Леськой. Она – вне критики, поняла? Свой грех я замолю, а ей портить жизнь не дам.

– Раньше надо было думать.

– Черт попутал. И не вздумай больше являться ко мне домой. Жена-то при чем?!

– Что ты ее жалеешь? Она же путается с физиком! Вся школа уже знает про их романчик.

– Брешут. У меня Леся – святая. Я – дурак, ее не ценил.

– Ты – точно дурак, ее проворонил. Терпела она терпела твое занудство и...

Дома его ждал сюрприз:

– Звонила некая француженка по имени Мишель, – деловым тоном сообщила Олеся. – Просила перезвонить. Ты у нее забыл проездной. Беспокоится, что тебе на трамвай не хватит денег. Кстати, у нее хороший выговор, почти без акцента.

– А можно без иронии? – растерялся Валентин, лихорадочно подыскивая оправдание. – Это моя сокурсница. Случайно встретились, позвала в гости.

– Врешь – как дышишь... Она на лекцию торопилась. Предлагала самой забежать и принести сей документ.

– Этого еще не хватало, – буркнул Валентин, проклиная всех женщин на свете.

 

5

 

Когда-то ласково обзывая жену дурехой, Валентин имел в виду ее простодушие и доверчивость, но никак не качество ума. Он вообще не думал об уме как категории, требующей оценки. Мудрецы ему не встречались, умники, рядом с которыми было неуютно, остались в студенческой среде, сейчас окружали его рядовые граждане, к каким он причислял и себя. Естественно – в глубине души он оценивал свою персону на пять с минусом, если по пятибалльной системе. По той же системе жена могла рассчитывать на три с плюсом. Для счастливого брака вполне нормально. Но сейчас она вела себя как отличница, и это раздражало. Откуда-то прорезалась ироничность, совершенно не присущая Олесе. Юмор она понимала, но автором удачных шуток никогда не была. Она даже смеяться над откровенной глупостью считала нечестным. Откуда же взялись эти насмешливые нотки, и куда девалась неуверенность?

Неузнавание жены привносило в ее образ какое-то очарование. Ты смотри, какая! Даже не верится, что это она подавала к дивану еду и питье, как больному ребенку, гладила рубашки, чистила туфли, когда он опаздывал на работу (а он часто опаздывал) и приносила к телевизору что-то открыть из консервации:

– Ты извини, я не могу открыть сама, нож плохой.

Он милостиво открывал. Первая жена, Елена, сказала бы иначе:

– Слушай, лежебока, когда открывалку новую купишь?

Ленка просто орала из кухни:

– Сними банку с антресолей, я не дотянусь!

И не спрашивала, на каком месте футбольного матча он вынужден прерваться ради дурацкой банки с огурцами.

Олеся ждала рекламы – не тревожила по пустякам. А сейчас он ее не тревожил – на всякий случай, чтоб не нарываться на насмешку. Сам сходил на рынок, купил картошки, курицу, яблоки, любимые Олесины конфеты. Жена не растрогалась, вроде даже не заметила его подвига, но обед приготовила. Молча. Вечерами она теперь куда-то уходила, возвращалась поздно, а он метался по квартире, раздумывая, с какого бока подойти к супруге, чтобы начать серьезный разговор. Но когда Олеся возвращалась, на него накатывал страх, и разговор откладывался на потом. Ниночка же ночевала дома все реже, совсем отбилась от рук. Семья и точно разваливалась на куски... И все из-за крошечного греха Валентина – так он полагал, проклиная свою слабость, а вернее – неосторожность. Раньше-то обходилось как-то...

И все-таки надежда, что все потихоньку утрясется, забудется, простится, потеряет остроту, не умирала. Вульгарный треугольник (вернее – прямоугольник) тоже распадется.

Только госпожа Судьба вздумала поиграть с провинившимся в кошки-мышки. То вдруг позвонила в полночь Мишель, чтоб поинтересоваться здоровьем Валентина. То мамаша Тамаркина пыталась шантажировать Валентина – тоже по телефону. Первую (Мишель) он просто назвал дурой, при этом шипел в трубку так злобно, что та в ответ крикнула:

– Ах ты, старый козел!

Даже не верилось, что это она казалась ему когда-то интеллигентной девочкой. Совершенно базарные интонации будущей врачихи почему-то расстроили его больше, чем атака Тамаркиной родительницы. Хотя как раз от последней можно было ждать любой пакости.

Какое-то время было тихо. То есть, конечно, ничего хорошего, потому что Олеся по-прежнему молчала, исполняя роль хозяйки дома, правда, не допуская мужа к своему телу. Но все-таки оставалась надежда на то, что упрямица устанет от собственного одиночества (не верил он в какого-то физика!). Был еще расчет на дочку, которой вряд ли на руку будет их развод. Валентин даже усилил свое внимание к «ребенку», заброшенному мамочкой.

– Доця, как дела в салоне? – спрашивал он Нину, если та появлялась на горизонте до полуночи.

– Тебя что интересует конкретно, папуля? – улыбалась ехидно «доця».

– Ну, вообще... Как план?

Нинка смеялась:

– Пятилетний? Так выполнили уже за три месяца. Ты лучше загляни ко мне как-нибудь. Такая голова сейчас женщинам не в кайф! Бритые в моде. Или не заметил?

– Под ноль, что ли? Я думал – только бандюки да «качки» ходят лысыми. И что ж за искусство – наголо постричься? Это ж самому можно! Перед зеркалом! За что ты бабки получаешь, девочка?

Олеся от таких диспутов уходила. Она понимала стратегию супруга – склеить семью с помощью дочки. Ей отводилась, как всегда, роль примирительницы. Не хотела она сейчас никакой роли. У нее созревало свое решение – вместе с чувством обновления.

Это был прямо-таки глобальный процесс – обновление всех органов чувств. Словно она спала, спала, а потом проснулась и постепенно включалась в реальность, расставаясь со снами. Первым прорезался слух – она стала различать интонации чужих голосов, четко отделяя фальшивые от искренних. Потом предметы и лица вроде бы заговорили без слов. Хватало контуров, мимики, жестов, взглядов, чтобы все очистить от второго и третьего плана, проявить суть. Она не задумывалась, что толкнуло ее на это новое качество жизни, – внезапная любовь или полное разочарование в муже. Если бы у нее была подруга, та бы прояснила ситуацию, заставила задуматься, даже если бы ошибалась. Она бы подтолкнула мысль, которая до сих пор была послушна обстоятельствам, слишком инертна. Олеся вроде бы запоздало умнела, и это больше всех радовало Валерия. Если раньше Олеся нравилась ему чисто по-мужски, то сейчас он получал удовольствие от общения с нею – даже на ходу. Так радуются хорошие учителя ученику, у которого вдруг прорезалось аналитическое мышление. Олеся стремительно впитывала в себя новые знания и незнакомые впечатления. Ее невежество в гуманитарных областях, так любимых физиком, было удивительным. Если бы не любовь к этой женщине, Валерий бы отступился. Дур он не выносил. Как правило, те не осознавали своей ущербности. Олеся же, быстро определив интеллектуальную пропасть между собой и возлюбленным, внутренне подтянулась, словно готовясь к прыжку. Она и всегда больше слушала, чем говорила, а сейчас и подавно: она внимала каждой свежей мысли Валерия, точно любознательный ребенок. Его это умиляло, вызывало нежность. Слава Богу, от природы она оказалась неглупой. Но иногда, сраженная эрудицией своего друга, сокрушалась:

– Господи, какая я дура!

– Да человек не может все знать, – утешал ее Валерий. – Наш мозг выборочно работает, отметая все ненужное!

– Мой мозг не работал, а отлынивал. Он у меня ленивый... Как многое он считал ненужным!

– Глупая, – смеялся Валерий, прижимая к себе Олесю, – у тебя сердце умное, память хорошая, ты способная к учебе.

Он не боялся знакомить Олесю со своими приятелями, которых оказалось очень много. «И когда он успевает с ними встречаться – с такой-то занятостью на работе?» – удивлялась Олеся.

Среди друзей Валерия были однокурсники и одноклассники, но еще больше – каких-то странных личностей, намного его старше. Правда, странными они казались при первом знакомстве. Очень быстро эта странность отходила на последний план или забывалась вовсе, а человек расцветал причудливым творением, которое хотелось слушать и рассматривать. Если раньше Олесю окружали понятные и простые люди и вещи, то теперь она попала в новый мир, вызывающий сложные чувства. Он завораживал своим разнообразием, вызывая кучу вопросов без сиюминутных ответов. Некоторые вопросы Олеся просто стеснялась задавать, чтобы ее не приняли за идиотку. В конце концов она разобралась во многом и сама, но первые шаги познавания новых людей настолько уводили от ее привычного существования, что Олеся и впрямь себя чувствовала набитой дурой.

– Ну вот, теперь ты знаешь почти всех, – сказал Валерий однажды после очередного визита к своим друзьям. – И ты им понравилась, я рад. Вопросы будут?

– Еще сколько, – вздохнула Олеся., и Валерий усмехнулся ласково. – Тебе кто больше всех понравился?

– Сергей, тот что со змеями. У него глаза добрые. Сколько у него этих ( ей хотелось сказать – тварей) созданий! И как же он с ними управляется? Их же надо кормить!

Домашний террариум Сергея потряс Олесю, видевшую гадов только в кино. Олеся не спрашивала, чем питаются эти тварюки, вызывающие у нее легкое отвращение или даже страх – в зависимости от их размеров. Здесь жили и питон с удавом! Господи, они же кроликами питаются, думала Олеся чуть ли не с ужасом.

– А что они едят? – все-таки спросила у Сергея.

– Чем угощу, то и едят. Тараканов развожу, крыс.– Сергей кивнул в сторону двери, за которой скрывалась еще одна комната.– Показать?

– Не надо! – хором ответили Олеся и Валерий.

– Не пугай девушку, – добавил Валерий. – Ей и так ночью приснится твой зверинец.

Лучше бы показал – Олеся так и представила себе комнату, где свободно гуляют толпы тараканов в компании с крысами. Ничего себе работка у зоолога!

Змеиный хозяин был черен и волосат. В гриве вьющихся волос густо серебрилась седина. В черных глазах почему-то стояла печаль. Но вел он себя по-джельтменски: помог Олесе снять плащ, усадил в огромное кресло, покрытое шерстяным пледом, притащил на подносе пузатый заварник с зеленым чаем, ловко расставил чашки и блюдца для печенья. Конечно, оно было покупным, судя по тому, что женской руки здесь явно не хватало – только огромные аквариумы для зверей имели чистые стенки, пыль же повсюду лежала нетронутой. Олесе захотелось пройтись тряпкой хотя бы по экрану телевизора.

– Он в университете работает? – спросила Олеся по дороге домой.

– На полставке. Он – свободный художник. Почти.

– А почему у него картин нет, если художник? Или это метафора такая?

– Нет, он и правда художник. График. В нашем художественном музее есть его работы. Он – замечательный график! Следующий раз посмотришь его папку с работами. В «универе» приходится подрабатывать для кормежки зверей. А еще он режет по дереву, делает нецке... Может, видела такие фигурки на книжной полке? Это и есть нецке... Каждая стоит кучу денег. Продает, когда не густо с деньгами. Жена живет отдельно, а детей нет.

– Бедняга, – вздохнула Олеся.

– Ничего, они с женой друзья. Приходит иногда прибираться, обед готовит на несколько дней.

– Жалеет...

– Как раз его жалеть не надо, он счастлив.

«Жену на гадюк променял», – подумала Олеся осуждающе. Но в следующий раз они с Валерием попали на вечеринку у Сергея, и Олеся своими глазами видела, как ведут себя супруги – прямо молодожены! И в комнате было теперь чисто, как в террариумах.

Олеся даже радостно подумала, что жена вернулась к своему зоологу-художнику, но Зоя, женщина молодая и ухоженная, встав из-за стола, весело расцеловалась с мужем и ушла со всеми. «Хоть бы посуду помыла!» – удивилась Олеся.

И вечеринка была странной: отмечалась дата рождения какого-то европейского художника, Леся забыла его имя тут же, потому что в застолье именинник больше не упоминался. Было много смеха, шуток. Народ собрался разношерстный – по мнению Олеси, но веселый, и вроде бы никак не связанный ни с кафедрой зоологии, ни со змеями, ни с художниками. Говорили о таких вещах, в каких Олеся была полным профаном, но вели себя с нею так, словно она была своя и в курсе. Женщин было четверо, и все с небольшим «приветом», как показалось Олесе, но с нею обходились так доброжелательно, что Олеся к середине застолья даже осмелилась рассказать смешной случай из жизни своих детишек.

В тот день она убедилась еще раз, что ее любимый – душа компании.

 

6

 

И все-таки это была не компания, как вскоре поняла Олеся. Потому что другие, самые дорогие его сердцу, обитали вне коллектива – по одиночке. Объединяло их в глазах Олеси именно одиночество. У каждого была своя драма, свои потери, свое прошлое – с короткими взлетами и падениями. Все это были люди интеллигентные, а потому их встречали вежливо, но чувствовалось, что им интересен только Валерий. Рассеянный взгляд на его спутницу – и тут же мимо – напрягал Олесю, но она держалась стойко и в любой ситуации находила свое место. Например, в доме у некого Романа, похожего на бомжа, одетого в спортивные штаны с дырками на коленках, Олесю приветствовала красавица кошка. В убогой обстановке коммунальной комнаты (Олеся даже не знала, что еще существуют коммуналки с длинными коленчатыми коридорами) это роскошное создание смотрелось странно. Кошка была персиянкой белоснежного колера, с голубыми очами и глухая совершенно. То ли она соскучилась по обществу, то ли отметила гостью особой симпатией, подойдя к ней и запрыгнув на коленки. Хозяин тоже удостоил Олесю удивленным взглядом:

– Смотри ты, моя Матильда терпеть не может дам. Ревнует.

Матильда в доказательство своей симпатии потянулась к лицу Олеси, потерлась круглой мордочкой о ее подбородок и громко муркнула. Получилось вроде кошачьего поцелуя.

– Ты смотри, – еще раз удивился хозяин.

Пока Валерий обсуждал с Романом что-то запредельно сложное из области физики, Олеся ласкала кошку, расхаживая по комнате с Матильдой на плече и разглядывая пожелтевшие фотографии на стенах в самодельных рамках. Ни на одной она не нашла Валерия, зато везде был красивый молодой мужчина в обнимку то с юной девушкой, то со старухой ему по плечо, то рядом с подростком, играющим на скрипке. Мальчик играет, опустив глаза на струны, а красавец-мужчина сидит за роялем и виден в профиль.

Роман проводил гостей до самого троллейбуса, только сменив тапки на ботинки. Дыры на коленках его не смущали, Валерия – тоже, одну Олесю. Когда расстались (Олесю Роман удостоил кивком и сконфуженной улыбкой), она не выдержала:

– Валера, кто это? Такой ... странный человек. Правда, симпатичный...

– Несимпатичных не держим, – усмехнулся Валерий. – Просто он сломлен. Сейчас вроде бы приподнимается с коленок, я рад. Как-нибудь расскажу. Не хочу сейчас отвлекаться – надо донести до письменного стола одну важную мысль. Он все-таки гений! Я ведь диссертацию пишу, застрял в одном месте. Я тебя провожу, ладно? Сегодня прогулка отменяется. Не обижу тебя?

– Что ты! Мне самой надо бежать. Сегодня Ниночка на работу не пошла, насморк одолел. Значит, обед на мне. Но ты все-таки скажи: кто на тех фотографиях?

Валерий вздохнул:

– Долго рассказывать. Семья. Бывшая. Летели на юг, отдыхать. И все вместе не долетели. А Рома ждал их в Адлере. Пацан был талантливый скрипач, как раз на международном конкурсе гран-при получил... Поездка к морю была ему папиной наградой. Наташка, жена, была на седьмом месяце беременности. Летела еще с ними старая нянька, испокон века жила при этом семействе. Но она-то свое прожила...

– Какой ужас, – выдохнула Олеся. – А там был еще высокий мужчина.

– Не узнала Романа?

– Но рост, рост!

– Был у Ромки тогда и рост. Все было. Дом, машина, рояль... Он же превосходно играл! Закончил консерваторию. Потом сломал руку в локте, так что исполнительская карьера ему не светила. Играл для своих, а сам.... руки у него золотые, мозги вообще платиновые... Скрипки чинил. Несколько лет. Пока чинил, а это удовольствие для скрипачей дорогое, в семье был достаток. Мечту свою музыкальную он воплотил в сыне. Он же ему и все скрипочки сам делал, начиная с четвертушки, половинки... Пацанчик на двух инструментах играл.

Про четвертушки и половинки Олеся где-то слышала, но поняла плохо. Спросить постеснялась.

– А после такой личной катастрофы...

– Я представляю...

– Не думаю, что чужое горе можно представить до конца. Воображения не хватит. В общем, попал он с депрессией в психушку. Вышел оттуда вроде как прибитый. То есть, из психушки вышел, а из депрессии – нет. Продал квартиру, рояль – филармонии подарил, скрипки раздал, не может он больше слышать скрипку! Два инфаркта перенес. Говорит: не берет меня смерть, зараза!

– Но он все равно не похож на того, с фото! Где его волосы, рост?

– Знаешь, когда иммунитет у человека на нуле, все цепляется к нему. Удалили почку – рак. После химии волосы посыпались с головы, как осенний лист. Позвоночник скособочило.

– Господи! Так лучше не жить вообще! Зачем же столько страданий на одну голову Бог допускает?!

– Про Бога – молчи. На эту тему я принципиально не дискутирую, поскольку атеист.

Олеся вовремя сообразила, что ее смутная вера во что-то, иногда вроде бы и облегчающая жизнь, будет вдребезги разбита одной фразой атеиста. Промолчала. Сказала о другом:

– Откуда же он тогда физику знает? Если музыкантом был? Вы о таком сложном говорили, что... голову сломать можно! Он же тебе что-то подсказал, как я поняла?

– Так надо же знать Ромку! Душевно он сломился, а голова фурычит! Да еще как! После консерватории, как руку сломал, закончил вечерний физфак. Днем скрипки чинил, вечером – лекции слушал. Он вообще по жизни был шустрый. Задумал – сделал.

– Откуда ты его знаешь? Он же старый!

– В пятьдесят – и старый?

– Я думала – ему все семьдесят...

– Бывший наш сосед. Так что все, как говорится, на моих глазах происходило, все его крушения. Я, правда, не мог тогда по возрасту все вместить... Это мама моя принимала горячее участие во всех соседских бедах. На ее глазах Наташка выросла и осиротела рано, потом замуж вышла, потом ее Никитка заиграл за стенкой... А вот хоронить никого не пришлось - тел-то не нашли. Вернее – не опознали. Нет и могил. Мама считает – лучше бы были. А так... он ждал их всех, ждал, пока не попал в психушку.

Каждый день приближал Олесю к единственному решению – разводиться. Она уже смирилась с мыслью, что три года разницы между нею и Валерием ничего не меняют. Валерий упорно вел себя как старший по отношению к ней. Случилось и главное в их «дружбе». Правда, на чужой территории, во время отпуска очередного одинокого друга Валерия, Юрки. Тот тоже почему-то холостяковал в отдельной двухкомнатной квартире – после отъезда родителей в Израиль. И его мама, как Валерина, маялась несбыточной мечтой женить единственное чадо. И привозила в гости заморских невест, и знакомилась по интернету с сомнительными дамочками, мечтающими о браке, и даже вела с ними заочную дружбу. А Юрка был влюблен в такую область науки, где вообще не водились живые кандидаты для семейного очага – был судебным медэкспертом, патологоанатомом. О своих подопечных мертвяках он рассказывал так захватывающе любовно, что Олеся втайне считала его шизиком. С Юркой Валерий познакомился за шахматной доской в городском парке, когда оба были еще студентами и страдали острой формой шахматомании.

Юркина уютная квартира стала для Валерия с Олесей временным пристанищем, но основной проблемы не решала, и теперь Валерий все чаще заговаривал о совместном будущем. Олеся соглашалась – надо решаться, надо! Но что-то мешало. Потом она поняла, что – жалость к Валентину, вдруг воспылавшему к ней юношеской любовью. Он так просительно заглядывал ей в глаза, так смиренно возвращался домой вовремя, с таким старанием мыл посуду после себя, демонстрируя полное свое перевоспитание, что Олеся не знала, как подступиться к неприятному разговору.

О Тамаре с ее мифической беременностью все молчали. Сама Тамара на горизонте не возникала. И «француженка» Мишель как сгинула. Семейное поле вроде бы очистилось от сорняков. Валентин терпеливо ждал, когда жена «перебесится», а Валерий вовсе не терпеливо ждал, когда Олеся решится на что-то, и уж никто не ожидал, что все вдруг круто переменится за одну неделю.

Сначала позвонила Тамарина мамочка и поздравила Олесю с рождением сыночка у Валечки.

Олеся спросонья не врубилась, о каком Валечке идет речь.

– Вы не туда попали, перезвоните.

– Туда, туда попала. У моей дочки, Тамарки, сынок родился. Правда, семимесячный, но ничего, жив-здоров, греется под этим самым, как оно называется... Ну, такая стеклянная штуковина... Инкубатор! Привет папаше! Пусть хоть навестит Томку, а то совсем забыл!

От такой наглости Олеся потеряла дар речи. Ее поздравляют с рождением сына у любовницы! Она, похоже, должна радоваться такому событию! Олеся была уверена, что Тамарка – первая любовница на брачном пути ее супруга но это еще не доказано, что Валентин – отец ребенка! Может, это аферистка обыкновенная? Надо еще сделать анализ! Надо доказать, что...

«А если это правда: Валентин стал папашей мальчика? А ребенок тут вообще ни в чем не виноват? – вдруг подумалось Олесе. Она механически убирала постель в ящик дивана, умывалась и причесывалась. – Пусть уходит туда! Ему теперь есть куда идти! Пусть отвечает за свои поступки! Пусть хоть раз узнает, что такое – отвечать за других!»

Она даже не осознала, что где-то в глубине души пустила крошечный росток... радость. Радость освобождения от мук совести. Она не страдала от мужниной измены: кончилась любовь, на ее месте расцвела новая, не такая вялая, напротив – переполнявшая все ее существо.

Через полчаса она уже радовалась по-настоящему. Как это здорово! У Валентина будет сын! Он мечтал о мальчике. Как жаль, что сегодня воскресенье, и папаша новорожденного дежурит на участке, а Валерий уехал в Новомосковск – утрясать квартирные дела. Хотелось с кем-то поделиться новостью. Впервые она по-настоящему пожалела, что не имеет подруги. А Нинка, как назло, ночевала у очередной подружки – Олеся подозревала, что подружка – мужеского полу.

Не успела она прийти в себя и даже с удовольствием позавтракать второй раз – с перерывом в два часа, как телефонный звонок пообещал долгожданное общение хоть с кем-то.

– Але-ё-ё, – пропела трубка противным голосом с наигранными нотками. –Валентина можно к телефону?

– Валентин Александрович сегодня дежурит. Что ему передать?

– Пусть-ка забежит после работы к Мишель. Есть хорошие новости.

– Это та Мишель, которая ночью ему звонила? Думаю – спьяну? У него сегодня хороших новостей навалом, так что можете не беспокоиться. Переживем без дополнительной порции.

«Господи, где он таких нахалок находит?» – как-то беззлобно подумала Олеся.

– А это – жена-а?

– Девочка, не морочьте мне голову! И больше не звоните сюда. Валентин Александрович в ближайшее время будет сильно занят – у него сын родился!

Ей понравилось обескураженное молчание на другом конце. Олеся поздравила себя: никогда еще и ни с кем она так не разговаривала. Она вечно боялась обидеть человека, даже если этот человек ей хамил.

И вдруг трубка захлюпала, засморкалась, что-то забормотала.

– Алло! – крикнула Олеся.– Что с вами?

Трубку бросили без ответа. Олеся растерянно опустилась на стул в ожидании нового звонка. Что там могло случиться? Неужели ее супруг вляпался в новую неприятность? Но когда же он успел?!

Телефон ожил через минуту:

– И все-таки пусть он ко мне придет! – крикнула Мишель.

– Не кладите трубку!

– Вы врете про ребенка! Вы же старая! И он вас не любит!

– Вы угадали: я старая, он меня не любит, раз на стороне делает деток. Он, очевидно, и вас не любит, успокойтесь. Не жалейте о такой потере.

– Но я беременна!

– О, Боже, – сказала Олеся и положила трубку.

Она не успела разобраться в ситуации и собственных чувствах, когда очередной звонок согнал ее с кресла. На сей раз звонила родная доченька. Слава Богу, веселым голосом:

– Поздравь меня, я выхожу замуж.

– Нет, я сегодня сойду с ума, – откликнулась Олеся.

– Ты что, не ра-ада?! – удивилась Нина. – Вы же мечтали меня спихнуть замуж! Ты бы хоть спросила – за кого! Ты сейчас в обморок шмякнешься!

– Я и так почти в обмороке...

– Мамуль, что с тобою? – вдруг забеспокоилась Нина. – Отец где-то. прокололся?

– Вот видишь, все всё знают... Одна я...

– Не всё, мамочка! Но кое о чем можно было догадаться. Ты, как всегда, паришь в небесах и...

– Я, скорее – парю над кастрюлями, стиральной машиной и пылесосом.

– Так что он натворил?

– Приходи, узнаешь.

– Говори! Или меня разорвет от любопытства!

– У твоего отца сегодня родился сыночек семи месяцев от роду, а через несколько месяцев родится еще один.

– То есть, как это? Не поняла!

– Я – тоже. Приходи. И про замуж расскажешь. Я, кажется, уже не соображаю ничего. Голова отказывается варить...

Нет, судьба решила хорошенько встряхнуть эту спокойную женщину, у которой совсем недавно так не хватало жизненных эмоций. Сообразив, что ей потребуется свободное время в этот удивительный выходной день, Олеся позвонила отцу. За ним приглядывала одинокая соседка (за деньги), но продуктами отца снабжала Олеся. Она давно подозревала, что слишком бойкая старуха понемногу подворовывала из холодильника, но ничего поделать не могла – квалифицированные сиделки были им не по карману. Папаша, временами впадая в детство, а периодами вдруг обнаруживая совершенно ясное мышление, ставил врачей в тупик. Однажды, поймав такой момент трезвости, деловая внучка «выплакала» завещание на квартиру и очень шустро пригнала к ложу больного нотариуса. Пока дед в четкой форме выражал свою волю, а нотариус ее фиксировал и заверял, Нинка отсиживалась в соседней комнате. После этого эпизода ее любовь к деду как-то утихла, и Олеся привычно потянула семейный воз дальше. Ниночка же время от времени проверяла состояние духа никак не желавшего умирать дедушки, для чего тащила в его дом соки, апельсины и прочие витамины, доказывающие ее неиссякаемую родственную любовь. Ее, конечно, тревожила старуха-соседка, как-то незаметно ставшая в дедовом доме своей. Та шарила по полкам, знала где что лежит, называла деда или Димочкой, или «наш шустрик», чем раздражала Нину и ее мать.

На Олесин вопрос, как себя чувствует Дмитрий Иванович, баба Вера ответила туманно:

– А он тут одну бумажку... пишет. Ему вроде некогда.

– Какую еще бумажку? Дайте трубку папе!

– Тут к нему пришел один ...из конторы, ему некогда, – подозрительно мямлила соседка.

– Что там происходит? – испугалась Олеся.– Позовите же папу! Или того, кто к нему пришел! Папе плохо?

– Сейчас, – сказала баба Вера и то ли неправильно положила трубку, то ли ее бросила, но теперь телефон вел себя странно.

Ну и что теперь делать? Пока доберешься до отцовского дома, пройдет минут сорок. Кто этот человек из конторы? Что ему нужно? Что может писать отец, уже давно не державший ручку?

В панике Олеся позвонила на АТС, чтобы узнать, где сегодня, в воскресенье, может работать ее муж, по какому адресу его отправили. Женский равнодушный голос ответил, что мастер находится по адресу: Скрябина, 28, срочный вызов.

– Так, – сказала себе Олеся. – Значит, Тамарина мамаша добралась и до АТС. Это хорошо, пусть теперь сама расхлебывает кашу.

Нина пришла раньше – Олеся уже приготовилась уходить.

– Идем со мной, – приказала мать без всякой просительной интонации, к которой дочь так привыкла. – Что-то наша баба Вера химичит возле твоего деда.

– Я даже догадываюсь – что! Быстро едем!

Они столкнулись на пороге отцовской квартиры с молодым парнем. Тот шмыгнул к лифту.

– Стоп! – заорала Нина, загородив ему дорогу. – Вы кто? Что делали в сороковой квартире?

– Меня вызвали составить завещание. Я из юридического бюро, лицо официальное!

Нина схватила его за руку, пока Олеся открывала уже захлопнувшуюся дверь квартиры.

– Вернитесь! Какое еще завещание?! Оно уже есть! Я – внучка! Кто вас вызывал?

Втроем они ввалились в прихожую – Нина просто тащила юриста за руку. Навстречу им выскочила баба Вера и затарахтела:

– Димочке плохо! Вы так вовремя подоспели!

Дмитрий Иванович то ли спал, то ли был без сознания.

Первым успел испугаться нотариус:

– Но он только что нормально разговаривал! Он ясно изложил содержание нового завещания! Он позвал меня переделать прежнее!

– Папа, проснись!

Олеся тормошила отца, пока нотариус что-то вполголоса объяснял Нине. Никто не заметил, как баба Вера смылась. Дверь с грохотом хлопнула, и тогда Нина оборвала нотариуса.

– Вы только что совершили должностное преступление, молодой человек! Мы вас не вызывали, дед вообще маразматик! Ни черта не кумекает! У него болезнь Альгмейстера, слышали про такое? Ваше новое завещание – бумажка, которой только подтереться!

– Но его жена сказала, что...

– Какая жена?! – завопила Нинка. – Это соседка! Мама, ты слышишь?!

Олеся молча опустилась на диван рядом с отцом, погладила его руки, прошлась ладонью по щеке. Потом встала и пошла к телефону вызывать «скорую».

Нотариус, обалдевший от такого поворота событий, застрял в прихожей на одном месте.

– Вы составляли завещание возле трупа! – шипела Нинка, несколько торопя кончину деда. – А эта гадина, соседка, воспользовалась, чтобы...

– Ниночка, –позвала Олеся дочку, – потише. Папа жив, он просто без сознания.

– Он был нормальный! Пять минут назад! – разволновался нотариус. – У меня есть свидетели! Старик при свидетелях огласил свое решение – переписать квартиру в пользу жены. Та и паспорт показала! Они расписаны! Мой клиент имеет право менять завещание сколько ему угодно!

Олеся и Нина переглянулись:

– Во-первых, это вы как раз не имеете права оглашать содержание завещания прежде времени! Какой вы к черту юрист! Дед еще не помер! Во-вторых, вы должны были убедиться в состоянии психики больного! Если вас не научили этому в институте, то хоть смотрите передачу по телеку! «Час суда» передача называется. Там судья Дмитриева вам растолкует все законы! Мы же все равно на суд подадим! Мы эту аферистку в тюрьму посадим!

– Нина, угомонись, – тихо сказала Олеся, доставая из платяного шкафа чистое белье для отца. – Сейчас врачи приедут.

Но старик не дождался врачей...

7

 

Все события ближайшей недели так переплелись, что распутывать их не хватало у Олеси ни времени, ни душевных сил. Самой боевой в этой ситуации была Нина, храбро окунувшая свежеиспеченного жениха, Максима, в гущу своих семейных дел. Тот активно поддержал будущую супругу. Женихом оказался Нинкин босс, то есть владелец салона красоты и еще парочки филиалов на окраинах города. Нинка поймала-таки свою золотую рыбку, как она потом похвасталась матери в самый драматический момент – похорон деда. Новый родственник, густо обросший полезными связями за годы своего бизнеса, разрулил даже неприятную ситуацию с новым завещанием свихнувшегося покойника. Баба Вера хоть и оформила законный брак с умирающим соседом, выложив кому-то кучу денег за сомнительную процедуру на дому, но напористого Максима ее нервы не выдержали. О чем он там побеседовал в квартире соседки, претендующей на квартирку рядом, Нина, знала, но матери не рассказала. Главным был результат: бабка засунула подальше свой паспорт с печатью, и Нина осталась единственной наследницей дедовой квартиры. Правда, как вскоре выяснилось – сто лет ей не нужна была эта убогая хрущевка – ее супруг достраивал свои собственные хоромы – подарок к свадьбе.

История с двумя беременными любовницами Валентина развивалась причудливо. Сначала Олесин муж пытался откреститься от всех сразу и даже перебрался временно на территорию умершего свекра. Никто его не удерживал. Но цель у Валентина была одна – остаться с женой, которую он, по его уверениям, «любил все сильнее». Эта цель не устраивала остальных. Тамара с младенцем, когда-то решившая, что ей нужен только ребенок, а без мужика можно прожить, имея ее заработки, вдруг размечталась о полноценной семье, скрепленной всеми печатями. Конечно, мечта началась, а потом утвердилась с заверения подруги, что у Олеси завелся не просто любовник, а постоянный, и вся школа уже в курсе. С другой стороны Тамару подогревала собственная мамаша – прямо поджаривала на костре своих мечтаний. Недоношенный младенец быстро набирал вес и энергию – явно пошел в Тамару. Валентин приходил к ней, чтобы договориться «по-хорошему»: то есть, он не платит алименты до той поры, пока экспертиза не подтвердит его отцовства. На это, оказывается, тоже нужны немалые бабки, и Валентин предпочел остаться в стороне от денежных расходов. Пусть расплачивается сама Тамарка. Но та тянула – и этот факт мог доказывать только одно: не уверена его любовница в его отцовстве! Появилась надежда. Орущий (почему-то всегда пацан орал при появлении папаши) Васенька не вызывал у него отцовских чувств. Был он некрасив, коротконог, безволос. И даже сейчас было видно, что нос у него будет острый.

Мишель оказалась девицей не менее настырной, чем Тамара, – та хоть изображала некие чувства к бессовестному отцу младенца. А Мишель требовала денег на аборт, не больше, но зато в частной клинике. Она нахально звонила Валентину домой, а поскольку тот скрывался на другой квартире, то каждый раз натыкалась то на Олесю, то на Ниночку. Олеся вежливо сообщала, что мужа нет дома, а Ниночка с удовольствием приступала к допросу:

– Деточка, расскажи мне, как мой папочка влип?

– Сам пришел, приставал, а когда выпили немного...

– Да ну-у?! А я точно знаю, что в пьяном виде мой бедный папа – импотент. Мама жаловалась. Так что не ври, солнце мое.

– Никакой он не импотент! Вот рожу ребенка и докажу! Я в суд подам! У меня срок большой, мне нельзя простой аборт делать! Мне искусственные роды предстоят! И нельзя тянуть!

– Льзя, льзя, девочка! Не его это дитя. Он, если хочешь знать, давно уже деток не может иметь. Видишь, я у них одна! Мотор не заводится! – веселилась Нинка.

Какое-то время Мишель растерянно молчала, потом начинала жалобно хныкать, рисуя жуткую картину жутких последствий, если немедленно не сделает операцию! Вот приедет ее мать, она женщина крутая, доберется до Валентина...

– Так чего ж ты, киска, хочешь от нас, конкретно? Денег на аборт или всего папочку целиком, себе в собственность? Отдадим. Но учти: кормилец из него хреновый, поилец – еще хуже. Жлоб по жизни, матери ни одной цацки не подарил дороже трех гривен. Помадой она пользуется с рынка. Знаешь – на развалах, уцененка? Тебя ожидает суровая жизнь без фирменных трусиков, лифчиков, босоножек. Про парфюмы забудь – пахнуть будешь домашними борщами. Папочка обожает украинскую кухню с чесночком. Кстати, он предпочитает теток пухленьких, ласковых, типа моей мамочки. Даже не понимаю, как это его на тебя повело. Предупреждаю честно: мороки с ним будешь иметь много, а удовольствий - ноль.

В таком духе Нина могла говорить сколько угодно. Мишель отбивалась, но у нее явно не хватало словарного запаса и нервишек для достойного отпора.

Словом, Нина решила взять в свои руки судьбу несчастных родителей, никак не принимающих решений. Олеся удивлялась: ленивая дочка оказалась особой пробивной и энергичной в ответственные моменты жизни. Подумала: ей можно доверить и свою тайну – про Валерия. Все равно когда-нибудь все откроется...

– Ты, мать, как... ушибленная жизнью, уж извини, – фамильярно ответила дочь, выслушав сбивчивый рассказ Олеси о «дружбе» с Валерием. – Весь город уже в курсе, а ты – про тайну!

– Какой город? Как это – в курсе?

– С тебя можно комиксы рисовать! Ты в своей школе хоть замечаешь кого-то, кроме деток и начальства? Удивляюсь, как ты вообще своего Валерика подцепила! Ведь парень он – о-го-го! Я бы не отказалась. – Нинка плотоядно облизнулась.

– Ты откуда знаешь?

Олеся уставилась на хитрую физиономию дочки.

– Да видела я вас, видела! Считай, под одним кустиком целовались!

Олеся схватилась руками за голову, Нинку этот жест рассмешил.

– Нет, мамуля, ты точно с луны брякнулась! Я вообще-то не любительница прогулок по местным паркам, особенно как постоишь на ножках весь день. Мне ресторан приличный подавай. А тут мой Максик решил по местам боевой славы прогуляться, в моей компании. Молодость вспомнить. Он у меня, как ты поняла, не мальчик... Чуть старше твоего будет. Идем себе по тропинке, а мне так хочется на лавочку! Но я терпела, время не пришло мое, меня не устраивала роль очередной ...

Олеся напряглась в ожидании матерного словца, на которые молодежь в последнее время с удовольствием «подсела» (тоже слово из репертуара Нинки!). Однако та язык прикусила вовремя. Смысл и так был ясен.

– Так вот: терпела я, терпела, а потом запросилась домой. А ему, кобелю, захотелось другого. Чего ты хмуришься? Целоваться! Потянул в кусты, а там... мамочка родная обжимается с чужим дядей! Я – назад! Не буду же боссу признаваться. Еще решит, что у нас семейка... Ладно, – засмеялась Нинка. – Не хмурься и не переживай. Ничего я не видела! Клянусь! Только твой костюмчик рассмотрела да косу. Кто в наше время еще носит косу?! Одна на весь город!

Олеся молчала, страдальчески морщась от снисходительно-хамского тона доченьки.

– Продолжать? В общем, я дождалась, пока вы из кустов выберетесь, а потом следом мы пошли. Максику я сказала, что ты моя двоюродная сестричка. Все, мам! Нечего посыпать голову пеплом! С таким мужем, как у тебя, я бы давно себе нашла утеху на стороне. Он-то находил время от времени! И не мучился совестью. А ты... ты заслужила свою порцию счастья после многих лет служения нашему домашнему полководцу. Как тебя вообще угораздило за такого замуж выйти?

– Нина, он твой отец!

– За что ему ба-альшое мерси! Почему, кстати, вы не заделали еще одного младенца? Не помешало бы мальчика.

– Не получалось. Вроде бы я и здорова была, а – не выходило. Был момент, когда ему тоже захотелось сына.

– Да? Это интересно. Значит, в нем была причина. Это интересно...

Нина уселась рядом, погладила мать по головке, потом потерлась щекой о плечо обескураженной Олеси. Давно дочка так не нежничала с нею.

– Все, проехали! Если твой Валерик тебя любит, а ты его, а я вижу, что ты маешься, маешься... Значит – все будет о'кей! Папу мы отдаем Тамарке, пусть вдвоем растят сыночка. Начинает жизнь с нуля. Ему полезно.

– Как у тебя все легко!

– А чего тянуть? Всех расставим по местам. Мишель...

– Ты и про нее знаешь?!

– Мам, я знаю решительно все, хотя дома бываю редко.

– Да-а-а...

– Так вот, мое мнение такое: эта девочка врет. Ей просто денежки нужны. Ничего у нее не было с папулей. Я вот что узнала – от нее же: познакомились на улице, она живет где-то по соседству, прошлись, разговорились. Потом, наверное, после ссоры с тобой – пришел к ней, расслабиться. Выпили, заснули. Папа же не пьет. Наверное, перебрал. Проснулись в одной постели. Мишель эта уверяет, что все было, но я-то чу-увствую – не было ни черта! Брешет, девка! А его на понт берет. Авантюристка.

– А вдруг все не так?

– Я уже знаю, что делать. Я эту липовую француженку за ручку отведу к врачу, и пусть мне докажет, что она уже мадам, а не мадмуазель! Денег пообещаю! А если откажется, жалобой в деканат припугну... Правда, сейчас среди студенток трудно сыскать девиц, все прошли через эту... процедуру. Но уж беременность определить можно. Короче – пусть справочку покажет.

Олеся только глазами хлопала от таких прагматичных рассуждений своей доченьки.

– Кстати, твой-то долго собирается с тобою по кустикам шастать?

– Ни-ина!

– Пардон! Спрошу иначе: его можно женить?

– Да он сам уговаривает меня подать на развод.

– Так чего ж ты тянешь, господи помилуй?!

– А отца тебе не жалко?

– Нет! – жестко сказала Нина, перестав улыбаться.– Я так и знала, что ты умрешь от жалости к нему! А он везде нашкодил. Пусть – по мелочевке, но все-таки не святой. Это ты святая. Была, – улыбнулась хитро Нинка, на что Олеся только тяжело вздохнула.

 

8

 

Пока Валентин в квартире бывших свекров страдал от одиночества и непривычных размышлений на тему своего невезения, а Олеся маялась от жалости к нему и собственной нерешительности, судьба готовила им новые варианты – не без помощи бойкой Нины.

У той и своих хлопот хватало с переходом в новый статус – жены босса и его помощника. Не останется же она на побегушках у богатых теток с их капризами! Хватит, нахлебалась унижений, пока довела до приличного качества свое мастерство. К ней теперь записывались за две недели. Но все равно – победа на брачном фронте, обсужденная всем коллективом завистниц, была такой окончательной, что поставила точку на прежнем ремесле. Так считал и Максим, уставший от поисков женского совершенства. Нинка была красива, желанна, умна, еще и книжки читала. С такой не стыдно в любую тусовку отправляться. Он сам прошел путь от подмастерья до хозяина. И битый был не один раз – во всяких смыслах. Несмотря на шальную удачу, что вывела его из «мальчика для бритья» на широкую и опасную дорогу бизнеса. Умер мамин братец, который не проявлял родственной любви ни к кому, тем более – к племяннику. Перессорился с детьми, уехал в ненавистную Америку и там вроде бы сгинул. Оказалось – наоборот. Женился на бездетной вдове, и, потеряв всякие связи с любимой родиной, взвалил на свои плечи ресторанный бизнес вдовы, неожиданно проявив талант в этом незнакомом деле. Максим помнил дядьку энергично вредным. Всех хотел под себя подмять. Овдовел он так же неожиданно, как и женился, и в приступе несвойственной ему ностальгии вспомнил про сестричку. Написал, вызвал к себе. Мать Максима отказалась ехать в одиночку. Пришлось ее американскому братцу вызывать и племянника. Побыли они там недели две, объелись впечатлениями и уехали полубольными. После того мира, в каком они очутились по чужой воле, вернуться к пустым прилавкам и говорильне Горбачева, обещавшего очередной рай в стране развитого социализма, было обидно. А через три года дядя угодил в автокатастрофу. Выжил – не из ума, слава Богу. Но сыновья потом решили, что как раз из ума, если оставил свои капиталы не им, а племяннику. И никакой суд не помог справиться с американскими законами. Треть наследства завещалась церкви (дядя оказался евангелистом), треть пошла в какой-то благотворительный фонд, а остальное – Максу. Дядя в инвалидном кресле пожелал еще при жизни вкусить плоды своего благородства.

Раскрыв глаза и уши, слушала Нина эту сказку и не выдержала:

– Никак не могу врубиться: почему ты не остался там? Ведь туда бы не добрались твои родственники! Ты столько здесь перенес из-за них! Ты столько потерял!

– Была бы ты рядом со мною... А я тогда растерялся. Языка не знаю, законов тоже, на переводчика ухнул кучу денег. Ладно, что вспоминать.

– Была бы у нас сейчас сеть ресторанов, – мечтательно сказала Нина.

– Ну, в этом деле я полный кретин. Нет, я правильно сделал, что свалил из чужой страны. Здесь даже бандиты как-то понятнее и роднее.

Так что не один Максим выиграл в лотерее жизни – Нина с удовольствием пристроилась к чужому успеху и в душе очень хвалила будущего супруга за правильный выбор. Ах, если бы не эти предки, утонувшие в своих проблемах. Она видела, как мать самозабвенно отдается мукам совести, как отец, словно преступник, скрывается от случайных любовниц и тоскует по прежнему семейному покою. Решила так: хватит разговоров по телефону с двумя обиженными пассиями отца - надо двигать к ним и вживую рассмотреть ситуацию.

Мишель она посетила в компании с Максом. Уж очень солидно тот выглядел. Девочка под пристальным взглядом незнакомца довольно быстро согласилась «простить соблазнителя».

– Ты, Максим, выйди на минуту, подожди меня на улице. Я пару слов скажу Мишельке.

Тот послушно вышел.

– Значит, так, детка, я тебе – справку от врача, что папаша мой не может иметь детишек, а ты мне – справочку из гинекологии.

– Ладно, успокойте своего папочку, – неожиданно сдалась девушка.– Он мне и задаром не нужен.

– Правильно мыслишь, – похвалила Нина. – Беременная ты только в мечтах.

Она с усмешкой оглядела стройную фигурку неудачливой искусительницы – без признаков «позднего срока» и ушла. Мишель даже обрадовалась такому повороту событий. Хоть без скандала обошлось. Не знала она, что у такого кволого типа, как Валентин, имеется столь прозорливая дочь, да еще с гнусным характером.

К Тамаре Нинка завеялась в одиночестве, чтобы не смущать Макса своим напором. Еще напугает беднягу – задумается он: не опасно ли на такой жениться, слишком зубастой?

Было восемь часов вечера. На вопрос: «Кто там?» Нина бодро ответила:

– Телефонного мастера вызывали?

Дверь распахнулась, Тамара смотрела на нее с улыбкой... Это понравилось Нине. Боялась она людей без чувства юмора.

– Проходи, телефонный мастер. Никак адвокатом своего папаши решила поработать? Давай!

Нет, Тамара Нине явно понравилась. Это тебе не Мишель, похожая на моль. У папы вкус есть.

– Младенца покажи, – сразу перешла на свойский тон Нинка.

– Иди смотри. Дрыхнет он, только что покормила. Ты давай, покороче – у меня вон работы до черта, таскают из фирмы. Не могу же я работу бросать.

Младенец спал с открытым ртом.

– Проверь на полипы в носу, – деловито посоветовала Нина, разглядывая ребенка.

Потом, изучив, сказала:

– Не наш мальчик. Ни на маму не похож, то есть на тебя, ни на папу, то есть – на моего. На Буратино смахивает.

Тамара хмыкнула:

– Ничего, экспертиза покажет.

– Ты знаешь, – перешла на доверительные нотки Нина, без приглашения усаживаясь в кресло.– Я ведь не против, если отец и мать разбегутся. Мамочка его давно разлюбила. Но тот упирается, а если учесть, что сынок точно не его, то я его понимаю. Кому охота алименты платить за чужие удовольствия? Когда он приходил в последний раз?

– Будто не знаешь, что он в бегах.

– Вернее – в заключении. А ты вызови через АТС.

– А у нас новый мастер. Поменялся твой папаша с ним участками. Не пожалел даже отдать «прикормленный» участок.

Тамара не собиралась выкладывать все карты на стол перед бойкой девочкой. Приходил вчера – не по вызову, а по старой памяти – настоящий отец Васеньки. Олежек. Ее молодой любовник, угодивший в треугольник не по своей воле. Как увидела его Тамара, так и расхохоталась, смутив Олега своим поведением.

– Наше произведение хочешь посмотреть? – спросила Тамара, приглашая Олега в комнату.

Тот шагнул к детской кроватке и замер над младенцем изумленно.

– Точно – мой! – шепотом сказал, хотя остроносый ребенок трех месяцев от роду уже проснулся и вполне осмысленно воззрился на чужого дядю.

Лицо у Олежки было такое счастливое, что вопрос, что делать дальше, отпал сразу. Ну и что, что он моложе ее? Лучше молодой, чем старый козел с плешивым затылком. Она, Тамара, выглядит тоже ничего, молодо. А там посмотрим. Конечно, мать заартачится, не понравится ей такой поворот событий.

– Передай отцу, – с улыбкой сказала Тамара, – что мне от него ни-че-го не надо. Обойдемся.

– А, может, правду сказать? – усмехнулась Нина. – Зачем человеку муки совести?

Обе не знали, что завершающий аккорд прозвучит через минуту, уже на пороге, когда Тамара открывала дверь выпустить гостью.

– Томочка, у тебя гости?! – радостно крикнул пришелец, протягивая ей сразу две руки: в одной торт, в другой букет в хрустящей одежке. – Я с работы отпросился! Отгул взял!

Нина шагнула в сторону, хотела попрощаться кивком, но передумала.

– Поздравляю вас с сыночком! Уж-жасно на вас похож! Просто одно лицо!

– Спасибо! Может, чаю с нами попьете?

– Нет! Бегу порадовать нашего общего знакомого! – она весело подмигнула Тамаре. – Адье, ребята!

 

9

 

Домой Нина летела на крыльях неожиданной удачи. Это же надо! Ее папаша оказался не злодеем, а мелким грешником, которого обе дамочки обвели вокруг пальца! Он свободен! Он больше никому не нужен!

На этой мысли она как споткнулась. Никому не нужен! И точно: даже матери он теперь не нужен, раз у нее роман. Бедный отец! Нашкодил не так уж и сильно, а по носу получил со всего размаху! И она сама, Нина, включила зеленый свет перед осторожной мамочкой – иди, мол, смелее, уже можно! Та ведь и шагу не сделает без сердечных мук – правильно ли она поступает, ступив на чужую территорию?

Нина решила сначала утешить отца, потом успокоить мать. Отец сидел в квартире деда перед телевизором. Дочке он обрадовался так, словно его кто-то заточил насильно, а теперь пришел выпустить на волю. Нина ему с порога доложила ситуацию. Голос у нее звенел радостью спасателя, которому удалось сохранить человеку жизнь. Выслушав, Валентин скривился:

– И до чего вы, бабы, коварный народ! Ладно, Нинка, выпьем за удачный финал!

Нинка повела носом: в воздухе пахло спиртным. Папа, должно быть, уже успел отметить свое поражение. А ведь не пил вообще – плохо алкоголь переносит. Теперь она рассмотрела отца поближе: так выглядят в похмелье. У нее, правда, в этой области опыта было мало – родители были трезвенники, а в институте, где студенты приобщаются к радостям свободы, она так и не побывала. Уберег Господь. Да и Макса она сильно пьяным не видела. Положительный он оказался тип, даже можно сказать – по нашим временам уникальный.

А почти на другом конце города, где две пожилые женщины ломали голову над тем, как устроить личную жизнь любимому Валерику, судьба расчищала пространство вопреки логике. Ей бы соединить двух сестер на одной территории, а Валерию предоставить место для самостоятельной жизни, так нет же! Умерла не его мама, страдавшая гипертонией четвертой стадии, а энергичная ее сестричка – как раз на стадии завершения квартирного вопроса. Не успела она порадоваться счастью любимого племянника, ставшего владельцем приличной квартиры.

Валерий не напрягал Олесю своими проблемами, тем более – квартирными. Ему так хотелось все довести до конца самостоятельно, а потом привести законную жену в свой дом, познакомить с дорогими ему женщинами... Что Олеся им понравится, он даже не сомневался: он уже дома рассказал, что его любимая имеет взрослую дочь, что первый ее брак не сложился. Правду до конца он выдавал порциями, чтобы не настроить стариков против Олеси. Конечно, им хотелось девушки для своего любимого мальчика, и чтоб без нагрузки, да еще в виде взрослой дочери. Но они видели, как Валерий радостно взволнован, а потому терпеливо ждали счастливого завершения. И вот одна сестричка не дождалась конца сказки, а другая могла просто не перенести такого жестокого удара судьбы. Пришлось втянуть Олесю во все свои скорбные дела. Иначе как бы он мог объяснить свое отсутствие в ее жизни?

Олеся ринулась помогать с энергией человека, привыкшего находиться на боевом посту в самые трудные минуты чьей - то жизни. Тетушку похоронили, пока мама Валерия лежала в больнице под капельницами. Хоронили из старой однокомнатной квартиры, новая, двухкомнатная, только что купленная, ждала ремонта. Считалось, что Валерию еще повезло – продать в маленьком городишке три комнаты (правда, в «сталинке») и купить на эти деньги двухкомнатную, почти в центре. Планировалось именно сюда после ремонта переселить сестричек – каждой по комнате. И что теперь? Не бросать же маму в ее старой квартире?

Нина, в процессе всех этих похоронных забот, свалившихся и на мамину голову, словно у нее своих не было, перезнакомилась со всеми друзьями Валерия, которые тоже кинулись на помощь другу. Несовременная картина странного братства всех этих не похожих друг на друга людей потрясла Нину. Таких типов она в своей семье не встречала даже по праздникам. Все так и норовили помочь Валерику физически или деньгами, хватались за тяжелый гроб, организовывали поминки в кафе, бегали в аптеку и в похоронное бюро. Народу набежало много – Олеся ничего понять не могла: откуда у одинокой старухи столько друзей? Потом сообразила, что это все «друзья дома» и никакого отношения к тетушке не имеют. Олеся так хорошо вписалась в этот внешне разношерстный коллектив, что Нина только изумлялась. Она привыкла к другой картине: в праздники и на дни рождения приходили в их дом мамины родители и чинно обедали. Иногда их общество разбавляли случайно забредшие персонажи – кто-то из соседей или родни по маминой линии. Или засиживались Нинкины подружки – тоже не постоянные, а так... Папа балагурил за столом, бабушка с дедом пытались затянуть песню, но путались в словах. Мама моталась из кухни к столу и обратно – таскала блюда, над которыми она корпела накануне чуть ли не до утра. Нина никогда не задумывалась о том, почему у родителей не было постоянных друзей. Сейчас она догадывалась, что праздники отец отмечал на работе, среди коллег, и не сильно нуждался в близких друзьях, посягающих на его личный комфорт. Он не хотел быть обязанным никому. Он не привязывался к людям, потому что никого и не любил по-настоящему...

А вот мама... Та, очевидно, растранжирила свои чувства на мужа, на нее, Ниночку, и на чужих детишек в школе. Наблюдая за матерью в эти хлопотные дни, Нина удивлялась ее энергии, терпению по отношению к совершенно чужим людям. Ее еще хватало на нежность к Валерию (все-таки классный мужик попался мамочке!) и на заботу о своей семье.

– Ты хоть поела нормально? – спрашивала мать шепотом у Нины. – Папу покормила, когда уходила? Я там суп сварила.

– Пусть привыкает питаться самостоятельно, не младенец. Совсем испортила человека. Ему надо перестраиваться, ты забыла?

Олеся густо краснела от намека. Она уже объявила Валентину, что уходит от мужа, но сама никак не могла перестроиться. Привычка всех обслуживать сидела в ней крепко, и Валентин все надеялся, что жена одумается.

Нина же приценивалась к обстановке, обстоятельствам и новым людям, с которыми теперь придется общаться. Валерий ей понравился, хотя ей показалось, что для матери он слишком уж умен. Но любит, это в глаза бросается. Он не забывает о ней ни на минуту, словно Олеся маленькая девочка, а не очень взрослая тетя. То на ходу приобнимет, то поправит что-то в ее одежде, то усаживает отдохнуть, то спрашивает, не устала ли, то просто ободряюще улыбнется, как будто именно Олеся в центре его тревог и нуждается в сочувствии. Пожалуй, ее Максик так с нею, Ниной, не возится. Нет, отец не баловал свою жену таким постоянным вниманием – это она, его жена, носилась с мужем, «как с писаною торбою». Жаль, конечно, что родители разбегутся, все-таки привыкла Нина к этой парочке. И ведь считала всю жизнь, что все у них в семье тип-топ – у других куда хуже! Мать с отцом не цапались, не дрались, на сторону не бегали, не напивались до чертиков. Насмотрелась Нина на другие семьи – у подружек. Скажи кому из соседей, что их семейка развалилась, – удивятся страшно. А где же предварительные скандалы?!

– Ма, – шепнула Нина Олесе во время поминок по незнакомой тетушке, – а кто где теперь будет жить?

Олеся чуть не подавилась от возмущения, шепнула:

– Прекрати! Нашла время! Тебе какая разница?

– Ты что – об этом еще не думала? – не отставала Нина. – Ах, какие мы наивные...

Она, Нина уже все распределила, подсчитав количество квартир, просто свалившихся на их головы со смертью двух стариков. Еще одна (маму Валерия Нина никак не могла жалеть, ибо не видела даже) ждет своей очереди на тот свет. Вот если бы папочка ушел к Тамарке, освободилась бы еще одна квартира. Но этот вариант лопнул – и слава Аллаху! Не нужен Нине братишка сомнительного происхождения. У нее будет свой киндер. Ее ребенку повезло: он будет жить в двухэтажной « хате» типа мини-замка, с собственным бассейном. Надо только покрепче держать в своих руках Макса. Учтем мамин горький опыт – не дадим сесть себе на голову или запрячь в телегу. Нина ни на минуту не сомневалась, что ее стиль поведения продлит любовь Максима на долгие годы.

Хорошо, что начало летних каникул совпало у Олеси с отпуском. Валерий еще ходил на экзамены у старшеклассников, пропадал в школе до вечера, пытаясь до своего отпуска навести порядок в физкабинете. Олеся теперь могла ездить в больницу к Зое Викторовне, матери Валерия. Та еще не поднималась с постели от слабости, но было ясно – самое страшное позади: микроинсульт оставил свои следы на лице (перекосило рот), старуха подволакивала правую ногу, не могла пользоваться правой рукой, не все согласные звуки у нее получались, но она все понимала и даже разговаривала короткими фразами. Олеся ежедневно дежурила возле будущей свекрови, кормила ее с ложечки, подавала судно, расчесывала седые волосы – довольно густые и длинные для ее возраста. В общем, делала все, что положено в таких случаях, когда ты у постели родного человека, а не наемная нянька.

Валерий в первый же день, как мать пришла в себя, познакомил ее с Олесей. Он был рад, что мать не спрашивает о сестре. Ведь Зою Викторовну хватил удар сразу после неожиданной смерти сестры, и она вроде как не могла до конца пережить эту потерю – просто не успела. И Валерий тоже не мог понять, забыла ли мать о случившемся с любимой сестрой или болезнь ее хранит от лишних стрессов, или же она вообще не успела сообразить, что произошло. Он выжидал, пока мать сама не заговорит об этом. Та молчала. За всеми передвижениями Олеси возле себя и по палате она следила с застывшим вопросом в глазах: кто ты? Чего так ретиво крутишься возле?

– Мамочка, – не выдержал однажды Валерий, – ты правильно поняла, что Олеся – моя будущая жена? Вот как только ты поднимешься на ноги, мы свадьбу сыграем.

– П-п-поняла, – кивнула Зоя Викторовна и даже попыталась улыбнуться половиной рта.

Но все так же следила настороженно за Олесей, и той было обидно: уж как она старается, а Зоя Викторовна ни одного ласкового слова ей не сказала – как с сиделкой обращается. А Валерию посылала нежные взгляды, сигнализируя, что любит, любит его, своего сыночка.

«Все нормально, – утешала себя Олеся, – сын – человек родной, а я... так, с боку припека». Однако сын к матери забегал лишь на пятнадцать минут, а она посвятила все свободное время чужой старухе. Нет, Олеся не злилась. Просто она устала физически. Что же будет, когда Зою Викторовну выпишут? Готова ли она жертвовать собою и дальше? Надо все-таки кого-то нанимать...

Сильно усложнял ей жизнь и Валентин, со смаком играющий роль страдальца. Олеся больше не верила ни его тяжким вздохам, ни жалобным взглядам, ни хозяйственным подвигам. Он отремонтировал в доме все, что только можно, что годами нуждалось в мужских руках. Он даже затеял ремонт в прихожей, посвятив ему выходные дни.

– Спасибо, – похвалила Олеся, – сильно удивившись про себя, как это ему удалось в одиночку поклеить обои.

– Моющиеся, – горделиво сообщил супруг.

«Вот и мой их сам», – мысленно ответила Олеся.

Валентин вернулся из квартиры свекров, едва затихли бури на его неудачном любовном фронте. Спасибо Нинке – навела порядок. Теперь надо, чтобы уговорила свою мамочку тоже вернуться на место. Но дочь повела себя странно, даже подло.

– Папуль, ты как сыр в масле катался за маминой спиной двадцать лет, теперь пусть она за чьей-то покатается. Так сказать – вкусит радость бытия. И любви.

Он просто опешил от такого поворота. Он даже не смог слов подобрать для ответа.

– Что ты мелешь?! Я согласен ее простить за... этот глупый флирт с пацаном, но...

– Он младше ее на два года, – скосила немного разницу Нина.– Не такой уж и пацан. Я хочу сказать, что каждый должен в этой жизни познать личное счастье. Ты вон тоже гонялся за ним вне родных стен? Мама ж не виновата, что ей больше повезло, чем тебе. Попался достойный человек.

– А я не достойный?! – завопил возмущенный Валентин.

– Каждому свое, – загадочно ответила явно повзрослевшая дочка. – В общем, сами выкручивайтесь. Я предоставляю вам свободу действий.

Конечно, Олесе было жаль мужа, но так жалеют неудачливого родственника. А Валерий делал все, чтобы любовь к нему только укреплялась. Олеся уже стала привыкать к его мужскому вниманию и заботе. Зато не могла привыкнуть к его любовной раскованности. Стеснялась своей обнаженности (как бы смотрела на себя его критическим взглядом), прятала глаза, сдерживала себя в самое сладкое мгновенье, боясь выдать страсть, вдруг овладевшую ее телом. Валерий смеялся:

– Ах ты, моя распутница! В любви ты – первоклашка! Тебя еще учить и учить!

Спасибо, что хоть не сердился...

Теперь они встречались чаще – было где. Потом Зоя Викторовна запросилась домой, и любовные встречи были перенесены в опустевшую квартиру отца. Нина ночевала у жениха в недостроенном доме, иногда – у отца. Теперь стало понятно, что пора наводить порядок в этой таборной жизни. Хватит приходящих жен и мужей, считал Валерий. Хватит тыкаться по чужим углам – у каждого должен быть свой дом.

– Теоретически он прав, – сказала Нина матери, передавшей ей эти слова Валерия. – Но вот кто с кем и куда? Можно, конечно, папулю поселить в дедовой квартире, а вас с Валерой – оставить в нашей. Прихватить его мамочку, не оставлять же ее в одиночестве? Только вряд ли старушка согласится помирать на чужой территории...

– Почему – помирать? Она еще долго проживет!

– Жаль, – поцокала языком Нинка. – Так хорошо подлечили?

– Нинка, что ты мелешь?

– Значит, жизнь вам с Валериком успеет попортить. Ты нормальных свекрух часто встречала?

– Да она вроде нормальная. Интеллигентная женщина. Теперь даже улыбается мне, поговорить любит... Спрашивает, не устала ли я от нее.

Нина шумно вздохнула.

– Не везет тебе, мамуля. То возилась с папой, то с больными предками, теперь с больной свекровью. Так и молодость пройдет. – Она подумала немного и добавила, – Максик считает, что теткину квартиру Валера должен сдавать. Сейчас это выгодно.

– Боже мой, какая ты стала... деловая

– У меня идея! Пусть он нам сдает! Мы до осени успеем там и ремонт сделать – не жить же в старье! У Макса хватит денег и на евроремонт! А потом вы туда переберетесь, когда старуха помрет, – царство ей небесное! – Нинка перекрестилась.

Олеся только глаза таращила на свою доченьку.

В общем, как ни крути, а получалось, что естественное движение жизни тормозили два человека: старуха, неизвестно на какой срок задержавшаяся на этом свете, и Валентин, не желающий расставаться с надеждами. Из-за него Олеся все чаще оставалась ночевать в родительской квартире, пока Валентин метался по своей, трехкомнатной, казавшейся ему сейчас пустыней. Он донимал жену звонками и жалобами на нездоровье. Он не хотел уходить «с насиженного гнезда» (его слова!), и Олеся его понимала. Гнездо он тоже строил. Вернее – достраивал, потому что пришел он уже в готовое, но свои руки приложил, это да... Она теперь жалела, что Тамара отказалась от его отцовства. Пусть бы утешился ребенком! Пусть бы даже жил с нею там! Она согласна!

– А давай я с ним поговорю, – как-то раз сказал Валерий. – Сколько можно тянуть? Уходи сама! Ко мне. Если он не хочет.

– Но чем вы будете говорить? Ты его не знаешь, он тебя в словах утопит. Он у меня говорун.

Все разрешилось неожиданно для всех – в один день. Очевидно, все-таки госпожа Судьба заскучала от такого тупика в жизни альтруистки Олеси. Не пришлось Валентину и Валерию выяснять отношения. Они столкнулись в такой момент, когда не оставалось ничего другого, как расставить правильно акценты.

Был вечер, Олеся прибиралась в отцовской квартире в ожидании Валерия. На территории Валентина она появлялась все реже, приучая бывшего мужа к его новой роли – оставленного. Она надеялась, что Валентин успокоится и постепенно забудет ее, разлюбив. Свидания с Валерием она ждала всегда одинаково – как будто оно первое. Почему-то не уходила новизна этого чувства. И когда тот пришел, с порога начав отчитываться за прошедший день (что очень нравилось Олесе), она уже сидела за накрытым журнальным столиком в домашних брюках с блузоном, делавших ее стройнее... Все « тряпочки» были родом из секонд-хэнда, но имели приличный, а главное – эксклюзивный вид. Они успели только перекусить, когда заявился Валентин. У него был свой ключ. Увидев свою «изменницу» в компании с любовником, Валентин растерялся и брякнул:

– Разольем на троих?

– Садитесь, – вежливо пригласил Валерий. – Кстати и поговорим.

Олеся усмехнулась: она-то знала, как ее супруг боится всяких разборок. Он предпочитал оставаться в стороне при любых обстоятельствах и очень этим гордился. Жалко было смотреть, как засуетился Валентин возле столика, забегал глазами по тарелкам с едой, стараясь не смотреть в сторону соперника и Олеси. Она тоже застыла в ожидании неприятного разговора. Только Валерий деловито обслуживал незваного гостя, наливая ему вина и заполняя тарелку салатом. Потом сел с улыбкой. Налил и Олесе, и себе, улыбнулся:

– Ну, поехали! Сразу и за знакомство, и за... расставание.

Все молча выпили. Каждый думал о своем варианте расставания, но Валерий уточнил:

– Хватит играть в кошки-мышки. Караул устал. Пора по домам. Где вы, Валентин, предпочитаете обосноваться? Мы согласны на любую территорию, вами указанную. Нам уйти или вам? – спросил, не дождавшись ответа на первую часть вопроса.

Валентин заерзал на стуле, вздохнул, выдавил из себя:

– Олеся, ты не пожалеешь потом?

– О чем?

– Она не пожалеет, – заверил Валерий.

– Ну, я пошел, – промямлил Валентин и поднялся.

К двери он шел такой походкой, что Олеся готова была вскочить следом – утешить. Она просто заставила себя сидеть. Вид у нее был несчастный.

– Подождите! – властно сказал Валерий и тоже встал. – Вы мужчина или нет? Хватит всех держать в напряжении.

– Завтра я сюда перееду. Как ты, Леся? Ты же знаешь – мне некуда.

– Живи тут хоть сто лет.

От жалости она готова была расплакаться.

– Вот и прекрасно, – жестко подытожил Валерий, хмуро взглянув на Олесю.

Когда Валентин ушел, им уже было не до любви.

– Знаешь, – сказал Валерий, – я уже готов был уступить поле боя. Нельзя, Олеся, всех жалеть, кроме себя. Всех любить одновременно тоже нельзя.

Телефонный звонок прервал Валерия, готового к очередным уговорам.

Звонила Нина. Голос у нее был возбужденный:

– Ма, ты одна? Или он у тебя?

– Кто – он? Отец?

– Да нет, Валера! Медсестра, что возле твоей свекрухи оставалась, только что на твою мобилку позвонила. Ты ж ее дома оставила. Померла наша родственница, передай Валере.

 

Вместо эпилога

 

Венцом этой тривиальной истории стал совсем не тривиальный конец очередного периода в жизни Олеси. Она забеременела! В сорок-то лет! Если бы ей было тридцать, можно было бы этот подарок судьбы принять как награду, но Олеся посчитала это возмездием за нарушение моральных правил, которые она выстроила для себя, пока жила в первом браке. Зато Валерий в дуэте с Ниной так обрадовались неожиданному повороту событий, что не позволили растерявшейся Олесе натворить глупостей.

В апреле она родила здорового мальчика, сразив наповал учительский коллектив во главе с начальством. Вот тебе и тихоня! Вот вам и наша скромница!

А Валентин стал все чаще топить горе в стакане, и кончилось бы это совсем плохо, если бы Нина не взяла опекунство над отцом. Не юридическое, конечно, нигде не зарегистрированное. И первой задачей поставила себе – папочку женить. Женский коллектив, теперь ей подначальный, подогревал ее надежды.

– Ничего, – бодро говорила Ниночка, с удовольствием помогая матери пеленать младенца, – мы тебе еще братика подкинем для компании! Знаешь, ма, у нас там настоящий цветник невест. Есть и ранние цветочки, и летние, и даже осенние. Думаю, нашему папе еще летние сгодятся, а? Вот тогда ты и успокоишься окончательно. И перестанешь спрашивать, как там папа: с голоду еще не помер?

– Скорей бы...

– Со мною не пропадете!

– От скромности ты не умрешь. И откуда такая взялась?

 

Ноябрь

2007 г.