ЕВРЕЙ ПОД ОБРАЗАМИ

 

Впечатления о россиянах и России,

написанные автором после посещения страны,

в которой не был 20 лет.

 

1. ЕВГЕНИЙ

-Улетая, ты завалил Кириши своей книгой! Давай и я тебе на прощание подарю альманах нашего литературного клуба, где среди авторов есть моя фамилия,- так говорил Женя, провожая Вадима в Израиль. Они стояли в аэропорту Пулково, началась регистрация и мелькавшие в толпе лица еврейской национальности, доставляли Вадиму удовольствие. Сказывалось его двенадцатидневное проживание среди русских. Кроме всего прочего – устал пить. Каждый день начинался с водки. Он только прилетел, едва сел в машину Жениного друга, а Евгений уже забулькал в стаканы. Отпираться было бесполезно. Как же! Святое дело! За приезд! За встречу! Столько лет друзья не виделись! Гость не подозревал, что каждое наступающее утро будет рассматриваться, как святое дело! Встреча Нового Года, потом две его книжных презентации, потом Рождество, потом просто выходные - святое дело! И так, практически, до самого отъезда. Где бы с Женей не появлялся, с кем бы не знакомился, всегда на стол ставилась водка. При этом, гуляя по Киришам, всегда чувствовал себя как будто бы своим, но все-таки чужим.

В аэропорту последний раз друзья вышли на площадь, перекурили, потом сдержано попрощались. Женя выдавил из себя, дескать, извини, если что не так. Все от нервов.

-Правильно, Женя, все от нервов. Мой тебе совет под занавес. Научись конвертировать свой талант в деньги и избавишься от болезни страшнее псориаза.

-Какой?- захлопал глазами Харченко.

-Психической!

Переспросил, потому что не понял, куда клонит Вадим.

-Какой?

-Болезнь называется антисемитизм! Когда мы были молоды, ты был здоровей. Во всяком случае, лет двадцать назад я не замечал за тобой симптомов этой унижающей нормального человека проказы. Когда бы знал, что ты стал таким динозавром – не прилетел бы.

Сказал и пошел, не оглядываясь.

… И вот он в салоне самолета. «Интересно почитать Харченко - поэта»,- Вадим, взял в руки альманах. Женя для него был всегда, прежде всего, режиссер театра-студии «Ступени». Его коллектив считался одним из лучших в Ленинградской области. Лауреат, дипломант областных, всероссийских, и всесоюзных фестивалей. Художественный руководитель слыл человеком в городе известным. Вадим это видел. Кроме театра Женя прекрасно пел и играл на гитаре, сочинял музыку. Но чтобы писал стихи! Нет, в юности баловались шутливыми эпиграммами на друзей и знакомых, но не более. А тут вдруг дарит альманах со своими стихами. С нетерпением раскрыл страницу:

Дельфин плыл к берегу,

порезанный винтами.

Он так кричал, что море содрогалось.

А мы лежали на песке прибрежном

и думали о чем - то о своем.

«Хорошо, зримо, цепляет»,- отметил Вадим. С удовольствием дочитал не большое стихотворение до конца. Оно было про человеческое равнодушие, про дефицит сострадания. Про то, как люди часто отказывают в помощи тем, кто в ней нуждается. Нуждаются не в жалости, а в проявлении милосердия. В грустной истории, рассказанной Женей, это был раненый дельфин. «И ничего, что об этом уже яростно пропето Высоцким»,- скользил Вадим глазами по строчкам. - Здесь, в стихе свой градус боли. Жаль только, что этот градус обесценивается в моих глазах,- неожиданно мелькнула мысль. - Автор любит дельфинов больше чем евреев. Я имею право на такой вывод. Потому что не зря радостно от мысли: «Лечу домой». Все это время пока гостил у поэта, хозяин меня буквально вывалял в анекдотах про евреев. Про дельфинов не рассказал ни одного. А вот не было ни дня, чтобы про Сару и Абрама с нарочитым удовольствием не потравил. Даже когда терпение мое лопнуло, и я возмущением сказал, что приехал в гости не байки дешевые с антисемитским душком слушать из уст режиссера, не тупые приколы про евреев, тот на лице изобразил недоумение: «Да шучу я! Не обижайся! Что тут такого?». Не хотелось ничего объяснять. Настроение было отвратительное. Встал из-за стола и ушел к себе в комнату».

На следующий день сидели на кухне. На столе - пиво и водка, а по телику шли праздничные, Новогодние концерты. Режиссера прорвало. Как будто провоцируя Вадима на скандал, в каждом выступающем с неудовольствием, язвительно отмечал национальную принадлежность.

-Буйнов! Косит под русского, а сам еврей! А вот король музыкальных пародий Песков – еврей! Смотри, смотри! Елена Воробей! Какая она Воробей? Придумала псевдоним! Чистая еврейка! Стал рассказывать анекдот: «Ведущий концерта перечисляет, кто будет участвовать в программе. «Перед вами выступят, уважаемые зрители, известные артисты, музыканты, композиторы, танцоры». Его перебивает голос из зала: «А нельзя ли без евреев!». «Концерт окончен!»,- тут же объявляет ведущий.

Рассказчик хохотал, как сумасшедший. Вадим не выдержал:

-Женя, я тебя очень прошу! Береги себя, свое здоровье! Не могу спокойно смотреть, как ты буквально весь изводишься.

-На что? Что случилось? Чего ты вдруг?- он даже не донес до рта рюмку с водкой.

-Старик! Умирают не от болезней и старости! Умирают от зависти! А я вижу, как ты завидуешь звездам российской эстрады. Самой черной завистью! Нельзя так себя губить! С таким отношением к успешным людям тебя надолго не хватит.

-Да ты чего! Я завидую? С чего ты взял! Никому я не завидую! Просто, как в песне: «Евреи, евреи! Кругом одни евреи!». Опрокинул рюмку, заковырял вилкой в тарелке, бормоча что-то, недоумевая по какому поводу, обвиняют в зависти. Вадим старался не слушать. Перебил его:

- Тебе нечего хоть что-то предъявить им. Ни Елене Воробей, ни Маршалу, ни Георгию Лепсу – никому. У тебя нет аргументов! А там, где кончаются аргументы, ты вспоминаешь национальность. Это ниже пояса! Это подло! Не расписывайся в собственной ничтожности! Если я не прав - докажи обратное! Дотянись до их уровня! Будь с ними вровень! Россия сегодня страна равных возможностей для всех!Стань затребованным режиссером, как Лев Додин, Роман Виктюк, режиссер театра «У Никитских ворот» Марк Розовский! Пусть твои спектакли будет транслировать Российское телевидение, пусть театр гастролирует по миру, а за тобой будут охотиться папарацци! Уверяю тебя! Ты сразу избавишься от ненависти к людям моей национальности. Амбиции твои будут удовлетворены!

Евгений слушал с остекленевшими глазами. Они ничего не выражали кроме злости:

-Ваши Абрамовичи купили все! У вас все схвачено! Там где два еврея прошли одному русскому делать нечего!

-А кто такой Виктюк? Еврей! Да еще голубой! Полунин еврей! Полунин – это псевдоним! Он какой-то то ли Пукерман, то ли Какерман! И не переводя дыхания:

-Ты-то сам чего добился в своем Израиле? Чего достиг?

Вадим едва устоял, чтобы не плеснуть в ненавистное лицо пиво из кружки. С трудом себя, сдерживая, сказал:

-Не многого. Точнее ничего, наверное. Но только заметь, в этом никого не виню, никому не завидую, никого не хочу, как делаешь это ты опорочить! И все-таки обрати внимание. Я прилетел в Россию не с израильской водкой или бананами, а со своей книгой! Ты сам видел, какой она вызвала интерес в Киришах, и сколько было народа на двух моих вечерах. Возвращаюсь без единой книги! А слабо тебе с ответным визитом прилететь в Израиль! Давай наладим культурные связи! Буду с нетерпением ждать тебя с твоими спектаклями в стране, народ которого ты ненавидишь. Заграничными вояжами с труппой ты не очень избалован. А потому уверен - амбиции возобладают! Возможность гастролей театра в Израиле, затмит твою отвратительную фобию к евреям. Пока же начни завидовать с Христа! Христос тоже был еврей! А кем стал!

-Так вы ж его предали, распяли! – Евгений не собирался угомониться. Затушил в пепельнице бычок, налил еще водки и, перегнувшись через стол, замахал рюмкой, задышал перегаром Вадиму в лицо:

-Что ты не пьешь? Ты будешь пить. «А ты спросил меня, хочу ли я пить с тобой?», - смотрел в пьяные глаза Вадим. Не дождавшись ответа, тот выпил сам и продолжил:

-Избранный народ! Это же надо такое втюхивать? Кто вас избрал? Кто назначил? Где? Ответь!

- Понтий Пилат! На парткоме!

Вадим поднялся из-за стола, кровь в висках стучала неимоверно. Дать в рожу или плеснуть в нее пиво - это был бы чирк спички над лужей бензина. Далее сумку через плечо и за двери. Но куда было деваться? Кроме этого осиного гнезда иди некуда. Остаться одному на холодных январских улицах города, который давно стал чужим – перспектива малоприятная, да и небезопасная. Опустился на стул, закурил. Конечно малодушие, конечно молчание ягненка, но вспомнил строчку из сказки Леонида Филатова: «Перед кем ты, старый бес, тут разводишь свой ликбез?». Потому сжал зубы и отвернулся к окну. Харченко махал руками и что-то выкрикивал про Булгакова. Не дождавшись никакой реакции, затих, но не надолго. В голосе вдруг появились жалостливые, почти извинительные нотки.

Стал говорить, что на данный момент для него посещение Мертвого моря важнее всяких гастролей. Вадим удивленно поднял глаза: «Почему именно Мертвое море?». Выяснилось, что по правому локтю режиссера стремительно расползается псориаз. Кожные врачи, не сговариваясь, сказали, что такая неизлечимая в России болезнь поддается лечению только в Израиле, на Мертвом море. «Боже мой, какая несусветная наглость и вероломство!- слушая лицемера, подумал Вадим. – Как фашистский нацист ненавидит евреев! Тем не менее, рассчитывает попасть на лечение к Мертвому морю?».

-Это поразительно! Уму непостижимо! Как же ты смеешь плевать в колодец, грязями которого желаешь намазываться, чтобы вылечиться от проказы?

-Танки грязи не бояться! – Евгений захохотал, включил телевизор. Вадим же поднялся из-за стола и стал варить кофе: «Откуда у режиссера, руководителя театра такой инфантильный ум, такое дремучее невежество? Может это от нищенских денег?- думал Вадим, пытаясь бросить ему спасательный круг. – Читал же я где-то мысль: «Ничто так не ограничивает мировоззрение, как размеры зарплаты». Накануне Евгений объяснял необходимость халтурить. Он, как худрук театра получает 7 тысяч рублей в месяц. Это смехотворная зарплата при безумно дорогом уровне жизни. Приходится крутиться. Например, владельцы китайского ресторана, где вел Новогоднюю программу, заплатили 12 тысяч. Вадим сидел за столом, среди множества блюд китайской кухни, а платный режиссер развлекал гостей игрой в караоке. Забили 12 раз куранты, зазвенели бокалы, раздались здравицы в честь Нового Года. Гость из Израиля чокнулся с ведущим вечера, мысленно обратился к сыну, к жене со словами любви, пожелал успешной развязки в секторе Газа своей стране и осушил фужер.

Надо отдать должное Евгению. Вечер прошел интересно, что называется с огоньком. Зря, что ли выходил победителем на многих всесоюзных конкурсах, связанных с досугом трудящихся. Но много денег это не приносило. Кроме разовых подработок еще выручали «Жигули». Когда совсем нечем было платить за квартиру и алименты на дочь, шел работать таксистом. Но опять же из-за нищеты машину пришлось продать.

Как-то шли на студию, и Вадим обратил внимание на белые номера российских машин. Не добрым словом вспомнил арабов. Евгений не понял.

Он объяснил: «Потому что в Израиле на автомобилях с белыми номерами ездят только арабы». Режиссер тут же заговорил о жертвах израильской оккупации. «За что вы утюжите танками стариков и детей в секторе Газа? Это не ваша земля. «Фалестын» - чисто арабское слово. «О! Ты знаешь арабский?- посмеялся Вадим.

-Я серьезно!

-Предмета для серьезного разговора не вижу,- отрезал Вадим и стал в уме подсчитывать дни до отлета. Потому что кроме Жениных оскорбительных, тупых наездов на все что связано с еврейством еще ежедневно мучительно гадал: «Где в данный момент может быть сын в такие напряженные для Израиля дни? В то время когда папочка пьет в России водку".

Тревожные мысли не давали покоя практически сразу, как только самолет взлетел рейсом на Петербург. Тут же стало известно о начале военных действий в секторе Газа. «Если хамасовцев бомбят с воздуха, то по логике пехота не должна заниматься в секторе разными зачистками, поисками тоннелей и уличными боями»,- прикидывал Вадим. Прилетев, каждое утро пока хозяева спали, смотрел на кухне телевизор. Сердце было не на месте. В новостях сообщалось, что с началом операции «Литой свинец» погибли 13 и около 120 израильтян получили ранения. «Со стороны международных правозащитных организаций,- акцентировало Российское телевидение,- звучат призывы расследовать случаи гибели мирных палестинцев и квалифицировать это как "военное преступление со стороны Израиля".

-Чего добивается израильская армия? Из-за чего война с горсткой арабов? – выползал из спальни сильно помятый то ли водкой, то ли сном Женя садился рядом и наливал пиво.

- Тебе, старик, надо под зеленый флаг! А в руки лозунг в защиту арабских детей. Что ты прикидываешься! Разве ты не понимаешь, что главная цель операции - прекращение массированных ракетных обстрелов из Газы по жителям наших городов – Сдерота, Ашкелона, Ашдода и других. И вторая цель: заставить мусульман прекратить поставки оружия в сектор через подземные тоннели. Это ваш дружелюбный союзник Египет переправляет хамасовцам российское оружие.

Харченко криво улыбался. Не верил ни слову. Был относительно трезв и потому особенно не бросался на защиту расстреливаемых оккупантами арабов.

….Неожиданно кто-то настойчиво потряс Вадима за плечо. Оказывается, настолько погрузился в воспоминания, что не слышал стюардессы, которая просила пристегнуться. Пристегнулся. Вспоминать Евгения больше не хотелось. Вадим прикрыл глаза, и всплыло улыбающееся лицо Канарейки. И не только ее. За время рейса память не отпускала родные образы старых друзей, по которым истосковался, живя в Израиле, с которыми встретился.

 

2. КАНАРЕЙКА

 

Вадим ходил взад вперед и под ногами хрустел снег. Поскрипывание снега доставляло удовольствие. Потому что вот же он стоит среди зимы! Пальцы и уши пощипывает мороз, а со рта идет пар. В Израиле, где снега практически нет, сказали бы, что поскрипывание снега в кейф. Особенный кейф испытывал, потому что ждал! Слонялся перед стеклянными дверями Дворца Культуры и ждал. Ждал Валюшу. Беспрестанно курил, смотрел на нежную розу, завернутую в целлофан: «Не замерзла ли?». Не помнил, когда в последний раз так ощутимо пощипывал мороз. Да что там! Не помнил когда в последний раз, был на свиданье. Сейчас у него свиданье: длинный стебель красной розы, как закладка лежит в книге, где о той кого ждет – много страниц.

Узнал ее не издалека, а только тогда когда, приближаясь к нему, махнула рукой. Обратил внимание на взмах руки незнакомки. Присмотревшись, узнал Канарейку. То же до боли родное лицо, те же светлые волосы, выбивающиеся из-за капюшона, та же детская улыбка. Детская, не взирая на то, что перед ним стояла молодая красивая женщина.

-Валюша, - прижался он к ней.- Здравствуй, родная!

-Здравствуй, Вадик! С Новым Годом, с Новым счастьем! Когда ты приехал? - все те же до боли знакомые ямочки на щечках, все тот же милый говорок. Приблизил к себе, обнял, поцеловал в щеку, вдыхая запах нежной кожи. Тоже поздравил с Новым Годом и не мог оторвать взгляд. Протянул книгу с розой. Валюша удивленно вскинула серые глаза.

-Это моя книга. Там о нас с тобой. Ты там Канареечка. Так я придумал.

-«Придумал?». Да, мне говорили, что ты стал писателем,- голосок тонкий и робкий.

- Прочти, что я написал тебе на обложке.

Она раскрыла книгу и, глаза забегали по строчкам. Обложка мелко дрожала. Читала и улыбалась уголками губ. Потом прижала книгу к себе:

- Спасибо! Я – Канарейка! Как интересно! Но прилетала к тебе в Минск, не Канарейка! Помнишь, как разыскала тебе в горсправке и поселилась без спроса в твоей комнате? Там об этом?

-Об этом и не только.

Вадим поразился, как она безошибочно угадала с какого места надо начинать бесконечные: «А помнишь? А помнишь?».

- А помнишь, первые слова, которые я сказала тебе?

Вадим не помнил:

-Здравствуйте! Я ваша тетя из Бразилии.

-Нет. Я поздравила тебя с Новым наступившим 1980-ым годом. Как только что с 2009-ым.

-Боже мой! Какие две разные цифры! - Вадим пытался пошутить, скрывая волнение. Блеснул кусок голубого неба, отраженный в стекле и распахнулась дверь Дворца. Из нее выглянул Женя:

-Встретились, наконец - то! Хватит мерзнуть! Поднимайтесь ко мне!

Валя замешкалась, сказала, что времени у нее не много. Ее ждут. Она с мужем, с детьми едет на Новый год в Петрозаводск к родителям Сергея. Вадим взмолился, чтобы не убегала! Чтобы хоть немножко пообщались. Та, снова улыбнулась ямочками щечек и шагнула в распахнутые двери. Вадим пошел за ней, невольно отмечая про себя, укрупненные формы. В кабинете помог снять куртку с капюшоном, отороченным каким-то черно-белым мехом, усадил рядом с собою на диван. Так много хотелось сказать! Но слова, которые произносил, оставались незначащими ничего. За ними таилось столько недосказанного! Тоже, похоже, чувствовала и Канарейка. Потому больше молчали, смотрели друг на друга. Не могли найти самых важных слов, которые могли бы выразить чувства, что переполняли. Вадим спросил что-то про детей. Она ответила, что у нее два взрослых сына. Один уже окончил институт, а другой только недавно поступил.

-А у тебя?

-А у меня сын Илья.

Не хотел об этом, но вдруг сказал:

-Сейчас воюет.

Сердце заныло. Не готов был говорить об этом ни слова! Как будто никакого арабо-израильского противостояния в его стране нет! Нет и все тут! Зачем говорить? Сердце Канарейки далеко от сердца отца, чей сын может быть именно в эту минуту сидит в засаде или патрулирует улицы Рамалы, или что совсем худо – стреляет в секторе Газа. Однако Валюша почувствовала, что происходит в душе Вадима. А потому, перебирая страницы книги, вдруг сказала в полголоса совсем о другом:

-«И чтобы нас никто не разлучил, я превратил тебя в воспоминанья». Так у Высоцкого. А у тебя? Эта книга - воспоминания обо мне?

-О тебе. Но не воспоминания.

-А что?

-Не знаю, Валюша. Наверное, грусть. То, что происходило с нами, закончилось и радость, оттого что это с нами было.

-Буду читать, и стараться испытать радость.

-Понимаешь, Канарейка, для автора эта история похожая на луч света, который кричит, потому что его зажали дверями.

-Боже, как образно! Все правильно. Писатель говорит,- улыбнулась Валя.

Чтобы больше ничего не объяснять Вадим сказал:

-Ты изменилась. Неизменными остались ямочки на щечках,- взял ее за пальчики. Она улыбнулась.

Вадим прижал ладошку к щеке.

-Ты тоже стал другим,- едва понял он по движению губ. Нестерпимо захотелось поцеловать ямочки, как когда-то в юности, но сдержался. Смотрел в серые глаза и гладил волосы. Преодолевая себя, стали говорить уверенней. В каждой фразе, в каждом слове Канарейки слышал упрек и досаду за то, что так все сложилось у них в судьбе. Слышал некое разочарование за то, что не сумела когда-то удержать его. А главное что он сам ко всему, что происходило между ними, относился не серьезно. Не разгадал, не понял движение души. Она хотела навсегда быть с ним. Сейчас пыталась напомнить об этом. У нее это получалось. Но не очень. Говорила почти шепотом. Было стыдно попросить говорить громче. Не хотелось, чтобы Канарейка узнала о его проблемах с ухом. Поднялся, потоптался, пересел с другой стороны. Валюша, между тем, заметила, что ни в чем ему никогда не отказывала. Потому что любила. Вспомнила навсегда запавший в сердце вечер, когда однажды он явился к ней домой, а родители заперлись на кухне, чтобы не мешать. Расположились на узком диване в ее маленькой комнате и беспрестанно целовались. Были счастливы. Улыбнувшись, спросила, помнит ли, как мучались, раскладывая диван.

-Еще бы! У меня тогда с грохотом отвалилась спинка дивана. Я от ужаса оцепенел, хотел бежать сломя голову! А ты хохотала.

-Ты был моим первым мужчиной,- прошептала она, и ямочки на ее щечках вспыхнули.

-Да. Я помню. Такое не забывается. Ты тоже была первой моей девочкой.

-Ты всегда стремился быть первым, а я хотела быть единственной. Рисовала любящим сердцем непритязательные картинки нашего будущего счастья. Домысливала всякое такое, чего ждала от тебя.

Канарейка замолчала, отвернулась. Она хотела казаться абсолютно спокойной, даже ироничной. Но ей это удавалось не просто. Вадим увидел, как вздымается под курткой грудь.

-Этим картинкам не суждено было сбыться. Ты этого не понял! Не понял того, что я хотела быть для тебя только одной! В жизни, на поверку все оказалось проще и прозаичней. Ты женился, уехал из Киришей, а спустя еще какое-то время из СССР. Снова замолчала.

-Не расцени это, как цинизм, но знаешь, Канареечка, что такое любовь? - Вадиму захотелось повернуть диалог так, чтобы он не касался напрямую их темы.

-Что же такое любовь? Просвети меня, уважаемый писатель.

-Где-то я прочел, что любовь это то, что случается с двумя людьми, которые ничего не знают друг о друге.

-При таком раскладе случается не любовь. Случаются половые связи с людьми, которые не знают друг друга. Что касается нас, то мы были давно знакомы. У нас случилось иначе.

Канарейка держала удар. Уловка Вадима не срабатывала.

-Что же с нами случилось?

-Вернее случилось с тобой.

-Что же?

-Я уже говорила тебе. Твое стремление быть первым завладело тобой настолько сильно, что ты не видел во мне единственную.

Кого угодно, но не единственную.

Теперь пришла очередь Вадима держать удар. Сказал глупость:

-Как в песне. «Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки потом».

- Хорошая песня, но не про тебя.

-Ты права, Канарейка. Летать я так и не научился.

-Почему?

-На взлетной полосе повредил ногу и от полетов был отстранен. Я же не Маресьев, а только Аркадин. Аркадин - скромный охранник граждан государства Израиль.

Канарейка смотрела на розу в целлофане, и все стало понятно. Говорить на тему любви ей больше не хочется. Заметила, что знает самое частое сочетание двух профессий. Это доктор и писатель. Но чтобы охранник и писатель! Это делает охраннику честь. Вадим вымученно улыбнулся. Снова помолчали.

Потом Валюша заговорила о подруге.

-Я не смогла быть на ее похоронах. Она долго лежала в больнице, потом когда врачам делать что-нибудь было уже поздно, умерла дома. Вадим знал об этой смерти. Знал, что Наташи нет. Не стал ничего уточнять из горького факта, лишь произнес: «Вечная память».

Зашел Харченко, сел за стол и стал перебирать какие-то бумаги. Валюша взглянула на часы, снова полюбовалась розой и заторопилась домой.

- Сергей помнит тебя. Помнит, как ты передавал мне привет, когда встретил однажды его в Питере на Московском вокзале. Помнишь?

Он не помнил. Не помнил даже лица. Прощаясь, спустился с ней по лестнице. Сказал, что, вернувшись в Израиль, позвонит, спросит, понравилась ли ей с Сергеем история про Канареечку. Снова прижался небритой щекой, зашептал на ухо:

-Прости, Валюша. Все эти девятнадцать лет я никогда не забывал тебя. Не забывал, потому что помнил. Иначе не написал бы о тебе.

Спросил, встретятся ли они завтра? Посидят ли где-нибудь в кафе? Но Канарейка напомнила, что сегодня с семьей уезжает. Уезжает на все дни до самого Рождества. Он поцеловал ее, а она, погладив обложку книги, пообещала внимательно читать. Добавила, что у нее прекрасные сыновья, что мужа любит, что ни за что не хотела бы поменять что-то в жизни.

-Все что ни делается – делается к лучшему, - кутаясь в меховой воротник куртки, сказала банальную сентенцию. Сказала безрадостно. Вадим в глазах уловил промелькнувшую боль и смятенье.

Заторопилась через площадь, но вдруг обернулась:

-А за сына, Вадик дорогой, не переживай! Я за него помолюсь. Ничего с ним не случится. Поверь мне!

Прощальный взмах руки и пошла, не оборачиваясь мимо высоких елей, растущих на площади. Он помнил эти ели совсем малюсенькими. Лет двадцать назад издалека они казались почти декоративными, очень хрупкими и ненастоящими из-за своего роста. Сейчас их стать, их мощь, размах еловых лап безжалостно и неотвратимо напоминал Вадиму о скоротечности времени. О том, что ничего нельзя вернуть. «Тебя окликнуть можно, еще окликнуть можно, но возвратить уже нельзя»- всплыла в голове фраза из старой песни, пока он смотрел в спину уходящей Валюши. Знал, что больше никогда не увидит ее. Не увидит эти выросшие, возмужавшие деревья, под кронами которых прошла юность. Стоял и вспоминал Канареечку. Канареечку из книги. Как много лет назад она ни от кого, не таясь, плакала на перроне Киришского вокзала, провожая его в Минск. Тогда глядя на зареванное личико, Вадим сам готов был расплакаться, но храбрился и улыбался. Обещал звонить и писать письма. Все теперь повторялось. Все повторялось, как в далеком 1979-ом. С той лишь разницей, что больше встреч не предвидится. Потому что нет уже того поезда, на котором когда-то она приехала в Минск. Нет подавно поезда, который когда-нибудь привез бы ее в Израиль.

Только где бы они не жили, как нить связующую сердца Канарейке остается книга, в которой бьется живая история их любви.

 

3. ЕГОР

 

Подумать только! Хотелось ущипнуть себя! Не сон ли это? Вадим сидел на кухне у Егора, а тот буднично, как ни в чем не бывало, разливал водку. Звали Егора Виктор. Егор же было произвольное от фамилии Егоров. Иначе, как Егор его никто не называл. Так вот - Егор разливал водку и делал это так, как будто друзья расстались вчера. А может, это только казалось. Потому что если присмотреться, можно был видеть, что он взволнован.Весь в движении, суетится у стола, переставляет предметы, глаза горят, рука над рюмками подрагивает. Прыгает с одной темы разговора на другую, а в перерывах зовет на кухню жену, чтоб познакомилась с гостем из Израиля. Кричит: «Маринка! Иди же посмотри! Ко мне друг приехал! Знаешь, сколько мы не виделись?». Сейчас он широким жестом руки смел с небольшого стола все, что мешало неожиданному застолью: кипы старых газет, какие-то бумаги, календари, книги. Одна упала на пол. Вадим поднял ее. Прочел обложку: «В.Пикуль» «Слово и Дело».

-Пикуля читаешь? Читай Аркадина!- смеялся Вадим. Он был взволнован не меньше хозяина. Только что подарил свою книгу. Егор с изумлением полистал ее. Улыбаясь, спросил, есть ли в ней что-нибудь про него.

- Такой вопрос ты мог бы задать Пикулю. А я же не Пикуль. Зато в этой книге авторское посвящение читателю, которого Аркадин уважает и ценит, как далекого друга.

- Да какой к черту Пикуль!- закричал Егор.- Братан, у меня сейчас крыша поедет!

Отложил книгу в сторону и говорил без умолка про то, как это замечательно, что спустя почти двадцать лет они встретились! Про то, что дословно помнит единственный телефонный разговор. Вадим лет десять назад, набрал из Израиля Витин номер. Харченко же, пустился рассказывать, каких трудов стоило найти новый адрес Егора.

-Давайте за встречу! - перебил его хозяин, поднимаясь из-за стола. Потянулся к гостю.

 

Обнялись, расплескивая водку и, Вадим в этих горячих похлопываниях, в неловких объятиях вдруг почувствовал такую чистую душу друга, что на глаза навернулись слезы. Егор не прикидывался. Это было не свойственно ему.

-Витя, - зашептал,- Витя…

Когда взглянули, друг на друга тот воскликнул:

-Я видел у тебя на глазах слезы, когда ты только вошел! Старик, я сейчас сам заплачу!

Сели, выпили. Потом снова налили. Егор поднял рюмку и хитро щурясь, иронично глядя, на Вадима сказал:

-Тебе, как писателю хочу пожелать, чтобы тебе никогда не пришлось к концу жизни растапливать камин собственными книгами.

Харченко пришел в восторг. Захохотал и сказал, что желает автору много книг.

-Чтобы было чем поддерживать огонь! – такое возможное пользование книгами Вадима привело его в ликование. С радостью сообщил Егору, что на литературном вечере народу, было немного. Егор отреагировал неожиданно. Сказал Вадиму:

-Ну и наплюй! Это еще ровным счетом ничего не говорит о писателе! Вообще, слушай Черчилля, который однажды заметил, что нет плохих книг, кроме некролога. Еще слушай Высоцкого.

Обнял Вадима за плечи и прочел:

 

«Я не люблю манежи и арены,

на них мильон меняют по рублю!

Пусть впереди большие перемены,

я это никогда не полюблю!»

И вдруг без всякого перехода:

-Что там у вас происходит в очередной раз? Что снова арабы хотят? Вадим, бери холодец! Жена делала! Маринка! Иди к нам! Я тебя с другом своим познакомлю! – кричал в сторону комнаты, где сидела супруга и выходить не торопилась.

- Я по натуре толерантен ко всем, но когда слышу, как иранский президент Ахмадинеджад отрицает катастрофу, отказывает вам в праве на Холокост – задушил бы собственными руками!

Во-первых, Вадим был поражен, как безукоризненно, не сбившись, Егор произнес труднейшую для русского уха арабскую фамилию. Во-вторых, всегда помнил Витино неутолимое желание знать про Израиль больше того, что можно было в те далекие восьмидесятые прочесть в прессе или посмотреть по ящику. Он никак не мог понять и всегда удивлялся: откуда у русского Егорова Виктора такой не подточенный, не побитый никаким псевдосионизмом, а тем более любой ксенофобией неподдельный интерес к беспрестанно воюющему государству Израиль? Теперь подобные вопросы Вадима не донимали. Спустя бездну времени многое стало понятно. Это, вероятно, приходит с возрастом. Виктор человек, чей здравый рассудок, аналитический склад ума и интуиция никогда не ошибались. Ему было дано природой - отличать заурядного мерзавца от человека порядочного. Это касалось всего. Он трезво оценивал людей и так же трезво смотрел на арабо-израильское противостояние. В этом смысле был полная противоположность Евгению Харченко. Вадим не помнил, чтобы Егор мог позволить себе рассказать пошлый анекдот про Абрама и Сару. Именно внутренняя культура, сдержанность и объективные оценки всего, что происходит в мире, притягивали Вадима. Он ценил дружбу с ним. Женя же был человеком диаметрально противоположным. Вадим еще не переступил порог его дома, а тот уже успел извалять его с головы до ног в антисемитских анекдотах.

Неожиданно на кухне появилась жена Егора Марина. Взглянув на нее, становилось понятно, почему она так долго не шла, чем была занята. Тонко подведенные глаза, накрашенные губы говорили о только что проделанной косметике. Выглядела она значительно моложе мужа.

-Марина! - встрепенулся тот.- Вот Вадим, о котором я тебе говорил. Познакомьтесь!

Марина кивнула белокурой копной волос, стесняясь, что-то сказала и спряталась за Егором.

-Ты еще только школу заканчивала, когда мы с ним делали климат в городе! - Егор смеялся и тащил Марину из-за спины. Неожиданно напомнил случай, который теснее сдружил их. До этой истории Вадима не очень замечал. Егору вдруг стало известно, что кто-то наезжает на Аркадина в общежитии. Казалось бы, что Егору до этого? Наезжает и наезжает. Сами разберутся. Но он отнесся к этому серьезно. Разговор состоялся в ресторане «Юность». «Почему я об этом узнаю случайно? Кто там на тебя дергается? Ну-ка, айда, в общагу!». Вадим стал отговаривать. Не надо, мол, выяснять отношения. Но того, разогретого водкой остановить было невозможно. Честно признаться, Вадим не помнил все подробности этого визита. А Егор, смеясь, рассказывал, как потащил одеяло со спящего обидчика (было уже поздно, часов двенадцать ночи), как мужик, хлопая с спросонья глазами, моментально все понял. Егора надо знать. Он просто так не явится. «Чем тебе мой друг не угодил, спящий ты наш?» Сильно схватил его двумя пальцами за нос. Тот от боли вытянулся на цыпочках: «Вадим, ты мне всем угодил! Разве я тебя обижаю? Мы с тобой даже пиво пили! – загундосил он, вытаращив на Вадима дикие глаза. «Разминай уши и нос, господин иногородний!» - не отпуская жертву делая ей больнее, рекомендовал Егор. «Разминай уши и нос» это Егоровское предложение всегда было обязательным перед дракой. Все об этом знали. Иногородний тоже. «Живи пока»,- демонстративно вытирая пальцы о его майку, обронил Егор. Бить несчастного желание пропало, потому что не видел сопротивления. Из глаз его текли слезы, и было жалко на него смотреть. В животном страхе стоял и дергал за резинку трусов. Она нервно хлопала по толстому пузу.

-Потом мужик регулярно приглашал нас к себе, наливал пиво. Был он из Ферганы и родственники ежемесячно присылали ему восточные сладости. Мы ели рахат-лукум, всякие казинаки и запивали пивом!

Егор хохотал, а Вадим смотрел на шевелюру таких же, как в молодости волос. Только они уже были белые.

Неожиданно притащил толстый, потрепанный альбом. Сколько забытых лиц всколыхнули страницы сердце Вадима. Вспомнили известную фразу: «Иных уж нет, а те далече». Выпили. Помянули тех, кого уж нет. Их оказалось гораздо больше, чем тех, кто далече.

-Записывай, писатель! - бросил Егор Вадиму и прочел четыре строчки:

У альбомов свой особый стих.

Можно жизнь, листая понемногу,

рассмотреть не встреченный триптих-

женщину, религию, дорогу.

Снова незаметно вернулись к воюющему Израилю.

-Почему у вас три моря? Средиземное, Красное и Мертвое, - с возмущением загибал Женя пальцы. - А у арабов ни одного!

–У израильтян есть еще четвертое! Море-озеро Кинерет! Плохо знаешь географию! Двойка тебе, Женя!- с пренебрежением, с неудовольствием даже выговаривал Егор, успевая, тем не менее, смотреть в сторону Вадима и улыбаться. - Стыдно режиссеру этого не знать: Арабы моют пятки в Средиземном море перед молитвами в мечетях! Они имеют выход к нему! Красное море омывает Египет, а Мертвое море Иорданию.

-За что же тогда евреи имеют арабов, бомбят сектор Газа? - негодовал Женя.-

-Старик, послушай одну древнюю историю, - потянулся за сигаретой Вадим.

– Может быть, эта легенда ответит тебе на твой вопрос. Не дожидаясь без паузы начал:

-Однажды черепаха и скорпион хотели перебраться через реку. А дело происходило на Дальнем Востоке …

-Я расскажу! – неожиданно перебил его Егор.- Ты не так рассказываешь! Вадим недоумевал:

-Я не так рассказываю?! Ты знаешь лучше? Ничего себе! Ладно, валяй!

Егор вдохновился:

-Черепаха стояла на берегу реки Иордан и хотела переплыть на противоположный берег. Плавать она не умела, а только со спасательным кругом.

Было непонятно, шутит ли рассказчик или говорит серьезно, но тот продолжал:

-В это время мимо пробегал скорпион, и черепаха попросила помочь перебраться через реку. Скорпион сказал: «Нет проблем, старуха. С удовольствием! И заметь бесплатно! Потому как я только слез со слонихи». Слушатели захохотали.

-Скорпион взгромоздил черепаху на спину, и они поплыли. На самой середине реки, на самой крутизне скорпион вдруг, ни с того ни сего, смертельно ужалил черепаху. «Мы утонем! Мы погибнем! За что ты меня ужалил?»- заорала черепаха. «А что я могу сделать?» – равнодушно откликнулся скорпион. - Это Ближний Восток!».

Над столом повисла пауза. Вадим подумал: «Наверное, мало слыть мужиком эрудированным. Эрудицией надо еще уметь пользоваться». До сих пор молчавшая Марина сказала:

-То есть изначально Ближний Восток всегда обречен на бесконечные войны. Это ужасно. Око за око - лишь ослепляет мир.

Вадим взглянул на Марину как-то иначе. Озвучила, мудрую мысль, которая для исламистов, для фанатов-мусульман пустой звук.

И было еще на посошок. Прощаясь, пожимая Егору руку, Вадим сказал, что будь его воля, он присвоил бы Егору статус почетного гостя Израиля. Взял с его слово, что соберется, и прилетит к нему в гости.

-На будущий год в Иерусалиме!- крепко обнимая Вадима, произнес Егор. Отворачивался и часто моргал глазами.

На следующий день, утром позвонил и сказал Жене, что они с Мариной хотят зайти не надолго. «Когда еще Вадим прилетит? Хочется еще повидаться». Женя вопросительно взглянул на жену. Та отрицательно покрутила головой. «Я не накрашена, плохо себя чувству. И потом вот-вот дочка внучку должна привести». Муж слово в слово передал этот нюанс Егору. «Харченко, я всегда знал, что ты прозрачный», - сказали на том конце провода и трубку повесили.

 

4. ТАНЯ

 

Боясь, что будет говорить сбивчиво и неубедительно, будет волноваться и что-то упустит, Вадим протянул Тане газету:

-Там о нем. Читай, а я пока на лестнице покурю. Сказал и вышел за двери. Таня стала читать:

«Еще вспоминаю я своего ленинградского друга Володю Крапивина. Это как у Высоцкого: «Он был мне больше чем родня, он ел с ладони у меня…». Ни до, ни после друга такого, как Володя у меня не было и, видимо, не будет. 1990 год. Мы улетаем в Израиль, аэропорт Пулково, и Володя высокий и нескладный, беспрестанно курящий, смотрит на меня такими потухшими глазами, как если бы конец света. «Таинственная страна Израиль! Зачем? Куда? Где это? Увидимся ли когда-нибудь?». Прощались, как будто расставались навсегда. Прошло чуть больше года, я только-только закончил ульпан, а уже Володя прилетел! С каким рвением, с каким самозабвением стал он тут же, не самостоятельно учить иврит. Мог ли я тогда представить, глядя, как он всем своим естеством, всеми своими порами жадно с удовольствием впитывает атмосферу новой страны, что спустя какое-то самое малое время все ему в ней осточертеет, и будет он проклинать тот час, когда решил лететь вслед за мной в Израиль. Точнее, может быть, проклинал не час, а склонял как угодно меня за то, что я, суля чуть ли не золотые горы, сманил его в Израиль.

Действительность оказалась суровей. То, что он увидел, с чем столкнулся, не вписалось в мои рассказы о стране в письмах к нему. Было ли это так в действительности? Ничего не буду говорить в свое оправдание. Только трещина в наших отношениях из года в год становилась все шире и шире. Мы оказались на ее разных сторонах. Перестали встречаться и общаться. Со временем между нами пролегла пропасть. В надежде, что все образуется, все уладится, что Володя найдет себя в новой стране и, никого не будет винить в своих неудачах, мы снова подружимся, я часто смотрел видеокассету с моим любительским кино. Там долговязый Володька держит маленького Илюшу на руках и ходит с ним вокруг настоящего военного вертолета, который, правда, списан по старости и стоит в парке, как карусель для детей. Надежда моя не оправдалась. Пропасть между нами стала настолько непреодолимой, что о смерти Володи я узнал случайно. Пришел на могилу, помянул – выпил водки. Смотрел на надгробный черный камень и думал, что друг ушел, а я остался не прощенный им.

Где-то я прочел про непредсказуемость жизни. Про то, что сегодня тебя могут ввести под ручки, но завтра вынесут вперед ногами. Я ввел Володю в Израиль под ручки, а его вынесли вперед ногами. В ранимом сердце желчи, злости и недовольства всем и вся скопилось неисчислимое множество. Это отравило его кровь».

Вадим вернулся и замер в дверях. Таня безмолвно плакала, закрыв лицо руками. Эту газету он не мог не показать ей. О смерти человека, с которым связывало ее очень многое, она уже знала. Об этом Вадим успел сказать на своей первой встрече во Дворце Культуры, где состоялась непредвиденная презентация книги. Как потом выяснилось, Татьяне книги не хватило. Вадим продиктовал телефон, они созвонились, захватил книгу и вот он у Танечки. Ей хотелось узнать подробности. Как? Что же случилось? Ведь Володя практически никогда не болел, был всегда здоров. Что произошло с ним в Израиле? Мартиролог в газете должен был многое прояснить. Она хорошо знала Володю. Знала его бескомпромиссность, желание абсолютной ясности всегда и во всем. Но главным образом ей был очень хорошо знаком его душевный мазохизм! Когда человек сам себя изводит, потому что мир не прогибается под ним. Почему Израиль навязывает ему свои правила игры, а не наоборот? Это он Клондайк! В нем должны искать и находить крупицы золота.

Вадим боялся смотреть в заплаканные Танины глаза. Вдруг там таится непредвиденное. Вдруг она думает, так же как думал Володя. Он в своих неудачах винил Вадима. «Зачем я послушал тебя! Зачем вытащил меня в свой Израиль?». После прочтения Татьяной этих горестных строк он в ее глазах виновник смерти друга? В известной степени разумеется. Но Танечка умница. Как ни разрывалось ее сердце, как не было тяжело, она не пустилась ни в какие разборки. Немного придя в себя, разливая по крохотным чашечкам кофе, стала рассказывать, с какой жадностью Володя перед самой репатриацией бегал на Питерские театральные премьеры. Рассказывала, как часто вместе срывались в театр Товстоногова, или Комиссаржевку, или в Малый. Как мог вдруг позвонить, чтобы спросить, что бы порекомендовала почитать.

-В то время он усиленно искал книгу «Ничтожность». Не читал?- спросила Вадима.

- Не читал,- честно признался тот.- Но зато с автором этой книги Баташевым переписывался в Интернете. Он редактор русск. - немецкого литературного журнала «Мосты».

-Да? - удивилась Таня. - Не знала. Правильно. Книга была опубликована в Германии. Помню дословно, как роман начинался: «Я не люблю советскую власть. Можете себе представить, какая я редкая сволочь». Сволочью называл себя автор книги Владимир Батшев. Сегодня таким заявлением никого не удивишь. А в то время роман найти практически было невозможно. Это была бомба! Я сама прочла его сравнительно недавно. У Володи был особенный дух на подобные диссидентские книги. Мало того на литературу, которая по-настоящему всегда подлинная литература. Помолчала и потом без всякого перехода:

-Я бы не удивилась, если бы он предложил лететь вместе с ним в Израиль. Но не случилось. Зато у меня сейчас в Питере взрослый сын и мама живет через дорогу. А интересно он успел прочесть Батшева или нет? – встрепенулась вдруг она. Глаза увлажнились, покраснели, навернулись слезы. Таня опустила голову.

-А помнишь, Танечка, как тебя рассмешила одна фраза, написанная мной? – Вадиму не хотелось пытаться утешить ее, говорить ничего не значащие слова. Решил отвлечь ее от смерти Володи иначе.

-Какая фраза?- непонимающе взглянула она. По щеке текла слеза. Вадим пустился рассказывать:

-Когда-то давно, давно на очередной рабочей планерке директора Анны Ивановны Черной ты обратила внимание на название моей толстой рабочей тетради. Она лежала на столе, за которым мы рядышком сидели. На обложке тетради моею рукой было жирно выведено: «Записки сумасшедшего». Ты так смеялась! Тебе с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не расхохотаться в полный голос. Татьяна широко улыбнулась:

-Я не помню этого. Не помню этой фразы. Правда? Так было?

-До сих пор храню эту тетрадку, Танечка! И когда на глаза попадаются эти «Записки сумасшедшего» всегда вспоминаю тебя, твой смех!

Вадим поднялся из-за стола. Пора было уходить. Оглядел на прощание внимательней Танино жилище. Оно напомнило студию художника. Красок и мольберта не было, но витал некий дух творчества. Много стеллажей с книгами, горы нот, папки с партитурами (Татьяна была музыкальный работник, концертмейстер). Книги стопками стояли прямо на полу (затевался ремонт) картины и гравюры на стенах, мерцающий экран компьютера, заставленный опять же книгами.

В узком коридоре почему-то перешли почти на шепот. Гость шептал, чтобы не забывала писать по эмейлу. Она же шептала, что вот запрет дверь и сядет тут же читать «Бомжей». Когда Вадим взялся за ручку двери, Таня окликнула его. Он оглянулся и поразился! «Господи! Почему сразу этого не заметил! Как она похожа на Анну Ахматову! Та же черная челка и нос с характерной горбинкой, та же белизна лица, та же худощавая фигура.

-Положи, пожалуйста, на могилу Володечки цветы от меня,- попросила Таня. Вадим кивнул и вышел.

 

5. ВАЛЯ

 

Вадим доехал до станции метро «Чернышевская" и вышел на улице Кирочной. Тут же у метро увидел женщину в мужской зимней шапке и в облезлой дубленке. В руках она держала лист бумаги. На нем было написано: «Умерла мама. Помогите, кто сколько может». Вадим замешкался: помочь, не помочь. Подошел и сунул в руку нищей 100 рублей. Когда уходил, обернулся. Она крестила его в спину. Он уже много раз встречал нищих в метро, бродяг на Невском проспекте и бомжей у Ленинградского вокзала. «Это же надо! Я встречаю их живыми! Это мои книжные персонажи из Московской истории. Я шагаю по городу, где каждый человек волен упасть на самое дно. На дно ниже Горьковского. И никто не нарушит его священного права, никто ему в этом, увы, не помешает. Об этом книга. Я взял ее с собой именно в ту страну, на чьих улицах и площадях разворачиваются драматические события. При которых никто не протянет бомжу руку помощи, никто не оттолкнет его от края пропасти. Моя история, на поверку не авторский вымысел, а действительность. Как пронзительно заметно это здесь, в Питере!» - мысли неотступно следовали за ним.

Он дошел до перекрестка с Литейным проспектом, а далее поспешил по четной стороне. На ней нумерация домов увеличивалась. Вот и дом №24. Это был знаменитый дом Мурузи. Вадим читал, что Мурузи - фамилия князя, который стал владельцем участка земли с особняком. Особняку было суждено породниться с историей российской литературы. В этом доме когда-то жил Н. С. Лесков. Здесь он написал "Левшу". Почти четверть века прожила в доме Мурузи знаменитая поэтесса З. Гиппиус. Тут читал стихи Блок и часто бывал Горький. Незадолго до гибели, Гумилев организовал в квартире Мурузи литературные вечера, носившие название "Дом поэтов". «Надо ли удивляться, что теперь на фасаде этого старинного особняка, - подумал Вадим, я вижу, то к чему шел».

Мемориальная доска сообщала: «В этом доме с 1955 по 1972 год жил поэт Иосиф Александрович Бродский». В мыслях всплыла фраза судьи из документально кино о поэте. «Неисправимый ленинградский тунеядец, бездельник». «Что сегодня чувствует эта судья, проходя здесь? Если жива, конечно?»- дул Вадим на зябнувшие от морозца пальцы и все смотрел и смотрел на высеченный в камне барельеф.

… Валентина, когда они сидели и пили израильский ликер «Сабра», заметила, что мемориальную доску, ради достоверности следовало поместить не на стороне Литейного, а на стороне улицы Пестеля.

-Уж не потому ли что на этой улице живешь ты? - пошутил Вадим. Валя не придала шутке никакого значения.

-В той части здания на Пестеля была коммунальная квартира, где Бродский жил с родителями. А мой дом, следующий от их дома, 25-ый, - говорила она и маленькими глотками пробовала ликер. Зашел разговор о нынешней жизни.

 

О том, как Валя живет здесь в Питере, о жизни Вадима в Израиле. Как наваждение стала вспоминать жуткий дефолт. Валентина окончила институт Лесгафта. Была затребованным успешным тренером.

И вот разорившись в одночасье, как многие не богатые граждане России кандидат в мастера спорта на байдарках и каноэ торговала в переходах всем, чем можно было. Вадиму трудно было в это поверить! Чтобы успешная, самодостаточная молодая женщина продавала в подземном метро старое барахло! Потом переключились на Кириши. Валентина заметила, что город хоть и рядом, но как уехала оттуда в начале 90-х так с тех пор ни разу там не была. Оказывается, он ей никогда не нравился. Точнее не город, а авантюрные люди.

-Завистливые, мелочные, мстительные и злобные,- как заводилась Валя Вадим это хорошо помнил. Нечто подобное сейчас происходило на его глазах.

-Как же так, Валюша!- вскакивал он.- Ведь это город нашей юности, там была «Театральная гостиная», где мы с тобой встретились, там было много замечательных людей! Валентина возражала:

-Ты был занят режиссурой и не замечал, что происходило в кулуарах той же «Гостиной».

Тем не менее, вспомнили поименно всех, с кем дружили, с кем встречались, с кем репетировали, прежде чем каждую пятницу «Театральная гостиная» поднимала занавес.

Вадим с чувством не знакомым до сих пор ловил себя на мысли, что он, словно пенсионер только и занят последнее время воспоминаниями. С Егором ли, с Женей ли, Таней или Володей, а теперь с Валентиной, как бесконечные четки перебирает в памяти имена, лица, события, годы юности, когда все были живы и молоды. «Как же можно так с таким неудовольствием вспоминать то время?»- недоумевал Вадим. Валя беспрестанно курила и материлась. Он смотрел на нее и поражался переменам. Переменам даже не внешним, (сказать, что Валюша внешне сильно изменилась – это ничего не сказать) а ее нынешнему настроению. Так или иначе, какое бы ни было у нее настроение, радость встречи преобладала над всем. Жалела, что остановился Вадим не у нее, а у Харченко. Часто курила и нахваливала ликер. Говорить что-либо о Жене напрочь отказалась. Была недовольна невесткой сына, говорила, что не разговаривает с ней и, что бабушку даже не зовут в гости.

-А маму помнишь? Она тебя обожала не меньше Максимки! Если не больше. Вадим хорошо помнил Берту Яковлевну. Она была глухой. «Говори с ней громко! Иначе ничего не услышит!» - кричала, предупреждала Валентина Вадиму. Кричала по инерции, ежедневно общаясь с мамой.

-Это манера громко говорить, слава богу, осталась у тебя до сих пор! Это очень хорошо! Мне не грозит, что я чего-нибудь не расслышу! Не надо просить тебя говорить со мной громче. Я как Берта Яковлевна с некоторых пор, Валенька, стал плохо слышать. Результат личных разборок с арабами, - придумал на ходу Вадим. Валентина в удивлении даже отпрянула как-то от него, поправила на носу очки, брови взметнулись, глаза сделались шире. Не нашлась даже что сказать. Вадим не дал ей сосредоточиться на этой новости, а стал вспоминать, как они кричали на Берту Яковлевну. То есть обращались к ней на повышенных тонах. Теперь у Вали есть прекрасное основание кричать на Вадима. Валю это рассмешило. Они шутили, хохотали и пили ликер. Им было хорошо.

Гость поглядывал на двери и ждал, что войдет Максим. Знал его с пяти лет. «Дядя Дима!» - вопил на всю квартиру, как только Вадим переступал порог дома. И тут же начиналась пальба, охота, скачки, индейцы. Веселый балаган, одним словом.

Очень хотелось увидеть его нынешнего, но было, похоже, что мама сына не ждет. Она не торопилась набрать номер телефона, и сообщить какой дорогой и неожиданный сидит у нее гость! Смотрели фотографии. Снова пустились в воспоминания. Говорили о пятничных вечерах, когда после «Гостиной» собирался в тесной Валиной кухне актив и, лилось уже не сухое вино, что стояло всегда на столиках в маленьком уютном зале для гостей, а водка и коньяк. Хорошее сухое вино в то время купить практически было невозможно. Его, неизвестно какими путями, доставала член актива Евгения Пенькова. Точнее, какими путями известно. Активной она была очень. Потому как работала в каких-то высоких сферах торговли. И бутерброды с сухой колбасой, и свежие цветы, и кофе все было в ее ведомстве. Не зря среди членов «Театральной гостиной» гуляла справедливая эпиграмма на Женю:

 

И «Каберне» в бокал журчало,

и кофе нюхали цветы.

Ты это все достань сначала,

потом с Пеньковой говори на ты.

 

Там же на кухне начинался разбор полетов. Допустим, обсуждался вечер посвященный 60 - летию БДТ. Он тогда еще не носил имя своего прославленного режиссера Георгия Товстоногова, а был БДТ им. Горького. Приглашены были: Народная артистка СССР Людмила Макарова к тому времени уже вдова Копеляна, недавно блистательно сыгравшая Хануму. Одноименный спектакль, ставший классикой, театральным бестселлером, в постановке Товстоногова. На вечере артистка рассказывала, что ей даже из Тель-Авива звонили и говорили, что смотрели спектакль с восторгом! В то время Вадим, понятия не имел в какой Израиль стороне. Присутствовали так же Народный артист СССР Евгений Лебедев и Заслуженный артист России Николай Лавров. Лебедев навсегда запомнился, безукоризненно исполняя фрагмент из «Холстомера» по рассказу Л.Толстого. Человек в образе лошади с уздечкой во рту. Одна из самых его звездных работ. А Николай Лавров крутым амбре со рта. От него пахло перегаром. Был с бодуна, то есть после сильного подпития. О театральных работах говорил односложно. Зато смешно рассказывал, как снимался в кино «Соленый пес». Рассказывал и косился на бутылки с вином. Похмельный синдром. Не терпелось выпить!

Казалось бы, с такими именитыми гостями «Гостиная» никак не должна была ударить лицом в грязь. Их высокий уровень обязывал актив соответствовать должным образом. Но… «Почему с таким опозданием пошли слайды о Копеляне? Да еще не в фокусе?»- устрашающе гремел над столом чей-нибудь голос. «А кто забрал стул буквально из-под задницы Лебедева? Артисту сесть не где было!»- взвивался голос другой. Находили «стрелочника» и выдавали ему по полной программе. Режиссеру нравился такой накал страстей- люди болели за его детище «Театральную гостиную». Постепенно страсти утихали, потихоньку народ расходился. На столе оставались разрозненные листы сценария и забытые блокноты между тарелками и пустыми бутылками. Валя тащила сонного Максима в спальню, укладывала спать. Затем двое взрослых укладывались сами, но не спать. Начиналась шальная ночь любви.

-Татарин ты мой!- оборвала Валентина воспоминания Вадима, коснувшись рукой небритой щеки. Так она всегда говорила, когда он смеялся, и суживались глаза.

- Татарин только уже седой. Лишь глаза те же.

Зазвонил телефон. Она взяла трубку:

-Да, да. Здравствуй. Да, у меня. Сейчас передам.

Звонил Женя. Спрашивал, остается ли Вадим у Вали или надо встречать его. Тот вопросительно взглянул на Валю.

-Пусть не волнуется. Я провожу тебя до метро,- сказала она.

Прощаясь, в узком коридоре достал фотоаппарат и сделал несколько снимков. Валя смотрела в объектив, иронично улыбаясь. В этот момент ей не хватало такой фразы: «Готовь лыжи с лета, а бабу ежедневно. А то свалился тут из Израиля, как снег на голову».

Обнялись, поцеловались. Неожиданно в руках у хозяйки дома оказалась тоненькая шелковая косынка черного цвета с белым орнаментом по краям. Ловко, в одно касание повязала ее Вадиму на голову.

-В гардеробе любого мужчины должен быть такой головной убор,- сказала, смеясь и, подтолкнула к трюмо.

-Валенька, спасибо. Ты не поверишь, но нечто подобное до недавнего времени носил на шее. И тоже черного цвета! Я вообще в одежде предпочитаю черные цвета. Жена называла косынку на шее удавкой. В конце концов, я от нее отказался.

-Отказался от жены?- что называется, на чистом глазу, уточнила Валя. Потом не смогла сдержаться, рассмеялась.

-Объясни ей, что это не удавка, а мужское удовольствие, которое называется бандана, - заглядывала в зеркало вместе с Вадимом Валентина.

– Носи в Израиле не снимая, потому как у вас всегда светит солнце! Это, во-первых! Во-вторых, она будет тебе напоминать меня! Сняла косынку с головы и аккуратно сложила в целлофановый пакет. Глаза ее сияли, потому что видела, как бандана пришлась по душе Вадиму. Тем не менее, до метро не пошла, а взяла с него слово, что тот будет изредка звонить.

На улице стоял приличный мороз. Было довольно поздно, но на Пестеля гулял народ. У людей со рта шел пар.

На небе зажглись крупные звезды, а под крышами домов разноцветные рекламы. Вадим закурил и двинулся к метро. Проходя мимо мемориальной доски Бродского, замедлил шаг. Постоял, мысленно вспоминая строки его стихов из какой-то поэмы:

Всего страшней для человека

стоять с поникшей головой

и ждать автобуса и века

на опустевшей мостовой.

«На опустевшей мостовой»… - повторил про себя Вадим и двинулся дальше. Шел и думал: «Правильно замечено. В одну реку нельзя войти дважды. Люди-те же реки. В реку с названием «Валентина» два раза не войти. О! Это звучит двояко», - криво улыбнулся он, выбросил сигарету и толкнул стеклянные двери метро.

 

6. ПАША

 

Рука Паши Аралова была влажной и мягкой. Мужского рукопожатья не получилось. Он приподнялся на постели, и они обнялись. Вадим обнял его за плечи, похлопал легонько по спине. Бледное, изнеможенное лицо, с синими кругами под глазами. Только прическа все та же - ровный прибор, залихватский чуб и ни одного седого волоса. Вадим услышал запах застиранной больничной одежды и запах лекарств. Вообще, что касается запахов, то палата пахла специфическими запахами подъездов многоэтажных домов. То есть мочой и не известно еще чем. «Как можно лежать и дышать таким смрадным тяжелым воздухом,- ужаснулся Вадим. – Наверное, больные уже принюхались».

-Паша, дорогой! С Новым Годом! Первым делом - здоровья тебе! Меньше всего думал, что навещу тебя в больнице. Совсем иначе представлял нашу встречу. Мне казалось, как раньше увижу тебя всего обвешенного кинокамерами. Что ты будешь торопиться на какие-нибудь важные съемки и возьмешь меня с собой, как когда-то.

-Подожди со съемками! Какие съемки! Как вы меня нашли? Я наказал дома: Никому ни слова, что в больнице. Кто вам сказал? – приподнялся он на подушке, глядя на Женю.

-Просили не выдавать,- ответил тот.- Говорить не хотели, пока я не сказал, что друг приехал из Израиля. Вадим очень хотел тебя увидеть. Как ты, Паша?

Мужик, до сих пор лежащий лицом к стенке повернулся и откровенно стал рассматривать Вадима.

- Я бы, честно, расплакался, если бы узнал, что ты был в Киришах, и мы бы не встретились, - взял он Вадима за руку и потянул его чтобы тот сел. Вадим поставил на тумбочку несколько бутылок с соками, яблоки и свою книжку. Присел на край кровати, а Женя сел на стул у стены. Палата была маленькой. Кроме Паши там лежали еще два человека.

-Что за книга? Твоя? Да, да! Володя говорил мне, что ты пишешь книги. Подписал? Раскрыл, забегал глазами по строчкам.

-Спасибо большущее! Читать времени достаточно. Вот жить - меньше. Второй инфаркт. Врачи сказали, что третьего не будет. Но, не будем о грустном. Ты когда прилетел? Когда улетаешь? Вот так встреча! Володька Полухинских показывал нам, как снимал тебя в Иерусалиме, как ты передавал мне привет, а потом он вернулся, и мы для тебя сняли звуковое письмо. Ты его видел?

Паша тараторил не останавливаясь, его захлестывали эмоции.

-Видел, Пашенька! Видел! Помню твою фразу: «Шалом, шалом, дорогой израильтянин». Твой смешной рассказ, в котором ты напомнил мне, как ехали однажды зимой на телеге после концерта в деревне и, как я на ходу упал с этой расхристанной повозки.

-Ехали из Будогощи! Для согрева приняли не мало! - глаза Паши оживились, заблестели, лицо чуть порозовело. – Ты играл миниатюры, Наташка, царство ей небесное пела, а Мираида Николаевна с Чумачковой: «Покроется небо пылинками звезд и выгнется небо упруго…»,- запел Паша, сладострастно прикрыв глаза.

-А помнишь, как деревенские пацаны после концерта бегали за тобой и кричали: «Перекуем мячи на Аралова!»- захохотал Женя.

-Ага, помню. Причем кричали понятия не имея, что такое аралы.

-Арал ты несгибаемый, - улыбнулся Вадим. - Если поешь, значит ничего страшного! Только что же с тобой? Не помню, чтобы ты когда-нибудь болел. Ты был Карлсон упитанный, кругленький и розовый. Помнишь, я всегда сравнивал тебя с Карлсоном, на шее которого всегда висело множество фотоаппаратов. Карлсон щелкает и птичка вылетает.

- Карлсон еще щелкает, но птичка уже не вылетает, старик! Я старше тебя. Шестой десяток. Мотор работает с перебоями. Первый инфаркт случился год назад. Провалялся здесь в больнице, чуток подлечили и выписали лечиться домой. Лекарств никаких, а те, что есть, денег не хватит! Те, что есть, не помогают, а те, что нужны – не достать. 20 декабря постучался второй инфаркт. Но не будем о грустном! Женька, ты показывал Вадиму мою фотовыставку? Старик, самая полная моя выставка! Период времени - с 1985 года по 2008-ой!

-Паша, закрыто было. Специально его водил. Пришли, а там замок,- отозвался Женя.– Выписывайся быстрее, сам откроешь!

- Замок,- упавшим голосом повторил Паша.- А ты говоришь птичка. Упорхнула птичка. Но не будем о грустном.

Вадим вспомнил, что присказка «Не будем о грустном» всегда присутствовала в речи Паши. Когда был моложе, слыл несказанным балагуром и юмористом.

Вошла пожилая санитарка. Стала на тумбочки заносить подносы с обедом. Вадим взглянул на еду. Какое-то размазанное по тарелке жалкое белое картофельное пюре и такой же жалкий кусочек то ли хека, то ли скумбрии. Пару кусочков хлеба и прозрачный чай.

- О! Сегодня у нас рыбный день!- объявил, вымученно улыбаясь, Паша.- Завтра нормальный! Без рыбы и мяса.

-Эх, надо было нам вместо яблок плов, Паша, тебе купить в супере! Сейчас там плов продается – пальчики оближешь,- расстроился Женя.

-Женя, не надо плова! - Паша распахнул тумбочку.- Смотрите, что драгоценная моя женщина приносит. Курочка в банке, винегрет, бутерброды! Ешь - не хочу! Я и вправду не хочу. А вы хотите птичку? – потащил он банку.

-Не надо, Паша. Мы не голодные, - остановил его Вадим. - Птичка не испортиться?

- Холодильник стоит в коридоре. На ночь туда отношу. Правда утром может выясниться, что украли. Хоть караул держи. Я, мужики, только когда в коридоре у форточки подышу свежим морозом, начинаю есть. Только чтобы медсестры не видели, что я фрамугу открываю. Но не будем о грустном. Так расскажите, где были? С кем Новый Год встречали? Вадим, как там обстановка в Израиле? Не знаю, есть ли в этом какая-то связь, но снова сердце свое почувствовал, когда новости из Израиля смотрел по телевизору.

- Не волнуйся, Пашенька. У нас говорят если Хайфа работает, Иерусалим молится, а Тель - Авив танцует значит в стране все в порядке,- сказал Вадим.

- И сейчас так?

-Сейчас он еще воюет. Но, как ты говоришь «не будем о грустном». Думай о себе, старик. Все у нас будет хорошо.

- Бог вам в помощь, израильтяне вы наши русские! Русских же там много! Я прав? Скажи, Вадим!

-Прав, Пашенька. Еще как прав! Поправляйся и прилетай к нам. Сам в этом убедишься, - в тот момент Вадим очень хотел, чтобы Павел, действительно, прилетел и убедился.

-Писатель, ты не возражаешь? Мы вместе полетим. Я жена Ира и Паша! Грязи Мертвого моря все вылечивают! И твое сердце тоже, Павел, - сказал Женя.

-Писатель не возражает. В любое время буду ждать вас. Поправляйся, Пашенька, быстрее.

Павел ничего не сказал. Окинул одеяло, сел на кровати, ища ногами тапки. Поднял голову на Вадима. Пробормотал, как будто только заметил:

-А ты - то какой стал! Белый весь! Даже усы. Как бы я хотел прилететь! Но не буду Бога смешить. Не с моим здоровьем.

Вдруг хлопнул ладонями по коленям, вскочил, снова стал порывисто обнимать Вадима.

-Господи! Не снится ли мне это! Вадим, это ты! Ты не представляешь, как рад я видеть тебя.

Постояли, обнявшись. Соседи по палате с интересом смотрели на них. У одного во рту торчал термометр. Но, похоже, было, что больной забыл про него. Паша опустился на кровать и закрыл лицо руками. Нащупал на спинке кровати полотенце, приложил к глазам. Когда поднял голову, лицу было в слезах. Выдохнул:

- Простите, мужики, не могу совладать с собой. Если море мертвое – это как раз для меня.

- Кончай, Павел! Не ной! Такие друзья к тебе пришли! Еще слетаешь в свой Израиль,- вынул сосед термометр изо рта.

- Вадим, ему обедать пора. Мы мешаем. Пойдем уже,- Женя встал, застегивая куртку.

- Я вас провожу до лифта. Еще придете ко мне? Ты когда улетаешь? - спрашивал Паша и шарил рукой в тумбочке. Достал какие-то таблетки, отправил одну в рот.

- Через четыре дня у меня самолет. Не могу ничего обещать, Карлсон ты мой. Но вдруг еще приду. Будьте здоровы, мужики! – повернулся к соседям Павла Вадим.- Всего вам хорошего.

Вышли в коридор. Там было много народу, больных ходячих и людей навещавших их. Они стояли в дверях палат и с интересом смотрели на Вадима. Наверное, прослышали, что в восьмую палату пришел израильтянин. В коридоре висел такой же, как в палате тяжелый воздух. Стены были обклеены пожелтевшими, замызганными обоями. Вдоль них стояли какие-то допотопные дыхательные аппараты и кушетки с мятыми простынями. На одной валялся тонометр и зеленая большая грелка. «Боже мой! Грелка!- удивился Вадим.- Может, кто-то принес из дому, а может до сих пор ей еще пользуются. В лечебнице времен Чехова». Не утерпел. Сказал об этом Жене.

- Не переживай! Ты бы здесь не лежал. Генеральный директор завода с русской фамилией Сомов своих устраивает в цивилизованных клиниках,- заметил он.

- Я тебе про это рассказывал.

- Это точно,- поддержал его Паша.- У нас везде коррупция.

Подошли к лифту. Харчено нажал на кнопку, лифт загудел, приползла кабина.

- Будешь у Жени в кабинете возле компьютера, пиши мне,- взял за руку Пашу Вадим. - Через Интернет можешь прислать мне работы. Очень охота посмотреть. До свидания, Пашенька. Прижался к нему, погладил по небритой щеке. Шагнул за Женей в лифт, двери стали закрываться, услышал Пашину фразу:

- Жаль, мы не сфотографировались! Не снял тебя напоследок. На свой последок. Но не будем о грустном.

Вышли на улицу. Закурили. С неба повалил снег. «Паша растрогался, заплакал. Бедный Карлсон. Какой бы ни была причина слез, сегодня мне ясно, мы всегда плачем о себе»,- подумал Вадим. И еще он подумал о стакане водки.

 

7 . ИРА И ВОЛОДЯ

 

До отлета домой оставалось всего ничего. Это время было припасено для визита в деревню Белую. Он знал, что там встречают Новый год Ира и Володя Полухинских. Знал, что ждут его. Наказывали Жене доставить туриста из Израиля обязательно.

Вадиму в какой-то момент опротивело быть свидетелем несусветного невежества и непредсказуемой, тупой Жениной ярости на все что касалось еврейской национальности. Именно последние два дня показались Вадиму особенно подточенными, как яблоко Жениным антисемитским червем. Казалось еще немного - он задохнется от этого спертого воздуха, пронизанного желчью и недвусмысленными намеками. Хотелось на чистый воздух, на заснеженные просторы. А деревня Белая находилась именно там. Вадим не сомневался - Женю уговаривать, долго не придется, отвезет. Так оно и вышло.

Видавший виды «Мерседес» стоял вечером у подъезда и пыхтел белыми клубами дыма в холодный воздух. Машина была знакома гостю, потому что на ней привез его из аэропорта Женин друг, которого тоже звали Женя. С водителем обменялись крепким рукопожатием, поздравили друг друга с наступившим Новым Годом, покурили и вот уже колесят по заснеженной, загородной дороге. Она плохо освещена, на ней темно. Слабые желтые фонари едва выхватывают поблескивающую колею. С обеих сторон какой-то мрачноватый, застуженный, застывший лес.

-Гололед страшный, тачку все время ведет, - не вынимая изо - рта сигарету, ворчит водитель Женя.

У Вадима свои мысли. Ноги не куда поставить. По полу машины катаются и звенят пустые бутылки. На очередном повороте как будто в подтверждении того, что водитель не сказал, но о чем думал Вадим замечают в неглубоком кювете перевернутую вверх колесами иномарку бордового цвета. Наверное, машину вынесло бы дальше, но задний бампер уперся в обглоданный им же ствол сосны. Вокруг снег затоптан, но людей не видно. Евгений сбавляет скорость, но не останавливается.

-Мужик забыл одно золотое правило. Оно особенно касается этой дороги и особливо в гололед. Быстро поедешь – медленно понесут,- улыбается и смотрит на Вадима в зеркальце заднего вида. - Счетчик включился. Первая авария, что наблюдаем в наступившем году.

Остановились только раз. Вышли из машины, отошли под елки, окропили желтым снег.

-А я видел свежие заячьи следы,- хвастается водитель, одной рукой раздвигая ветви, а другой, застегивая ширинку.

-Где ты их видел?- не верит Женя другой. - Темно, как сами знаете где. Смотрит на часы и торопит ехать дальше. Тронулись. Вскоре увидели, как на встречу полз гусеничный трактор.

-За иномаркой. Хозяин подсуетился,- констатировал Женя. Довольно скоро заприметили указатель: «Деревня Белая».

Деревня Белая предстала такой: Деревянные, темные заборы и жалкие приземистые домики с маленькими полутемными окнами чередовались с каменными белыми заборами, вокруг высоких белых теремов. В окнах ярко и празднично мерцали на елках лампочки. Женя попросил тезку ехать тише. Стали искать хату за номером 62. Нашли очень быстро. Но не по номеру, а Вадим издалека узнал Володин силуэт. Он встречал их под фонарем, у ворот маленького домика. При более близком рассмотрении домик оказался совсем плох. Какой-то покосившийся и неказистый. Таким увидел его гость на следующий день.

А пока вывалился из машины и попал в Володины объятия. Сколько эмоций, сколько смеха, шуток! Хозяин стал звать всех зайти в дом, чаю попить, но оба Евгения сказали, что торопятся, покурили и быстро уехали. Он только успел поблагодарить их за то, что Вадима привезли. Распахнул калитку и спросил:

- Как это на иврите? Брухим а баим! Добро пожаловать, израильтянин!

Друзья рассмеялись и вошли во двор.

…. С рассветом он открыл глаза и увидел перед собой икону. Она висела не очень высоко от кровати в самом углу, под сводами низкого потолка деревянного дома. Точнее это была русская хата деревни Белой. В этой деревне Ира и Володя купили старую крестьянскую избу.

И вот он первый гость в их новом необычном жилище. Проснулся, не спеша, осматривается. Икону не заметил вчера. Не обратил на нее внимания в суматохе, которую вызвал долгожданный приезд. Вадим интуитивно повернулся к противоположному углу под потолком и там тоже увидел икону. Она была больше первой, потемневшей и пыльной. Женский лик с ребенком на руках, с нимбами над головами. «Если с младенцем на руках значит Божья мать. Все Божьи матери с младенцами»,- вспомнил Вадим. Позже Володя подтвердил догадку. На иконе было изображение Тихвинской Божьей матери. «Тихвин,- напряг память Вадим,- небольшой городок недалеко от Киришей». Он был там когда-то в молодости, приехав однажды со своими театральными постановками. Володя же рассказал чудеснейшее предание об иконе. Как-то рыбаки на Ладожском озере совершали свой извечный промысел. Они обомлели, когда увидели перед собой необыкновенное сияние над водой, исходящее сверху. Сияние приблизилось, и перед ними предстала икона Богоматери, движущаяся по озеру. Икона и сияние скрылись на берегу, остановившись в тридцати верстах от воды. Православные поставили для иконы часовню. Но икона переместилась. Она стояла над горою как легкое облачко; люди, глядя не нее, истово молились. Вдруг она спустилась им на руки. Народ сразу же принялся за строительство храма в гористом лесу. За день поставили три венца. Икону и венцы охраняла стража. Но чудо продолжалось: утром народ не узрел ни иконы, ни венцов. Кочующая икона объявилась лишь в двух верстах, за речкой Тихвинской. Это место икона не покидала долгие века. На месте деревянного храма православные христиане в начале XVI века поставили каменный храм, а при Иване Грозном, прибывшем в Тихвин поклониться святыне, здесь был устроен мужской монастырь.

Другая икона изображала Николая Угодника с библией в руках. Кто на иконе тоже подсказал Володя. «Почему у него лицо такое смуглое, как у израильских эфиопов?- хотел спросить Вадим, но решил не богохульствовать и промолчал. Володю позвала зачем-то Ира и об иконах больше не говорили. Вадим задумался: «Почему Николай Угодник? Неужели из-за угодничества кому-то. Угодничество никогда не было к лицу святым ликам. Может, лучше если Николай был просто угоден? То есть не угождал, а устраивал кого-то. Кого же?». Думать дальше сил не было. Решил при случае снова расспросить о Николае Володю.

Последний раз друзья встречались около двух лет назад в Иерусалиме. Полухинские специально прилетали, чтобы встретить Воскресение Христово, то есть Пасху, в храме Гроба Господнего. Потом Вадим вспоминал, как светел и радостен был Володя, от возможности находится поблизости с Храмом. «На Пасху,- говорил он,- становятся свидетелями схождения Благодатно Огня».

Володину набожность, конечно, Вадим замечал. Дело, наверное, не в распаде Советского Союза, а дело, скорее всего, в распаде некого панциря, в котором была запаяна душа советского человека. Появились другие приоритеты. Вадим особенно не утруждал себя вопросом: Почему человек, который всю жизнь, казалось бы, был атеистом, членом партии, стал верующим? Таковым был всегда. Только приходилось не выпячивать это. Издержки Советского «демократического» государства. Кто-то не выпячивал еврейство, а кто-то не выпячивал веру в Бога. Но вот Советский Союз рухнул, обрушился, как обрушивались купола и своды русских соборов и церквей в мрачные времена, когда религия была объявлена опиумом для народа.

Засочилось из-под сброшенного коммунистического панциря рабство, выдавливаемое по каплям, если вспомнить выражение Чехова. С каждой каплей душа стала обретать веру не в некую анафему - коммунизм, а в то, что испокон веку было на Руси – в Господа, в святость. Вадим уехал в Израиль, а Володя открыто, не таясь, образно говоря, бросил партбилет на алтарь и вместо партсобраний стал посещать церкви. И, если говорят: еврей это тот, кто на это согласен, то верующему божье согласие не надо. Тут важно согласие с самим с собой.

На кухне загремели ведра, потянуло запахом дымка. Наверное, Володя стал растапливать печь. Дрогнули занавески. Он появился.

-Доброе утро. Как спалось?

-Здравствуй, Володя! Ты знаешь, это уму не постижимо! Вадим приподнялся с постели. - Вчера израильтянин встречал русский Новый Год в китайском ресторане, а сегодня израильтянин встречает Новый Год в исконно русской хате!

-Чем не сюжет для триллера! Или рассказа юмористического!- глаза Володи светились радостью.

-Я зависаю, как компьютер. Моя матрица не выдерживает! – улыбаясь, постучал по лбу израильтянин.

- Это же надо! Проснуться в крестьянском доме под образами! А ты знаешь? Все возвращается! Я же родился в точно такой хате! Только она была в белорусской деревне. Этой только не хватает часов с маятником. Помню, как стучали ходики, отщелкивали время на бревенчатой стенке. Еще я помню большую картину, которая висела над моей кроваткой.

Вадим увидел, с каким интересом слушал Володя. А потому завелся. Может быть, от мысли вдруг промелькнувшей: «Жене никогда об этом не рассказывал бы».

-На этой картине стая волков гнала оленя. Густой зеленый лес, почти тайга и на переднем плане затравленная морда оленя с глазами, полными ужаса. Картина была написана, кажется, маслом. Я никогда не знал фамилию художника. Но, тем не менее, она запала в душу. Представь себе - запала на столько, что как-то однажды, глядя по телевизору фильм «Москва слезам не верит», я вдруг встрепенулся и вонзился глазами в коврик, что висел над постелью в комнате общежития, где жили главные героини. Я узнал этого несчастного оленя и эти оскаленные волчьи пасти! Режиссер Меньшов как будто снял со стены мой ковер и пришпилил его в своем павильоне.

-Так это его коврик был. Однажды пока ты спал, он повесил его, а когда стал снимать сцены в общежитии, в твою деревню приехали ассистенты режиссера и забрали ковер,- смеялся Володя, закрепляя на небольшой елке красный шарик.

- Ты думаешь? Может быть,- Вадим тоже смеялся. – Но что я хочу сказать? Волки с картины над моей кроватью были первым сильным впечатлением из моего детства. Но самым ярким впечатлением из ранних лет моего отрочества была деревенская зима. Самая заурядная деревенская зима, которой любуюсь сейчас из окна твоего дома.

- Я думаю, зима в деревне Белой запомниться тебе не меньше чем зима из твоего детства,- сказал Володя, качнул пальцем шар на елке и шагнул на кухню. – Поднимайся уже! – скомандовал оттуда. – Скоро будет готов праздничный обед.

Вадим встал, быстро оделся, боясь замерзнуть, но в хате было тепло. Володя хорошо растопил печь.

-Удобства у нас не во дворе, а в сенцах! Слева увидишь!- снова крикнул Володя.

«Знать бы что это – сенцы,- подумал Вадим. - Мне что слева, что сенцы – одно и тоже».

-Не заблужусь,- сказал он, проходя через кухню. Шагнул за двери. За ними сквозь узкие щели в стенах пробивался рассвет. Осторожно на ощупь спустился на три ступеньки вниз и оказался в продуваемой со всех щелей комнате. «Наверное, это и есть сенцы». Слева в сенцах колыхалась грязная марлевая тряпка - вход в туалет. Вадим щелкнул выключателем, и уборная наполнилась желтым светом. Он шагнул за эту марлевую занавеску и увидел высокий эшафот с огромной яйцевидной дырой в середине. Эшафот упирался в стены из неотесанных досок. В одной стене торчал большой ржавый гвоздь, на котором болтался рулон туалетной бумаги. Дыра по своему периметру была зашита подобием некой крышки унитаза. Ничем не пахло, а если у холода есть запах, то пахло морозом и мерзлыми досками. Они были покрыты инеем. Вадим закурил и, замер, перед зияющим отверстием. Он не зная как поступить - стать на обшивку ногами или тут принято садиться, как в нормальных квартирных сортирах? Животный страх ощутить задницей холод этого круга заставил вскарабкаться наверх. Сигаретный дым ел глаза, и он боялся поскользнуться. Каждой порой, освобожденной от трусов, ощущал пронзительный ветер, что задувал снизу. Потом озябшими пальцами кромсал туалетную бумагу. Когда осторожно соскочил на пол, и заправился, стал глазами искать ручку, за которую надо дернуть. Но, черт возьми! Сколько не шарил по стенам - вокруг ничего не заприметил. «Да где же они воду спускают?»- недоумевал Вадим, не попадая от холода зубом на зуб. Его осенило только тогда, когда порыв ветра кинул на лицо марлевую занавеску: «Ах, это же деревенская уборная! Какая уж тут вода! Какую ручку ищу над этим очком? Какой тут к черту сервис! Вот что значит инстинкты цивилизации!». Вадим щелкнул выключателем и подался к рукомойнику. Видел его на кухне. В печи гудел огонь и отражался в Володиных очках. Он сидел на корточках перед створками печи и держал в руках кочергу. А над плитой валил пар, и пахло чем-то домашним, очень вкусным. Ира в переднике суетилась над сковородками и кастрюлями. Поздоровались. Она сбегала в спальню и вынесла новую зубную щетку. «Какой кайф»,- подумал Вадим поблагодарил и загремел рукомойником, брызгая на лицо ледяную воду. В осколке зеркала отражались опухшие от сна глаза и несколько перьев от подушки в волосах.

- Дайте что-то делать,- попросил он хозяев, вытираясь деревенским рушником.

- Ничего делать не надо! Все уже готово,- замахали руками Полухинские. – Включай телевизор. Правда, в нем снега больше чем на улице. Показывает плохо. Дело в антенне. Надо лезть на крышу,- сказал Володя.

-На крышу не полезу. Лучше выйду во двор, познакомлюсь с окрестностями. Вчера в темноте ничего не разглядел.

- Дверь нужно открывать силой! За ночь, наверное, намело на крылечке. Не заблудись только в окрестностях!

Вадим надел куртку, на самые уши натянул свою черную израильскую кепочку, повязал на шею шарф и почти на ощупь добрался до дверей. Нет. Всякие дверные задвижки легко клацнули, дверь легко поддалась. За ночь, правда, намело. Снег был такой белый и ровный, что на мгновение ослепил глаза. Нестерпимо захотелось взять ветку или палку и писать на нем что-нибудь. Но писать было не для кого. Пошел по первому снегу до калитки. Прежде чем выйти, надо было освободить ее от проволочного кольца. Оно было накинуто на забор и калитку. Вадим снял кольцо, повесил его на забор, толкнул калитку и вышел на улицу. За ночь дорогу замело, так что не видно было колеи. Над деревней висела белая тишина. Ведь деревня была Белая. И по названию и от снега. Вокруг не было ни души. Казалось, село не подает никаких признаков жизни. Если вчера поздно вечером в отдельных окнах мерцали новогодние елки, то теперь ни за одним окном не дрогнула ни одна занавеска. Даже над крышами домой Вадим не увидел дыма от труб. Вышел на середину дороги и закурил. Нет. Какой-то признак жизни все-таки услышал. Где-то далеко хлопнула калитка. Вадим обернулся. Увидел, как издалека по улице трусят к нему две собаки. Именно трусят, потому что если бы неслись, Вадим бы спрятался за забором. А эти семенили не торопясь, причем та, что немного отставала, заметно ковыляла на переднюю лапу. Раздался слабый свист и Вадим разглядел фигуру хозяина собак. Он стоял, широко расставив ноги, и над ним в морозном прозрачном воздухе клубился сигаретный дым. Собаки не отреагировали на свист хозяина, подбежали к Вадиму и задрали на него черные носы. Рыжая глядела на Вадима и пружинисто дергалась на лапах, не могла устоять на месте, как будто предлагала Вадиму побегать.

- Здорово, собаки! С Новым Годом с Новым счастьем! Никак на охоту собрались?

Подошел к той, у которой лапа была перевязана. Потрепал за ухом.

-Тебя как зовут? Молчишь. Где это так лапу повредил? Ты, похоже, охотничий пес в капкан угодил! Скажи хозяину, чтобы отправил тебя на физиотерапию. Я тоже когда-то в капкан попал. Знаю, что говорю. Физиотерапия в Израиле – великое дело. Прилетай! Правда, там арабы. Их у нас как собак не резаных! Не про тебя будет сказано! Ну, да ничего. У тебя здесь до свадьбы заживет! Где невеста? Эта?

Вадим присел на корточки, заглядывая рыжей под живот:

-Нет, это такой же кабель, как ты. Значит не собаки вы, а псы. Псы лучше собак. Жаль дать вам нечего. Похлопал себя по бокам, рыжий пес подлетел, стал тереться о ногу. Он гладил двух собак, они заглядывали ему в глаза. Стало на сердце легко. «Если тебя одиноко, и никто тебя не любит, купи собаку, и она будет любить тебя»,- вспомнил он вычитанное где-то. Снова раздался хозяйский свист, потом хозяин что-то крикнул. Собаки как бы прощаясь, стали тыкаться и нюхать ботинки Вадима, затем нехотя потянулись к человеку.

Вернулся в хату. Приложил озябшие ладони к горячей печке. В ней потрескивали поленья. Прошел через кухню в комнату и увидел бабушку, стол, уставленный бутылками и разными блюдами, а в центре небольшой самовар. На его верху восседала большая кукла с розовыми щечками. На медных боках самовара играли блики новогодних лампочек и гирлянд. Бабушка сидела возле елочки на табурете. В пуховом платке, в белых валенках и с большими рукавицами на коленях.

-Вот Вадим, познакомься – наша соседка Серафима Павловна. Заглянула с Новым годом поздравить.

Володя придирчиво оглядывал стол.

- Серафима Павловна, а это наш гость. Приехал издалека.

-Из Петербурга, небось, - рукой она засовывала седые волосы за платок и с интересом разглядывала гостя.

-Нет, бабуля, еще дальше. Из далекого далека,- из-за занавески выглянуло лицо Иры.

-С Новым Годом Серафима Павловна,- кивнул Вадим. - Не видел когда вы пришли. Хоть стоял у калитки.

-Приглашаю бабушку за стол отобедать с нами в Новый год. Не соглашается,- пожаловался Володя.

-Спасибочки и не просите даже. Корова меня ждет не доенная. Вот я вам скоро молочка принесу,- бабушка поднялась и заторопилась уходить.

Вадим снова забренчал рукомойником, сполоснул руки, хотелось есть, но ждал команды приглашения за стол. Наконец сели.

- Выпьем по капле?- Володя потянулся за водкой.

- С удовольствием, Володя. Новый Год! А еще такое изобилие всего! Что за рыбка?- выуживая из склянки кусочек, спросил Вадим.

- Форель в маринаде,- ответила Ира. – Попробуй, как вкусно.

- Форель в маринаде! – Вадима вилка замерла в воздухе. - Жаль Израиль не Турция! У нас форели в маринаде нет!

-С Новым Годом, дорогие!- поднялся Володя.- Вадим, мы с Ирой очень рады, что ты у нас в гостях! Пойми меня правильно. Рады не только потому, что ты живешь недалеко от города, над небом которого прозрачные ворота и яркая стена, как поется в известной песне. Рады потому что чувствуем в тебе родственную душу. Что касается меня, то мы столько лет знакомы с тобой! Я никогда не засомневался в тебе! Ни в чем! Дай Бог нам видеться чаще в деревне Белой или в Питере! Пусть тебе будет в радость, когда мы все вместе будем встречаться в Иерусалиме. Стабильности, благоденствия и главное мира твоей стране!

Было несказанно приятно после этих слов. Он поблагодарил друзей за теплоту и гостеприимство. Чокнулись, выпили, и голодный израильтянин навалился на еду. Ира подкидывала ему в тарелку то рыбку, то колбаску, то салат. Ел и комментировал:

- Простой салат из овощей! Но как вкусно! И я знаю почему?

За столом приготовились узнать почему?

-Наши огурцы и помидоры не пахнут, как эти! Ваши пахнут огородом, солнцем и витаминами! Наши же пахнут машкантой! То есть ипотечной ссудой!

За столом рассмеялись. Вадим стал рассказывать, как удивила тишина на улице, какой снег первозданный лежит на крышах, какая гармония вокруг и благодать.

-Благодать видимая. До гармонии в русских провинциальных деревнях еще далеко,- заметил Володя.- Серафима Павловна, что заходила к нам переживает горе.

-А что случилось? - заинтересовался Вадим.

Володя стал рассказывать:

- У бабушки сын работал в Питере. В каких-то непонятных коммерческих структурах. Часто наведывался к маме на «Жигулях», старой шестерочке. Выглядел вполне благополучным, деловым человеком. Последний раз приезжал к маме в гости года три назад. Утром позавтракал и пошел к кому-то решать производственные дела. Вышел из дома и, как в неизвестность канул. Исчез, пропал. Где его только не искали! Все безрезультатно. Три года машина стояла во дворе, ржавела. Серафима Павловна, никому не дозволяла ее трогать. Материнское сердце надеялось, что сын вернется со дня на день. За два дня до Нового Года сломалась бабушка. Не дождалась. Колхозный трактор зацепил шестерочку и утащил на свалку.

Вадим вспомнил красный от свежей крови снег в Питере в районе проспекта Просвещения. Туда он приезжал с Женей в гости к его сестре. У нее муж Юра - начальник уголовного розыска Выборгского района. Он сказал: «Тебе, как писателю будет небезынтересно посмотреть место ночного убийства». Привез и показал сугроб в крови у подъезда многоэтажного дома. Рядом стояла машина убитого со вспоротыми протекторами.

Сейчас слушая Володю, Вадим подумал: «Вот она, криминальная Россия. Отморозкам, беспредельщикам не важно город ли, деревня – везде достанут». Вслух же сказал:

-Какая совсем не новогодняя история. Давай лучше, Володя, поговорим о вашей работе на телевидении. Очень интересно, чем сейчас заняты?

Ира охотно отозвалась. Стала рассказывать, что у них с Володей есть цикл передач, которые называются «Письма из провинции». В них ни слова о криминале. Для этого есть другие программы. Их программы о том, как сохраняются и передаются из поколения в поколение культурные и нравственные традиции. Их неподдельное восхищение вызывает то, как жители маленьких городов чтят культурное наследие и насколько бережно относятся к истории.

-Главное, что привлекает нас в цикле, - перебил ее Володя,- герои, жители глубинки, представители разных национальностей, по-настоящему влюблённые в свой край, в свою малую родину. Это творчески одарённые люди. Истинные интеллигенты, ставящие духовные и нравственные ценности выше материальных.

-Такие передачи, глядя из окна телецентра не подготовишь? Надо ездить по России,- заметил Вадим.

-Вопрос по существу,- улыбнулся Володя. - Где мы только не были? Исколесили почти всю Россию. Калужская, Архангельская, Смоленская области. Это только из последних, где мы с Ирой работали,- Володя снова по капельке налил.

- Столько узнаем, о чем раньше не подозревали, не знали. Например, вот такой факт из истории России: В 1238 году войска Батыя подошли к городу Козельску, но жители города не сдались, решив обороняться и «главы своя положити за христианскую веру»,- процитировал Володя некий исторический документ. - Защитники погибли. Тех же, кто остался в живых Батый приказал убить.

Сказал и перекрестился на икону.

-Или была у нас недавно потрясающе интересная программа, посвященная городу Валааму, его людям,- подхватила Ира.

- Оказывается, более 30 лет назад молодой московский художник Геннадий Добров оказался на Валааме. Он ехал туда с единственной целью - рисовать портреты инвалидов Великой Отечественной войны, которые живут в печально-знаменитом Валаамовском доме-интернате. Ныне заслуженный художник России Геннадий Добров перечитывает свои письма, которые каждый день писал жене. Размышляет на вечные темы долга, сострадания, беззаветного служения людям. Сегодня он наш хороший знакомый. Мы поддерживаем с ним связь.

Вадим слушал и невольно поймал себя на мысли, что нет в рассказах друзей ни слова о блате или о приоритете для кого-то из-за графы в паспорте. Нет ни намека на национальные притеснения или на преимущества одной национальности над другой. Ничего о каких-либо претензиях от скудости ума и духовного убожества. Такое в голову им никогда не придет. Потому что он в гостях у людей подлинной русской культуры, одухотворенных и человечных. «Какая удача! Какое везение!- подумал Вадим.

Встал и заговорил:

-Спасибо судьбе, что у меня есть такие замечательные друзья, как вы! Пока жил у Жени – ни разу не заходил разговор о театрах Московских ли, Нью-йоркских, или Прибалтийских. Я так и не знаю, что в репертуаре у Евгения, что он ставит над, чем собирается работать. Его больше занимает певец Борис Моисеев. Пидарас он или еврей. Или просто еврей.

Поднял рюмку, пожелал хозяевам дома благополучия и новых творческих удач на канале, во главе которого - Михаил Швыдкой.

Володя как будто прочел мысли Вадима. Начал рассказывать о том, что вчера Новый Год отмечали с семьей врачей из Киришей. Перед самым приездом Вадима они уехали. Тот с удивлением взглянул на Володю: «Как это понять?». Оказалось, что Борис нейрохирург, как только узнал, что возможно в гостях будет Харченко, извинился перед хозяевами и заторопился домой. «Не очень хочется сидеть с Евгением за одним столом», были его слова. Как ни уговаривали остаться, ни в какую. Даже когда Володя сказал с кем Евгений приедет, Борис расстроился, что не познакомиться с человеком из Израиля, но, тем не менее, в решении был непреклонен.

-Но мы пообещали, что ты подпишешь ему книгу,- сказала Ира.

- Борису, которого не знаю, с удовольствием, - ответил Вадим. Он прекрасно понимал человека. Понимал его и Владимир. Потому поменял тему разговора.

-А помнишь время, когда мы были моложе и снимали документальное кино.

Как было не помнить Вадиму!

- Начало, - сказал он. - Крупным планом - тракторный плуг вспарывает жирную землю с травой, на этом фоне название фильма: «За эту землю». Твой сценарий.

В альбоме до сих пор он хранил не мало фотографий, снятых непосредственно на съемках. Например, есть одна, где они с военными саперами у борта машины «Урал». В кузове - извлеченный из земли фашистский фугас. Сейчас его очень осторожно, выполняя все правила транспортировки подобных смертоносных грузов, перевезут в безопасное место и взорвут. И много всяких других снимков. Фильм после просмотра в горкоме, в отделе культуры, в том же Дворце культуры, где Володя вел клуб любителей кино и других серьезных инстанциях получил прекрасную оценку, хвалили его авторов. Он даже был номинирован на какой-то престижный конкурс, но за его судьбой, спустя время, друзьям следить было уже как-то не досуг. Они загорались новыми проектами.

День за окнами быстро угасал. На столе еще шел пар над вкусно приготовленной Ирой ухой, пальцы были испачканы запеченной на углях картошкой, а Вадим уже смотрел на часы. Наступило время прощаться. Все вместе вышли на морозный, свежий воздух. Его не покидало ощущение как будто он, надышавшись на кануне приезда к Володе затхлым смрадным запахом болота, искупался в прозрачно-чистом озере и смыл болотную жижу поганых Жениных разборок кто есть кто. Расставаясь, обнялись, обещая скоро снова встретиться в Израиле.

Вот так стремительно пролетели два дня деревенской жизни. Казалось, Вадим только во вкус вошел. Вспомнил, как дрова рубятся, как печь русская растапливается, как, умываясь по утрам, бренча рукомойником, обжигает лицо ледяная вода. Все это уже день вчерашний. Он в Киришах. В 1. 45 самолет рейсом в Израиль. Подхватил предварительно сложенный чемоданчик на колесиках, легкую сумку на плечо, быстро с Женей добежали до станции и прыгнули в электричку, уходящую в Питер. Билеты были куплены Вадимом заранее. Вагон попался моторный, все в нем стучало, а в тамбуре, куда выходили покурить, так просто грохотало. Из-за этого ли или потому что говорить у обоих желания особенного не было, ехали молча, практически не разговаривали. Женя достал «Комсомольскую НЕправду», углубился в чтение. Вадим же смотрел в заиндевевшее окно и любовался железнодорожно – зимними пейзажами. Через часа полтора вышли на Московском вокзале, пересели в метро. В Пулково, в конце концов, приехали на автобусе.

Надо отдать должное Евгению: Без него Вадиму было бы затруднительно безошибочно и во время приехать в аэропорт. Женя свободно ориентировался во всех маршрутах. Знал, что и откуда идет. Мало того – в метро на длинных переходах, где были спуски и ступеньки, вырывал из рук (потому как он противился, не давал) у Вадима чемодан и тащил сам. Говорил, смеясь: «На Израиль работаю! Выстилаю дорогу в Иерусалим!». «На Мертвое море»,- на ходу поправлял его Вадим.

 

* * *

 

...Воспоминания снова прервал голос стюардессы. Ее иврит зазвучал для Вадима, как восхитительная музыка. Полистал альманах, взглянул еще раз на бородатое лицо автора красивого стиха о раненом дельфине. «Выходит можно быть пристойным поэтом и злодеем одновременно», - недоумевал он. Смотрел на стремительно убегающую под крыло самолета бетонную полосу и подводил итог поездки. Вспоминал душевное убожество режиссера, его патологическую нелюбовь к евреям, некую жалкую ущербность в этом и такие же жалкие, вымученные анекдоты. Вспоминал пьяные уверения в уважении случайных, уличных знакомых к Израилю, а через минуту обвинения в случившейся трагедии Питерского туристического автобуса. И многое прочее. Но случалось видеть и другие лица. Нормальные, живые, отзывчивые, люди заполняли небольшой зал Жениной студии, где проходили презентации Вадима. Просили автограф и с удовольствием покупали книгу. Практически все говорили автору слова поддержки его стране. Но стоило только выйти в город – куда девались эти приятные лица. Улицы тут же казались непредсказуемым космосом! Не люди, а какие-то киборги, зеленые инопланетяне с красными глазами недобро косились на незнакомца. Одни просили денег, другим срочно требовался мобильный телефон, третьи, хитро улыбаясь, набивались в друзья, тащили в гости. Вадим вспомнил Некрасовскую строчку: «Были похуже времена, но не было подлей».

«Какое удовольствие, какая радость через несколько часов увидеть кромку Средиземного моря, утыканную, как рассыпанным жемчугом - огнями своей страны»,- прижался Вадим лбом к холодному иллюминатору. - Радость удваивается мыслью, что прилечу, обниму сына. Как раз на выходные он дома. В секторе Газа очередное временное затишье».

Об этом знает, потому что перед самым отъездом жена, наконец, с трудом дозвонилась, сообщила приятные новости.

Плохое хотелось быстрее забыть. Забыть быдло и жлобство, которое видел в Киришах, с чем сталкивался ежедневно, от чего отвык. Отвык так давно, что беспардонная фамильярность, развязанность, высокомерие, во всем демонстрация силы казались окаменевшим говном. Лучше помнить хорошее. Например, встречи с теми, кто всегда мил сердцу. Их лица не иконы, не фрески, не потускневшие от времени, пыльные образа из хаты деревни Белой. Совсем нет. Но голоса, глаза, улыбки. Одним словом светлые образы дорогих людей, по которым, истосковавшись, прилетал.