Филипп IV Красивый.

 

Т. н. «эпоха религиозных войн» во Франции является одним из самых противоречивых и сложных периодов ее истории, требующих детального и всестороннего изучения и чрезвычайной осторожности оценочных характеристик, даже научных.

Однако именно она, как никакая другая, богата таковыми, причем зачастую далеко не научного толка. Причина этого кроется в многогранности эпохи, концентрации в коротком временном отрезке большого количества ярких, интереснейших личностей, не укладывающихся в привычные рамки черно-белой раскладки.

Генрих III де Валуа является одной из них, может быть, наиболее сложной и непонятой, как человек и государственный деятель, и современниками, и последующими поколениями историков. Об этом можно судить по тому многообразию оценок, которое встречается в литературе. Однако, как ни странно, работ непосредственно об этом человеке чрезвычайно мало, в частности русскоязычному читателю на сегодняшний день доступны только две:

1) Шевалье П. Генрих III;

2) Эрланже Ф. Генрих III.

Остальные работы касаются этой личности опосредованно, «в связи с…», что однако не мешает их авторам давать оценки и делать выводы, зачастую весьма поспешные, продиктованные концепцией, а не историческими реалиями.

Вообще, эта личность – настоящая находка для историков, т. к. в зависимости от вкусов, политических убеждений, склонности шокировать прошлым либо восстанавливать утраченную истину они могут, основываясь на одних документах и оставляя без внимания другие, написать сколько угодно совершенно правдивых, или, по крайней мере, правдоподобных портретов последнего Валуа. Надо признать, что беспристрастный историк часто бывает озадачен, пытаясь сопоставить свидетельства эпохи. Один из хронистов представляет Генриха как «влюбчивого вояку», другой настаивает на версии «кроткого короля», уподобляя его «юноше, всецело поглощенном женщинами», третий рисует портрет «неукротимого и мужественного солдата», посол Испании писал Филиппу II, что это человек, «истощенный близостью со слишком большим числом женщин» , еще один комментатор утверждал, что это государь, «приятный в беседе, любитель книг», и наконец, наиболее распространенное и наименее льстивое мнение: надушенный франт в неизменных перчатках, засыпающий со своими собачками посреди океана подушек: комичный король во взъерошенном плюмаже, сверкающий десятками перстней.

Пожалуй, Жан Эритье дал лучший диагноз: «Генрих III, ярчайший тип изменчивой и вырождающейся натуры, удивительное сочетание королевского величия и личной ничтожности, постоянно ускользает от историков, чтобы сделаться предметом исследования исключительно психологов и психиатров» .

Однако нет никаких сомнений, что этот человек при необходимости был замечательным государственным деятелем и умел в самых сложных и неблагоприятных обстоятельствах вопреки всему и всем действовать на благо государства. Во всяком случае в смутной, противоречивой, безумной и кровавой атмосфере религиозного противостояния, совмещенного с политической игрой, он смог сохранить страну единой и сильной для того, чтобы Беарнец сделал ее ведущим государством Европы.

Почему же именно к этой странной натуре, к этому необъясненному характеру прицепилось определение «тиран», иногда переходящее в более оскорбительные «деспот» и «самодур»?

Вряд ли эти оценки мотивированы научными доводами. Любой историк с легкостью докажет, что никакая тирания в собственном значении не была возможна во Франции XVI века, а тем более деспотия и самодержавие на манер российского. Так что злосчастный король никак не мог реально быть вторым Писистратом, Иродом или Иоанном Грозным.

Просто у эпохи были свои каноны, свои потребности, другие кумиры. Генриху не повезло. Окруженный целой плеядой ярчайших личностей: Екатерина Медичи, Генрих Наваррский, семейство Гизов, королева Марго, принц Конде, Филипп II Испанский и множество других – он был не менее масштабной, но более загадочной фигурой, непонятой современниками. А кроме того он был королем, т. е. тем, кто по представлениям времени, не мог себе позволить быть просто человеком, кому не прощались слабости и ошибки, чьи поступки не мерялись обычной меркой. Традиция королевской власти, пожалуй более сильная во Франции, чем во всех других государствах Европы давно утвердила в сознании нации образ «доброго короля», этакого идеального правителя, наделенного даром исцеления, живущего исключительно на благо святой церкви и своего королевства. Конечно, со времени Филиппа II Августа и Людовика IX Святого этот идеал значительно потускнел, но, освященной чистым образом Орлеанской Девы, вдохновленный блестящими правлениями Людовика XI и Франциска I продолжал жить в народном сознании и предъявлять к монарху исключительно высокие требования. Даже чреда никчемных королей – Генриха II, Франциска II, Карла IX – не поколебала уверенности французов в том, что король не имеет права на ошибку и слабость.

Истинный сын своей эпохи, Генрих де Валуа, наверное, как никто, сумел воплотить в себе ее многоликость. Изменчивости и событий его достаточно короткой жизни с избытком хватило бы на десятерых, а многогранности характера – для троих. Обожаемый и любящий сын суровой матери, отвергнутой супруги, вечно скорбящей властной королевы Екатерины Медичи, ненавистный брат короля-доходяги Франциска II, короля-полубезумца Карла IX, и вечного интригана-нудачника герцога Франсуа Алансонского-Анжуйского, нежный друг, а затем суровый гонитель знаменитой королевы Марго, решительный и удачливый военачальник, ненавидевший войну, пылкий и верный влюбленный, равнодушный муж, король, сбежавший от собственных подданных, благочестивый распутник, рьяный католик, считавшийся еретиком, образованный невежда, пленник собственных подданных, преданный друг, лукавый политик, скучающий романтик – все это характеристики одного человека – короля Франции Генриха III, последнего из династии Валуа.

Жизнь Генриха длиной в 38 лет настолько богата событиями и перевоплощениями, что хватило бы на десять совсем не тривиальных судеб.

Шестой сын короля Франции Генриха II и королевы Екатерины Медичи – дочери флорентийского герцога Лоренцо Великолепного и герцогини Овернской Мадлен, Александр-Эдуард де Валуа, названный в честь крестного отца короля Англии Эдуарда VI и дяди бастарда Александра – первого герцога Флорентийского появился на свет в Амбуазе 20 сентября 1551 года без четверти час ночи, получив при рождении титул герцога Ангулемского. Восприняв болезненность и наследственную «порченность» своей семьи, маленький принц, тем не менее, выгодно отличался от своих братьев и сестер грациозностью, миловидностью, «породистостью», за что сразу, неожиданно для всех, стал любимцем суровой и разобиженной на весь мир королевы-золушки, забытой и брошенной любимым супругом, которую всегда слушались, уважали, но очень боялись старшие дети.

Первые 8 лет своей жизни Александр провел в Амбуазе в окружении матери, братьев, сестер и кузенов – Генриха де Бурбон – сына Антуана, короля Наварры, которого он терпеть не мог за грубость, дурные манеры и буйный нрав, и Генриха де Жуанвиль – старшего сына герцога де Гиза – очаровательного блондина, ставшего ему верным другом. Отца принц видел редко, почти не знал и не испытывал к нему никаких чувств. Поэтому когда 10 июля 1559 года Генрих II умер от ранения в глаз, полученного во время турнира в поединке с капитаном собственной шотландской гвардии Монтгомери, и безутешная королева на все оставшиеся 30 лет облеклась в траур, он не испытал никакой печали от этой утраты.

Изменилось общественное положение будущего государя. Наследником незадачливого короля-рыцаря стал его старший сын Франциск – слабый и болезненный юноша, словно торопившийся вслед за отцом в могилу. Второй сын Людовик к этому времени уже давно лежал в могиле, сраженный корью, так что наследником престола отныне официально считался Карл, ставший герцогом Анжуйским. Александр таким образом не только сменил Амбуаз на Париж, но и вместо герцога Ангулемского стал Аланснсоким – братом государя без видов на французский престол, но с замечательными матримониальными перспективами.

Тогда же в жизнь восьмилетнего принца впервые вошли политическая игра и борьба за власть. В Амбуазе вдали от Лувра его детство протекало мирно, бури политической и религиозной борьбы почти не затрагивали их тихого уголка, и Александр имел о них только смутное отдаленное представление. В Париже все было иначе, этот город был сердцем смут и интриг, вместилищем королевского двора, со всеми его грязью и ужасами. И потому отныне юного герцога Алансонского, неотлучно находившегося при матери, все события политической жизни Франции касались напрямую. Тем более, что королева, так долго мирившаяся с положением золушки, теперь решительно двинулась на приступ долгожданных высот власти. Сначала ей даже удалось держать победу: Екатерина изгнала свою вечную ненавистную соперницу Диану де Пуатье и напомнила всем, что фаворитки есть фаворитки, а она – королева Франции, мать нового короля, и считаться с ней просто необходимо. Но очень скоро Гизы в купе с Марией Стюарт, вертевшей как угодно своим неразумным супругом – королем, быстро напомнили ей, что она всего лишь флорентийка, вдовствующая королева, и лучше бы ей сидеть смирно, если не хочет потерять тот минимум влияния и почета, который полагался ей по рангу.

Екатерина проглотила обиду и до времени смирилась, затаив бешенство. Александр, самый близкий ей человек, наблюдал его многократные приступы, когда мать оставалась наедине с ним в своих покоях. На публике королева играла превосходно – ее покорный и простодушный вид, глубокий траур и набожность вводили в заблуждение самых подозрительных. А закрывшись в своей молельне исписывала страницу за станицей и потом передавала эти опусы странным гонцам чопорного вида в строгих одеждах.

Не станем утверждать, что юный принц понимал все тонкости происходящего, но эта странная игра, развернувшаяся на его глазах, не могла не произвести впечатления на восприимчивого восьмилетнего ребенка. Кожей, почти на физиологическом уровне он впитывал новую для него атмосферу двора, полную лжи и лицемерия, невольно учился искусству притворства и придворной игры, тем более, что и задатки, и обстановка были самыми подходящими для этого.

Чопорные ли гонцы королевы сделали свое дело несколько рьянее, чем она просила, легкомыслие и честолюбие младшего принца Конде, тесные связи английского короля с оппозицией – не известно. Вернее, скорее всего, все «удачно» сочлось в нужном месте в нужно время. Но как бы там ни было, в начале 1560 года возник заговор с целью передачи власти Бурбонам. Раскрытый из-за неосторожности нескольких вертопрахов, он породил один из известнейших политических процессов того времени – так называемое Амбуазское дело. Власть была беспощадна, и заговорщики гроздьями повисли на стенах замка Амбуаз. Сидя в праздничном наряде в окружении своей семьи, Александр в этот день впервые увидел церемониал смерти, узнал, что она тоже может быть поставлена и сыграна, как спектакль.

Дальнейшие события развиваются с невероятной скоростью. В начале ноября Александр застал мать плачущей на молитвенной скамеечке и на вопрос о причине услышал, что Антуан Вандомский, ныне король Наварры, и принц Конде скоро прибудут в Париж. Маленькому принцу уже не надо было ничего объяснять. Он не понимал всех тонкостей, но усвоил расстановку фигур, как в шахматах. Он уяснил, что ловушка Гизов непременно сработает, и, когда в день прибытия высоких гостей сидел запертый со своими братьями и сестрами в дворцовых покоях, неясный шум, внезапно возникший в Лувре, был для него ясным сигналом, что дело сделано.

Но второй раз на спектакле смерти ему побывать не удалось. Вместо парадного камзола, приготовленного ради казни принца Конде, герцогу Алансонскому пришлось облачиться в траур и следовать за гробом внезапно умершего брата-короля Франциска II, над которым плакала только очаровательная Мария Стюарт.

С этой смертью в жизни девятилетнего Александра произошло новое превращение. И дело было не столько в новом титуле герцога Орлеанского – официального наследника престола при новом короле Карле IX, но в большей степени в том, что теперь Месье мог полностью ощутить все прелести этого положения. Неожиданно для всех кроткая флорентийская овечка показала зубы и, одурачив Гизов, обольстив Монморанси, запугав Антуана, стала официальной регентшей от имени десятилетнего короля.

В новом качестве Месье блеснул своей очаровательной внешностью на коронации брата 11 мая 1561 года и не без удовольствия услышал восхищенный шепоток дам в свой адрес.

А дальше все пошло как-то не так. При новом дворе теперь первую скрипку во всем играли гугеноты, королева-мать так благоволила им, что Теодор де Без в разговорах с Кальвином называл ее «наша королева» . Александр, воспитанный ревностным католиком, в какой-то момент с ужасом почувствовал, что его убеждения поколебались. И только влияние неизменного и верного Жуанвиля спасло герцога от впадения в ересь.

Меж тем Гизы, видя, что регентша упорствует в покровительстве еретикам и не слишком спрашивает их мнения, в знак протеста решили покинуть двор. Это известие повергло принца в большую печаль, ведь отъезд клана означал разлуку с любимым другом. Его грусть была на руку герцогу Франсуа, который несколькими неделями раньше пытался убедить Екатерину позволить им увезти Месье в более безопасное место, чем королевский двор под предлогом мнимой опасности от новых заговорщиков. Королева, которая боялась милых кузенов как огня, естественно отказала. Зато сам Месье оказался не против: при дворе было скучно, порой и страшновато, а Жуанвиль расписывал ему увлекательные прогулки, красоты Вогезского края, доброту его старшей сестры – очаровательной герцогини Клод. Как тут не прельстится одиннадцатилетнему ребенку, которого лучший друг зовет в такое прекрасное и веселое путешествие, подальше от учебы, суровых протестантов, придворных условностей.

Заговор созрел. Осуществить побег было поручено герцогу Немурскому, младшему отпрыску Савойской династии – обаятельному авантюристу, который за несколько дней сумел настолько очаровать Александра, что тот отбросил последние сомнения. Но как мог ребенок сохранить такой секрет: принц в восторге поделился замыслом с одним из своих камердинеров, который не замедлил рассказать все королеве.

Мать устроила грандиозный скандал: была удвоена охрана, замуровано окно в покоях принца, выходящее в парк, сделали попытку схватить герцога Немурского, даже в ответном послании к испанскому королю, пытавшемуся оправдать Гизов, обычно сдержанная и осторожная королева была резка, она приказала в оба глаза следить за испанским послом Шантоне и сообщила обо всем Королевскому Совету. Так что кроме бурного объяснения наедине с матерью, засыпавшей его упреками и залившей непритворными слезами, Месье был вынужден публично подписать протокол, представлявший дело так, что он получался лишь невинной жертвой черного замысла злодеев.

Глубоко униженный этим судилищем, мальчик не стал долго копаться в произошедшем. Нет, он не мог обидеться на свою добру матушку, которую всю жизнь по-настоящему нежно любил. Принц затаил злобу на истинных виновников Гизов, которые, как он теперь полагал, так грубо и безжалостно воспользовались его доверием и искренностью чувств. От этого герцог потянулся к протестантским идеям, и эта тяга зашла столь далеко, что его жертвой пали часослов сестры Маргариты и душевное равновесие испанского посла, которому наследник французской короны заявил, что скоро маленький гугенот в его лице станет большим гугенотом.

Это полуобращение Александра символично совпало с беспрецедентным со времен Римской империи событием: 17 января 1562 года был принят знаменитый Пуасский эдикт , предоставлявший протестантам свободу вероисповедания. Событие было поистине революционным, ибо никогда еще европейская держава не признавала вторую религию наравне с государственной. Екатерина ликовала – извечный предлог для внутренних распрей наконец уничтожен, и можно заняться наведением порядка в государстве и устройством будущего собственных детей.

Но, увы, это были только мечты. Две враждующие стороны отнюдь не хотели примиряться, религиозный фанатизм и личные амбиции заглушали голос разума. Гизы, поддерживаемые парижанами, начали резню, перепуганная королева-мать призвала на помощь принца Конде, но тот, памятуя о кануне кончины Франциска II, испугался и упустил шанс вместе со всей своей партией. Пока он опасался, ультракатолики действовали и переманили на свою сторону двор. А флорентийка, оскорбленная отказом протестантов, поняла, что опираться на них при управлении государством нельзя, т. к. они отстаивают только собственные интересы. После этого царственная актриса снова сменила маску: теперь она изображала ревностную католичку и вновь подружилась с Гизами.

Теперь ничто не могло остановить гражданскую войну. Королевство запылало: Гиз открыл границу для испанских банд, реформаторы впустили в Гавр англичан, во всей Франции не осталось ни одного уголка, где не шла бы война. В это жуткое время королева-мать со своей небольшой свитой колесила по дорогам королевства, уговаривая, сражаясь, договариваясь…

Пожалуй, только вмешательство провидения спасло государство от катастрофы, обезглавив обе враждующие партии: король Наварский погиб при осаде Руана, Монморанси попал в поен к протестантам, Конде – к католикам, а главный смутьян Франсуа де Гиз был убит под Орлеаном пулей Польтро де Мере.

Екатерина снова осталась хозяйкой Франции. Не простив гугенотам сделки с англичанами, она решила расколоть их партию, опираясь на поддержку католиков, вновь признавших ее за свою королеву. Венцом этой ее деятельности стал Амбуазский договор, подписанный обеими сторонами 19 марта 1963 года . После этого последовали долгие препирательства с Елизаветой Английской по поводу Кале и Гавра. Но и здесь флорентийка одержала верх, переупрямив рассудительную англичанку.

Регентша торжествовала. Пожалуй, даже Анна де Боже и Бланка Кастильская не смогли бы сделать больше в подобных обстоятельствах. Возвратившись в любимое Фонтенбло, она предалась мечтам о выгодных партиях для своих младших детей. Первое место в ее мечтах, естественно, занимал Александр, чье милое лицо и нежная улыбка столь часто утешали ее в течение последнего страшного года. Она грезила о короне для своего любимца и ради этого даже была мила с Филиппом II Испанским, с которым вела переговоры о браке дочери Елизаветы. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Встреча в Байоне, откуда юная королева Испании отправилась к своему супругу, окончательно поставила точку под этим направлением матримониальной деятельности Екатерины, т. к. испанцы требовали от нее слишком многого даже за царский венец на голове любимого сына.

В это время (конец 1565 – начало 1566 гг.) уже четырнадцатилетний Месье, пока еще исполнявший роль пассивного наблюдателя за всем происходящим в королевстве, наконец официально вступил в общественную жизнь, из круга которой ему уже не суждено было вырваться до конца дней. Правда, поводом к этому стали события отнюдь не самые приятные: со времени подписания Амбуазского договора в протестантской среде росло недоверие к власти, грозившее вылиться в новый заговор или восстание. Чувствуя это, всевластный с момента принятия Муленского ордонанса канцлер Лопиталь, не посоветовавшись ни с королевой, ни с Советом, принял ордонанс , вносящий поправки в Амбуазский эдикт. Этот закон по сути разрешал исполнение кальвинистских обрядов в частных домах на всей территории Франции. Естественно, этот шаг немедленно вызвал негодование католических вождей. Кардиналы Бурбонский и Лотарингский набросились на королеву с жалобами, требуя решительных действий. Екатерина в то время была больна и не вставала с постели, но пообещала вынести дело на Совет. Отлично! Но кому же председательствовать – королева в немощи, король, меньше всего интересовавшийся делами государства, на охоте? Гордо и нежно улыбнувшись в ответ на этот вопрос, флорентийка позвала… Месье. Ее четырнадцатилетнее чудо, первый принц крови не растерялся. Глубоко вникнув в суть вопроса, он провел столь опасные дебаты с полнейшей ответственностью и серьезностью, хотя по-мальчишески не смог скрыть удовольствия, когда было принято решение об отмене ордонанса.

Это событие окончательно подвело черту под детскими годами юного принца. Отныне он вступил во взрослую новую жизнь, готовящую для него столько неожиданностей.

14 июля 1566 года Парижский парламент зарегистрировал королевские грамоты, определявшие апанаж Месье. Его домен включал герцогства Анжу, кроме Сюмюра, Бурбонне, Овернь, графства Бофор, Форе, Монферран, Монфор-Ламори, баронство Боже, сеньорию Юссон. Советники уведомлялись также, что Его Высочество, изменив имя по случаю конфирмации, отныне становится Генрихом, герцогом Анжуйским.

Почти год новоявленный Генрих безмятежно наслаждался жизнью. Спокойствие нарушали только бесконечные волнения вокруг Нидерландов, в которые протестанты постоянно втягивали королеву или сообщения об очередном недовольстве самих гугенотов, возглавляемых теперь вечно беспокойным и не по годам пылким адмиралом Колиньи. Но в сентябре 1567 неожиданно разразилась гроза: во время придворного праздника в Монсо принц Конде (вероятно вспомнив о проделках герцога Немурского) решил похитить короля. Ни Его Величество, ни регентша ничего не подозревали, да и сама мысль о таком безумии вызвала бы у рассудительной флорентийки только смех. Поэтому еще 24 числа она писала послания провинциям о соблюдении Амбуазского эдикта, а 27 ей сообщили, что орды кальвинистов недалеко от замка.

Эта выходка привела к возобновлению гражданской войны. Семидесятипятилетний коннетабль Монморанси, которому совсем не нравилась эта авантюра, вынужден был возглавить армию против собственных племянников. Первое решительное сражение произошло у Сен-Дени 10 ноября 1667 года. Оно было выиграно ценой жизни досточтимого старца, к тому же победа была не очень убедительная: протестанты отступили, но не были разбиты. В такой ситуации новое назначение на эту должность было необходимо немедленно, т. к. война продолжалась и гугеноты не собирались складывать оружие.

Все ждали слова королевы. В одном из приступов безумной материнской любви Екатерина приняла решение, поразившее всех, - не восстанавливать должность коннетабля, а назначить своего обожаемого сына наместником королевства.

Прежде всего был ошеломлен сам Месье – в шестнадцать лет он становился фактически вице-королем. Не имея военного образования, систематических знаний и опыта управления государством, он теперь должен был решать исход войны и будущее монархии.

Истинный сын своей матери, он однако быстро овладел собой. С чисто итальянской гибкостью, как настоящий ученик Макиавелли, новоявленный главнокомандующий очень быстро примирил всех амбициозных в собственном войске, засыпав каждого обещаниями и лестью, умело делая вид, что каждому предоставляет право самостоятельно принимать решения. Действуя таким образом, Генрих сразу же приобрел популярность в армии и развязал себе руки. Тем временем протестанты отступали. Они поняли, наконец, что у короля слишком большая сила и прислали наместнику предложение о мире. Юношеский пыл не помешал Месье оценить необходимость и своевременность этого шага. 29 ноября он поделился этими соображениями с братом, и скоро в Немуре начались мирные переговоры, окончившиеся ничем, т. к. протестанты просто тянули время, дожидаясь иностранной помощи.

Воюющие стороны были в странном положении: в королевском стане молодой командующий не мог справиться с собственными подчиненными, вплоть до того, что сама Екатерина была вынуждена примчаться на помощь к своему любимцу; у протестантов, чью армию наводняли иностранные наемники, кончались деньги. В стране, опустошаемой бессмысленными боями, царил хаос, королева-мать, снова бодрая и деятельная металась между враждующими сторонами и Парижем, уговаривала, грозила, договаривалась об иностранной помощи…

В конце концов деньги у кальвинистов кончились, и Конде ничего не оставалось, как предложить мировую. Король согласился не сразу – он не мог простить протестантам своего испуга и бегства из Мо, но Екатерина надавила и заставила сына пойти на компромисс. Мир был подписан 22 марта 1568 года. По его условиям Амбуазский эдикт оставался в силе, уход наемников оплачивался из королевской казны, зато у короля, в отличие от протестантов, оставалась вполне боеспособная армия .

Месье был на седьмом небе. Он трезво оценил все произошедшее, извлек необходимые уроки, но, чувствуя неизменную поддержку такой могучей и благосклонной матери, мнил себя властителем умов, не обращая внимание на холодную злобу и бешеную зависть, которые его красота, обаяние, успех у женщин, популярность при дворе и в народе и любовь матери вызывали у нецарствующего короля Карла.

Мартовский мир ни у кого не вызвал иллюзий, гражданская война в королевстве не прекращалась ни на минуту, и враждующие стороны не принимали никаких реальных действий, чтобы остановить ее. Напротив, уже 1 мая 1568 года на Королевском Совете стало ясно , что о терпимости можно забыть, причем Месье внес большой вклад в размежевание умеренных и радикалов, решительно поддержав вторых. Следствием этого стал новый виток войны и эдикт, запрещавший во Франции кальвинистское богослужение и обязывавший пасторов покинуть страну в пятнадцатидневный срок. Умеренные во главе с Лопиталем решительно отказались ратифицировать его, но это привело только к отставке канцлера и победе ультракатоликов, возглавляемых кардиналом Лотарингским, ставшим чем-то вроде первого министра. Карл IX тоже горел жаждой убийства, ему было тесно в Лувре. Но Екатерина опять все сделала по-своему: одурачив Гизов и заперев в Лувре беснующегося короля, она вновь отдала всю полноту власти в руки любимому Генриху, а значит и себе.

4 октября главнокомандующий вернулся в армию и принял на себя бремя государственных забот. Второй этап его деятельности был более успешен, тем более что хитроумная матушка позаботилась и отдала армию и само любимое детище в опытные руки графа де Таванна, слишком хорошо разбиравшегося в войне и ситуации, в которую он попал. Поэтому одержав победы при Жарнаке (13 марта 1569 г.) и Монконтуре (3 октября 1569 г.), он без колебаний пожертвовал всю славу юному принцу. Король не нашел в себе сил поступить также: явившись в армию в самый ненужный момент, он не позволил ненавистному брату закончить эту бесконечную войну за месяц. Отменив намерение Таванна добить остатки войска адмирала, он приказал осадить Сен-Жан-д*Анжели, где армия, утопая в грязи, напрасно протопталась 6 недель, понеся огромные потери. За это время кальвинисты восстановили свои силы, вновь начали побеждать, сведя на нет все прежние успехи королевских войск.

Результатом этой "замечательной" военной кампании стал новый мирный договор – Сен-Жерменский (8 августа 1570 г.), по которому получали полную свободу совести, свободу богослужения на основе Амбуазского эдикта и четыре первостепенных крепости: Ла-Рошель, Монтобан, Ла-Шарите и Коньяк .

Последующие два года после Сен-Жерменского мира Генрих купался в лучах своей славы и с увлечением придавался амурным утехам. Увлекающийся и экспансивный по природе, он отнюдь не чурался любовных приключений, тем более, что многочисленные придворные дамы сами были готовы пасть перед красавцем принцем, овеянным бранной славой. Многие прелестницы познали сладость его объятий, но ни одна из них, даже мадмуазель де Шатонеф, которой он посвящал донельзя томные любовные элегии, не привязала его надолго. Истинная страсть проявилась неожиданно в отношениях с младшей сестрой – прелестной Маргаритой, с которой еще во время военных действий их неожиданно связала крепкая дружба. Близкие по духу брат и сестра находили истинное удовольствие в общении. Но неожиданно сердце Марго оказалось доступно не только братской любви, но и стрелам Амура. Красавец–блондин Генрих де Гиз покорил принцессу, и она забыла о милом Месье. Сам бы принц ни о чем не догадался, но его нынешний фаворит Дю Га, видевший в Маргарите опасную соперницу для своего влияния на герцога, открыл ему глаза на любовные шашни сестры. Ярости Анжу не было предела, тем более, что похитителем оказался бывший милый друг, а теперь главный враг и соперник. В порыве досады он рассказал обо всем матери, а та, практичная, как всегда, усмотрела в этой любовной игре политическую, решив что таким образом Лотарингцы снова хотят получить при дворе первые роли, если не хуже – брачным союзом обеспечить себе права на французский трон. Она устроила Маргарите бойкот, с радостью поддержанный оскорбленным Генрихом и двором, от чего принцесса тяжело заболела. Месье тут же забыл обо всех обидах, заливаясь слезами, он дни просиживал у постели сестры, молясь об ее выздоровлении. Господь внял его молитвам, но выздоровевшая Маргарита так и не простила ему обиду, и в их отношениях больше никогда не было прежней теплоты.

За всеми этими событиями пристально следил король. Его ненависть к брату переросла в нечто патологическое. Словно назло ему он сблизился с Маргаритой, нежно именуя сестричку «толстушкой Марго», увлеченный идеей освобождения Фландрии из-под власти Испании, он стал ближайшим другом Колиньи, который своей чопорностью, надменностью, манерами бесконечно раздражал своего недавнего победителя, ведя себя при дворе почти по-хозяйски. Эта дружба стоила Генриху должности главнокомандующего. Затаив злобу, он с не меньшим пылом бросился в словесные баталии в парламенте и Королевском Совете, горячо протестуя против авантюры, затеянной Карлом в Нидерландах при горячей поддержке адмирала. Ради такого дела он даже временно примирился с Гизом. Эта троица (Месье, Гиз и Таванн) при поддержке королевы-матери одержала верх, и большинство Совета проголосовало за мир . Король подчинился, но не забыл брату очередного унижения.

Одновременно не прекращались попытки найти для Генриха подходящую корону. Новой претенденткой на руку очаровательного Месье неожиданно стала перезревшая Весталка Запада, которая на этот раз сама высказывала живую заинтересованность такой перспективой. Игры в переговоры шли долго, Генрих, хоть и понимал соображения и чаяния матери, длительное время не мог дать согласия из-за вполне естественного отвращения к будущей невесте. К счастью, ему не пришлось идти на подобную жертву: стороны соревновались в дипломатическом искусстве, выторговывая поблажки и уступки, и в конце концов, переговоры затихли сами собой, без открытого разрыва отношений. Анжу вздохнул с облегчением и бросился в очередное любовное приключение, тем более, что к нему наконец-то пришло настоящее чувство. Избранницей Месье стала очаровательная Мария Клевская – воспитанница суровой Жанны д*Альбре, матери Беарнца. Эта девятнадцатилетняя красавица впервые появилась в Париже по случаю своей свадьбы с принцем Конде. Генрих влюбился сразу же и безнадежно. Он вздыхал при луне, сочинял элегии, как влюбленный школяр, целыми днями не отходил от своей прелестницы. Наивная девушка беспечно поддалась этой страсти, по утверждению Брантома, она без борьбы уступила своему принцу дар, хранившийся для мужа.

Но любовная идиллия продолжалась не долго. Влюбленным предстояло расстаться так как каждый из них еще до встречи был связан другими обязательствами. Марии предстояло стать супругой старого уродливого карлика – принца Конде, самого большого смутьяна в стане протестантов, а Генриху… - надеть долгожданную, с таким трудом найденную корону.

Дело в том, что 7 июля 1572 года умер король Польши Сигизмунд Август, последний из великой династии Ягеллонов. Преемника ему должен был избрать сейм. Претендентов было двое: царь и великий князь Московский и всея Руси Иван IV, сама мысль о котором ужасала поляков, и сын императора эрцгерцог Эрнст, поддерживаемый Святым престолом, жаждавшим таким путем заполучить императора и Польшу в Христианскую лигу. Эта перспектива тоже не радовала польских протестантов и умеренных. Тогда Ян Замойский, бывший паж Франциска II, произнес имя герцога Анжуйского. Это устраивала и поляков, и Екатерину, уже видевшую «ремень», которым ее сыновья свяжут Австрийский дом, ей грезилась возможность претендовать на императорскую корону и в союзе с Турцией контролировать Средиземное море, т. е. положить конец тягостной гегемонии Испании. Довольны были все, кроме Генриха: перспектива ехать в далекую варварскую страну, где дремучие леса и лютые морозы, где до сих пор шастают татары, язык невозможен на слух, а манеры людей отвратительны, ему вовсе не улыбалась. Но ни добрая матушка, ни друзья, ни тем более Карл, исполненный злорадством, не хотели ничего слышать об отказе. Король, подстрекаемый Колиньи, который разыграл удивление, что Месье за год с легкостью отказывается от второй короны, чем немедленно возбудил черные подозрения в душе монарха, с пеной у рта и рукой на рукояти кинжала приказал ему царствовать. Генрих уступил, прибавив к своей ненависти к адмиралу очередную порцию злобы, еще усилившейся, когда стало ясно, что придется расстаться с Марией. Поддавшись чувствам, он сделал попытку не потерять хотя бы ее, раз уж его гонят прочь из дома. Заливаясь слезами, он пылко рассказал матери о своей любви к мадмуазель Клевской, умоляя государыню не выдавать ее замуж за ненавистного урода. Но это исступление испугало Екатерину. Ей показалось, что другая женщина может отнять у нее обожаемого сына. Выслушав его, она заговорила о суровом долге, интересах государства, в утешение подарила роскошные жемчуга. Месье был в отчаянии, а королева приняла меры для ускорения свадьбы.

События, последовавшие за бракосочетаниями принца Конде и Беарнца слишком хорошо известны и сложны, как отдельный объект исследования, чтобы здесь останавливаться на них подробно. Оговоримся только, что Генрих вынужден был принимать активное участие во всем этом безумии как первый принц крови, наместник королевства и единственная реальная опора своей матери.

Машина убийства была запущена, ни одна из враждующих сторон не сделала попытки остановить ее, напротив, противники только подливали масла в огонь, доводя до экстатического безумия и без того крайне возбужденны толпы народа.

Нет смысла оправдывать или осуждать Месье: бездоказательны утверждения об его личном участии в резне, зато известно, что он сделал попытку остановить Гиза, ограничить его жажду мести только кровью адмирала, известно также, что маршал де Косе-Бриссак именно ему обязан своим спасением. Конечно, из личных мотивов ему была выгодна и приятна смерть Колиньи и Конде, но когда принц предпочел мессу смерти, и тайная надежда Месье рухнула, он испытал только горькое разочарование, но не поддался той безумной ярости, которой все эти дни был охвачен его царственный брат.

По природе отнюдь не воинственный, с детства чуравшийся грубых мужских игр, он не мог радоваться виду утреннего Парижа, залитого кровью. Это воспоминание в последствии будет терзать его всю жизнь, чем отчасти и объясняется его веротерпимость. Молва, не без помощи королевы, приумножили его «заслуги» в эти страшные дни, в результате чего его популярность в католической партии многократно возросла, но на репутации появилось первое пятно, которое ему будет суждено носить даже через столетия после смерти.

После этих событий почти год Европа бурлила, как котел. Протестанты стали вновь показывать зубы, кинув клич своим единоверцам в других странах, поляки внезапно заартачились, задумавшись, может ли мим управлять головорез, а перед Месье замаячил призрак нового династического брака: в благодарность за Варфоломеевскую ночь Екатерина потребовала у короля Испании руку инфанты (впрочем, очередной матримониальный мираж скоро рухнул). Сам же Генрих на короткое время познал счастье: униженный принц Конде в нынешнем положении не смел ревновать, и голубки заворковали снова, милая сестричка Марго хоть и не пожелала развестись с грубияном Беарнцем, внезапно вернула брату свое расположение, даже Генрих де Гиз вновь стал близким и приятным в общении.

Но счастье не продолжается долго. Как генеральный интендант и первый принц крови, державший в своих руках фактически всю реальную власть, Месье был вынужден заняться политикой и войной, тем более, что рядом с ним больше не было Таванна, внезапно умершего на первых подступах к Ла-Рошели. Осада закончилась ничем, кроме огромных потерь времени и войска. Булонский эдикт 6 июля 1573 года фактически закреплял сложившуюся ситуацию: свободное исповедание кальвинистской веры в Ла-Рошели, Ниме и Монтобане . Посреди всей этой суеты даже рождение у короля дочери не принесло принцу особой радости, хотя оставляло его официальным наследником престола. Все было не к стати: явные признаки тяжелой болезни короля, предсказание придворного астролога Рене, которому Генрих, как и мать, безгранично верил, о близкой смерти Карла, рождение у государя девочки – эти события могли бы подарить ему тысячи надежд. Но именно сейчас поляки наконец-то приняли решение в его пользу, и Анжу понял, что теперь ему не избежать Кракова.

Заявление Карла IX о том, что король Польши остается наследником престола выглядело почти как издевка – его сарматский край так далеко от Франции, что пока туда дойдут нужные вести, в Париже уже все свершится без его участия. 3 декабря 1573 Генрих пересек границу своего нового королевства, чтобы начать стодвадцатидневное царствование.

Ничего, кроме неприятностей, новые подданные ему не принесли. Стороны не понимали друг друга. Анжу были чужды и непонятны манеры, обычаи, традиции поляков, а паны не могли постичь хитроумной осторожности, тонкости игры прилежного ученика своей матушки и Макиавелли. К тому же мысль о Франции и любимой женщине не давала ему покоя. Королеве он писал тревожные послания, а принцессе пылкие стихи кровью. Так продолжалось с 19 февраля (дня официальной коронации) до 17 июня 1574 года, когда польский монарх получил известие о смерти короля Франции, и о том, что мать будет в королевстве регентшей до его возвращения. Побег от подданных был бурным, но удачным. Потом было 2 восхитительных месяца путешествия по Австрии и Италии. Где он вновь почувствовал радость жизни. И на рассвете 3 сентября новый король ступил на Французскую землю, чтобы править ей 15 лет.

 

Вступая на престол, двадцатитрехлетний Генрих был счастлив и горд осознанием своего возвышения. Увы, он не знал, какие тяжкие и горькие годы готовит ему судьба. А если б знал – отказался бы от власти, отдал престол младшему брату, так жаждавшему его? Признаться, этот вопрос мы не раз задавали себе, размышляя над трагической историей этого человека. Полагаем, что в ответе на него нашелся бы ключ ко многим его тайнам.

Когда благожелательные историки выносят суждение о нем, то обычно цитируют слова Летуаля: «Это был бы очень хороший государь, если бы ему досталось хорошее время» , или ссылаются на знаменитый пассаж д*Обинье: «Генрих Третий, государь, умевший вести приятную беседу со всеми, любитель учености, больший либерал, чем все прочие короли, смелый в молодости и в то время желанный для всех, в старости любимый немногими, король во многих отношениях, которого желали видеть на троне еще до того, как он на него сел, и который был бы достоин короны, даже если бы ему не довелось царствовать…»

Эти суждения следует признать излишне поспешными. Агриппа еще остался на высоте, став одним из не многих современников, сумевших дать достойную оценку великому человеку, рядом с которым ему довелось жить. Летуаль, скорее всего, просто расписался в собственном непонимании этой личности. На наш взгляд Генрих III не «…был бы очень хороший государь…», а действительно являлся им. Просто его величие как правителя проявилось не в привычных нам вещах, т е. масштабных завоеваниях, великих достижениях искусств и наук или создании империи. То величие, которого рок потребовал от короля, обычно не замечают современники и редко понимают потомки. Миссия Генриха была почти невыполнимой: сохранить единство страны, стремительно и неуклонно разваливающейся на части, защитить ее от соседей-хищников, вожделевших получить лакомый кусочек, остановить гражданскую войну, длящуюся без малого уже 40 лет, примирить две несопоставимые религиозные догмы, уберечь власть и государственные интересы от стаи титулованных стервятников, жаждавших добычи. Согласитесь, многовато для короля, нелюбимого своим народом, окруженного врагами в собственном доме и семье, терзаемого безумной и слепой любовью властолюбивой матери, слабого здоровьем и отнюдь не воинственного и не кровожадного. Последний Валуа сам взвалил на себя это бремя, когда 23 июня 1574 года навсегда покинул территорию Польши. Вряд ли он не понимал, что его ждет, какие услуги потребуются от него любимой Франции. Будучи фактическим правителем государства еще при жизни старшего брата, он лучше кого бы то ни было знал, как обстоят дела в королевстве. И, тем не менее, вступая на французскую землю, новый король воскликнул со слезами на глазах:

Вся его дальнейшая деятельность была иллюстрацией к этой фразе. Подверженный многим человеческим слабостям и порокам, этот человек проявлял силу в одном – он никогда не поступался интересами государства. Были ошибки, просчеты, предательства, но преднамеренных или необдуманных действий во вред не было никогда. Даже его замечательная матушка порой грешила этим в угоду материнской любви, собственным эмоциям или амбициям (поведение королевы на ассамблее 1574 года в Лионе). Причем, весьма интересно, как Генрих понимал эти интересы. В ту эпоху великого брожения умов, высочайшего религиозного пыла, когда в горн идей и религии смело и походя бросались тысячи человеческих жизней и судьбы государств, когда правители не отделяли национальных интересов страны от религии (ярчайший тому пример Филипп II Испанский), король Франции сумел не поддаться этим искушениям и за высшее благо почитал единство, мир и процветание страны. Да, он был глубоко и искренне религиозен, все современники свидетельствуют это, но личная религиозность не мешала монарху проявлять удивительную для своего времени веротерпимость, постоянно искать компромисс, не позволяя ни ультракатоликам, ни воинствующим протестантам окончательно погубить страну. За это монарха упрекали, обзывали безбожником, осмеивали, называли трусом и слабаком. Достаточно сказать, что его эдикт Пуатье являлся предтечей знаменитого Нантского эдикта, и Генрих IV просто умело переписал этот замечательный документ. В пику этому немедленно вспоминают Немурский договор 7 июля 1585 года, но постоянно забывают в каких обстоятельствах и каким образом он был составлен и ратифицирован. Что было делать королю, ставшему заложником собственных подданных, оставшемуся без денег, без армии в ситуации, когда против него были все: папа, могущественные соседи, королевство, родная мать и ближайший друг?

То время часто называют «эпохой трех великих Генрихов».

Двое из них – Генрих Наварский (впоследствии Генрих IV) и Генрих де Валуа воистину достойны были этого эпитета. А вот третий… в качестве третьего к этим персонам причисляют Генриха де Гиза герцога Лотарингского. Особенно в этом усердствуют современники-мемуаристы и хронисты. Даже столь рассудительные и инстинктивно враждебные клану Гизов люди, как Монтень и д*Обинье повторяют эту характеристику, не говоря уж о сумасбродной королеве Марго, не пожалевшей громких эпитетов своему первому аманту. Поистине непонятный случай.

Читая источники и литературу, тщетно пытаешься понять, что же великого было в этом беспринципном интригане, головорезе и предателе, кроме громкой фамилии и древнего грозного рода.

Род Гизов на протяжении многих лет был злым гением Французского королевства. Эти неутомимые потомки герцога Рене на протяжении целого столетия были одержимы мечтой овладеть французским престолом. Никаких реальных прав по рождению они для этого не имели, хотя и вели происхождение от Каролингов. Но честолюбию и жажде власти границы не ведомы, поэтому веселая семейка не чуралась никаких средств для исполнения главного дела их жизни.

Будучи одними из самых могущественных вассалов французского короля, они со времен Франциска I играли видную роль в политике королевства. Многочисленный и сплоченный род – они умели занимать ключевые позиции в расстановке сил и знали с какой стороны подбираться к власти. В их активе были и тесные связи с папским престолом, и кардинальские должности, и кровное родство с династией Стюартов – королей Шотландии, а также с королями Наварры, герцогами Тосканскими и другими знатнейшими домами Европы. Заполучили себе в родственники они и династию Валуа: принцесса Клод – старшая дочь Екатерины Медичи была женой Карла III (1545 – 1608 гг.), герцога Лотарингского, и сами короли Франции не избежали их сетей: стараниями матушки Генрих III был обвенчан с очаровательной и кроткой Луизой де Водемон, кузиной Генриха де Гиз.

Но всего этого главе рода хитроумному герцогу Франсуа казалось мало. Французский престол был крепким орешком, и чтобы его расколоть годились все средства. Поэтому с некоторых пор дом Гизов стал поддерживать теснейшие связи с самым могущественным государем того времени - Филиппом II Испанским (годы царствования: 1556 – 1598), державшим в руках 23 короны. Для более крепкой дружбы с суровым королем-монахом Лотарингцы сделались неистовыми католиками, и с начала религиозного противостояния во Франции борьба за истинную веру была ключом, открывавшим для них сердца французов и самым верным средством добиться положения при дворе и подобраться к короне. Святая Лига была их изобретением, вернее, уменьшенной копией Христианской лиги Филиппа II, действовавшей в масштабах государства. Сколько несчастий Франции принесла эта организация, объяснять не стоит, на ее счету тысячи жертв кровавого безумия, в которое амбициозные принцы неоднократно ввергали страну.

Франсуа де Гиз был интереснейшей фигурой, масштабной личностью – тонким дипломатом и умелым полководцем. Достоин его был и младший брат – кардинал Лотарингский, на всю Европу прославившийся своей хитростью. Дочь герцога Франсуа - герцогиня де Монпансье - была взбалмошной, но умной, очаровательной и деятельной дамой, вскружившей немало голов и всегда активно помогавшей братьям. Столь же лестную характеристику можно дать Людовику, сыну Франсуа, кардиналу де Гиз. Наименее приятной персоной из всей семейки, с которой столь близко были знакомы французские короли со времен Генриха II, был Карл, герцог Майенский – грузный и наглый грубиян с наклонностями мясника, странно сочетавшимися с тонким изворотливым умом, лисьей хитростью и невероятным апломбом.

А наиболее известным благодаря причудам фортуны, хронистам и неутомимому Дюма-отцу стал младший сын Франсуа - Генрих, знаменитый Меченый, которого веселая семейка сделала символом и знаменем своей партии. Достоин ли был младший из Гизов этой высокой чести?

Позвольте в этом усомниться. Атлетический красавец с роскошной фигурой, голубыми глазами и пшеничными кудрями, он был великолепен, умел пленять сердца женщин и очаровывать мужчин, был смелым и лихим рубакой, роскошным вельможей… Но и только. Ни особенной остротой ума, ни высокой образованностью, ни военным или дипломатическим даром этот идол парижской толпы не отличался. Если глубоко покопаться в истории той эпохи, то невозможно найти ни одного серьезного успешного предприятия, осуществленного лично им без чьей-либо помощи. Кроме, пожалуй, пленения сердца очаровательной Маргариты Валуа, что, по правде говоря, сделать было совсем не сложно. Впрочем, даже эта победа оказалась недолгой, ибо пылкий любовник не смог отвлечь Маргариту от планов на корону Наварры.

Однако у истории странное чувство юмора: Меченый остался в ней знаковой фигурой религиозных войн, хотя лишь пользовался «плодами с поля, вспаханного семьей». Но и этого герцог не смог как следует. Почти забравшись на вожделенную вершину, он слишком заторопился срывать «золотые яблоки» и потому в конце концов проиграл и погиб. Причем, виновником его гибели стал лучший друг детства, а впоследствии главный враг - король Франции Генрих III.

Впрочем, с точки зрения политической вина короля за эту смерть может быть оспорена. Разве не худшей кары заслуживал человек, который беззастенчиво позволял испанцам шастать по территории Франции и находился на содержании у испанского короля, действуя в королевстве как его резидент? Человек, который в течение почти 20 лет постоянно будоражил государство, возобновляя едва стихшую гражданскую войну? Человек, десятки раз клявшийся и столько же раз нарушавший свои клятвы?

Ирония судьбы, не правда ли? Бывший друг детства, а потом главный враг и гонитель не только при жизни отнял у Генриха все, кроме жизни, но и после смерти похитил его достоинство и уважение, отдав взамен клеймо тирана. И кому? – человеку, который жизнь положил на то, чтобы спасти родную страну от тирании, страшной тирании Гизов. Ведь если попытаться представить, что бы случилось с Францией в случае их победы, становится жутко. Как всякая новая династия, они стали бы любыми мерами укреплять свои позиции, опираясь на бездумную фанатичную чернь и иностранных наемников, а это значит новая гражданская война, бесконечное разорение страны, репрессии, драконовские законы, уничтожение любой искры веротерпимости, если не хуже: Франция вообще могла перестать существовать как самостоятельное государство – зачем Филиппу II такой неудобный вечно строптивый сосед, другое дело послушное вассальное королевство с покорным правителем, Англия бы тоже не упустила своего случая, такой великолепный хищник, как Елизавета Тюдор наверняка отхватила бы лакомые северные провинции под предлогом защиты реформаторов. И прощай милая Франция.

Генрих не допустил этого, именно он, а не усталая измученная недугами Екатерина, в последние годы слишком часто делавшая глупости и ошибки, не Беарнец, который не имел такой возможности в тот момент. И грех убийства Меченого, принятый королем на свою измученную душу, если не судом Божьим, то судом истории и человеческим вполне может быть оправдан.

И его называют тираном, деспотом, самодуром! Понятно, что чернь не простила злосчастному королю гибели своего кумира, но историки! Ведь никто из вдумчивых людей не награждает такими эпитетами Филиппа II Августа, Людовика ХI или ту же Елизавету Английскую, хотя крови на их руках поболее, чем у Месье.

Так с чем же пытались бороться тираноборцы XVI века? Какую угрозу они увидели в этом короле? В чем его вина перед современниками?

Пожалуй, в том же, в чем вина белой вороны. Люди не прощают тех, кто смеет выбиться из толпы. А Генрих набрался смелости. Да , он был истиным сыном эпохи, но он же сумел опередить ее, подняться над ее предрассудками, хотя не избежал ее слабостей.

Но оставим личную жизнь корля в покое, хотя, может, именно она так раздражала современников. Изнеженный, страстный, изменчивый по природе, Месье любил бросаться в крайность. Ему в одинаковой мере удавались и роскошные праздненства и охоты, и балы, на которых он иногда не стеснялся щегольнуть женским нарядом, и покаянные процессии с паломничествами, и буйные оргии. Он любил лошадей и оружие, был прекрасным фехтовальщиком, но в то же время мог часами подбирать ткани и фасоны нарядов, обожал драгоценности и разбирался в дамских прическах, макияже и духах.

Несчастный в любви, никогда по-настоящему не обладавший единственной женщиной, которую он по-настоящему любил, и рано потерявший ее , Генрих нашел утешение в преданной дружбе молодых дворян, с ранней юности окружавших его. Не будем опускаться до разбора его сексуальной ориентации, важно другое: король умел быть бесконечно верным другом, и обычно фавориты платили ему тем же. Будучи почти все, кроме Дю Га, ровесниками, либо моложе короля, они, естественно, во вкусах, увлечения, моде, подражали своему господину. Конечно, он тратился на них, раздавал земли и титулы, но разве другие владетельные сеньоры Франции поступали не так же? Поощрение верных людей таким способом – очень древняя традиция, идущая еще от дружин германских вождей, также деливших все, что имели со своими воинами. Но почему именно Генрих столь яростно осуждаем за следование ей?

Конечно, казна Французского королевства в то время была пуста. Разоренная бесконечной войной страна едва сводила концы с концами притом, что драгоценные металлы стремительно обесценивались во всей Европе из-за их огромного притока из Испанской Америки. Но такое положение было и при Франциске II, и при Карле IX, однако Екатерине это не мешало устраивать роскошные празднества и тратить огромные средства на проводы Елизаветы и Клод, свадьбу Маргариты и Марии Клевской. Задавать тон в роскоши, устраивать пышные зрелища – одна из обязанностей французского короля, которой и самые безденежные из них не смели нарушать, иначе навсегда потеряли бы реноме. Так же поступал и Генрих, хоть может быть, излишне увлекался этим. А с другой стороны, в чем можно было упрекать короля, у которого уже до начала царствования кредит бюджета был исчерпан до 1580 года включительно? Вообще трудно себе представить, какими немыслимыми ухищрениями Месье доставал средства на ведение войны, бесконечные мирные ассамблеи, праздники и все прочие нужды, как содержал двор и гвардию.

Но это все о человеке Анри.

Государством управлял король Генрих III де Валуа, во всех ситуациях не терявший царственного достоинства. С детства впитавший противоречивый и страшный дух своей эпохи, он умел отстраненно оценивать ее и не поддаваться ее соблазнам. Одним из основных отличий Генриха как политика от других политических деятелей своей страны и эпохи была непредсказуемость его поступков и решений. Он был одним из не многих, кого нельзя было «просчитать», потому что обладал великолепным и редким умением отбросить предрассудки и забыть о стандарте.

Французы ждали короля-головореза, который с ходу бросится в битву с еретиками и разгромит их, как в былые годы, а получили короля-миротворца, «короля судейских», короля-академика. Они желали радения об истинной религии, а получили веротерпимость и дружбу монарха с главой еретиков. Они не знали, что король посмеет поставить интересы государства выше семейных и не побоится изгнать родную сестру и запереть под замок брата, рассориться с могучей матерью и отстранить ее от власти. Кто мог предположить отмену торговли должностями, введение налога для духовенства, принятие «Кодекса Генриха», долго служившего примером для последующих французских законодателей.

И уж совсем невероятно: король – естественный глава французской церкви не желает мириться с существованием Лиги, не признает ее святых целей и не поддерживает великого вождя – прекрасного и благородного Генриха Гиза, более того, назначает наследником французского престола не милого Лотарингца, а Генриха Наварского, этого закоренелого еретика, недобитого в святую Варфоломеевскую ночь.

Вероятно, примерно такими были претензии к Генриху католической части его подданных. Протестанты имели не меньше поводов упрекать короля: победы над ними, изгнание из страны их немецких союзников, Немурский эдикт, дружба с лигистами и прежние грехи в качестве наместника королевства.

Т. о. Генрих как король никого не устраивал, кроме нескольких преданных друзей, наемной гвардии, жены и матери. Как в таком положении править взбесившейся страной? Однако же правил, сумел разобраться и с Лигой, и с Протестантской конфедерацией, не побоялся издать Эдикт Пуатье, и при полном безденежье и отсутствии поддержки противостоять испанским амбициям, пошел на унижение в виде «пакта Единения», но не отдал страну экстремистам, не постыдился подписать соглашение с еретиками и штурмом взять собственную столицу.

Преступление Генриха состояло в том, что он не боялся не соответствовать. Конечно, ему было отнюдь не все равно, что о нем думают, но Генрих не собирался подделываться под примитивные представления толпы и слишком понятные чаяния других слоев своих подданных. В отличие Гиза, король не хотел быть популистским вождем. Он был монархом по природе и праву, помазанником божьим и никогда не забывал об этом и действовал в соответствии с этим рангом. Может быть, именно эта его самостоятельность и самодостаточность так бесила подданных. У них были свои представления о короле, а монарх не собирался их осуществлять. Эта скрытая злоба присутствует во многих источниках того времени и сквозит сквозь все нелестные характеристики. И вот монарха, издавшего первый гражданский кодекс, боровшегося за веротерпимость, создавшего национальную Академию, называют тираном.

Наверно, тирания последнего Валуа и состояла в том, что он так далеко отошел от этой формы правления, что современники не поняли этого и увидели в небывалом либерализме обратную сторону. Потому и попал бедный Генрих под топор тираноборцев, людей чрезвычайно умных и просвещенных, но не ушедших дальше своей эпохи и видевших в демократичности Генриха небывалый и вредный абсолютизм. Небывалый – согласны, но вредный ли?

С одной стороны результаты царствования последнего Валуа были плачевны: разоренная страна в шаге от гражданской войны, снижение международного престижа государства, расколотое общество, пустая казна, прекращение царствующей династии.

Но с другой стороны по крайней мере 5 раз за свое царствование Генрих III спасал страну от полного развала (1577, 1580, 1587, 1589 годы), 7 раз он останавливал гражданскую войну, дважды соединенную с иностранным вторжением, он сумел победить две могущественнейшие силы королевства, враждебные ему: Протестантскую конфедерацию и Лигу, он оставил Франции гражданское законодательство, усовершенствованную налоговую систему и Академию, и наконец король не отдал страну в руки экстремистам и иностранным наемникам, оставив престол представителю новой законной династии французских королей.

Таким образом, Франция обязана этому монарху сохранением своего единства и национальной общности, веротерпимостью. Жаль только, что страна до сих пор не желает признать этого, и в списке великих правителей государства за Франциском I упорно следует Беарнец, кстати одним из первых оценивший по достоинству своего странного и удивительного родственника, по совместительству короля Франции Генриха III де Валуа.

 

1. Рене II - первый герцог Лотарингский (1473 – 1508)

2. Принцесса Конде умерла родами 30 октября 1574 года

 

 

1. Брантом. Галантные дамы. Пер. И. Я. Волевич, Г. Р. Зингера. М., 1998.

2. Документы по истории гражданских войн во Франции. 1561 – 1563 гг. Под ред. А. Д. Люблинской. М.-Л., 1962.

3. Маргарита де Валуа. Мемуары. Пер. И. В. Шевлягиной. М., 1995.

4. д*Обинье Т.-А. Трагические поэмы. Мемуары. Пер. А. Ревича, В. Парнаха. М., 1996.

5. Пулен Никола. Донесение агента-двойника (1585). Публикация П. Ю. Уварова. М., 1992.

 

6. Шевалье П. Генрих III. М., 1997.

7. Кастело А. Королева Марго. М.: ЖЗЛ, 1999.

8. Эрланже Ф. Генрих III. СПб: Евразия, 2002.

9. Малов В. Н. Французские государственные секретари в XVI – XVII вв. // Средние века. Вып. 29. М., 1966.

10. Лучицкий И. В. Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции. Киев, 1989.

11. Лучицкий И. В. Католическая лига и кальвинисты во Франции. Киев, 1991.

12. Клуа И. Екатерина Медичи. М., 1997.

13. Лозинский А. А. Генеральный совет Лиги // Средние века. Вып. 33, 34. М., 1971.

14. Новоселов В. Р. Религиозные войны во Франции: военные перед лицом гражданской войны // Из истории социальных конфликтов и народных движений в средневековой Европе. М., 2001.

15. Уваров П. Ю. Религиозные войны и тираноборчество во Франции XVI века // Средневековая Европа глазами современников и историков. М., 1995.

16. Шишкин В. В. Королевский двор Франции и его структура при Генрихе III // Проблемы социальной истории и культуры средних веков и раннего нового времени. СПб., 1996.

17. Эльфонд И. Я. Тираноборцы. Саратов, 1991.

18. Варфоломеевская ночь: событие и споры. Сб. статей под ред. П. Ю. Уварова. М., 2001.