Пришли жаркие июльские дни. Маленькое лесное озерцо зацвело и покрылось у берегов осклизлой зеленой ряской. Вода на мелководье сильно прогрелась и пахла тиной. В гулком пустом воздухе роились мириады комаров и мошек, и их тонкий, бьющий по ушным перепонкам писк разбудил толстую озерную лягушку, дремавшую в камышах. Выкатив круглые, много повидавшие на своем веку, внимательные глаза, лягушка со спокойным равнодушием провожала взглядом большую синюю стрекозу, сновавшую над водой. Устав созерцать стрекозу, она заползла на кувшинку и приготовилась завтракать. Проглотив добрых полроя мошек и плотно набив ими брюхо, лягушка тяжело плюхнулась в воду и лениво поплыла восвояси.

 

Солнце тем временем неотвратимо забиралось все выше, его ослепляющие, прямые лучи немилосердно вонзались в воду, и объевшейся комарами лягушке было безумно тяжко в стоячей, почти горячей воде. Она давно перешагнула бальзаковский возраст, ее тело одрябло и потеряло упругость, и охотников спариваться с ней почти не осталось. Разве что оказавшийся не у дел, оголодавший и истекающий истомой самец-подросток случайно не западет на нее. Воровато озираясь по сторонам, неумело и второпях, он выбросит из себя подступившее к горлу желание. А затем, быстро справив нужду, соскочит с ее спины и, лихорадочно работая лапками, понесется, куда глаза глядят, подальше от того места, где осталась она, старая, никому ненужная, позволившая так грубо и по-свински обойтись с собой. Поесть вдоволь и не спеша, себе в удовольствие стала теперь ее единственной и последней страстью. С грустью и тайной завистью проплывая мимо своих молодых товарок по камышу, бессовестно занимавшихся любовью с совсем незнакомыми им самцами (для них-то неподвижная и прогревшаяся донельзя вода была как раз истинным раем!), лягушка решила обидеться на весь свет, уйти на глубину и там скоротать день.

 

Но воспоминания об ужасной кровожадной щуке, притаившейся в желтой и непроницаемой возле дна и коряг мути, испугали ее, и она вернулась. Жара, однако, становилась нестерпимой, солнечные лучи теперь едва не кипятили воду, а сладострастные кряки и хлюпанья совокупляющихся и поймавших оргазм сородичей, невыносимо и мучительно досаждали ей. – Вылезу-ка на берег и посижу в тех густых зарослях, - осенило ее и, неловко, с боку на бок, переваливаясь как разжиревшая, откормленная на забой утка, она вылезла из воды. Высокая сухая осока на миг скрыла ее и, совершая долгие, редкие прыжки, она достигла спасительной тени. Мошек здесь было навалом, их летало не меньше, чем над озером, к тому же она заприметила пару юных, любовавшихся собою кузнечиков, звонко стрекотавших в траве. – Тьфу ты, черт! Эти тоже сейчас начнут спариваться! – бросив ненавидящий взгляд на кузнечиков, ругнулась про себя лягушка и вздумала тотчас проглотить охальников. Но не тут-то было! Есть, почему-то не хотелось, аппетит пропал вовсе, и глубокое уныние охватило ее.

 

За происходящим внизу с интересом наблюдал паучок. Он уже давно соткал свою паутину и теперь терпеливо ждал. Попавшаяся в его западню мелкая и тощая мошкара, да сухопарая жилистая муха сейчас не волновали его. Он закусит ими позже, потом, если к тому времени добыча повкуснее – мясистая гусеница, сочная оса или безмозглая дура лесная бабочка все-таки улетят от судьбы. Впрочем, как и лягушка, он тоже не хотел есть. А вот пообщаться с затихшей в кустах толстушкой, поболтать с красатулей по душам он был явно не прочь. Как опытный сердцеед и знающий толк в своем деле психоаналитик, паук безошибочно угадал настроение лягушки и, предвкушая занимательную авантюру, спустился прямиком к ней под куст. У паучка тоже была своя страсть. Еще не старый, в самом соку, он любил временами беседовать с жертвой, выведать мимоходом ее тайные мысли, а потом без зазрения совести съесть, а если приспичит, то и отыметь напоследок. Признанным мастером психологического этюда слыл паучок в том лесу. Огромная, недвижимая и громко пыхтящая лягушка вызывала у него непреодолимое чувство восторга и вожделения. Паук сам был не свой. Едва увидев ее, он засуетился, занервничал, перестал следить за паутиной и, наконец, решился. Лягушка поначалу ничего не поняла, недовольно сопела, пускала пузыри и оторопело взирала на воздушные пируэты докучливого гостя. Но, вкусив необычных ухаживаний и отведав сладкоголосицы восьминогого, смягчилась, подобрела и вся как-то размякла, расчувствовалась. Солнце, между тем, опустилось за лес, повеяло долгожданной прохладой, и нежно попрощавшись с пауком, лягушка поспешила к воде.

 

Теперь она каждый день приходила к пауку, рассказывала ему о себе, судачила об озерных соседях и прочих обитателях леса. Встречи с пауком благотворно повлияли на нее. Она похудела, стала больше двигаться и меньше есть, а вчера ее отметил своей благосклонностью один важный самец, раньше даже не смотревший в ее сторону. И вот, однажды, обретшая радость любви лягушка не пришла к пауку. Ей вдруг стало хорошо и покойно здесь, в озере. Никто отныне не мешал ей, а выползать на сушу смерть как не хотелось. Теперь их роман с пауком казался ей наивной, ненужной блажью, разговоры пустыми и глупыми, да и сам паучок порядком надоел ей.

 

Кончилось лето, наступила осень. Узнав как-то с оказией, что паук сильно тоскует, в один прекрасный день она все же заявилась под куст. Увидев лягушку, паучок смешался и так сильно обрадовался ей, что не мог выдавить из себя ни слова, а лишь оцепенело и молча, болтался на гуляющей по ветру паутинке. Лягушка оценивающе посмотрела на него, на тонкие субтильные лапки, смешную крошечную головенку и суетливые, все невпопад движения, и чувство гадливой брезгливости и собственного превосходства обуяло ее. - И ради вот этого уродца я пол лета таскалась сюда! – со злобой и отвращением просвистела она.

 

Паучок же все молчал и молчал. Восторг и блаженство переполняли его, он не мог, да и не желал говорить! Он видел ее и был счастлив одним только этим. Но лягушке его чувства были не интересны теперь. Она замечала лишь одно нелепое, барахтающееся тельце, а проникновенных, берущих за душу слов, за которыми она пришла к пауку, все не звучало и не звучало. Ей, в конце концов, наскучило ждать, она протяжно зевнула во весь свой широкий рот, да и не заметила, как вдохнула паучка.