Когда-то давно, неожиданно для самого себя, появился на свет Гошка. Может оттого, что мама после войны перенесла тиф и пережила голод, а может еще из-за чего, только рос он хилым. И, наверно, он бы помер, не пережив очередной болячки, если бы не старик-доктор из железнодорожной поликлиники, пришедший проведать маленького доходягу.

Осмотрел он Гошку, пощупал живот, послушал трубочкой. Выписал рецепт в аптеку, а потом, отведя его маму в сторонку, сказал:

-Деточка, если вы хотите выходить ребенка, бросьте работу и сядьте дома. Варите ему бульончики и кашки, кормите его и поите, и тогда он у вас поправится.

Маме не хотелось терять работу и они с папой решили нанять Гошке няньку -

благо, тогда с этим не было никаких проблем, и в городах обитало много деревенской молодежи, согласной работать в семьях.

За тридцать рублей в месяц и стол была найдена сельская девушка. Звали ее Груня и была она розовощекой и бойкой.

Сначала все было хорошо, но, потом родители Гошки стали замечать, что их ребенок худеет все больше и больше, а на Груне, наоборот - сарафан уже трещит по швам.

Придя однажды домой раньше обычного, Гошкина мама застала такую картину: за столом, уставленным тарелками с остатками манной каши, сидят двое - Гошка и Груня.

Груня, набрав полную ложку каши, подносит ее к Гошкиному рту; далее ребенок отворачивается, а ложка, описав дугу, возвращается к Груне и сама по себе опрокидывается в рот.

Поняв, что с нянькой не повезло, мама решила сама заняться Гошкиным откормом. И зажили они после этого на одну папину зарплату.

Зарплата у Гошкиного папы была хорошая, но маленькая. Иногда папа приносил из магазина завернутую в грубую оберточную бумагу, пахнущую свиньей, толстую ливерную колбасу. Ни до того, ни после, не ел Гошка ничего вкуснее! Надрывая зубами толстую шкурку, он выдавливал рыхлый, сероватый ливер и откусывал кусочек. Положив «деликатес» на язык, он чувствовал, как таяло во рту это чудо артельного производства. Ах, какой замечательной была эта «собачья радость»!

В те, еще не очень сытые годы, двести граммов бордово-красного овощного винегрета из рабочей столовки были для Гошки праздничным обедом. Наверно, его мама была хорошей хозяйкой, если они тогда сумели выжить на одну зарплату.

Гошка страшно не любил манную кашу. Его маме приходилось пускаться на всякие хитрости, чтобы скормить ребенку тарелку этого продукта.

Происходило это примерно так: приносилась на балкон газета, предварительно нарезанная на кусочки «лапши». Перед Гошкой ставилась тарелка каши, а напротив усаживалась с ложкой его мама.

-Гоша, - спрашивала мама, - хочешь посмотреть, как летают самолетики?

Гоша быстренько соглашался, и, тогда мама, поднося ложку с кашей к Гошкиному рту, свободной рукой бросала с балкона вниз горсть газетной лапши. Пока «самолетики», забавно кружась в воздухе, летели к земле, Гошка успевал принять и проглотить манную дрянь, при этом не упуская из виду аттракцион. Следующая эскадрилья летела вниз, и снова ложка с кашей ныряла в раскрытый от восторга Гошкин рот.

Гошкины соседи знали, что в те дни, когда к ним приходил ругаться дворник, у Гошки на завтрак была манка.

И вот, однажды, Гошка остался один на балконе… От нечего делать он стал разглядывать улицу, что текла прямо под ним. Напротив, на противоположной стороне улицы, в желтом двухэтажном доме находилась столовая, над входными дверями которой висел большой портрет какого-то дядьки с черными усами и в кителе. Слева и справа стояли такие же дома, как и Гошкин, и это было ему не интересно. Посреди широкой улицы росли деревья и была проложена асфальтированная дорожка, и все это мама называла «бульвар».

Поскучав немного, он просунул голову между прутьями балконной решетки, и, увидел внизу шедшего на обед папу.

-Па-п-а-а! - закричал обрадовано Гошка.

Растроганный по такому случаю папа сделал большую глупость - сделал руками жест, известный всем детям мира как «иди-иди»! И Гошка пошел к папе...

До момента падения Гошки с четвертого этажа оставалась какая-то доля минуты, когда на балкон выбежала мама, услышавшая с улицы истошный крик папы.

Долгие годы, пока Гошка не вырос, мама с папой праздновали день рождения Гошки два раза в году – в октябре, когда он родился в первый раз, и в июле, когда чудесно спасся от смерти.

...А в соседнем дворе жила папина мама, Гошкина бабушка. Ее звали Елизавета Макаровна, а Гошка звал ее просто - «Бабализа». У «Бабылизы» был чудесный буфет.

Огромный, выкрашенный в черный цвет, этот буфет был для Гошки домом и местом постоянных игр.

Как только родители забрасывали Гошку к бабе, он первым делом потрошил содержимое первого этажа черного монстра. Сначала вынимались ящики буфета со всем их содержимым – ложками, вилками, салфетками, щипцами для сахара и множеством всякого другого домашнего хлама, назначение которого Гошке было неизвестно. Затем приходила очередь полок, на которых стояли тарелки, кастрюльки, какие-то миски, а затем, снизу извлекался большой медный таз для варенья и тяжелый бабушкин утюг, который надо было топить углем. Когда бабушка гладила этим утюгом белье, она постоянно размахивала им в воздухе, при этом в нем что-то трещало, и, из дырочек в боку валил едкий, сизый дым.

Процесс освобождения буфета от ненужных ему вещей назывался «шурум-бурум».

Когда «шурум-бурум» подходил к концу, Гошка забирался в темное нутро буфета, закрывал за собой дверцы и начинал играть.

То это была кабина самолета, и он, отважный летчик, летел на Северный полюс к белым медведям в гости, то – кабина грузовика, который перевозил бабушкины вещи на новую квартиру.

Когда Гошке становилось грустно, он укладывался на дно буфета в обнимку со своей любимой плюшевой собакой и мечтал о том дне, когда он заведет себе настоящую, теплую и мохнатую собаку, которая будет облизывать Гошке щеки и подавать ему лапу.

Гошка очень сильно хотел собаку, но жили они в коммуналке, и это не располагало к покупке четвероногого.

Вечерами, по выходным дням, Гошкины родители выводили его на прогулку по городу. Это называлось – пойти на «топталовку».

Топталовку топтали до тех пор, пока не встречали знакомых. Тогда родители начинали общаться, а их дети в это время «стояли на ушах». Чтобы дети не шалили слишком буйно, им покупался «Пломбир» на палочке, и тогда, на каких-то пятнадцать - двадцать минут, устанавливался мир и покой, прерываемый лишь сопением и чавканьем особенно некультурных.

В городе был Русский театр и Гошка стал ходить вместе с мамой на детские спектакли, но случилось так, что театральный сезон у них закончился раньше обычного.

Во время очередного спектакля, в тот момент, когда Карабас-Барабас произнес фразу: «Подбрось-ка, Дуремар, в огонь во-о-н того деревянного человечка», Гошка вскочил со своего места и побежал на сцену - разбираться с бородатым кукловодом.

Спектакль в тот день был сорван, так как на помощь Гошке прибежал весь зал, и усадить детей на их места оказалось не под силу даже подоспевшему на крик Карабаса-Барабаса театральному гардеробщику дяде Степану. В результате потасовки мучитель маленьких кукол потерял свою бороду, Дуремару сломали сачок, да Буратино, оказавшийся хорошенькой маленькой тетенькой, смеялся так, что у него отклеился нос и размазались румяна на щеках.

Сопротивляющегося Гошку вынес из зала сам директор театра, товарищ Солнцев.

Поставив его на ноги посредине фойе, он с укоризной сказал:

- Нехорошо, мальчик! - и пошел за следующим экстремистом.

Возмущенный таким поворотом дела, Гошка успокоился только тогда, когда получил двойную порцию мороженного из театрального буфета, и только после этого в сопровождении мамы гордо покинул театр.

 

...В начале пятидесятых жизнь в провинции была бедна на развлечения. Изредка - кино в рабочем клубе, иногда, по вечерам – несколько партий в лото у соседей.

Гошкина мама была женщиной культурной. Происходила она из старинного купеческого рода и говорила по-русски очень правильно, что в том городе, куда вскоре перевели на службу Гошкиного отца, было необычно и вызывало у местных чувство раздражения. Родина первого советского маршала, тот город трижды в своей истории менял свое название. Будучи областным центром, он в то время утопал в грязи, и первой покупкой, совершенной по приезде, стали новые женские боты, потому что старые Гошкина мама потеряла, переходя улицу.

А что за чудесный дом попался им! От того, что дом имел форму согнутой в дугу трубы, в двух комнатах, выходящих окнами на разбитую колёсами грузовиков, непроезжую после дождей и пыльную во все остальное время года улицу, не было ни одного прямого угла.

В дом когда-то провели водопровод, но из-за отсутствия канализации слив не сделали, и жители несколько раз в день вынуждены были сносить вниз ведра с помоями.

А еще у них была печка, стоявшая в передней, которую мама топила углём. Остальные «удобства» считались тогда буржуазными пережитками и в доме их попросту небыло.

Летом двор покрывался травяным ковром, а в дождливую пору он превращался в непроходимое болото. В те дни, когда над городом свирепствовала зима, болото замерзало, и, к радости детворы, превращалось в каток, а потому посещение дощатого сооружения в конце двора, продуваемого всеми ветрами, зимой становилось серьезным испытанием, сопряженное с риском для жизни.

По периметру Гошкиного двора стояли сараи для хранения дров и угля. В этих сараях многие жильцы ухитрялись держать кур, голубей, кроликов, и даже свиней.

Посредине двора умельцами был вкопан столб с единственной на весь двор двухсотваттной лампой, под которой по вечерам устраивались посиделки. Тут же, как пеньки, торчали разнокалиберные летние кухни, построенные кое – как, из самых невероятных стройматериалов, а перед ними стояли сделанные из кирпича печки-времянки, на которых хозяйки летом готовили еду.

А какой народ населял тот дом! В основном пришлый, был тот народ на редкость предприимчив и живуч. Жили в доме вчерашние деревенские, приехавшие в город по набору, рабочие железнодорожного депо, машинисты да крикливые и толстые проводницы со станции. В общем, населял тот дом Его Величество Гегемон, и жизнь в нем кипела двадцать пять часов в сутки, выплескиваясь ежедневными скандалами из кубатуры коммунальных квартир.

 

...Русский говор доставлял Гошке много неприятностей. Никак не мог он научиться произносить букву «Г» на украинский манер: глухо. Звонкой выходила она у Гошки, как ни старался он говорить «как все». И прилипла к Гошке дразнилка: «Гуси гогочут, город горит, всякая гадость на «Г» говорит»! «Гадостью», конечно, был Гошка. И болтался он по двору, как цветок в проруби, ни в какую ребячью компанию поначалу не принятый.

Шли дни. Родители Гошки потихоньку привыкали к новой для них жизни в чужом городе, среди незнакомых людей. Как всегда в таких случаях, первыми нашли общий язык дети: через пару недель Гошка был признан своим и принят в компанию.

А дело было так: в тот день, с утра, мама одела его во все чистое и выпустила во двор, настрого предупредив, чтобы Гошка ни в какие истории не ввязывался, не дрался, не пачкал одежды и был со всеми вежлив. Погуляв немного по двору и получив от взрослых совет «не вертеться под ногами», он вышел из калитки на улицу и тут же заметил, что из скверика напротив, за ним наблюдают три пары глаз.

Совершив для приличия небольшой променад, Гошка юркнул в густой кустарник, разросшийся вдоль дорожек, и тут же, лицом к лицу, столкнулся с небольшой компанией.

Двое ребят, примерно Гошкиного возраста, и одна девчонка стояли перед ним.

После непродолжительной паузы, Гошка, как человек воспитанный, сказал им «здравствуйте», на что мальчишки промолчали, а девчонка ответила «очень нам надо»!

Потом один из мальчишек спросил, «тот ли он новенький, что в квартире Шкуренчихи поселился»?

Так как Шкуренки были их соседями по коммуналке, Гошке не составило труда подтвердить факт своего появления из той самой квартиры. Переглянувшись, мальчишки подошли поближе и спросили:

- Шелковицы хочешь?

Гошка хотел.

- Пойдешь тогда с нами, только если что, нас не выдавать, а то получишь!

Легкий холодок пробежал по Гошкиной спине, когда он сообразил, что готовится какая-то не очень законная акция, в результате которой можно или наесться шелковицы, или «получить». «Получать» Гошка не хотел, выдавать тоже никого не собирался, да и быть принятым в дворовую компанию очень хотелось, потому - то он и сказал им «да».

Протянув по очереди руки, дети назвали себя: мальчишек звали Сашка и Валерка, девочку – Ленка, после чего компания выбралась из зарослей и отправилась в путь.

...Улица шла параллельно берегу, и ее противоположная сторона была сплошь застроена домами частного сектора, сады и огороды которого выходили прямо к реке.

Ребята шли вдоль улицы, полого спускающейся к реке и возле деревянного моста, низко нависшего над водой, свернули в сторону топкого, илистого берега, заросшего кустами лозы.

Путь к цели был недолгим, но и он не обошелся без приключений. В одном месте, перепрыгивая через топкое место, клином вдававшееся в чей-то огород, Гошка не рассчитал и после прыжка приземлился прямо в лужу, подняв при этом фонтан грязи. Гошкин вид после приземления был ужасен, а сандалии после того, как он выбрался на сухое место, были похожи на куски слоеного торта «Наполеон», только торт был почему-то черного цвета. Коротко посовещавшись, новые друзья пришли к выводу, что продолжать путь без сандалий Гошке будет удобней. Оставив два огромных куска речного ила у чьего-то забора, они побрели дальше, пригибаясь к земле, чтобы не быть замеченными из дворов.

…За высоким дощатым забором виднелся старый сад. Деревья в нем были усеяны плодами еще зеленых яблок, да в некотором отдалении от забора росли два высоких тутовых дерева с толстыми стволами и раскидистой кроной. Земля под этими деревьями была усеяна созревшими ягодами.

В глубине сада стоял дом под красной черепицей. Было тихо. Посовещавшись, мальчишки решили, что полезут в сад они, а Ленка останется ждать - будет следить за домом, и подаст знак, если появится кто-либо из жильцов.

Но тут Ленка показала характер. Она ни за что, во-первых, не хотела оставаться одна, во-вторых, ей самой до смерти хотелось наесться шелковицы! Поспорив немного и видя, что Ленку уже «заело», и она скорее убежит домой, чем согласится остаться «на стреме», ребята решили лезть в сад все вместе. Отодвинув в сторону одну из полусгнивших досок, они по очереди протиснулись в щель, и через мгновение были уже под деревьями. Какое же разочарование испытали они, когда увидели, что ягоды, лежавшие ковром под деревьями, покрыты толстым слоем грязи – так поработал прошедший накануне дождь.

- Придется лезть наверх, - сказал Сашка.

Недолго думая, все вскоре оказались в гуще ветвей...

Сколько времени провели они, сидя верхом на ветках старой шелковицы, трудно сказать. Давно были общипаны нижние ветки, а дети все никак не могли угомониться. Особенно усердствовала Ленка. Набивая рот сладкими ягодами, она забиралась все выше и выше, пока ветки не стали угрожающе гнуться под весом ее тела. Мальчишки громким шепотом звали ее вниз, но упрямая девчонка ничего не хотела слышать.

Но что это? Тонкая ветка, на которой с обезьяньей ловкостью только что балансировала Ленка, сказала «крак», и легкое Ленкино тело, мелькнув в воздухе раскинутыми руками, рухнуло на землю.

«Гуп»! - ответила земля. И настала тишина….

Обгоняя друг друга, мальчишки бросились вниз. Соскочив с дерева, они подбежали к Ленке. Она лежала на земле, раскинув в стороны руки, глаза ее были закрыты. Под спиной у Ленки образовалась густая красная лужа. От перенесенного испуга мальчишки не могли сказать ни слова, а только молча стояли вокруг и смотрели на Ленку. Прошло, наверно, минут пять с того момента, как Ленка грохнулась с высоты, а они все еще топтались рядом, не зная, что делать. Гошке хотелось плакать.

Вдруг Ленка открыла глаза. Несколько секунд она тупо смотрела в небо, затем села, захлопала ресницами и спросила:

-Чего уставились?

…Если не считать оцарапанной ноги, Ленка не получила никаких других повреждений.

Зато ее платью пришел полный капут. На спине, во весь Ленкин рост, багровело пятно из раздавленных шелковичных ягод.

Путь домой был мучительно долгим. Тихо брела компания налетчиков по берегу реки, предвкушая предстоящий разговор с родителями.

...Прошли годы. Ленка выросла, выучилась на экономиста, вышла замуж, и, после появления первого ребенка чудовищно растолстела. Сейчас она бизнес-леди и ездит на шестисотом «Мерсе»

Сашка, через год после описанных событий, уехал вместе с родителями в другой город, и больше они никогда не встречались.

Валерка выучился на учителя, и преподает историю в одной из городских школ.

Гошка стал журналистом, женился, написал книгу, развелся, снова женился, - на этот раз совсем неудачно. Я слышал, что он уехал. Говорили – в Германию, на «родину забытых предков».

Только с их старым домом ничего не происходит. Он и сейчас стоит на том же месте, и, по вечерам, во дворе, все также стучат косточками домино его вечные жители.