Ракурсы Пахана гарэма, Директора лепрозория.

-- Прокатилась дурная слава,

Что я похабник, гомосексуалист!

Мне осталась одна забава:

Два члена в рот, да веселый свист!—продолжал изливать душу Веня.—

Но я болен мой друг!

Дуба дам от сердечных мук!

Чухаю, шо смертельно болен,

От счастья простого уволен!

-- Ладно, Веня, не грузись! Давай волну перебьем!

-- Давай!

-- Приколи лучше, за что срок схватил?

-- Дебил бы, на моем месте, сказал бы, шо за любов. Сейчас могу сказать однозначно, что за свою тупость, за ненужные понты, за мозги в яйцах.

-- Изнасилование, 117-я, совдеповская!?

-- Ну, ты в натуре, Пашка, обижаешь! Я похож на «шерстяного воришку»? Не в жисть лохматых сейфов силой не вскрывал! Блядью буду, хотя блядь всамделишная и есть.

-- Да верю, верю! Что же на самом деле было?

-- Шел я с танцев со своей сукой, тогда она мне была – королева, любимая и будущая жена. Жениться на ней думал после армейки. Жил себе я - простой пацан. Работал на шахте грозом, «кротом» был. Все как у всех: шахта, водяра, трахлово, побоища район на район – вот и весь рацион. Махался я нехило. Известный по всем шахтам и поселкам долбодятел был. Уважали разные дэбилы, недоумки и шахтёры. И не просто уважали – тряслись от страха перед перспективой встречи со мной. Короче – слава была обезбашенная. Я был король местных шахтных дискарей. Боялись одного моего взгляда! Как вспомню – аж не верится! Но, поверь, что я был(да, и остаюсь) природно способным Бойцом. Я упаковывал на землю до десяти рыл, будучи в одиночку! Я накрывал с одного удара мастеров спорта СССР по боксу, борьбе и дзюдо. Это не сказки – был у меня от рождения талант, подобный мистеру Брюсу Ли!

Ну, и раз один штымп попросил у меня добро мою суку на шу-шу. По ходу того шу-шу поднялся вой-лай. Я рыло свое туда втиснул, и выяснилось, что пока я в сапогах тарабанил, тот штымп мою любимую имел, когда хотел. Все бы оно ничего, но я ее до армейки шпарил. Она ж меня сука провожала, обещала ждать, хуй что рассказала, замуж собралась. Ну, я синий плюс дурной, чердак ей от души смазал, штымп мне в хавло. Итого - 93-я с подпунктом «зю»-- особливая жестокость. Однодырочника своего каким-то прутиком ткнул, и так двадцать раз подряд. Я не помнил про такой свой садизм. Повязали там же. КПЗ, тюрьма. Горели три Петра. Посоветовали косить под дурака. Косил напропалую. Срок получил с тройкой годов ТЗ за особую жестокость. Кассачки, апелляции писал, как заправский адвокат и на крытой решил гнуть линию невменяемости.

- Ты и на крытке побывал!?

-- На N-ском централе. Там, кстати, и Барс пресмыкался. Но лучше бы я там не был! Лучше было б пятнадцать пасок оттарахтеть! А так, вроде, девяточка, но я ж, блядь, сумасшедший, паранойик, слишком много знаю, слишком много испытал. Хотя, по ходу, ничего не знаю.

-- Так что там на крытке стряслось?

-- Да что? Мою невменяемость мусора хренами проверяли-испытывали. А там, знаешь ли, и Брюса Ли отимели, если надо было бы мусорам. И Джеки Чана, и … короче – всех, ибо рукопашный бой там не хляет. Обидно, что тогда рулем прэсс-хаты был сучара по кликухе Солдат. А он, в натуре, был солдатом. Из армейки на крытку. Расстрелял толпу «дедушек» с «шакалами»-офицерами. И у меня армейская романтика в голове не остыла, но армейской солидарности на себе испытать не пришлось. Пришлось испытать оргазм от армянской шутки с собственным дуплом, а затем и еще гарэм в этом Бухенвальде! Это полнейший абздец! Это тебе не зона, где петухи – голимые терпилы и дебилы! Там гребни были из зоновских блатюков, рули зон начинали кукарекать! Фу-у-у-у! давай перебьем волну, брателла.

***

 

-- Что я тебе могу сказать насчет секса на зонах? – рассказывал Веня Пашке. – В общем, петухи – это течение. Гольфстрим в океане. Как на ухоженном огороде - травка, где и капусточка растет, чесночек, лучек, зелень-мелень, буряк, морковочка, а к ним малинка с клубничкой. Я думаю, это еще с Архипелага пошло. Кстати, я слыхал, что лет шестьдесят назад не было такого понятия, как контакт. Желающие общались с мальчиками-гомиками, как с девочками-шалавочками. Ну, понятно, шо с кобрами босяки не целуются, но, опять же, на людях. Быват - влюбится, да и сосется с оторвой, которая не один литр спермача высмоктала.

-- Расскажи подробнее про малинки-клубнички да морковки-капусточки.

-- Давай-ка, еще по планчику хапанем. У меня косячок забитый припасен. Так будет лучше ворваться в картину глобальной человеческой мерзости, слабости и ничтожности. Планчик у меня отменный, из долины Чу. Синюю тягу перебьет моментом.

-- Веня, горчиловка у тебя от Смирнова. Я такой не видел еще. Закусываем буженинкой да сервелатиком, «Мальборо» курим, а тут еще и планец Чуйский! Откедова дровишки? С какого леса? У Шурика – понятно: грев воровской, общак зоновский. А у тебя? Я на петухов смотрю. Они все грязнючие, зашуганные. Че с них взять?

-- Эх, Пашуня! Мне на свободе так не жить, как я сейчас живу, это факт! И я этот факт реально осознаю. 95% зоновских блатюков дупля не отбивают, что у них тута поболее будет, нежели на воле. Они ж все, как и я, всего лишь фраера, то бишь, не профессиональные преступники, а просто жертвы обстоятельств. Это здесь их погребло, дураков. Масти себе попридумывали – бродяги!

Веня пару раз затянулся и передал «косого» Паше:

-- Контачься, дружбанчик. Затягивайся без жабы, а то сплющит.

Пашка втянул дым в легкие и зашелся в чахоточном кашле.

- Не покашляешь – не покайфуешь! – улыбнулся Веня.—Злой планец не выдохе.

Окруженный дымовой завесой, пахан гарема продолжил разговор:

-- Что касается моих достатков – тема скучная. Не хочу! Тебе мало того, что я заведующий лепрозорием? Я – падишах париев и отверженных. Я – король опущенных и презренных. Этого мало?! Лучше вкинься в другую картину. Представь, что мы парим на дельтаплане, летим из-за Карпатских гор над ненькой Украиной.

-- О, на горизонте, по-моему, показался Львов! – планировал Паша. – Давай снизим высоту нашего полета. Я вижу католический костел. Музыка Баха, навечно застывшая в готической архитектуре. Первый раз вижу!

-- И ксендзы с четками, как у блатюков. А кругом леса, леса. Чуешь, пахнет хвоей?

-- Угу! И коноплей!

-- Это шманит из того городка с вышками над стенами. Это западэнская зона. Может и сороковка. Давай взлетим повыше. Видишь, сколько их, этих городков?

-- До хрена и трошки!

-- Это все общаки, строгачи, усилки. Их больше, чем при совке и людишек в них поболее стало, чем при УССР.

-- А дельтаплан у нас сверхзвуковой потому, что с географией плоховасто!

-- Это в масть! И вообще, наш дельтаплан – это скорость полета нашей мысли! Вон, погляди, полосатики ходят – это Бердычевский особняк. Не советую туда попадать. Там в падлу только две вещи: поебаться и голодным остаться. Хотя насчет поебаться – это кому как нравится. А вона, город Житомир, а в нем каменный гроб. Это тоже тюрьма. Понизу салоеды парятся, а на верхнем этажу - Крытка. Загляни в окно. Блатюки мусорам сапоги лижут, только чтобы в прэсс-хату не кинули. А вот, видишь? Имеют Руля зоны усиленного режима. Голоса слышишь? Воры из одиночек перетявкиваются друг с другом: «Да кто тебя крестил, паскуда? Не знаю таких!» Теперь пролетаем над рекой, чудной при тихой погоде. Узнал? Правильно – Днепр! А вот и остров Хортица. Там запорожцы, беспредельные хари, гулево нили после разбойных набегов. Село Беленькое, а рядом городок-усилок. Там зависал Матрос, папа днепропетровского рэкета. Дальше каменное Эльдорадо.

-- Эльдорадо?

-- Психушка тюремного типа. До сих пор там пиплов держат на сере, галоперидоле и другой хрене. И выходят оттудова глупые пингвины, бывшие отрицалы. А вот такая же дурочка, но уже Днепропетровская. Ого! Вот чахоточная тройка, вся в кавернах. А дальше, дальше!.. ты погляди че деется! Фу-у-у-у, жара!

-- До какого же хрена всей этой дряни?!

-- До самой Луганской управы, вдоль и поперек! И всюду похоть, литры спермы. Двадцать пять областей, куча тюрем-лагерей!

Планокуры примолкли, втыкаясь в «увиденное». Веня прикурил потухший в путешествии косячок и передал коллеге по экспедиции.

-- Сколько кубометров мужской силы, сколько жизней уходит в небытие сквозь туалетные дючки, скрытые в тюремных тоннелях Украины! Сколько семенного фонда ушло в дупла и хавальники камерных петухов, а сколько выдрочено? Дрочить в тюрьме не в падлу. Пассивный гомик здесь – петух, а активный – классный пацанюра, но сущность одна!

*** В мерцающем свете свечей повелитель париев Вениамин был похож на бледного призрака, из глаз лучился космический вакуум.

-- Бежит река-спущенка, да берега у нее малафейные. Невидимая глазу, но реальная, течет она со всех тюрем-лагерей в море-окиян и сливается с мировым блядско-слободским. Блуд – дело древнее, как мир, допотопное. Нет ничего нового, все старо, как грех.

Студент пенитенциария с уважением смотрел на своего декана:

-- А все-таки, что ж в зонах-то исполняется на почве секса?

-- Рядовой стандарт людской мерзости! Ты шо, сам не в курсе?

-- Просвети меня, невежду. Я перед тобой чухаю себя, в натуре, полнейшим болваном. Одна скащуха – мне 21 год.

-- Тебе, Павлик, невероятно повезло, и везение твое из разряда небывалых чудес. Ты попал в клоаку для человеков-экскрементов. Короче, и ты, и я в говняной яме. И вот, во всем этом дерьме ты, по приколу судьбы, попал под покровительство верховного олимпийского бога этой канализации. Ты увидел и узнал столько, сколько многие не узнают и не увидят за 15 лет срока. Еще и со мной схлестнулся. Я тоже бог, но я эдакий карликовый бог Аид, командир местного царства неживых. Мои подданные петухи – это трупы, трупы моральные. Я среди них еще и исследователь, эксперт-самоучка, психоаналитик-камикадзе. Баспредельность людских пороков я познаю через свою сущность. Тема моей диссертации – растление похотью.

-- Веня, я снимаю перед тобой шляпу. – серьезно сказал Пашка. – Я просто в восхищении! Я преклоняюсь перед твоим интеллектом и силой духа. Ты меня плющишь, как кузнечный молот сплющил бы гвоздь.

-- Тебе и со мной повезло. В этом лагере полно таких, которые тебя сплющили бы до опупения и сожрали с потрохами. Только бочину запори или заинтересуй хищника хоть карманом, хоть жопой.

-- Да живым не дамся!!! – вскипела Пашкина гордость.

-- Не пыли, пехота! Видал я тебя в экстриме! Кукарекал бы ты сейчас, если бы не ваше благородие Зоя-Веня! Молись и благодари бога, что тебе пока везет.

Горькое осознание своей ничтожности, невежества и слабости ранило Пашке сердце, и этот груз сплющил его еще сильнее.

-- А времечко-то еще детское, -- продолжал Веня,-- всего лишь полночь. Нет желания на личном опыте познать одну из волн спущенки-Амазонки?

Пашке не верилось, что Веня, как оборотень, превратится в Зою. Но как часто бывает, он, вопреки интуиции, все же безосновательно надеялся, и ответил:

-- А почему бы и нет?

-- Тогда я поделюсь с тобой своей личной девочкой. У нее ты будешь всего лишь четвертым мужчиной. Признаюсь откровенно, я питаю к этой особи не только простое либидо, а и нечто душевное. Тем не менее, я остаюсь верен себе: буду проводить эксперимент над собой и тебе, заодно, опыт по изучению на практике интересующих тебя вопросов о скрытом каторжанском сексе.

Веня встал с кресла, накинул черную сталеварку, в которых по зоне рассекали только аристократы от блатарей до навороченных козлов, вынул из кармана колоду порнографических карт.

-- Втыкнись пока в картинки с блядушками, а я там временем маякну сюда Синеглазку. Она отлюбит тебя от пяток до макушки.

Пашка не успел отказаться, как Веня вышел из шурши.

***

Пашка в шурше разглядывал на картинках голых девиц, раскинувшихся перед фотокамерами в откровенных позах с деланно призывными улыбками на обдолбленных лошадиных мордах. От этого занятия его оторвали матерящийся папа отверженных с личным пинчером, поспешающим за ним.

-- А ты че, как Адам, весь в глине?

-- Это Барсик набирает скорость в свою глухую торбу! – зло сверкнул глазами Веня.—А твой пахан, урка, чухает себя, бля, Понтием Пилатом! Я для него и не человек, видишь ли!

Зоя развалился в кресле, закурил и приказал:

-- Девочка моя, Синеглазка, достань из нычки горючее, остаканьтесь на пару. Потом, заинька, люби этого парня, как меня любишь.

Синеглазка поскакал исполнять приказ, Пашка забуксовал:

-- Слышь, Веня, я чего-то уже расхотел. Что-то мне не по себе!

-- И мне не по себе. Меня отволтузили, шо собаку шелудивую, не за что не про что! Щас под жабры плесканем, оно и попустит. Не захочешь – нет вопросов. Резюме: ты идейный, законченный гетеросексуал.

Водку разливали из алюминиевой канистры.

-- Не боись, это смирновка. Не держать же мне ящик с бутылками. Экономия места, да и блата такого не имею. – пояснил Веня. – Ну, понеслась душа в рай! Давай за перверзию, как бессознательную силу каждой людской плоти!

Алкоголь делал свое дело. Веня поднялся:

-- Пойду-ка я пописаю своим красивым писею.

Синеглазка, хлопнув соточку беленькой, кокетливо прикрыл глаза и деликатно куснул кусочек ветчинки. Под действием водки его глаза заблестели и губы раздвинула милая, виновато-смущенная улыбка. Гребешок подплыл к клиенту и покорно устроился у его ног. Пашка непроизвольно напрягся, косясь на дверь шурши.

-- Мой хороший, -- прошептало это хрупкое большеглазое существо,-- Вася вышел спецом, что бы тебя не смущать. Он нам не помешает. Расслабься и закрой глазоньки.

Студент молча подчинился инструктажу, хотя желание отсутствовало напрочь. Сквозь джинсовую ткань кожа почувствовала жар нежных ладошек, поцелуи обжигали ласковым огнем. Синеглазка развел его ноги в разные стороны. Миг повиновения ласке был решающим и генератор молодого жаждущего тела включился в работу и стал набирать обороты. Тело отдалось новым ощущениям и все моральные и психологические тормоза были на время тупо похерены.

Вениамин через другую дверь неслышно вернулся в свою резиденцию и смотрел на премьеру серьезными глазами, анализируя свои эмоции, раскладывая по полоскам каждую вибрацию душевной струны. Саркастическая усмешка коверкала тонкие губы самокопателя. Постепенно Веня проникался презрением к своей сущности. Он четко понимал происхождение душившей его «жабы». Его любовница действительно любила этого левого пассажира так же, как любила и самого Веню. Даже с большей страстью, ибо тут имела место новизна партнера, новые впечатления. Пашка не только позволил «девочке» освободить себя от одежды, но сам помогал ему в этом. Позволял любые ласки своей плоти. Вениамин подумал, что на белом свете свободы существуют миллионы спермотоксикозных болванов, которые страдают, жаждут и, даже, умирают, так и не сумев понять, что никакая чужая плоть не сможет быть такой же личной собственностью, как, например, зубная щетка. Так зачем ломать голову и мучаться, если всякая плоть, изначально, продана греху на вечное рабство? То что в данный момент происходило на его глазах не было изменой Его Величеству, а просто было сценой рабства, глухого рабства плоти низменным порокам!

***

Паша лежал с прикрытыми глазами, отдавшись истоме. После всепожирающего пламени чувствований, фейерверка вожделения, извержения вулкана страсти он был просто оболочкой. В пустой голове-аквариуме не плавало ни одной рыбки-мысли. Но вот по прозрачной воде пробежала неосознанная рябь. Что-то появилось из неведомых далей микрокосмоса, из непостижимого для сознания центра внутренней галактики. Это ощущение не поддавалось никакому анализу. Оно внесло в блаженную пустоту неведомый дискомфорт.

-- Это чувство вины,—сказал Вениамин.

-- Чего? – вынырнул со дна Паша.

-- Чувство вины.

-- Перед кем и чем? – неправдоподобно быстро врубился Студент.

-- Явно не перед Синеглазкой. Ей все ништяк. Количество кинутых ей палок зачеркнуло в ней то, что сейчас щимит тебя.

Пашка посмотрел на любовника, который невозмутимо лопал колбаску с хлебцем. Было противно смотреть на это создание, которому он только что отдал всю свою нежность и страсть. Появилось желание немедленно покинуть это место.

-- От себя не убежишь,– снова сработал Венин рентген. – Учись быть сильным.

Венин комментарий помог Пашке осознать истоки дискомфорта. Его состояние было сродни тому, что он испытывал в детстве. В том золотом времени, когда он еще мог стыдиться. Вспомнилось чувство стыда, когда он целовал невинную попочку своей маленькой подружки и за этим занятием их застала ее мама. Но сейчас все было неизмеримо глубже, намного мучительнее и страшнее. Здесь не было человека, которого он бы мог стыдится. Его тело и рассудок были удовлетворены амурным приключением, которое по-любому было намного лучше суходрочки. И все же, откуда взялась эта угнетенность, почему неудовольствие и брезгливость бродит в закваске пустоты. Как это осмыслить, как воткнуться в реальность?

-- Это грех. Тебя судит твоя совесть. Она не в мозгах.

Паша вперился в Вениамина пустым взглядом. Тот холодно улыбался:

-- Если ты приверженец дарвиновской теории, то я тебе расскажу кое-какие истории из мира животных. Как и все дети, я был в зоопарке. Как и все дети, мне нравилось наблюдать за приматами. Даже став постарше, я все равно любил наблюдать за нашими прототипами. Однажды я увидел, как шимпанзе дрочат. В натуре пацаны-шимпанзе. На виду у всего честного народа дрочат, прямо как люди. Пищат, тащатся, шо удавы по стекловате. Мамки деток похватали, бегом от клеток впереди своего визга. А пацан шимпанзовский имел их всех в виду. Подрочил, кончил и поскакал счастливый и довольный. Без всяких угрызений совести. Я эту картину наблюдал, когда в армии служил. Там в зоопарке был какой-то карантин и девок-шимпанзе изолировали. На другой день один сослуживец тоже сходил посмотреть и выкупил другой прикол. Шимп с голодухи порол другого шимпа. И опять обошлось без стыда и совести. Никаких нравственных страданий.

-- У-у-у-у! – замычал студент.—Давай лучше раскумаримся, о, враг души моей бессмертной! Мамочка, роди меня обратно, хочу быть шимпанзом!

-- Пашок, да ты и так, в натуре, шимп. Я имею в виду – животное, подчиненное своим инстинктам. Стрелки на меня не переводи. Ишь ты, во враги меня записал! синеглазка, достань с нычки косого. Курни, студент, первым. Ты же у нас порядочный, а мы, гребни нечистые, после тебя. Кстати, шала из-плд Джанкоя, другая масть. Должна подраскумарить, хоть мы и так донельзя разорванные кайфом. Не было бы перегруза.

Заклубился кумар джанкойской конопли и в пластах дыма веско падали слова психолога-камикадзе:

-- Я тоже очень страдал, Паша. Я и по сей час мучаюсь. Мне пришлось выстрадать гораздо больше тебя потому, что я рад был умереть. Дело было в августе 1991-го. Историческая правда. Я тогда парился на крытке в гарэме. Кстати о птичках, петухов на крытую не осуждают. Мусорам петухи – по члену мороз. Пыль! Гарэм из оотрицаловки. Так вот, в том славном году ГКЧП решило порулить большой зоной. Над тюрьмой кружили вертолеты, мы слышали их гул прямо над нашими головами. Спецназовцы раскоцывали хаты и прикалывали, шо ГКЧП-исты начнут наводить порядок в стране с того, что пустят в расход всех полосатиков. Все равно их не перевоспитаешь. А чем кормить ООР-ов из средств бюджета, лучше эти лавэ положить себе на карман. А заодно, и всех крытников распылить на атомы! Типа опа, лучше мы деньги пустим на социальное обеспечение для малоимущих. Некоторые им даже верили. По ходу пьесы в одно прекрасное утро к нам в хату заваливают в намордниках, при калашах зеленые леоперды, чертова рота. А, если ты заметил, в тюрьмах-зонах мусора без оружия ходят, чтобы зэки, не ровен час, не отобрали, а тут – автоматы! Погнали нас бегом в ритме танго в прогулочный дворик и построили, как избушки в сказках. Только лицом не к лесу, а к стенке! И началась утренняя гимнастика: руки вверх, ноги на ширину плеч, а потом пошел текст. «Именем Союза Советских Социалистических Республик… » и так далее, понеслась звездень по кочкам! Как сквозь туман, я понял, что нам зачитывают приговор о смертной казни через расстрел. Ты не поверишь, но когда я это понял, то обрадовался несказанно! Отвечаю за базар! Я был счастлив, как никогда в жизни, когда оглох от залпа и ослеп от дыма! Избавлен! Спасен! Но они, падлы, палили холостыми. Репетировали, суки! Некоторые не то, что обоссались от страха, а пообсирались.

-- Че, серьезно?! По настоящему?

-- Воняло явно не розами. Дерьмо, оно везде дерьмо. Айтматов правду в свое время сказал: «Чтобы осмыслить – надо выстрадать!» Уж поверь, если я был счастлив в момент смерти, то достаточно выстрадал, чтобы кое-что осмыслить.

-- Вась, может я пойду? – встрял в разговор Синеглазка.

Она плотно наелась, и разговор нагонял на нее скуку и дрему.

-- Иди, зайка. Эти концепции не для тебя, у тебя мозги в другом месте.