Восьмилетний Митька Крутиков заканчивал первый класс, любил мороженое и маму с папой и никогда не был в Москве. Не был – потому что жил в далеком вьюжном Ахтуринске.

А в Москву хотелось. Очень.

Хотелось погулять по широким улицам, подставляя веснушчатый нос московскому солнышку, покататься на речном трамвайчике по Москве-реке, ну, и посмотреть парад на Красной Площади. Парад к 9 Мая.

Но Москва была далеко. А 9 Мая – близко.

 

*

 

- Митька, Митька! Мы послезавтра в Москву едем! – ворвалась в квартиру раскрасневшаяся с мороза мама. – Нас с папой туда в командировку посылают.

- И я тоже поеду? – не поверил Митька.

- Да кто ж тебя здесь оставит? Поживешь пару дней у бабушки с дедушкой, а потом мы с делами управимся и за тобой приедем.

 

*

 

Подмосковье встретило Митьку тепло – прогудевшей что-то на прощание электричкой, мелкими, едва распустившимися зелеными листочками и высоким-высоким небом.

- Ну, пока, солнышко, - чмокнула Митьку в макушку мама, - веди себя хорошо, помогай бабушке.

- И слушайся дедушку, - поддержал маму папа. – А мы, как только управимся, так сразу – за тобой. Угу?

- Угу! – довольно закивал Митька и мысленно вычеркнул из календарика еще одну цифру. До парада оставался один день.

 

*

 

Восьмое мая не задалось с самого утра.

Вставший ни свет ни заря Митька вертелся во дворе – гонял кур, считал доски в заборе, бросал камешки в отзывающийся медным звоном старый таз.

Погромыхивая пустым ведром, из сеней вышла бабушка.

- Митя, - негромко окликнула внука она. – Поиграй пока с Кудлаем, а я корову подою. Иди-иди, не мешай, - оттолкнула путающегося под ногами пса.

Пушистый красавец Кудлай на подобное обращение ничуть не обиделся и, виляя хвостом, потрусил к Митьке - ткнулся мокрым носом в коленку.

- Играть будем? – оживился Митька.

 

Поднятая пыль, скачущий, заливающийся радостным лаем Кудлай, смеющийся Митька.

- А вот так, вот так – достанешь? – полетела в смородиновый куст подобранная Митькой ветка.

- Давай сюда! Молодец! А вот так? Ой!

Кудлай ринулся было за брошенной веткой, но, зацепившись за валявшееся посреди двора полено, смешно завалился на бок, толкнул бабушку.

Полетело наземь опрокинутое ведро, расплылась по желтой дворовой пыли белая лужа.

- Митя!

 

*

 

На сковородке шкворчали и подрумянивались ароматные оладьи. По всему дому растекался неповторимый, домашний, соблазнительно вкусный запах.

- Ба, ну скоро? – нетерпеливо заерзал на стуле Митька.

- Скоро только кошки родят, - отмахнулась бабушка, потянулась за прихваткой.

В дверь постучали.

- Лексеевна! Ты дома? – показалось в окошке веснушчатое лицо тети Симы. – Выдь на минутку!

- Дед, - выглянула в комнату бабушка, - за плитой погляди.

 

*

 

- Телеграмма тебе, Лексеевна, - протянула сложенный вдвое желтоватый листок тетя Сима.

- От кого? От кого?! – засуетился, закружил вокруг бабушки Митька.

- «Много работы. За Митей приехать не можем. Целуем. Родители», - прочитала бабушка, сдвинула очки на кончик носа, покосилась на Митю, зачем-то пояснила, - не приедут.

- А парад? А как же парад?! – покатилась по Митькиной щеке предательница-слезинка. – Они же обещали!

- Ничего-ничего, - притянула к себе Митьку бабушка, - не расстраивайся. С тобой дедушка съездит.

- Да? – шмыгнул носом Митька, - а ты, ты как же?

- А я… - замялась бабушка, - я лучше здесь останусь. Дел много.

 

*

 

Майское солнышко прыгало по веткам уходящих в небо сосен, щекотало ухо задремавшего у порога Кудлая, радовало теплом.

- Ишь, как светит-то! – кивнула на солнце тетя Сима. – А говорили: заморозки-заморозки…

Заморозки, расписание электричек, цены на сахар, приближающаяся свадьба кого-то из сельских, новый рецепт засолки кабачков, планы на лето – о чем только не рассказывала тетя Сима. Бабушка слушала и кивала, изредка вставляла одно-два слова. Солнышко медленно катилось по небу, звало за собой. Уходить с порога не хотелось.

- Сорока, ты, Симка, - наконец улыбнулась бабушка, - уж всё-то про всех знаешь.

- Работа у меня такая, - не обиделась тетя Сима.

- Ну, у тебя своя работа, - вздохнула бабушка, - а у нас своя. Пойду я, Сим. Дела-то ждать не станут.

 

*

 

Не успела бабушка открыть дверь, как изнутри ощутимо потянуло горелым.

- Ну, дед! - только и всплеснула руками бабушка: над плитой густым облаком висел серый дым, на сковороде чернели кругляши сгоревших оладий.

Словно не замечая прокрадывающегося в комнату дыма, дед сосредоточенно следил за мелькающими на экране телевизора фигурками – подходил к завершению футбольный матч.

- Дед, а дед! – сердито клацнула древним переключателем каналов бабушка: телевизор что-то коротко пшикнул, экран свернулся в линию и погас, - я тебя что сделать просила?!

- А? Что? – растерянно заморгал дед.

- А то! – метнула недобрый взгляд в сторону кухни бабушка. – На пять минут от своего футбола оторваться не можешь?!

Уж что-что, а ругаться дед с бабушкой умели. Это Митька понял сразу. Понял и ушел в дальнюю комнату; ушел, чтобы не слышать взаимных упреков, незаслуженных укоров, срывающихся голосов.

 

*

 

- Оладьи, понимаешь! – шарахнул дверью дед. – Оладьи… Тут четвертьфинал, а она – оладьи…

- Деда, а мы завтра на парад смотреть поедем? – выглянул из-за кресла Митька.

- Что? А, парад… Да, поедем. Обязательно поедем. Вот только попросим бабушку мне костюм отгладить… - дед осекся, умолк, с сомнением глянул в сторону кухни. – А, впрочем, и сами управимся. Где наша не пропадала! Правда ведь? – подмигнул он Митьке.

 

*

 

- Деда, а мы на электричке поедем? – вертелся вокруг гладильного столика Митька.

- На электричке.

- А там народу много будет?

- Много.

- А они все тоже в Москву ехать будут?

- А? – оторвался от пышущего паром утюга дед, - а, да. В Москву. А куда ж еще?

- Деда, а ты мне мороженое купишь?

- Куплю.

- А мы на Красную Площадь сразу пойдем?

- Ну, можем и погулять чуток.

- А парад долго идти будет?

- Долго.

- А мы его весь-весь посмотрим?

- Весь-весь.

- Деда, а ты много парадов видел?

- Я, внучок, - замер с утюгом в руках дед, - самый первый парад видел. Самый, что ни на есть первый.

 

Пшшшш! – повалил из-под утюга дым.

 

- Ах, ты ж…!!! – рывком поднял утюг дед, - неужто прижег?

И точно: на лацкане пиджака красовалась дыра – аккуратный треугольник с ровными, чуть оплавившимися краями.

- Костюююм, - простонал дед. – Парадный... Выходной... Единственный! А всё потому…, - вспыхнули в голосе деда грозные нотки, - всё потому, что кто-то…

 

*

 

Митька сидел в дальней комнате – в старом, продавленном кресле. Сидел и слушал, как за стеной намеренно громко шуршит газетой дед, как на кухне сердится, гремит посудой бабушка, как у порога тихонько поскуливает Кудлай. Митька сидел, а в голове, не переставая, крутилась брошенная рассерженным дедом фразочка: «Не будет тебе никакого парада. Не заслужил».

Митька вздохнул, слез с кресла. Медленно, с ленцой, подошел к комоду. Коснулся потрескавшейся полировки, потянул за деревянную ручку-шишечку, заглянул внутрь. Ничего интересного: стопка постельного белья, подшивки старых журналов, бабушкина зимняя шапка. Митька совсем уж было собрался закрыть дверцу, как вдруг в дальнем углу комода что-то блеснуло. «Чем-то» оказалась большая отполированная жестяная коробка с затейливым красным орнаментом.

 

*

 

Митька сидел на полу и вертел в руках пожелтевшие, истершиеся на сгибах бумажные треугольнички. Письма. Взрослые говорят, что читать чужие письма нехорошо. Но ведь если они лежат здесь, значит, они бабушкины. И дедушкины. А бабушка с дедушкой ему не чужие.

Придя к такому умозаключению, Митька потянул за край листка – с шуршанием раскрыл первый треугольник.

«Здравствуй, дорогая моя Антонинушка! Вот уже два месяца, как оставил я места наши родные. Много новостей у меня, да только недобрые они, горькие. Одна радость и осталась, что твои письма…»

Митька почесал в затылке, отложил развернутый треугольник в сторону, потянулся за другим.

«Здравствуй, Антонинушка, цветочек мой полевой, зорька моя ясная. Что рассказать тебе, душа моя ненаглядная? Старшиной я был, сейчас вот в распоряжение штаба взяли, кем дальше буду – неизвестно. Все дальше меня от мест наших заносит. Соскучился я по тебе, Антонинушка, стосковался».

А вот и другое письмо, не треугольничек, а конверт настоящий, со строчками чернильными, местами в марево фиолетовое расползшимися.

«Здравствуй, милый мой Николаюшка. Каждого твоего письма как солнышка поутру жду, каждое перечитываю, каждое как зеницу ока храню…»

- Надо же! «Антонинушка», «Николаюшка», – удивился про себя Митька. – Не так оно нынче: Мать! Дед!

 

*

 

Митька приоткрыл дверь, осторожно выглянул: в зале одиноко вещал телевизор, в кухне жалобно тикали ходики, откуда-то с порога доносились приглушенные голоса бабушки и деда. Слов Митька разобрать не смог, но то, что давешняя ссора еще далека от завершения, понял сразу.

Просочившись в зал, Митька оставил на истертой ручке кресла старый надорванный конверт, примостил на кухонный столик два пожелтевших бумажных треугольничка и юркнул обратно.

 

*

 

Чем-то гремели за аккуратным белым заборчиком соседи, гонял по двору прокушенный мяч Кудлай, сонно билась в окно муха. Митька ждал.

Скрипнула открывающаяся дверь.

- Митя!

- Митя!

Два голоса. Одновременно.

- Что? – обернулся Митька, скорчил хитрую рожицу.

- Митя! – подошла к внуку бабушка, наклонилась, чмокнула в лоб.

- Митька! – потрепал по рыжей макушке дед.

 

*

 

Митька сидел на кухне, дожевывал поджаристые оладьи, бросал кусочки кружащему у ног Кудлаю.

- Ба, - крутанулся на стуле Митька, - а ты деду пиджак зашьешь? А то ведь нам с ним завтра на парад.

- Не зашью, - хитро улыбнулась бабушка.

- Почему? – непонимающе захлопал глазами Митька.

- А вот поэтому, - бабушка потянулась к шкафу, вынула из него шуршащий пакет. – Я этот пиджак деду уж месяц, как купила. На день рождения подарить хотела, да вот только сдается мне, раньше он его получит. Правильно я думаю, а, Мить?

 

Во дворе лязгнула железная калитка. Кудлай сорвался с места, подлетел к двери, радостно тявкнул.

- Это я, я пришел, - показался из-за двери дед. - На станции был. Вот, билеты принес, - протянул он Митьке три узких розоватых листочка, - завтра на парад втроем поедем! А, Антонинушка?