Мы еще не были одним целым. Очень медленно сближались, временами шарахаясь в разные стороны, и опять сходились, прорываясь сквозь разочарования, обиды и обманы прошлого опыта…

 

Я тогда знал только тепло твоих ладоней и сладость губ. Прикоснувшись ненароком к твоему бедру или груди, долго еще потом не мог утихомирить щемящую боль, взорвавшуюся в сердце. Заглянув в глаза, находил там то, что искал, и все равно еще не верил сам себе... Я уже значительно осмелел с тобой, все настойчивее и настойчивее искал тепла твоего тела, как подтверждения неравнодушия ко мне, но получал только маленькие и торопливые прикосновения, в которых так холодилась твоя неуверенность в чувствах. И в моих, и в своих…

 

Так хотелось поверить в них, так хотелось попасть в сказку, где все влюблены и все счастливы. И сказка упала в наши ладони. Сказка Белых Ночей…

 

Город Белых Ночей захлестнул нас холодным дождиком и утопил в сирени... В самом захудалом скверике находилось место для куста сирени, и она облетала холодными каплями и щедро поила своим ароматом все окружение…

 

Мы сидели на Марсовом поле, в разорванном кольце сиреневых кустов. Над нами свисали огромные ее гроздья, и мы искали счастливые пятилистовые цветы и, смеясь, клали их на язык друг другу. И какое это было счастье, вместе с холодной капелькой сиреневого вкуса во рту, вдогонку, поцеловать твою руку и зарыться в твои волосы, присыпанные сиреневыми и белыми цветкам…

 

***

 

- Врешь ты, не было такого…

- Чего не было?

- Не клал ты мне сиренины в рот, сам сжирал, жадина…

- И рук не целовал?

- Нет, что было, то было. И сирень была…

 

***

 

Завертело, закружило, потащило нас кольцо Питерских парков. Мы проверяли, меняется ли вкус поцелуя оттого, что в лицо дует свежий балтийский ветер и за спиной блестит и сверкает Петергоф, или оттого, что мы стоим в сумраке маленького гротика между прудами в Царском селе, или обнимаемся в неуклюжей лодке на Елагиных островах…

 

И сидели абсолютно одни в кораблике, который должен был дотащить нас с Елагиных до Дворцовой набережной. Кораблике, в котором было полно людей, совершенно невидимых нами, потому что мы сидели и смотрели друг на друга, и весь мир сжался тогда до бескрайных, влекущих бездн твоих глаз, куда я падал и падал, и не хотел прекращать свое падение. И кружило меня, и пьянило меня, и качало меня, когда твоя рука лежала в моей, а я прижимал твои пальцы к своим, изнемогающим от этого прикосновения, губам…

 

***

 

- А потом я замерзла, и ты довольно нахально полез меня обнимать, объясняя это желанием согреть…

- Но ведь согрел-то? Да и желаний было миллион, в том числе, и согреть... Но вот этих согреваний я уже совершенно не помню…

- Было, мой дорогой, было…

 

***

 

Дождь застал нас около Гостиного Двора, и мы, не готовые к этой мокрой радости, рванули по Невскому к твоему дому. Ты, в своей кофточке с короткими рукавами, покрылась гусиной кожей, в босоножках хлюпал дождь, и можно было спокойно идти уже по лужам, не обращая на них никакого внимания.

 

Мы тихонько, воровски, пробрались в твою комнатку, снятую в коммуналке. И не было повода так прятаться. Но так не хотелось нарушать неуловимое чувство слияния и уединенности какой-нибудь неожиданной встречей... И мы стояли в чужой и тебе, и мне комнате, и со страхом смотрели друг на друга. Предчувствие близости витало в комнате, но мы стыдливо отгоняли его, пытаясь внушить друг другу, что просто зашли погреться и просушиться... И все было знаковым... Как ты протянула мне полотенце, как сама взяла другое и стала вытирать волосы. И таким уютом повеяло от этого древнего образа - женщина, вытирающая волосы... И «Зубровка», разбавленная заморским апельсиновым соком, чуть согрела нас и стала еще одним знаком единения в сгущающемся тихом уютном томлении... И все было естественно, даже то, что руки, потянувшиеся за чем-то на столе, вдруг встретились, и не захотели расставаться. Потом к ним, не долго думая, присоединились наши губы, а чуть попозже, испуганно и осторожно, полу согревшиеся тела…

 

***

 

- Да не пила я ту «Зубровку», опять врешь…

- Пила как миленькая… Я тебе ее в сок набухал от пуза, а сказал , что чуть плеснул, для «сугреву»...

- Негодяй, так ты меня тогда споил просто?

- Ну, допустим... А ты что очень сожалеешь?

- Да нет, совсем нет... Но все равно ты негодяй... Сейчас только выясняется, что я столько лет живу со спаивателем невинных девушек

 

***

 

В аэропорту ты постеснялась поцеловать меня, и, мазанув по моему лицу губами, быстренько пошагала в глубину, в моем любимом синем «горошчатом» костюмчике… Я смотрел тебе вслед, и мне хотелось бросить всё и вся, и побежать за тобой, и поймать, и прижать, и прижаться, и расцеловать на прощание... Но ты ушла, а я остался один в Городе Белых Ночей… А город, вдруг, опустел… Я приходил во дворик, куда выходили окна твоего временного жилья, сидел на детской площадке под дурацким грибком, курил, смотрел на «твои» окна, и чувствовал, как все изменилось вокруг…

 

Парки стали просто красивы, а не очаровательны, ночи из коротких и пьяных, быстро перестроились в длинные и пустые, и самым притягательным местом в Питере вдруг оказался заурядный районный почтамт, куда я бегал получать письма «довостребования».

 

Они дошли до меня, три капли счастья, три письма с интервалом в несколько дней, даже не письма, а две открытки и письмо, которые я знал наизусть, знал, как написана каждая буква и миллион раз перечитал их. Но мне не хватало тебя, твоего голоса, мне так хотелось услышать написанное там своими ушами, а не прочитать... И когда уж становилось совсем невмоготу, я просто доставал их из бумажника, и, глядя на знакомый почерк, представлял тебя и старался услышать твой голос…

 

***

 

- Да, постеснялась, а знаешь, как потом жалко было, что не попрощались по-человечески... И писем было четыре, а не три…

- Но получил-то я три…

- Ну я же тебе четвертое пересказывала…

- Ладно, в очередной раз поверю…

 

***

 

Какое же это было мучение дотерпеть оставшиеся несколько дней до начала учебы... Я позвонил тебе, когда твои родители были на работе, и мы договорились встретиться у меня дома... Уже за полчаса до назначенного времени, я стоял у окна и смотрел на знакомую улицу, на надоевшие крыши, и напрягался, при виде любой женской фигурки, появляющейся перед моим ищущим взором. А как и когда появилась ты, я прозевал... Только увидел тебя на полпути к дому и весь заледенел, увидев твою быструю походку… Я стоял около открытой двери и считал этажи, по которым бежала ты… Еще пролет, еще один, ты появилась на лестничной площадке, до меня был еще девять ступенек, ты подняла голову, мы встретились глазами…

 

Я не помню ничего, ни как ты зашла, ни как я закрыл дверь… Я только помню, как мы долго-долго стояли, обнявшись, и дышали друг другом, и веря, и не веря, что мы снова вместе... Стояли, впитывали тепло, запахи, шепот, погружаясь в какое-то отрешенное небытиё счастья быть рядом с любимым человеком... А потом отрешенность незаметно улетучилась, естественно уступая место жесткой требовательности... И мир сорвался с рельсов, крутанулся, и вернулся на круги своя... И остались только мы, молодые, влюбленные и счастливые, обнаженные и беззащитные перед этим миром, который сжалился над нами и дал нам это великое чудо - Любовь…

 

***

 

- Ну вот и всё... Всем всё про нас рассказал… Занавес…