В 1984 году я был назначен начальником Корабельной Группы Спец. Мед. Помощи

Балтийского Флота и по семь – восемь месяцев в году проводил в дальних морских походах. А в промежутках между ними

работал в госпитале. В 1986 году, после долгих семи месяцев боевой службы, мне предложили поработать в

травматологическом отделении госпиталя в Балтийске. Это был год, когда в госпиталь стали доставлять раненых бойцов из

Афганистана.

Главный травматолог Балтийского Флота полковник мед. службы Виктор Александрович сидел у себя в кабинете и

курил. Хотя курить ему было запрещено. Он страдал тяжелым заболеванием сосудов ног, точнее, одной. Вторую ему уже

ампутировали. Теперь вместо отсутствующей ноги был протез. Протез был изготовлен в ГДР и, в отличие от тяжёлых

отечественных, легкий и на присоске. Виктор Александрович курил и думал об очередной поступившей группе бойцов с

тяжелыми огнестрельными и минно-взрывными ранениями.

Я вошел в кабинет начальника отделения и в клубах сизого дыма увидел усталое лицо моего наставника по

травматологии:

- Здравия желаю, Виктор Александрович! Прибыл в ваше распоряжение.

- Доктор Мигель! Вернулся! Бог мой, как я рад тебя видеть,- он поднялся со стула и, прихрамывая, подошел ко мне, -

если бы ты знал, что у нас тут творится! Павел с Ольгой просто зашиваются.

Ольга Николаевна и Павел Алексеевич были врачами-ординаторами травматологического отделения. А Доктором

Мигелем меня прозвали на Кубе, с тех пор многие и дома стали так называть.

- Да наслышан, поэтому и принял предложение поработать под Вашим началом в травматологии.

- Слушай, ты же у нас боевой офицер, тебе и карты, как говорится, в руки. Ольге тяжело с этими архаровцами

справляться. Павел закопался со свидетельствами болезни, да и операций невпроворот. Кроме плановых, еще и экстренка,

которую никто не отменял. Понял, понял я все. Буду пахать вместе со всеми.

- Вот и молодец! Принимай тридцать пятую палату, там в основном с огнестрельными ранениями нижних конечностей.

Предупреждаю заранее – ребята измотанные, психика неустойчивая.

Я шел по коридору к тридцать пятой палате, находящейся в самом конце его, и думал о судьбе этих восемнадцатилетних

мальчишек, которых время и история ввергла в пучину военных событий.

С этими мыслями я и переступил порог палаты. Над головой что-то просвистело и с силой ударило о дверной косяк,

заставив инстинктивно пригнуться.

-Гля, братишки, доктор! А мы думали, опять врачиха.

Резко выпрямившись, я постарался мгновенно оценить обстановку. В палате находилось четверо, все лежачие, рядом

со мной на полу валялся пустой стакан.

- И что бы это значило? А если бы в голову?

- Да Вы не волнуйтесь, - донеслось с кровати, где лежал темно-русый парень на скелетном вытяжении. Мы врачиху

хотели слегка попугать, а тут Вы нарисовались. А в голову Васек не метил, он на войне снайпером был. У него попадание

всегда точное.

- А что вы имеете против Ольги Николаевны? Она, кстати, морской офицер и у нее за плечами не одна боевая служба.

- Ни фига себе! А нам она об этом не рассказывала. Да, братишки, маленькая промашка вышла. А вы кто?

-Я ваш новый лечащий врач, Сорин Михаил Борисович, подполковник медицинской службы, командир КГСМП, - а глядя

на непонимающие взоры своих оппонентов – пояснил: – Корабельная Группа Специализированной Медицинской Помощи.

- И что? Нам это ни о чем не говорит.

- А это значит оказание неотложной медицинской помощи в условиях дальних походов, в сложных штормовых условиях

и при боевых действиях…

- Значит, док, ты наш? Братишка?!

- Я не только ваш, я – всехний.

-Что значит «всехний»? - раздался слабый голос с кровати, находившейся у окна.

Я подошел поближе. Совсем мальчик, явно кавказской национальности. Одеяло в том месте, где должны были быть

ноги, образовывало пустоту. Диагноз понятен: минно-взрывное ранение, ампутация обеих ног.

- Всехний – это значит, у меня нет ни для кого привилегий, я лечу всех, кто нуждается в моей помощи.

- Слышь, братишки, - раздался голос раненого с ногой на вытяжении,- отстаньте от доктора, наш он, нутром чувствую,

наш. Юрка я, Сурайкин. Ты, батя, не сердись на нас. Мы, когда не на войне, смирные.

- Да я всё понимаю. Сам только что с войны вернулся.

- А где воевал, если не секрет?

- Для вас не секрет. В Анголе. Все! Остальные подробности потом. Сейчас я ознакомлюсь с вашими историями болезни,

потом осмотрю каждого.

Итак, прапорщик Ковалев Антон. Десантник. Осколочное ранение правой больше-берцовой кости. Постоянная

лихорадка. Рана на голени не гноится, а температура тела не спадает. Сделали рентген, картина какая-то смазанная. Или

начинается остеомиелит, или...

Следующий Мамедов Аслан. Минно-взрывное ранение обеих ног, отрыв на уровне голеней. Он вообще не воевал,

служил в строительных войсках и помогал местному населению в восстановлении разрушенных коммуникаций. Ему просто

подложили мину. Подло, не в открытом бою. Да к тому же он был, как и местные – мусульманин.

Третья история болезни того самого Васьки – снайпера. У него также минно-взрывное ранение, отрыв правой голени.

Рана после реампутации, то есть после повторной операции, которую провели здесь в госпитале для подготовки культи к

протезированию, уже заживала. Значит, скоро будет ходить. Сначала на костылях, а потом будет привыкать к протезу.

Четвертым был Юрий Сурайкин. Девятнадцать лет, второе ранение за полгода.

Сначала контузия. На перевале была обстреляна колонна БТРов, духи взяли их в клещи и в упор расстреляли. Спаслись

немногие. Юрка сумел выползти из горящей машины и вытащить командира, который был тяжело ранен и находился без

сознания. Как он до-брался до своих - помнил с трудом, но командира принес на себе, и тот остался жив. Сурайкина

представили к ордену и собирались отправить в Союз на лечение, но он по дороге удрал и вернулся в родную часть. А через

несколько месяцев - огнестрельное ранение правого бедра. Его погрузили в вертолет и вместе с другими ранеными

отправили к нам. Сбежать с вертолета уже он не смог.

Так начались моя работа на земле. Я каждое утро забегал в отделение и до пятиминутки обходил своих больных.

Осматривал повязки, проверял температурные листы. У Ковалева, несмотря на лечение, не спадала лихорадка.

- Будем оперировать, - вынес свой вердикт начальник отделения. - Произведем трепанацию большеберцовой кости и

посмотрим, нет ли там гноя. Возможно, это остеомиелит начинается, хуже всё равно не будет.

Я пришел в палату, сказал о решении Антону.

–Я согласен, - мгновенно сказал он.- Честно говоря, устал смертельно. Да и вы, вижу, неспокойны.

В палате повисла мертвая тишина, затем раздался голос Юрки Сурайкина:

- Батя, а ты твердо уверен, что Тошке ногу нужно пилить?

- Не пилить, а сделать несколько отверстий в кости. Если там гной, его необходимо выпустить, и температура спадет.

- А если нет гноя?- поинтересовался Васька.

- А если нет, то будем искать другую причину. Все, обсуждение закончено.

Утром Антона взяли в операционную. Гной мы так и не получили. В кабинете шеф, наконец-то, обратил свой взор на

меня:

- Ладно, Михаил Борисович, вытряхивай свои африканские наблюдения.

-Я предлагаю взять «толстую каплю», т.е. анализ крови на малярию.

- А наша лаборатория справится?

-Справится, я интересовался.

-Хорошо, утверждаю!

Анализ крови подтвердил мое невероятное предположение. Через три дня, после специфического лечения малярии,

температура стала снижаться и Ковалев стал быстро выздоравливать.

Очень тяжело было наладить контакт с Асланом. Он все время молчал. Культи ног уже поджили и можно было

приступать к протезированию. Я сначала думал, что Аслану мешает языковый барьер, он не очень хорошо говорил по-

русски. Все разъяснилось с приездом его старшего брата.

Утром, как обычно, я зашел к моим пациентам в палату. Юрка прижал палец к губам и молча показал в сторону кровати

Аслана. Там, прижавшись друг к другу, сидели два очень похожих человека. Они слегка раскачивались и лица их были

мокрыми от слёз. На Кавказе говорят: «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются!». Так вот, эти двое не плакали. Они

очень сильно огорчались.

- Ты не переживай, - говорил сквозь слезы старший брат. - Мы тебя в беде не оставим. Тебе всегда найдется место в

доме.

- Но мы же совсем небогатые люди. Вы и так день и ночь работаете, чтобы свести концы с концами, а тут еще я –

безногий...

- Но не безрукий же! И потом, тебе сделают хорошие протезы, научишься ходить. У тебя хорошие руки, будешь

ремонтировать и шить обувь. Держись, брат! Главное - что ты жив!

Я тихонько вышел из палаты. Хорошо, когда есть близкие и любящие тебя люди. После приезда брата Аслан быстро

пошел на поправку.

Беда пришла совсем не оттуда, откуда ждали. Мы боялись осложнений, а все оказалось гораздо проще. К нашим

«афганцам» стали приходить шефы. Шефы были разные. Делегации из учреждений, состоящие в основном из женщин, с

различных производств, учителя и школьники. Все они очень сочувствовали нашим воинам и приносили подарки. Подарки

были всякие - хорошие и плохие. К плохим мы относили одеколон, который немедленно выпивался и в палате после

посещения шефов несколько дней стоял густой парфюмерный дух. Иногда проносили водку. Гостей не принимать было

нельзя, да и обыскивать тоже. Поэтому мы пожинали плоды их доброты душевной.

Не отставал от этого разгула и Юрка. Он вел себя смирно, пока лежал, прикованный к кровати, со спицами и скобами в

бедре. Но как только с него все эти конструкции сняли и надели гипсовую повязку, которая, кстати, начиналась от кончиков

пальцев раненой ноги и доходила до пояса, Юрка встал на костыли - и тут началось. Он круглыми сутками скакал по

отделению, строил глазки медсестрам и назначал свидания шефам – женщинам, когда с него снимут гипс. Усмирить его

буйную энергию почему-то мог только я. Сурайкин по-прежнему называл меня «батей» и слушался беспрекословно, но ко

всем моим коллегам относился подчеркнуто пренебрежительно. Наши беседы о правилах поведения в лечебном учреждении

больные выслушивали внимательно - и тут же забывали о них. Разбушевавшихся буянов я усмирял только одним методом -

приказывал вынести их кровати к женскому туалету, где они должны были провести целую ночь. Это действовало, но

ненадолго.

Однажды ночью меня разбудил телефонный звонок. Из травматологического отделения звонила дежурная медсестра:

- Доктор, мы не можем угомонить Вашего подопечного.

- Кого? – не понял я.

- Сурайкина, он напился и лег на пол в холле. Приказал ребятам из его палаты принести подушку и сказал, что

сегодняшнюю ночь проведет здесь, так как дома привык спать у костра. Мы боимся, что он еще и костер разведёт.

Приезжайте, пожалуйста. За Вами уже выслали машину.

В отделении меня уже ждали постовые сестры, дежурный врач по госпиталю и дежурный хирург.

- Борисыч, что будем с этим Кинг–Конгом делать? Не вызывать же комендатуру? Сурайкин никого к себе не подпускает.

Грозится о первого, кто к нему приблизится, поло-мать костыли.

- Погодите, я попробую с ним договориться.

Подойдя к развалившемуся на полу Юрке, спросил:

- И долго ты тут будешь безобразничать? Время позднее, больные спят, а дежурной смене работать нужно.

- Это ты, батя?

- А ты что, не видишь? Вставай и иди в палату.

- Батя, лучше уйди! Я воин–интернационалист и сплю там, где захочу! И вы мне все здесь не указ. И пошли вы все

знаешь куда?

Тут во мне проснулся тоже воин, точнее, офицер, который провел несколько месяцев в боевой обстановке и у которого с

психикой тоже было не все в порядке. И я заорал:

- А ну встал!!! И марш в свою палату, а не то

Такой ответной реакции не ожидал никто. Лежащее только что на полу тело взлетело в воздух, будто подброшенное

распрямившейся пружиной, не помешала и кокситная повязка. Он навис надо мной, как разъяренный медведь, подняв над

головой костыли:

- Уйди с дороги, уничтожу!

- Попробуй, - просипел я пересохшими губами.

И тут произошло необъяснимое. Юрка, еще секунду назад выглядевший разъяренным зверем, вдруг сник и полушепотом

сказал:

- Батя, ты же заешь, что я тебя - никогда.

Затем, опираясь на костыли, заковылял в палату.

Утром, в наказание, предварительно договорившись с начальником психиатрического отделения, я перевел Сурайкина к

нему на исправление. По дороге Юрка сбежал от сопровождающей его медсестры и долго блуждал по госпитальному

поселку, просился, чтобы его приютили на время. Но жители поселка, увидев эту громадную фигуру на костылях,

наполовину закованную в гипсовую повязку, в страхе закрывали окна и двери. Поблуждав пару часов, он сам пришел в

психиатрию, позвонил в дверь и стал униженно просить, чтобы его туда пустили.

Прошло пять дней. Юрка вел себя хорошо и на судьбу не жаловался. К концу пятых суток я позвонил коллеге и

попросил перевести Сурайкина обратно к нам. Он молча проковылял в свою палату и затих.

Я сидел в ординаторской и заполнял истории болезни, когда в дверь тихонько постучали:

- Прошу разрешения, - произнес знакомый голос.

- Войдите!

В ординаторскую заглянул снайпер Васька, он уже свободно перемещался на костылях. Культя зажила, лицо от

спокойной жизни и хорошего питания округлилось и со дня на день ему должны были привести протез.

- Батя, тут такое дело- нерешительно начал он.

- Ладно, не томи. Тебя Юрка послал?

- Да, - оторопел Васька. - А откуда Вы знаете? Впрочем, Вы про нас все знаете. Сурайкин просил, чтобы Вы в палату

зашли. Он повиниться хочет.

- Этого еще не хватало. Если ему нужно, пусть сам топает в ординаторскую.

- А можно?

- Даю добро!

Васька ушел, и через несколько минут в дверь опять осторожно постучали.

- Заходи, Сурайкин!

Дверь открылась и в помещение робко, слегка пригнувшись под притолокой, вошел несчастный Юрка. Вся его фигура,

закованная в гипсовый корсет, выражала раскаяние.

- Батя,- начал он заранее приготовленную речь.- Я не знаю, что на меня тогда нашло. Видимо контузия.

- Чего? – взорвался я. И дальше пошли предложения из нетрадиционной лексики, которую используют мужчины, когда

рядом нет женщин.

- Я все понял, и больше такое никогда...

- Ладно, с тобой всё понятно. Прощаю!

Юрка после моих слов воспрянул, распрямился и заулыбался во всю свою обаятельную «моську».

- Пойду, можно?

- Иди, с Богом. Завтра коксит твой будем снимать.

- Урра!!! – заревел на все отделение Сурайкин и вдруг добавил: а меня в том отделении принимали, как героя. Я им про

все свои подвиги рассказывал.

- Так там же одни психи лежат, - не удержавшись, поддел я.

- Ну и пусть психи. Пойду пацанов обрадую! Скорее бы завтра!

Пролетали недели, за ними - месяцы. Выздоравливали и разлетались наши мальчики, вчерашние воины-интернационалисты.

Выздоровел и улетел к месту службы Антон Ковалев. Опустели и другие палаты, правда, ненадолго, пока не прибыла

очередная партия. Пришла пора провожать и моих подопечных. Мне разрешили отвезти ребят в аэропорт. Васька – снайпер

лихо ходил на протезе и пообещал домой улететь без трости. Сурайкин, который хотя и был на своих ногах, сильно

хромал, но и он пытался ходить без палочки. Один Аслан, на двух протезах, не мог обходиться без костылей. Ребятам сшили

новую форму. И даже украсили входившими тогда в моду аксельбантами. Голубые береты с новенькими, вручную

исполненными кокардами, довершали ансамбль.

В аэропорту было на удивление мало пассажиров и поэтому тихо. Я вообще аэропорты люблю больше вокзалов. Тут

смена событий происходит быстрее, меньше сутолоки и нет тяжелого запаха, исходящего от поездов. Да и экипаж

воздушного лайнера всегда вы-глядит нарядным, в отличие от заспанных и недовольных лиц проводников вагонов.

Я оставил ребят в зале, а сам пошел к дежурному по аэропорту. Нужно было сообщить, что у них, вместо сгоревших в

Афганистане документов, временные удостоверения. Меня поняли, и билеты были выписаны без проволочек. Кассирша,

оформлявшая проездные, узнав о нелегкой судьбе ребят, расплакалась. У нее сын тоже служил на Северном Флоте, на

подводной лодке, и от него давно не было известий. Я попытался ее успокоить, но в это время из зала ожидания донесся

какой-то шум. Узнав голос Юрки Сурайкина, оставил кассиршу и помчался к ребятам.

Перед моими десантниками стоял капитан в сухопутной форме.

- Петухи гамбургские! – фальцетом кричал он. - Расфуфырились, разукрасились. Я вас сейчас в комендатуру. Дембеля

хреновы!

- Всем стоять! – поняв, что сейчас произойдет непоправимое, заорал я издали. Благо, на мне были погоны

подполковника. - Сержанты на месте, капитана прошу подойти ко мне. Какие проблемы, капитан?

Не дождавшись ответа, продолжил:

- Это воины–интернационалисты, получившие ранения на войне. И я Вам не советую разговаривать с ними в таком тоне.

- Извините, товарищ подполковник, я же не знал,- стал оправдываться офицер, - мне показалось...

- Креститься нужно, когда кажется. А сейчас уйдите от греха подальше, иначе за действие моих подчиненных не

отвечаю.

В это время меня позвали из кассы:

- Билеты на ваших ребят готовы, начальника смены мы предупредили.

- Большое Вам спасибо! А за сына Вы не волнуйтесь, все у него будет хорошо. Я сам морской офицер и кое-что понимаю

в этой службе. Ну что, бойцы, пойдем на посадку?

- Батя, - начал, потупившись, Сурайкин.- У нас есть предложение. Давайте перед расставанием по пятьдесят грамм.

- Предложение принимается. Только не в зале, а в кафе. Угощаю я.

И, заметив ответную реакцию, добавил:

- Это не обсуждается.

Лайнер, оторвавшись от взлетной полосы, плавно уходил в небо. Я смотрел ему вслед и думал: "Удачи, ребята! Будьте

счастливы!"

Прошло восемь лет. Наступили «лихие», как теперь принято говорить, девяностые. Все в нашей жизни перевернулось,

многие обещания были забыты. Не стало страны, ко-торой мы, советские офицеры, присягали. И до какой-то стабильности

двухтысячных было ещё далеко.

Однажды, когда я в ординаторской хирургического отделения заполнял очередную историю болезни, заглянула

дежурная медсестра:

- Михаил Борисович, вас просят спуститься в отделение гнойной хирургии. Там приехал какой-то Ваш бывший пациент и

хочет Вас увидеть.

Какой пациент? - недоумённо подумал я, но, оставив дела, спустился на первый этаж.

- Что случилось? Какой пациент? – и осекся... Передо мной стоял молодой человек с до боли знакомым лицом.

- Батя, - сказал Сурайкин. – Батя, я, по старой памяти, если можно. Мне бы немножко подлечиться...

- Юрка, - прошептал я. - Господи, конечно, мы сделаем все возможное! Как ты? Почему не у себя дома? В такую даль?

Юра поведал, что он закончил курсы механизаторов, с работой кое-как устроился, женился. Но беспокоят старые

ранения. В ноге остались осколки от снаряда. В больницу не попасть. Никто не учитывает его былые заслуги перед Родиной.

И поэтому он решил приехать к нам, в наш госпиталь.

Юрку положили в отделение и начали лечить. А я опять ушел в море обеспечивать очередную боевую службу. Больше

мы не виделись.