« Не призывай. И без призыва приду во Храм. Склонюсь главою молчаливо к Твоим ногам » /Александр Блок/ ПРОЛОГ. ЗОЛОТАЯ МОНЕТА -------------------------------------------- Атон вылез наверх, с трудом разогнулся и с силой потер кулаком поясницу. Он очень уставал от согнутой с утра до вечера спины, от частых приседаний, врач уже нашел у него в позвоночнике существенные отклонения и рекомендовал сменить профессию. Атон и сам почти решил заняться другим делом, очень близко стоящим к археологии, да в сущности, это одно и то же – копаться в развалинах в поисках древних артефактов или изучать старинные фолианты и просиживать в библиотеках – там не надо хоть спину гнуть, – подсмеивался над собой Атон, – зато можно приобрести геморрой. Но эпоха, хоть в развалинах, хоть в библиотечных стенах, интересовала его всегда одна – древний Египет. И он знал, что, просидев месяц или год в библиотеке, все равно ринется сюда – в пески, в пустыни, в жару. Если бы он прислушивался к своим ощущениям и внутренним желаниям, то сидел бы в бассейне. Жил бы в нем. Там мокро – не от противного пота мокро, а от прозрачной воды, и так прохладно... Но, если прислушиваться к своим желаниям, то будешь всю жизнь лежать где-нибудь в уголочке под вентилятором или спать в бассейне, но жить уже не будешь. Да, видно, в этом месте уже искать нечего, все давно найдено и исследовано, разложено по музейным витринам и по полкам запасников. Дотошные неспящие египтологи тут не по разу всё исходили, истоптали и перекопали. А по их следам пробежали толпы жадных до разных древних черепков туристов. Надо перебираться в другие места, еще не разграбленные до основания. Он знает одно такое местечко, почти никем не изученное и не затоптанное, туда туристы обычно не доходят – дороги нет проезжей, а они, путешественники сраные, любят удобные проторенные дорожки. Повезло ведь одному профессору, сильно повезло – возле маленькой деревушки Эль-Амарны (был на ее месте когда-то великий город и как величественно назывался – АХЕТАТОН!), среди тысячелетнего мусора – остатков древней кладки и глиняных черепков – этот везучий археолог нашел небольшую, всего 50 сантиметров! – золотую фигурку. У нее был разбит лоб, отломано ухо и не хватало зрачков в глазницах. Мусор несколько раз перебирали вручную и все кусочки нашли. Кроме одного зрачка. Так и стоит эта статуэтка, без одного глаза, в Каирском музее, Атон сам ее видел. Плохо искали, лучше надо было, тщательнее! – так он тогда подумал. Уже потом Атон узнал, что разверзание обоих очей на египетских скульптурах производилось для умершего человека и оживляло его душу, а инкрустирование только одного глаза означало, что изображение было выполнено при жизни. Но той фигуркой Атон был разочарован – лицо нечеткое, без тех характерных признаков, всем известных, и вполне можно утверждать, что это изображение любой древней, пусть и когда-то почитаемой царицы, или дочери царицы, или чьей-то возлюбленной – да это могла быть кто угодно! Атон, продолжая потирать кулаком поясницу и, по устоявшейся привычке всегда смотреть вниз (он даже в городе смотрел вниз, как будто на асфальте можно найти что-то ценное, ценнее обычного мусора), рассматривал дно раскопанного длинного рва, откуда только что вылез. Нет, не кажется, там что-то блеснуло. Едва-едва, как мигнуло... Атон присел надо рвом, но ничего не увидел. Не почудилось же... Цепляясь руками за осыпающиеся с шорохом края, Атон сполз вниз, хотя мог бы и спрыгнуть, но врач сказал: позвоночник не сотрясать. Он присел над тем местом, откуда блеснуло. Плоский кругляшок торчал в земле под небольшим углом ребром вверх, оттого и виден был не при всяком ракурсе. Вокруг земля была влажная – Атон недавно пил из бутылки воду и половину с наслаждением вылил на себя, вода облила этот кругляш, и теперь он мокро блестел в руке. Он разглядывал «круглое изделие из неизвестного металла», как обычно говорят археологи и сыщики, пока не исследуют найденный предмет со всей тщательностью, потер пальцами, всмотрелся: явно не простая железка, а монета, с довольно выпуклым изображением на одной стороне. Атон вылез наверх, почистил монету специальной кисточкой, промыл в растворе, растворяющем любую грязь, протер чистой тряпочкой. Монета, без сомнения, была золотой, одна сторона сильно стерлась, а на другой Атон увидел почти четкое изображение женского лица в профиль. Конечно, он узнал его. Для этого археологом быть совсем не обязательно. В последние годы, нет – в последние десятки лет монеты, броши, подвески, серьги и настенные картинки с этим женским профилем штамповались в несметных количествах по всему миру. Но у него в руках не штамповка, не дешевая поделка, у него в руках раритет, подлинный артефакт – Атон в этом был уверен. Не зря же ему не хотелось покидать это место, хотя давно было пора уйти, ведь кроме нескольких, не имеющих ценности обломков простых амфор, он ничего тут не нашел. Ну, значит он тоже везучий! Профессор нашел похожую на нее статуэтку, а он монету с ее лицом! Атон, счастливо улыбаясь, промыл монету еще раз, уже в другом, специальном растворе для золотых зделий и снова тщательно протер. Корона заблестела, лицо ожило, стали ясно видны небольшой прямой нос, удлиненный к виску глаз, и даже крошечное ухо. Атон знал, что уши у нее были оттопыренные, но здесь, в профиле, конечно, этого не было видно. В Музее Египта в Берлине Атон видел всё лицо, всю голову с короной, он мог обходить кругом и изучать эту голову из песчаника сколько угодно раз. Да, она не похожа ни на одну известную женщину в мире. Повторить такое лицо природа не в состоянии. Оно идеал женственности, оно вне времени, вне обычной жизни. Атон много читал о происхождении и жизни этой необычной женщине. И каждая новая прочтенная им статья, как правило, резко отличалась от предыдущей. То она представлялась мягкой к подданым и любящей супруга женщиной, то жестокой к своему народу и чрезмерно сластолюбивой... В одном исследователи были единодушны – eё лицо необыкновенно. Атон был полностью с этим согласен. Как и с тем, что знание о ее лице черпается человечеством только из высеченных в камне плоских изображений, и еще из найденных в одной древнейшей мастерской нескольких скульптурных головок и статуэток разной величины и раскраски. Там еще обнаружили среди обломков камней незаконченные статуи и гипсовые маски. Также был найден в мастерской фрагмент шкатулки с надписью «Хвалимый царем скульптор Тутмес» и полузасыпанная песком прекрасная головка с синей короной. После многих приключений она оказалась в Берлинском музее, где Атон и имел счастье ею любоваться. Этот хвалимый царем скульптор Тутмес гениально изваял в камне чудное лицо: высокие скулы, тонкий нос, слегка изогнутую вперед стройную шею, миндалевидные глаза с тяжелыми веками, чуть улыбающиеся в нежном изгибе выпуклые губы... Сейчас именно эти черты, хотя и не столь четкие, Атон видел на найденной монете... Атон зажал монету в руке и пошел к палаточному лагерю. По пути он несколько раз останавливался, разжимал ладонь и подолгу смотрел в нее. Перед своей палаткой он застыл, потом круто повернулся и зашагал назад. Её корону ведь до сих пор никто не нашел, как никто не нашел и ее тела... А вдруг именно ему суждено, вдруг именно ему повезет... ГЛАВА 1. ФАРАОН --------------------------- АМЕНХОТЕП беспокойно ходил по богато украшенному мраморными скульптурами, роскошными кушетками и ткаными гобеленами залу и иногда поглядывал в сторону тяжелого полога, закрывающего вход. Мысли о ближайшем будущем одолевали фараона. Месяц назад, следуя совету супруги Тии, отправил он ненасытным хеттам несколько сундуков с золотом, драгоценными кубками и чашами, и множество серебряных изделий и еще разной разности. Он устал с хеттами воевать, и Тия уже давно выражала недовольство его действиями как военачальника. Народ тоже устал от войн, обнищал от непомерных поборов в пользу войска. Передохнуть надо, сил набраться. Лет пять не воевать, а еще лучше десять. Дорогие подарки приняты, может, проклятые хетты надолго успокоятся. Вот, прислали в ответ слоновую кость, благовония и дорогие умащения, и еще пять коробов расписных тканей, а к ним впридачу красивую девчонку. Не просто ведь девчонка – наследница знатного племени, принцесса по рождению своему. Но таких принцесс у хеттов десятка два. Вот и прислали одну с подарками дорогими... и с намеком, конечно. Аменхотеп намек понял – хетты породниться хотят. В таком случае – впереди долгий мир. Хотя, злым и коварным хеттам доверять нельзя. Сегодня породниться, завтра снова воевать. Девчонка – уже сейчас видно – подрастет и первейшей красавицей станет, если не всего мира, то всего Египта. А пока – готовая подружка наследнику, он хоть и младше девчонки на три года, да ничего, несмотря на слабость здоровья, живой и смышленый, как раз и привыкнет к ней, пока в силенку войдет. Тем и род царский продлится. И Тия уже согласие благосклонно выразила. Как эта девчонка вчера поглядела на наследника – свысока да с усмешкой язвительной. Что ж, не красавец, уродлив даже лицом и телом нездоров, падучая временами одолевает, хотя подвижен и умен не по годам. Да зачем мужчине и будущему фараону красавцем быть, другим местом наследников рода творят, и в том месте красоты без нужды. Аменхотеп улыбнулся. И вернулся мыслями к недавней первой встрече будущих супругов – что они станут супругами, в этом у него сомнения не было. Сам бы взял ее к себе в гарем, тринадцать лет – почти созрела, но хетты обидеться могут, не в гарем послали, а с большим прицелом, и гонцы почти прямо сказали об этом, да и сыну нужна невеста знатного происхождения, и эта красивая принцесса Тадучена как раз годится. Подвел он их тогда друг к дружке и, не обращая внимание на высокомерное лицо девчонки, сказал строго: - Эхнатон, вот твоя невеста, через три года поженитесь. А сейчас идите... поиграйте вместе, - добавил он уже помягче. Названная невеста молча разглядывала потупившегося будущего фараона. А когда он, злясь, решительно глянул на нее, старый Аменхотеп увидел, что усмешка ее пропала, глаза потеплели, она взяла мальчика за руку, и они молча вышли в боковые двери – на площадку с деревянными каруселями, качающимися конями, большими коробками с детскими саблями и другими забавами, и плавающими в обширном бассейне расписными игрушечными ладьями. Аменхотеп одобрительно кивнул. Боевая девчонка. Ему доложили, что она, сразу по прибытии, облазила весь дворец и изучила все входы и выходы. Достойная супруга решительному и любознательному, несмотря на нездоровье, наследнику будет. Вот вера ее другая, солнцепоклонничество это странное у ее племени. Но... может, вера в единого Бога и нужна теперь Египту. Аменхотеп с царицей Тией с некоторых пор обдумывали эту крамольную идею. Тия первой высказала ее. Подавить бы всех жрецов вместе с их кланами – всех этих никчемных, раздирающих страну на части кланов Ра, Амона и прочих. Объявить для всех одного Бога, хотя бы и Атона – Бога Солнца. Страну объединить, с хеттами навсегда помириться, от жрецов избавиться, и все одним махом. Через единого Бога. Заманчиво. Но рано еще. Только воевать перестали, теперь силы надо набирать, единомышленников искать. На всё несколько лет понадобится. Там и Эхнатон взрослее станет. В прошлом месяце мальчишку привезли сюда, в Фивы, несколько лет жил вдалеке, омывался в целебных горячих источниках, но хватит, пусть находится во дворце, ближе к родителям, а лекарей и здесь предостаточно. Готовить надо сына к серьезным трудам и к предстоящим переменам, уже сейчас начинать... А пока следует дать будущей невестке красивое имя. Она обещает стать прекраснейшей из женщин, и имя должно ей соответствовать. А прежнее – Тадучена – она должна забыть... Аменхотеп так погрузился в раздумья, что не заметил, как две маленькие фигурки проскользнули между тяжелыми полотнищами полога и встали перед ним. Эхнатон дернул отца за подол узорчатого, тонко выделанного кожаного фартука, недавно широко вошедшего у египетской знати в моду. - Отец, ты нас звал? - спросил мальчик тонким голосом. Его некрасивое одутловатое лицо было против обыкновения оживлено, и причина его хорошего настроения и даже более здорового, чем обычно, состояния, находилась чуть позади него и скромно смотрела вниз, и лишь полуопущенные выпуклые веки подрагивали над удлиненными, приподнятыми к вискам, глазами, притушивая и пряча их блеск. Аменхотеп смотрел на девочку с удовольствием. Он очень рад был, что она внесла оживление в скучную, наполненную только учебой и медицинскими растираниями и массажами, жизнь его единственного сына. Куча дочерей, рожденными его многочисленными женщинами, не радовали тщеславное сердце фараона. - Подойди, - приказал Аменхотеп девочке и жестом поманил ее. Она приблизилась, все так же не поднимая век. Эхнатон смотрел на отца настороженно. В серых зрачках метнулся испуг. Отец может взять ее в свой гарем, или подарить своему преданному помощнику Азиру. Он все может, он могущественен. Аменхотеп положил свою тяжелую ладонь на голову девочке, и она стояла, не шевелясь, как изваяние. - У тебя теперь будет другое имя. Мы назвали тебя НЕФЕРТИТИ. Повтори! - Нефер...тити... - Нравится тебе новое имя? Девочка вскинула черные ресницы, блеснув на Аменхотепа яркой нефритовой зеленью глаз, и ревность уколола царя в самое сердце. Не на него будут смотреть по утрам эти удивительные глаза, не ему улыбнется так маняще изогнутый чувственный рот, не он будет перебирать пальцами коричневые шелковистые волосы. Но у него один сын... - Твое имя значит «КРАСАВИЦА ГРЯДЕТ». Она кивнула и улыбнулась Аменхотепу, уже ничуть не смущаясь. Он глянул на сына – мальчик просиял от восторга, толстые выпяченные губы раздвинулись, открыв желтоватые неровные зубы. Аменхотеп вздохнул и взмахом руки отпустил их. Этой девочке суждено стать не только супругой наследника, но и, если все сложится удачно и так, как он задумал – царицей всего Египта. В ней уже чувствуется сильный характер. ГЛАВА 2. ПЕРЕМЕНЫ ------------------------------------ Аменхотеп как задумал, так и вышло. Или почти так. Через три года состоялось торжественное бракосочетание. Египет был как никогда могущественен, фараон являлся верховным владыкой Финикии, Сирии и Палестины. Фактически страной и подвластными территориями управляла царица Тия. Аменхотеп к тому времени как-то быстро поседел и постарел, болезни одолевали его, он словно спешил закончить свои земные дни и уступить трон наследнику. Старый фараон с супругой и гости любовались невестой – она так расцвела, что всякий мужчина, раз посмотрев, уже не мог отвести от нее глаз. Торжество прошло с необычайной пышностью. Неф – как называл жену безумно влюбленный в нее Эхнатон, неизменно была с супругом ласкова и нежна и, благодаря ее любви и заботе, Эхнатон стал гораздо здоровее, и даже эпилептические припадки случались теперь гораздо реже. Эхнатон начал сочинять стихи и прославлял в них божественную супругу, что ей весьма льстило, а она поддерживала мужа во всех его замыслах. И, после смерти Аменхотепа, которая случилась через год после свадебного торжества и Эхнатон стал фараоном, она не только помогала ему утвердиться во власти, но и подталкивала к новым начинаниям. Если старый Аменхотеп только говорил о преобразованиях, но не решился к ним приступить, опасаясь мести всесильных жрецов, то Эхнатон при поддержке своей матери Тии, и твердо настроенной на перемены супруги, а также ближайшего преданного окружения во главе с верным старым Азиром, решительно приступил к реформам. Он более чем отец жаждал избавиться от власти жрецов, а для этого требовалось подорвать их влияние, уничтожить их богов, которыми они запугивают простой народ. И молодой фараон вместе со своей прекрасной Неф начинают смелые преобразования. Поначалу традиционным многочисленным богам оказывается все меньше почитания. Вдоль могучего полноводного Нила во множестве строятся ажурные, но прочные постройки, в виде беседок, окруженные цветами и зеленью, и строительство ведется под неусыпным надзором молодой царицы. В этих беседках происходят моления, но уже не разным и многим богам, а одному истинному Богу – Атону, Богу Солнца. Тех, кто не желает признавать нового, единого божества Атона, царица сурово наказывает. Она жестоко пресекает мятежи и сама частенько участвует в наказаниях бунтовщиков – на каменных плитах резчики изображают сцены, на которых царица собственноручно порет плетью и вешает их. Для египтян это невиданное дело. Царица поражает и привлекает свой народ не только силой характера и властностью, но и своей необыкновенной красотой, и всё больше сторонников идут за ней и насаждают новую религию – солцепоклонничество. Стареющая Тия уже представляется молодой правительнице ненужной соперницей, и постепенно отстраняется от реальной власти. И вскоре умирает почти в забвении. Жрецы побеждены, их кланы рассеянны или уничтожены, страна объединяется в вере в одного Бога и вокруг Нефертити и ее супруга Эхнатона – похоже, уже прекрасная женщина играет в этой паре главенствующую роль. Хотя представителем Бога Солнца на земле считается Эхнатон. Он – ФАРАОН. И фараон строит новую столицу Ахетатон – Город Солнца, и в столице грандиозный храм – Храм Атона. А также дворцы для знати, жилища попроще – для торговцев, менял, сборщиков податей и прочего мелкого люда, и многочисленные мастерские, в которых трудятся рабы и простой народ. В скалистый грунт высаживаются привезенные из других мест взрослые деревья – чтобы скорее появились готовые сады; наполняются водой выкопанные пруды и в них запускаются рыбы. За высокими стенами самого красивого дворца, вход в который обрамляют колонны, оканчивающиеся наверху капителями в форме цветка лотоса, поселяется Неф со своим супругом и домочадцами. В Храм народ приносит дары – плоды урожая и множество цветов. А еще птиц в клетках, которых тут же выпускают на волю – в честь Бога Солнца. Новая вера приобретает всё большую популярность. Она доступна всем, она не требует материальных жертв. Скульпторы и резчики с воодушевлением украшают Храм, увековечивая на каменных стенах, внутренних и внешних, множество изображений Нефертити и Эхнатона. Особенно много изображений молодой царицы. Прекрасная Неф трапезничает. Руководит казнями. Правит колесницей. Сидит рядом с супругом в окружении дочерей. На всех картинах сверху льются на божественную семью руки-лучи Атона – Солнечного Диска. На одной из рельефных настенных картин запечатлена семейная идиллия – Неф и Эхнатон повернули друг к другу головы и губами слились в поцелуе. Картинам, изображающим жизнь Неф, несть числа. Как нет предела любви народа к Прекрасной. Ее жестокие поступки в прошлом, и почти забыты. Неф могла бы быть вполне счастлива осуществленными переменами. Но не чувствует она в своей душе ни счастья, ни умиротворения. Разочарования и обиды гложут ее. Только восторженные крики толпы, когда она появляется своему народу, несколько утешают. И льстят женскому сердцу те слова, которыми народ назвал свою царицу: Прекрасная Женщина Бога Солнца. ГЛАВА 3. КОРОНА ----------------------------- Неф устала рожать.Она плачет по ночам. Ее ночи стали слишком часто одинокими. Все реже и реже Эхнатон посещает супружескую спальню. Ему надоело, что Неф рожает только дочерей. Шесть дочерей – ёе живот потерял нежную плоскость и некрасиво выпирает – приходится его затягивать под платьем широким полотном. Обвисла грудь, хотя она сама не кормила своих детей. Но, когда грудь сначала набухает от подступающего молока, а потом болит, стянутая тугими повязками – и так происходит шесть раз, разве останется что-либо от прежней красоты и упругости? А ее небольшие, но заметно оттопыренные уши, над которыми в прежние времена Эхнатон только подшучивал, стали его раздражать, но мода никак не позволяла их скрыть – уши и шея должны быть у знатной женщины открытыми, это простолюдинки могут носить волосы распущенными по плечам или завязанными кожаным шнурком на затылке. А волосы, кажется еще недавно такие густые и блестящие волосы! Как они поредели и потускнели – с горечью Неф смотрит на себя каждое утро в зеркало. Эти тяжелые плетеные парики, которые непременно надо надевать, прежде чем показаться придворным, не дают волосам свободно дышать, и голова к вечеру всегда начинает болеть. Даже легкий парик из желтых шелковых нитей стал ее в последнее время раздражать. Да, видимо, и ей придется сбрить волосы, как делают многие знатные дамы. Но парики ей все равно не хочется носить, надоело. Недавно она проснулась среди ночи, и поняла, что сделает, какой головной убор ей следует носить. Наутро Неф пристально разглядывала в зеркале свое лицо. Не покрытое косметикой, оно порадовало ее молодой свежестью и теплым ровным румянцем на щеках. Нет-нет, ее красота еще не вся отдана беременностям и родам, еще не увяла. Пусть Эхнатон не приходит, она больше не станет плакать по ночам. Эти глаза, что в зеркале – они словно зеленый миндаль, разве не ими любуется Тутмес, когда она приходит к нему в мастерскую. Эти губы – разве не на них он смотрит с такой жаждой, что не в силах скрыть, и его руки дрожат, когда он подходит совсем близко поправить ей складки платья или слегка повернуть голову... В последнее время Неф особенно стала чувствительна к его прикосновениям... От его взглядов и волнующихся рук у нее вчера горячая волна прокатилась по всему телу... И пусть Эхнатон больше не приходит, все равно наследника родить ей, видно, не суждено, а дочерей уж хватит, достаточно. Пусть обнимает свою Кийу. А с этими шерстяными противными париками она уже знает, как поступить. Нет, она не наденет такую штуку, похожую на перевернутую бутылку, что на торжественных приемах любит водружать на голову Эхнатон. Она проявит свой собственный вкус. Пусть все удивятся. Она – НЕФЕРТИТИ – значит, всегда должна быть прекрасной. Двор фараона готовился к приему важных иноземных гостей – в последнее время многие страны хотели дружить с влиятельным и сильным Египтом и всячески соревновались между собой в стремлении угодить фараону, а особенно его супруге подношением дорогих подарков. Статуэтки, вазы, роскошные ткани и прекрасная посуда – всё это в изобилии преподносилось и всегда принималось царицей благосклонно. Из расшитых тонких тканей она сама придумывала себе наряды, из мягкой, искусно выделанной цветной кожи ей шили красивую обувь, и на каждом приеме Неф поражала гостей какой-нибудь новой выдумкой в своем богатом убранстве. И сейчас, когда важные гости уже расположились на отведенных им местах поблизости от двух, еще пустующих тронов, царицу тоже ждали с нетерпением – особенно придворные дамы – чем еще удивит Прекрасная?.. Золотой полог поднялся, и она вошла. Вместе с Эхнатоном, но на него никто не смотрел. Громкий шепот прошел по гостям. Восклицания вырвались у присутствующих знатных дам, а за ними и вздохи зависти. Мало того, что в ушах царицы качались тяжелые блестящие серьги – Неф только-только ввела их в моду, и еще многие не привыкли и не умели носить это украшение, – на голову Прекрасной был надет не парик и не головной убор, как у фараона, а необычная корона! Совершенно новой формы – высокая, в форме слегка расширенного кверху конуса. Корона была украшена красной и синей шелковой тесьмой и драгоценными камнями – рубины и сапфиры сверкали, отражая солнечные лучи, льющиеся в открытые арочные проемы, а Неф медленно шла, глядя прямо перед собой и высоко подняв голову – казалось, она и корона – одно целое, казалось, она родилась с этой короной на голове. Кроме того, новое красное платье царицы было укорочено до самых колен, открывая всем взорам стройные ноги в сандалиях, ремешки их были украшены розовыми жемчужинками. Вздох восхищения пронесся по залу. Если бы можно было, все дамы немедленно разбежались по домам, чтобы велеть своим мастерицам укоротить все платья и придумать головной убор, хотя бы чуть похожий на корону царицы. И еще научить своих рабынь так же густо и так же красиво подкрашивать им глаза зеленой тушью, как накрашены до самых висков глаза Прекрасной. А мужчины, подавив восхищение, перенесли свое внимание на Эхнатона, тот одарял гостей благожелательной улыбкой, но явно тяготился тем фурором, что неизменно умудрялась производить его супруга. Хотя в этот раз и он был поражен. Это короткое платье! А корона! Но Эхнатон никогда не указывал Неф, как следует одеваться, у нее свой вкус, и вкус, надо признаться, удивительный. И ведь эта корона так ей идет, просто необыкновенно! Может, навестить Неф сегодня, – промелькнуло полузабытое желание. Но нет, сегодня он уже пообещал Кийе. Она что-то хотела ему важное сказать. Кийа все же лучше прежних наложниц, с ней он и забыл всех, она красивее их и она его очень любит. Гости расселись за длинными столами, уставленными разными яствами, за отдельный стол сели Эхнатон с супругой. Эхнатон с жадностью набросился на еду, а Неф задумчиво водила золотой двухзубовой вилочкой вокруг тарелки и ничего не ела. Она с нетерпением ждала окончания пиршества, чтобы распрощаться с гостями и удалиться. Как ни льстило ей всеобщее восхищение, она стремилась отсюда в другое место... туда, по лестнице вниз и вниз, восхищение, что ожидало ее там, было ей дороже всего сейчас. ГЛАВА 4. ЛЮБОВЬ --------------------------- Неф осторожно спускалась по лестнице, тускло освещенной лишь парой масляных светильников на стенах и слабым светом, падающим сверху, от входа. На мгновение этот свет померк, будто кто-то его застил, Неф быстро оглянулась – никого. Но стало немного тревожно. Если Эхнатон послал кого-то следить за ней, то... Ну так что? Разве она, царица, не вправе посещать места, какие ей угодно? Скульптор создает ее портрет, и она должна хоть иногда позировать ему. Тутмес – несчастный жалкий раб, пусть и талантливый, о чем тут можно говорить, в чем подозревать? Смешно. Но по телу пробежал озноб. Неф знала, как муж умеет гневаться. И как предан ему Азир. Он всегда смотрит на своего царя рабскими глазами, а на нее, царицу – жадными и сладкими до отвращения. Она запомнила его взгляды, когда еще только попала во дворец, совсем девочкой, и Азир тогда был молод и горячего нрава, и сластолюбив, он даже имел, с разрешения старого фараона, собственный гарем из четырех наложниц. Ну, нрав его не изменился, только гарема не стало, Эхнатон запретил. Разрешил иметь только одну наложницу, Сару. Она любит Азира до безумия, убить за него может, не задумается. А он... его черные мрачные и стерегущие глаза всюду следят за ней, за царицей! – негде укрыться от них. Неф открыла протяжно скрипнувшую деревянную дверцу и вошла в мастерскую. В просторном помещении было светло от многочисленных светильников, расставленных вдоль стен, но пусто, если не считать разной величины статуй, бюстов и барельефов, но их не так уж много – всё, что Тутмос изготовлял, тут же отдавалось заказчикам, произведения скульптора пользовались у знати успехом. Неф оглянулась – нет ни Тутмеса, ни Сида – мальчика-подмастерья, наверно, они еще в трапезной для слуг. Неф обошла помещение... Вот эту небольшую головку он уже почти закончил, даже длинная серьга из синего стекла висит в одном ухе, а вторая лежит рядом, на подставке. А этот бюстик только недавно начат, но она уже себя узнает... Неф улыбнулась. «Я хочу лепить лишь тебя, тебя одну...». Ему кажется, что статуэтки и бюстики Прекрасной принадлежат только ему и еще ей, и очень страдает, когда что-то забирает себе Эхнатон или кто-нибудь из их дочерей. А то и важным гостям приглянется и унесут. - Неф... - услышала она тихий возглас и обернулась. Тутмес смотрел на нее сбоку, замерев, с изумлением на лице, словно видел ее впервые. - Вот такую... вот такую, в этой короне, я тебя вылеплю... сейчас... немедленно... Ты не снимешь ее, ты никогда не снимешь ее, я прошу... никогда... - бормотал он, придвигаясь ближе. «Ну да, я в ней спать буду, всегда!» - рассмеялась Неф и ее счастливый смех звонко рассыпался звонкими хрусталиками по мастерской. Она быстрым движением сняла убор и положила возле бюстика с серьгой. Тутмес молча взял корону и надел ее на каменную головку, корона пришлась впору. Неф наблюдала за ним, улыбаясь, но и немного злясь. Конечно, она царица, и он не посмеет первый... но как же вчерашние слова, полные намеков, и страстное быстрое прикосновение – всего лишь одно, будто случайно скользнувшее по ее плечу, почти у самой шеи, она потом полночи не спала... Ей представлялась его рука с длинными сильными пальцами, пальцы медленно спускаются с ее шеи ниже, ниже... и Неф переворачивалась на жаркой постели – до самого того момента, когда она все-таки уснула и во сне всё и произошло, тело с дрожью сотряслось, из горячих губ вырвался сладкий стон, пот выступил на лбу, она сквозь сон вытерла лоб шелковой простыней и, ослабевшая, провалилась в темное небытие. Тутмес приблизился и пристально глянул в самые оливковые глаза. Неф не отвела взгляда, только дрогнули выпуклые веки и чуть приопустились, но не скрыли полыхающий страстный огонь в потемневших зрачках. Тутмес быстро, не касаясь ее, проскользнул мимо и щелкнул дверной задвижкой. Теперь он шел к ней, высокий, чрезмерно худощавый, с растрепанной копной черных кудрей и горящими темным безумием глазами... «Да?..» - тихо шепнул он ей в самое ухо, она только кивнула и ощутила на своих бедрах жадные горячие руки, которых уже давно, несколько недель так жаждало ее тело. Тутмес подхватил ее и, прижимая к себе, внес в боковую маленькую каморку и положил на жесткий, покрытый старой мешковиной, топчан. Через одно мгновение ее праздничный наряд был сорван и брошен на грязный пол, и Тутмес гладил, постанывая, шершавыми ладонями ее напрягшийся и ставший упругим живот, сильно сжимал мягкие груди и брал горячим ртом набухшие соски, потом с силой, так, что ей стало больно, раздвинул ее ноги и страстно вскрикнув, проник в подавшееся навстречу лоно царицы... «Раб любит сильнее господина», думала Неф, спеша по полутемным коридорам дворца в свою спальню и ощущая во всех членах томление и непреодолимое желание вернуться обратно на жесткий топчан. Вдруг ей опять, как раньше, когда она только спускалась в мастерскую, почудилось какое-то движение позади, она быстро обернулась, но никого не было, только дуновение воздуха колыхнулось из бокового прохода. Опять ей подумалось, что Азир следит за ней, и стало страшно. Уже лежа в своей постели и поглаживая себя по телу, по тем местам, которые ласкал Тутмес, Неф, не веря, что это случилось в самом деле, думала о завтрашнем дне, вернее вечере, когда она сможет опять пойти к нему. - Ты знаешь, мой повелитель, что делает этот каменотес, этот ничтожный раб, который возомнил себя приближенным к Прекрасной? - гневно вопрошал Азир царя, полулежащего на высоких, китайского шелка подушках. - Он запирает дверь, когда царица спускается в мастерскую! - Ну так что ж? - лениво спросил Эхнатон, полный радостных воспоминаний о вчерашнем разговоре с Кийей, она заявила, что беременна и родит ему сына. «Почему ты знаешь?» - не поверил он наложнице, так как уже несколько раз она оповещала его, но всё оканчивалось ее смущенными оправданиями и уверениями, что в следующий раз уж обязательно. «Знаю! Ты увидишь, как я скоро рожу мальчика», - сияла Кийа, утверждая свое грядущее торжество и превосходство над царицей. «Если ты это сделаешь, то больше не будешь рабыней, я дам тебе свободу и много серебра», - пообещал Эхнатон. А Кийа горестно застонала и заплакала в ответ на милость фараона. «Не нужна мне свобода, и серебро ни к чему, мне нужен только ты, только ты, мой любимый повелитель и господин. Но об одном я прошу – сына, которого я тебе рожу, ты назначишь своим наследником». Растроганный ее любовью и бескорыстием, Эхнатон тут же перед чеканным золотым изображением Солнечного Бога Атона поклялся, что так и сделает. И теперь, нежась на мягком ложе, Эхнатон предавался мечтам о сыне, и скучны ему были догадки и домыслы старого сластолюбца о царице. - Отстань,- сказал он. - Ты мешаешь мне думать. Она ему позирует. Тутмес хороший мастер, его труды пользуются успехом. Ты представь только, нас всех не станет, мы удалимся в Солнечную Долину, Бог Атон нас всех возьмет к себе, а здесь... здесь, в этом мире останутся скульптуры и изображения Прекрасной. И мои тоже. И те, кто придут на наше место, увидят их и будут любоваться. И будет так вечно. Ты знаешь, что значит – вечно? Азир недовольно вздохнул и покачал головой. Какое дело ему до вечности, если женщины делают во дворце что хотят, одна проводит часы наедине с мужчиной за запертой дверью, а другая увлекла царя своей рабской похотью. То, что Неф посещает мастерскую и находится подолгу рядом с красивым молодым рабом, жалило его в самое сердце. Она выросла на его глазах, взрослела и наливалась женской сладостью, он старился, пока она расцветала, потом рожала, шесть раз ходила с животом и настолько его не замечала, что порой переодевалась при нем, если спешила. Конечно, он в эти минуты не лез на глаза, хоронился в уголку или за занавесями, да она его все равно не заметила бы, всегда занятая собой, своей красотой, мазями и душистыми притираниями, бесчисленными нарядами и украшениями, и порой он ощущал себя в роли отвергнутого безо всяких причин мужа, хотя мужем не был. Но слугой он тоже не был, он двоюродный дядя Эхнатона и почти равен ей, но часто думал, что согласен быть рабом, если бы она его в этом виде полюбила. Да просто хотя бы спала с ним, ему было бы достаточно. Он только об этом ведь мечтал много лет, об одном вожделел – уложить ее и взять, подчинить себе, и в обладании Прекрасной для него заключалось все блаженство мира. А не в вечности. Зачем ему выдуманная вечность? Ему Неф нужна сейчас, пока он еще не превратился в дряхлого старика, который не в силах будет справиться даже с жалкой рабыней Сарой. ГЛАВА 5. НАСЛЕДНИК --------------------------------- Кийа родила Эхнатону сына. Будущего фараона Тутанхамона, а пока все его ласково называли Тути. Эхнатон был рад несказанно, но к Кийе охладел. Она растолстела и постоянно заливалась молоком, ходила в промокших на груди платьях, а Эхнатон был брезглив. Как спать с женщиной, у которой мокрые груди, из них вытекает молоко, и оно пахнет. Эхнатон заходил к Кийе только, чтобы посмотреть на ребенка, а после шел в другие покои – ко второй дочери Макиатон, красавице и очень похожей на мать, но моложе на шестнадцать лет. Он не прочь, чтобы Макиатон тоже родила ему мальчика, наследника царской крови, но у нее не получается, она вообще не родит ему никого, но Эхнатон уже так привязан к ней, любовь его безмерна, она ему и дочь и жена, так напоминающая своим лицом и стройностью Прекрасную – ту, которой она была когда-то. Неф уже давно его не интересует, но надо сохранять перед приближенными да и перед народом видимость супружества. Это по его велению раб Тутмес, талантливый скульптор, продолжает украшать Храм плитами с искусными изображениями: Неф с Эхнатоном на охоте. Неф с супругом на обеде с гостями. Неф правит колесницей, супруг сидит рядом. А что тайком Тутмес вырезает на маленькой плите другое изображение – Неф лежит на кушетке и рядом он, Тутмес, и его руки на ее обнаженной груди – этого изображения никто не видит, только иногда он показывает его Неф, если она очень просит, и придет время, когда он уничтожит свое любовное творение, чтобы никто никогда не узнал о их страсти. Теперь на скульптурах и настенных барельефах, создаваемых Тутмесом, Неф всегда в одной из своих корон, все они изготовлены тоже им – Тутмес умеет работать не только с камнем, но и с металлом и со стеклом, он украшает короны мозаикой из кусочков цветной эмали и драгоценными камнями, которые приносит ему Неф... Знатные дамы тоже стали носить головные уборы, напоминающие короны, но разумеется, никто не смел в точности повторять корону царицы. Неф нисколько не огорчена, что Эхнатон находит утешение в объятиях других женщин, она не ревновала к Кийе, не ревнует и к собственной дочери, она даже позабыла то время, когда сама любила Эхнатона, хотя теперь ей кажется, что она не могла его по настоящему любить, такого болезненного, тщедушного и некрасивого, его можно жалеть, а любить... Тутмес красив как Бог, как Бог Солнца, теперь она таким представляет Солнечного Атона – он тоже высокий и стройный как Тутмес, у него такие же кудри и такие же черные жгучие глаза. Неф не думает о том, что Тутмес раб, что нет у него ни прав, ни привилегий, ей это совершенно не важно. Для себя не важно, а от других свою любовь к рабу надо скрывать. Эхнатону все позволено, он мужчина, а знатная женщина, царица! – не должна так низко пасть. Неф часто повторяет Тутмесу: «Нам надо быть осторожнее. Азир за мной постоянно следит... Хоть бы он умер!» Неф, задумавшись, легким шагом направлялась в свои покои и не замечала согнутую тень, кравшуюся неслышно по коридорам вслед. Она вошла в спальню и тут кто-то схватил ее сзади за плечи и с силой толкнул вперед, на постель, она уткнулась лицом в шелковые подушки и с ужасом почувствовала, как чьи-то дерзкие беспощадные руки грубо сдирают с нее одежду, и чужой рот присасывается к шее... Неф ощутила неприятный запах, такой запах исходил только от Азира, от его рта... Она резко вывернулась, скатилась с постели и успела встать на ноги прежде, чем Азир снова набросился на нее. «Ты моя, моя... - хрипел он, выламывая ей руки , - хватит, я не позволю тебе валяться с грязным рабом, ты будешь лежать подо мной и делать все для меня-я-я... а-а-а!» - взвыл он от боли и выпустил царицу, схватившись руками за междуножье... Неф выскользнула из комнаты и бросилась бежать по темным коридорам, но куда ей было бежать ночью, чьей защиты искать, не к супругу же, он давно ночует в спальне Макиатон... Неф вбежала в оранжерею и просидела там до утра на своей любимой скамье, среди ароматов, источаемых цветами и растениями, привезенными со всех концов мира. Она и не знала, как сильно пахнут цветы ночью, и на рассвете, слегка одурманенная, отправилась в мастерскую... В следующую ночь Азира кто-то убил, его нашли задушенным в собственной постели, с веревкой, перетянувшей шею и высунутым синим языком. Только одна рабыня Сара оплакивала его смерть, только она одна его любила и теперь смотрела злобно на всех, зная, что легкая жизнь во дворце для нее закончилась. Неф заметила ненавидящий взгляд, брошенный в ее сторону, и велела отправить Сару в дальнее поселение к ее родителям. Неф была чрезвычайно обрадована смертью Азира, теперь он не будет ее преследовать, она спустилась вечером в мастерскую и сказала: «Любимый, я так счастлива...». Тутмес усмехнулся и увлек ее в свою каморку на топчан, покрытый мягким дорогим одеялом... Когда Неф вернулась во дворец, она нашла в своих покоях Эхнатона. Он сидел в роскошном кресле перед зеркалом и перебирал на туалетном столике золотые флакончики с драгоценными духами и мазями. - Ты здорова? - задал он свой обычный при встрече вопрос. Он всегда интересовался здоровьем других, так как сам постоянно болел, и то, что есть люди, которые не болеют, всегда его удивляло. Если в ответ он слышал от кого-то жалобы на болезни, очень оживлялся, с интересом расспрашивал и давал советы. - Да, мой дорогой, - ответила Неф, - как всегда. Хотя она часто ощущала непонятные боли в желудке, но говорила об этом только своему личному врачу, выходцу из хеттов и преданному ей все годы. Врач предписал умеренность в еде и еще дал порошок из высушенной змеиной кожи с добавками из серы, который она принимала по утрам. Но боли не исчезли. Волосы всё больше редели, Неф сбрила бы волосы совсем, все равно она не показывается из своих покоев без короны, но Тутмес... Он всегда снимает с нее корону перед тем, как они лягут на ложе. «Ты здесь не царица. Ты здесь – моя женщина, моя возлюбленная». - Это хорошо, - скучным голосом сказал Эхнатон. - Я рад, что ты здорова... ммм... я хотел поговорить с тобой... ммм... Я надеюсь, ты не сердишься, что я... ммм... Ну, ты знаешь, что мальчик, которого родила Кийа... ммм... я хочу назначить Тути наследником всего Египта... ммм... после меня, разумеется. Неф склонила голову. Когда есть мальчик, то ни одна из дочерей уже не может претендовать на престол. Только если Эхнатон сам захочет назначить одну из шести наследницей. Но он уже всё решил, и возражать Неф не может, она ведь не родила мальчика. - А ты... - Эхнатон помолчал. - Ты можешь взять себе любовника, кого захочешь из знатных... ммм... но ты должна понять... то, что ты... ммм... кое-какие вещи тебе делать не следует... ммм... Ну, ты ведь знаешь, о чем я... Неф усмехнулась. Ему, фараону египетскому, абсолютно всё позволительно, а ей, царице египетской, значит не всё. - Хорошо, мой дорогой. Я подумаю над твоим предложением. Эхнатон, довольный ответом царицы, согласно кивнул и поднялся с кресла. Неф движением руки остановила его. - Послушай, я хотела бы играть с Тути... и кормить его, она ведь давно не кормит его молоком. И вообще Тути может жить у меня, ему ведь уже почти два года, я прикажу устроить ему комнаты, и служанку хорошую дам... Я Нию дам, ты же помнишь, она за всеми нашими дочерьми ухаживала. Хотя она и старая стала, но справится... Она смотрела на растерянное лицо супруга и смеялась про себя. Всем известно, как он бережет маленького Тути и доверяет только Кийе. Больше всего он боится, что кто-нибудь отравит наследника, даст ему под видом сладостей яду, и ребенок умрет. Любая из дочерей может это сделать, и преданная царице Ния может, и мать этих дочерей тоже... -- Нет... это лишнее... Я сам... ммм... я сам люблю играть с Тути, и сам часто его кормлю. Так что... ммм... - Ну хорошо, - легко согласилась Неф, - как тебе угодно. Но я все же буду присматривать за ним... не хотелось бы, чтобы мальчик заболел от плохого ухода, или с ним что-нибудь нехорошее случилось, ты ведь так занят государственными делами. Но... я не собираюсь мешать... я только желаю помочь немного. Но, если тебе не угодно... Пусть все останется как есть, не так ли?.. - пристально смотрела она в его лицо. - Да-да, - промямлил Эхнатон и поспешил выйти из покоев. Неф с улыбкой проводила его взглядом. Она победила его! Она не утратила власть над ним! Он испугался! Он больше не посмеет указывать ей и учить, как ей поступать и кого следует любить. ...Но она ошиблась в супруге. Только находясь рядом с ней, Эхнатон терялся и не решался ей возражать, будучи хоть несколько вдали, он действовал, как хотел. И он поступил так, как видимо, и запланировал на случай ее сопротивления. На следующий день, точнее, вечер Неф спустилась по лестнице и толкнулась в дверь мастерской, но дверь не поддалась. Она негромко постучала и прислушалась: внутри было тихо, ни звука, ни шевеления. Неф всё поняла. Только куда Эхнатон его отправил? Казнить потихоньку, уничтожить Тутмеса он не мог, такого ценного мастера ему не найти, хоть весь Египет обыщи. Был еще один раб, довольно умелый, так Эхнатон давно подарил его хеттскому царю. Значит, он просто сослал Тутмеса куда-нибудь подальше с глаз. С ее глаз. Раньше Эхнатон был ей гораздо более подвластен. Когда он в ней нуждался. В ее теле, в ее советах. Но это давно было. Ну ничего, ничего... У каждого человека найдется слабое место, даже у властелина. А мужчины... только кажется, что они сильны. Поднявшись обратно по ступенькам, Неф заметила мелькнувшую близко невысокую тень. Значит, подмастерье Сид здесь, его не отослали. Он давно следит за ней, но прятаться не научился. Наверное, после смерти Азира, ему велено следить. А ведь он предан Тутмесу. Был предан. Рабы изменчивы и лживы, они всюду ищут выгоду, - усмехнулась царица. Только не Тутмес. Она как-то нашла под одним камнем – случайно его приподняла, искала свою сережку – табличку с надписью: «Возлюбленная моя принадлежит мне, а я принадлежу возлюбленной моей вечно». Вечно. Она засунула табличку обратно под камень. А в другой раз заглянула – под камнем было пусто. Она так и не узнала, куда Тутмес спрятал ее. Хотя стояла на ней ногами. Не сама, конечно, а ее изображение, небольшая статуя. Табличка была прикреплена снизу, под основание, надписью к ее ногам. Тутмес ведь не знал, что вечности не бывает – всё разрушается и теряется бесследно... В дворцовых коридорах царица оглядывалась – никого, никаких теней. Слава Богу Атону, во дворце за ней никто не следит. Прошел еще день и наутро Кийа проснулась и не обнаружила в соседней детской комнате Тути. Нянька крепко спала на топчанчике у изголовья кроватки, ее с трудом разбудили, она ничего не помнила, только плакала и ломала руки. Обыскали весь дворец, осмотрели все многочисленные залы и покои. Мальчик исчез бесследно. Эхнатон велел допросить всех родственников, приживалов и слуг. Нескольких слуг не нашли, и служанки Нии тоже. Но многие слышали, как еще накануне царица, во весь голос и с неудовольствием выговаривая, отпустила ее к знахарке, куда-то далеко, бедная Ния давно страдала животом, и еще служанка очень просила позволения заодно навестить своих родственников. Царица, хотя и громко сердилась, но велела дать Ние повозку с мулом и рабом. Так прошло двое суток, дворец погрузился в горе и страх. Каждый боялся попасться на глаза Эхнатону, каждый боялся обвинения в заговоре или, что еще хуже – в убийстве наследника. Дочери сидели в своих комнатах, даже дочь-жена Макиатон не показывалась из своих покоев. Неф тоже не выходила, сидела большей частью в любимой оранжерее или в кресле перед зеркалом, примеряя по очереди свои короны. В зеркало она увидела, как вошел Эхнатон, но не повернулась к нему, только вопрошающе смотрела на отражение его мрачного лица. Лицо нервно подергивалось, глаза налиты краснотой, видно было, что Эхнатон на грани своей болезни, вот-вот падучая свалит его на пол. - Помоги, Неф, - прошептал он и опустился у ее ног. - Я даже не знал, что мальчик так мне дорог, я так страдаю, я ночи не сплю... - Но как я могу помочь? - царица погладила его по голове. - Я так думаю, дорогой... что мальчик скоро найдется, я уверена – никто не причинит ему вреда. Конечно, он жив, но... - Что? - встрепенулся фараон и поднял на нее молящий взгляд. - Неф, я все бы отдал... я все бы сделал, чтобы вернуть сына. Тути ведь мой наследник! - Да-а-а...- задумчиво протянула Неф, - наследник... Сын, рожденный от рабыни, наследник всего Египта... Послушай, дорогой, - переменила она тему, - почему закрыта мастерская? Ты случайно не вздумал подарить Тутмеса своему дяде? А кто закончит его последнюю работу, ту, где мы вместе, она у него так хорошо получилась, только наши руки осталось осталось доделать. К тому же такого мастера ты больше не найдешь... Верни скульптора, Эхнатон... - твердо сказала Неф, пристально глядя в его страдальческое лицо. Эхнатон поднялся и направился к выходу, но ноги его подогнулись и он упал на ковер. Задергался, выгнулся всем телом и захрипел. Неф встала с кресла и некоторое время смотрела с брезгливостью на извивающееся тело, приподняв платье, переступила и вышла с громкими криками: - Помогите, лекаря скорее! Царю плохо, скорее сюда! Прибежали слуги, перенесли фараона в его опочивальню, привели лекаря. Всё обошлось, не в первый раз. На следующее утро случилось чудо. Тути проснулся в своей кроватке и с удивлением таращил сонные глаза на толпу людей, с радостными криками воздевающих руки к небу. Счастливая Кийа взяла ребенка на руки и понесла в покои Эхнатона, который еще спал после влитых в него снадобий. Ния тоже, избавленная удачным лечением от болей, благополучно вернулась и занималась уборкой в покоях царицы. Уже поздно вечером, когда дворец затих, Неф осторожно, стараясь не привлекать внимания, направилась к мастерской. Она была почти уверена, что дверь не будет на этот раз заперта... Тутмес стоял у незаконченной статуи и работал заостренным резцом. - Я думал, он меня казнит, - сказал Тутмес, бросая резец и обнимая Неф. - Разве я ему позволю... - прошептала она. ГЛАВА 6. ДА ЗДРАВСТВУЕТ ФАРАОН! ---------------------------------------------------------- Кийа, растолстевшая и глупая, стала фараона сильно раздражать. Тути вырос и не нуждался в ее опеке, им занимались образованные в разных науках наставники. В конце концов, Эхнатон выгнал Кийу из дворца и объявил главной женой свою старшую дочь Мириатон, поскольку любимая Макиатон неожиданно умерла от неизвестной болезни, не родив Эхнатону ребенка. А Мириатон сразу зачала и ходила гордая, обещая родить отцу мальчика, настоящего наследника Египта. Но родила девочку, к большому разочарованию фараона. Тогда Эхнатон решил взять себе в жены третью дочь, красавицу Анхесепаатон, которая давно была предназначена наследнику Тути в жены, даже официально объявлена его невестой. Неожиданно Эхнатон внезапно таинственно и необъяснимо скончался, в возрасте всего 33 лет. То ли брошенная Мириатон отомстила отцу за его непостоянство, то ли из падучей не сумел выкарабкаться, то ли отринутая давно царица так и не простила своей отставки, то ли нашлись враги в ближайшем окружении... Разные слухи ходили по дворцу и по всему Египту. Но фараон умер, да здравствует ФАРАОН! – Тутанхамон. Однако, новый фараон слишком молод, он еще мальчик. Ему нужен наставник. А царица давно его опекает, он ей доверяет и во всем советуется только с ней. И Неф правит решительно и умело всем Египтом, разъезжая в колеснице по стране в золотой одежде и сверкающей короне. Корону она снимает только на ночь, когда никто ее не видит. Что-то происходит с ее волосами, их уже осталось совсем немного, бывает, она утром находит на подушке целые пряди. Чудодейственные мази, изготовленные на жире льва, или из рыбьего жира, смешанного с порошком из копыт ослов, не помогают... Неф решительно обривает голову, и ее точеное лицо приобретает даже более выразительные черты, чем прежде, оно словно вылеплено неведомым скульптором и сияет уверенностью и радостью жизни. Посещая мастерскую, она теперь без всякой боязни снимает свою корону, и Тутмес не устает восторгаться божественной формой головы своей царицы. Неф сама красится изобретенными придворными мастерами белилами, румянами и тушью, эти краски превосходят своими качествами китайские и индийские средства. Рецепты красок мастера держат в тайне и, если продают знатным женщинам, то очень дорого. Хотя старый придворный лекарь высказывает в беседе с царицей некоторое сомнение по поводу красок, мол, они могут быть вредными и даже ядовитыми, в них, без сомнения, слишком много ртути, и та может навредить любому органу, он советует вернуться к прежним, индийским, царица не вслушивается в его совет – ей некогда, она властвует и счастлива, она в упоении правит страной. Боли в желудке преследуют ее чаще, чем в прежние годы. Но об этом она никому не говорит – Неф боится. Старого лекаря уже нет, он скоропостижно умер, а лекари, которых при дворце много, дадут ей такие снадобья, которые не вылечат, а скоро сведут ее в могилу. Врагов, тайных и явных у нее хватает, и очень многим жрецам не нравится, что страной правит женщина, и при малом фараоне многие из них хотели бы наставниками стать. А еще хотели бы уничтожить, раздавить веру в ненавистного им Бога Атона, вернуть свергнутых Эхнатоном богов и обрести прежнее влияние и прежнюю безграничную власть. И царицу неожиданно отстраняют от власти. Для нее неожиданно. Заговор давно зрел, умножал её врагов и набирал силу, молодой фараон тоже был вовлечен и увлечен, да и подрос он к тому времени и уже женился на своей Анхесепаатон и, конечно, желал править единолично. Жрецы умело руководили им и внушили, что он будет править один. Ну и они ему помогут. Они помогли – свергли царицу и окружили юного фараона плотной стеной. Но Неф повезло – ее не отравили, не казнили и не заточили в глубокие подвалы. Ведь супругой Тутанхамона стала ее любимая дочь, и Анхесепаатон не позволила уничтожить свою мать. Она поселила ее в пристройке возле полуразрушенного Храма, ведь практически вся бывшая столица - Город Солнца Ахетатон – была уничтожена ликующим плебсом, направляемым жрецами, жаждущими восстановить утраченную было власть и привилегии. Оказалось, что религиозная реформа, так успешно проведенная молодыми реформаторами – Эхнатоном и Нефертити – простыми египтянами не была принята близко к сердцу. Древняя религия не исчезла, она осталась существовать в подполье. Даже в самой столице Ахетатоне, простые горожане тайком продолжали почитать прежних богов – Исиду и Таурт – хранителей дома и семейного благополучия. Неф, так скоро всеми забытая, переживала свое изгнание в жалкой пристройке возле Храма, о жизни в роскошных покоях и о прежнем почитании осталось только с горечью вспоминать. Но было у нее утешение, о котором никто не догадывался, и никто не знал, что у царицы, теперь уже бывшей, есть еще один Храм, ее собственный, где она одна была навсегда богиней и царицей, где всюду красовались ее изображения и где поклонялись только ей одной. Тутмес продолжал любить свою Неф, изгнанную и униженную, только еще более тайно и теперь еще сильнее чем раньше, если возможно любить еще сильнее. В одной из статуй он отразил страдания и переживания своей возлюбленной: то же лицо, нежное и прекрасное, но на нем уже явственно виден отпечаток усталости, разочарования и душевного надлома. Это, как бы новое лицо, и уже другая, утратившая свою безупречную стройность, отяжелевшая фигура в облегающем платье производят на Неф грустное впечатление. Она молча рассматривает статую и так же молча отходит от нее. Тутмес издали следит за Неф, потом приближается и нежно обнимает. Он знает, что никогда не покинет свою царицу, его сердце бьется и будет биться только для нее. Его страстное вожделение постепенно перешло в поклонение, он без устали творит ее изображения: лицо в благородном мраморе, лицо в простом, но очень долговечном песчанике, лицо из цветных мозаичных кусочков. А когда он уставал от своей работы, они уединялись в его каморке на том же ложе, что и все прошлые годы. Только роскошное одеяло, которое когда-то принесла Неф, поблекло и поистерлось... Потом Неф возвращалась в свою холодную пристройку и корчилась на постели от болей в животе. В пристройке Неф и умерла, умерла уже очень немолодой женщиной, не дожив одной недели до своего сорокалетия. Бывшую царицу положили в саркофаг и тихо похоронили. Тутмес пожил еще некоторое время в своей мастерской, а потом вдруг исчез. Вместе с ним исчезли многие изображения царицы. Но прекрасная головка из песчаника с цветной мозаичной короной, с вытянутой лебединой шеей, нежным изгибом эротичных губ, миндалевидными глазами и маленькими ушами закатилась под каменный стол, в кучу обломков и разного мусора, где и сохранилась... на века – навечно. Но никто никогда не нашел саркофаг Нефертити. Через много-много лет и даже веков археологи нашли странную женскую мумию, лежавшую под слоем песка в одной из пещер Луксора. По некоторым признакам ученые будто признали в находке Нефертити.Тело сохранило следы серьезных ранений в области спины, а так же были перерублены руки и ноги – этим самым жрецы надеялись лишить неугодную счастливого загробного существования, ибо только целое тело могло рассчитывать на дальнейшую жизнь в другом мире. Однако, в проломленной груди мумии сохранились царственные драгоценности – на них глумители почему-то не решились покуситься. Видимо, украшения считались священными, раз принадлежали царице Египта. Но после израненная мумия исчезла бесследно вместе с драгоценностями... И действительно ли мумия принадлежала Нефертити – этот вопрос остался непроясненным. Тутанхамону тоже не удалось долго процарствовать. Он упал с дворцовой лестницы и неудачно сломал левую ногу. Врачи неделю возились с перевязками и занесли в открытую рану инфекцию. Быстро развилась гангрена и молодой красивый фараон, прожив на свете всего девятнадцать лет, умер. Убитые горем придворные говорили, что это Прекрасная отомстила ему за то, что он сверг ее, не дал вволю поцарствовать. Некоторые бросились к ее склепу в намерении разрушить саркофаг и сжечь царицу, однако склеп оказался пуст. Но и гибель молодого фараона от гангрены тоже многим казалась сомнительной. Слишком много вокруг него плелось интриг, слишком ненавидели его жрецы за непослушание и независимость при решении многих вопросов, но хитрые жрецы тут же распустили слухи, что погубила Тутанхамона его жена Анхесепаатон из ревности к очередной наложнице. Хотя было известно, как сильно она любила супруга, как рыдала возле его тела, и многие видели, как бросила она в золотой гроб букетик полевых цветов. Похороны Тутанхамона превзошли все известные прощания и празднества. Забальзамированное тело, с покрытым золотой маской лицом и сложенными на груди руками, держащими золотой жезл с головой змеи – урей, символ власти – положили в гроб из чистого золота, потом еще в один такой же, и уж потом в каменный саркофаг. В гробницу молодого фараона, кроме сосудов с едой, поместили несколько запечатанных кувшинов красного виноградного вина, столь любимого молодым фараоном при жизни. На всех кувшинах была одинаковая напись: «ГОД 5. ВИНО ИЗ ДОМА ТУТАНХАМОНА. ГЛАВНЫЙ ВИНОТОРГОВЕЦ ХАА». При стечении огромного количества народа саркофаг замуровали в склеп, совсем неподалеку от пустого склепа бывшей царицы. Остатки культа Солнечного Атона были скоро окончательно уничтожены, но Эхнатон, супруг Прекрасной, фараон-реформатор, фараон-еретик, фараон-поэт, ненавидимый жрецами и проклятый ими после смерти, был народом почему-то не забыт. Пошли слухи, что Эхнатон не умер, а вместо него похоронен какой-то незначительный придворный. А Эхнатон жив и здоров, он, уже под другим именем, втайне собирает своих родственников и весь свой многочисленный клан, беспощадно притесняемый после гибели Тутанхамона новым фараоном – престарелым Эйе, и хочет вывести их из Египта, чтобы найти другое место для обитания – место, которое укажет Бог Солнца Атон, единый Бог навсегда. И писалось в летописях, что ему это почти удалось, после долгих многолетних блужданий он нашел прекрасную страну для своего маленького народа, но был настигнут в Синайской пустыне войсками фараона. И остатки его людей были рассеянны по разным землям на долгие годы. Так пишут некоторые летописи. И еще они пишут о Прекрасной Женщине, следы которой не затоптаны временем и образ которой, неизменный и не подвластный векам, привлекает взоры и мысли, словно она здесь, близко, а не за непостижимым, канувшим в бездну времен, прошлым. ГЛАВА 7. РАССТАВАНИЕ ------------------------------------- Атон не нашел в раскопках больше ничего и вернулся в лагерь, когда почти стемнело и, как всегда бывает в пустыне к ночи, значительно похолодало. Он решил поехать еще раз в храм Сети в Абидосе и посмотреть как следует наскальные рисунки и иероглифы, которые очень давно, еще в прошлом веке обнаружили египтологи под самым потолком, когда расчистили более поздние наслоения. Атон уже был там однажды, но тогда он торопился и только выслушал пояснения местного гида и бросил снизу взгляд, естественно, ничего не рассмотрев, так как стены уходили вверх метров на десять, не меньше. Мири ждала его в палатке и сразу налила из термоса горячего чая, а когда он выпил и согрелся, приступила к разговору, который начинала за последние дни уже не однажды. - Атон, давай заканчивай всё и уедем отсюда. Ведь ясно, что здесь уже ничего не найти. Всё нашли до нас! У нас же свадьба в сентябре! Или ты забыл?.. Атон крепче сжимает левый кулак с монетой... Мысли его пребывают далеко отсюда. А ведь сначала он собирался показать находку Мири. А теперь почему-то не хочет. - До сентября еще два месяца, - возражает он, - еще уйма времени. Мири молча смотрит, как он берет с маленького столика длинными смуглыми пальцами термос, наливает себе еще чаю и пьет медленными большими глотками. В такт глоткам двигается на сильной, загорелой до черноты шее, кадык, и все выше поднимается дно чашки и дальше запрокидывается голова, отягощенная густой гривой темных кудрей. Он очень красив, как молодой Бог, и Мири нехотя отводит от него взгляд.. Когда смотришь на него, особенно в его чернущие, всегда горящие или страстью или какой-то идеей сумасшедшие глаза, то со всем соглашаешься. А потом не знаешь, как и куда отступить от своих слов. - Послушай, Атик, - смеясь, говорит она, - может быть, ты раздумал жениться? - Может быть, - улыбается он и садится рядом на надувную кровать, покрытую пушистым верблюжьим одеялом. - Ты только не возмущайся, но мне нужно съездить в одно местечко... - Ну ладно, я поеду с тобой. Мири уже ждет, что Атон обрадуется, схватит ее и за этим последует то, что всегда у него следует – он не может находиться слишком близко без того, чтобы тут же не приблизить к себе так, чтобы они оба вмиг оказались там, где оказываются мужчина и женщина, оставленные наедине и неравнодушные друг к другу. Но Атон встает с кровати и задумчиво смотрит в маленькое, затянутое прозрачной пленкой окошко, через которое сейчас ничего не видно из-за полной наружной темноты. - А они уже уехали? - вдруг спохватывается он, хотя мог бы заметить по возвращении, что двух других палаток и «лендровера» уже нет на месте. - Да, - после паузы отвечает она. - Они будут ждать нас в Луксоре. Ей непонятно его поведение, оно слишком необычно. Он никогда не отрывался от группы, с которой попадал на раскопки, был всегда компанейский и дружественно настроен ко всем. И он еще ни разу прежде, с тех пор, как они стали близки, не мог вот так просто встать с кровати. Взять и встать, будто всё уже позади и всё прошло. Может, и вправду всё прошло? - обжигает ее мысль. О какой свадьбе тогда может идти речь? - Мири, - мягко, но твердо говорит Атон, - возвращайся домой. Я съезжу один. Я тебя подвезу в Луксор, а дальше ты с нашей группой доберешься. Мне так удобнее, и быстрее получится. Зачем ты будешь таскаться за мной, и за тем, что тебе не интересно... - Ты уже всё решил, - с обидой говорит она. - И ты знаешь, что мне интересно, а что нет. Но ты даже не говоришь, зачем и куда ты едешь? - Я тебе потом расскажу... когда вернусь, - отвечает Атон, но по его неуверенному тону Мири понимает, что он ничего не расскажет, он уже знает, что не расскажет. Они ложатся спать и Мири кажется, что только потому он ложится с ней, что нет другой кровати, но сам он находится далеко отсюда, а наутро собирается уехать еще дальше, и ей неизвестно, куда. Но Атон, сначала действительно холодный и отстраненный, очень скоро ощущает немой зов вздрагивающего, источающего горячие волны, близкого бедра, и его тело, молодое и жизнелюбивое, как всегда, устремляется к нетерпеливо ждущей его нежной и тесной женской бездне... Но Мири чувствует в этот раз, что Атон, несмотря на почти мгновенный отзыв, слишком как-то старателен и даже механичен, все кончается быстро, он... нет, не он – его молодое, живущее своей жизнью, а не мыслями и соображениями хозяна, тело исполнило ночную приятную обязанность и отвалилось в сторону, довольное и равнодушное. Рано утром они собрали вещи, сложили палатку и сели в машину. Оскорбленная ночным «исполнением долга» Мири уже не просится в попутчицы Атону, а он весь недолгий путь сосредоточен, очень занятый вождением по еле наезженной в песках дороге, и Мири молча вылезает возле маленькой убогой гостиницы, вытаскивает с заднего сиденья объемистый рюкзак и машет рукой, отворачивая лицо с несчастными глазами. Она уже поняла, что ничего между ними уже не будет, не только не будет свадьбы, а вообще ничего, она еще ночью интуитивно, тайной женской сутью догадалась об этом. И причина ей не важна, ее, причины, может и не быть, не существовать вовсе, просто мужчина хочет уйти, он задумал уйти, и остановить его мольбами и слезами не получится, только унижаться без результата. Унижаться Мири не хотела. Значит, этот высокий, сложенный как солнечный Бог юноша не ее судьба. Ей придется искать другую судьбу, а от этой молча отступиться. ГЛАВА 8. ВСТРЕЧА ------------------------------ Атон стоял на самом верху высокой лестницы и рассматривал рисунки, выбитые острым резцом почти под самым потолком. Если верить многочисленным исследованиям египтологов, эти рисунки и, в частности, вот эти четыре фигуры являлись современниками фараонов, может быть, даже Тутанхамона. Но в это поверить просто невозможно! Вертолеты и подводные лодки! С такой степенью достоверности! Даже детали! Неужели действительно этот английский ученый, который написал статью о загадочных наскальных изображениях, прав? Он заявляет, что изображение вертолета подтверждает его теорию о происхождении людей от марсиан. Марсиане выбрали для своего пришествия на Землю египетскую пустыню, так как она более всего соответствовала ландшафту их марсианских мест в те времена. И, испытывая ностальгию по родине, нарисовали эти картинки. А подводные лодки, они-то зачем в пустыне? И на Марсе вообще нет морей – если предположить, что изображение лодки – следствие ностальгических воспоминаний пришельцев-марсиан об оставленной родине. Но другой египтолог категорически утверждает, что никакой экспедиции с Марса не было и всё объясняет совершенно с других, не менее фантастических позиций. Он приписывает жрецам древнего Египта невероятные мистические способности. Мол, они смогли заглянуть в будущее и увидеть там эти вертолеты и подводные лодки. А почему тогда вдобавок не самолеты, или космические ракеты, – скептически думал Атон. В подобные фантастические измышления он поверить не мог. Но и в версии о пришествии марсиан тоже очень сомневался. А есть еще фигурка самолета, извлеченная из одной гробницы... Он сам видел ее однажды в музее. Примитивная, такие лепят дети из пластилина. Но этот самолетик – из такой древности, что дух захватывает, если подумать, в какие времена его изготовили, и откуда мог тогда взяться тот самолет, что послужил прообразом... Разве что действительно – из будущего. Заглянули жрецы в будущее, увидели самолет и скопировали. Или действительно, марсиане прилетали. Тут голова точно кругом пойдет хоть от одной теории, хоть от другой. Если марсиане прилетели во времена фараонов, если допустить, что они явились во времена царствования Аменхотепа III, а примерно к этому времени все египтологи дружно относят рисунки, то может быть... может быть юная Нефертити вовсе не была хеттской принцессой... они привезли ее с собой. Ведь ее внешность, ее необычная для того времени и того окружения красота никак не соотносится с обликом хеттов или египтян. ОНА непохожа на своих современников. Привезли, а потом могли забрать с собой. Вед ее саркофаг так и не нашли. А та непонятная мумия была кто угодно, только не ОНА... Атон спустился с лестницы, сел на каменную скамью, и долго сидел с закрытыми глазами и склоненной головой, запустив длинные пальцы в свои густые кудри, ерошил и тянул их, как бы желая выдернуть и даже морщился от боли. Это была его неистребимая привычка, так ему лучше думалось, и действительно к нему в эти минуты приходили самые необычные мысли и предположения. И удивительно, что эти мысли со временем вдруг превращались в явь, а смутные, будто совсем бездоказательные умозаключения неожиданно обретали не только точный земной смысл, но и получали убедительные доказательства своей истинности... Он вышел из сумрачного храма на яркий свет и зажмурился – в глаза ему полыхнули не только солнечные лучи! Не сон, не видение! – перед ним наяву стояло вполне земное существо. Женщина. Она никак не могла здесь находиться и стоять вот так перед ним, вот так просто! – и вести себя, как обычно ведут себя слегка заблудившиеся женщины, обращающиеся к первому попавшемуся на глаза встречному: она крутила по сторонам головой в ярком цветном тюрбане, и при этом что-то спрашивала явно у него! Атон не понял ни слова. Он застыл, окаменел и только смотрел, смотрел ей в лицо, не отрываясь. Он на память знал эти черты: выразительное лицо с маняще изогнутым пухлым ртом, большими, удлиненными к самым вискам глазами цвета зеленых оливок, нежно и изящно очерченным подбородком, высоким лбом, полускрытым необычным головным убором... - Ну так что, молодой человек, - спросила она, уже теряя терпение, - вы хоть приблизительно знаете, где это музей находится, хотя бы в какой стороне? - Что? Музей? - тупо переспросил он. И тогда она перестала крутить головой и остановила вопрошающий взгляд на нем. И больше уже ничего не спрашивала. Молча разглядывала его лицо, встрепанные кудри, распахнутую на груди и перепачканную стенной известкой синюю рубашку... - Я вас уже видела... - негромко сказала она. - Мы с вами знакомы? - она слегка наморщила лоб под тюрбаном. - Вы художник? Почему-то мне кажется, что вы художник... Или... или скульптор, - тише добавила она. - И мы с вами встречались... неоднократно... Атон кивнул. Он не мог ничего произнести, у него слишком пересохло горло. Но надо же что-то сказать... Он открыл висящую на боку сумку и вытащил бутылку с водой. Она смотрела, как он жадно пъет, запрокинув голову, как ходит кадык на загорелой шее. Когда он устал пить и опустил бутылку, она вдруг протянула узкую изящную руку, и он поспешно подал ей бутылку, проклиная себя, что выпил почти всю воду. Но, видимо, ей хватило, она довольно улыбнулась и вытерла губы ладонью, самой серединой, будто поцеловала ее. «Я археолог», - наконец, выговорил он... И, обретя дар речи, стал рассказывать странной незнакомке про храм, из которого только что вышел, про таинственные рисунки, и еще про какие-то вещи, не имевшие к ним обоим никакого отношения. Она слушала, склонив к плечу головку в тюрбане, с улыбкой удивления на губах. Рассказывая, он смотрел ей в лицо, хотя понимал, что невежливо рассматривать в упор только что встреченную женщину. Он абсолютно не мог определить ее возраст. Тугая смуглая кожа – или просто загорелая, ни одной морщинки, только у рта легли тонкие черточки, и еще между дужками бровей прочерчена еще одна. - Как интересно, - перебила она, продолжая улыбаться Атону. - Как твое имя? Он замолк. Какая разница, какое у него имя, лучше пусть скажет, как ее зовут. После длинной паузы Атон спросил, и опять у него пересохло в горле: - А тебя? У тебя какое имя? Она тихо засмеялась, открыв меж розовыми полными губами чуточку неровные, цвета слоновой кости маленькие зубы, со щербинкой между двумя нижними. Все в ней было Атону удивительно. И как вытерла рот, и как засмеялась, будто звонкие хрусталики вокруг рассыпала, и эта щербинка – обычно у людей бывает наверху, а у нее внизу... - Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? У твоего племени так принято? - спросила она, посерьезнев. Но видно было, что ей хотелось еще смеяться, и она сдерживается. Ей отчего-то было весело. Но и Атону тоже хотелось смеяться, хохотать во все горло, бежать куда-то или прыгать как в счастливом детстве, когда получаешь долгожданный подарок и радуешься до безумия. Он протянул ей открытую ладонь, и она вложила в нее свою узкую теплую руку с подрагивающими пальчиками. - Пойдем, - сказал он, сжимая ее руку и вглядываясь в безмятежность оливковых веселых глаз. - Куда? - спросила она, уже идя рядом и приноравливаясь к его широким шагам. - Искать твой музей, - вполне серъезно ответил Атон. - Я знаю, какой музей тебе нужен. Только он не здесь, он находится далеко, в другой стране... Туда надо ехать. На самолете лететь. - На самолете? - она задумалась. И хотела вытащить свою маленькую ладошку из его руки. Но Атон не отпустил. И она тут же успокоилась и больше не пыталась. Они зашли в гостиницу – оказалось, она жила там же, и собрали свои вещи, сначала в его номере, потом в ее крошечной комнатке. Собственно, у нее и вещей-то не было – маленький баульчик из золотистой тисненой кожи, с такой же кожаной пряжкой вместо застежки, он в жизни не встречал ни у одной женщины подобного баульчика. Она сняла свой тюрбан, рассыпав по плечам коричневые с красноватым отливом волосы, встряхнула ими несколько раз, словно желая дать им немного отдохнуть, и несколькими ловкими движениями как-то хитро закрутила и снова убрала под тюрбан, но уже под другой – синий, с узором из зеленых блестящих квадратиков. А тот, прежний, что был на ней до сих пор, небрежно бросила на кушетку. Атон оглянулся в дверях, ему отчего-то очень захотелось взять его, но она схватила Атона за руку и увлекла к выходу. Он не запомнил, как и через сколько времени они оказались в маленьком зале местного аэропорта, только отчетливо запомнил тот момент, когда он протянул руку с паспортом и деньгами человеку за стойкой и оглянулся на свою спутницу, чтобы взять и ее документ – спутницы рядом не было. Он схватил у оторопевшего служащего свой паспорт и рванулся наружу. ЕЁ НЕ БЫЛО НИГДЕ. Атон понял, что иначе и не могло быть, иначе и не могло случиться. ОНА ПРИШЛА всего ненадолго, может быть, чтобы взглянуть на прежние места и узнать их, может быть, найти, встретить кого-то... Атон вернулся в гостинницу и вошел в распахнутую дверь ее комнатки – на кушетке ничего не лежало. Он почувствовал за спиной шорох и оглянулся. - Я решила ничего здесь не оставлять, - пояснила она, глядя на него потемневшими оливками. Но тут же ее глаза просияли, и засияло все ее чудное лицо, улыбнулись счастливой улыбкой розовые нежные губы, и она сказала: - Но мы не будем прощаться. Я еще приду. Ты – мой солнечный Бог! - Но ты ведь уже здесь, останься! - возразил он, счастливый от ее признания. - Ну и что? - она легкомысленно пожала одним плечиком. - Ты же знаешь, женщины приходят и уходят, когда хотят. Но и мужчины тоже, - засмеялась она. Погрустнев, добавила: - Мне пора. Я ведь ненадолго... Но я рада, что мы встретились. - Подожди, одну минутку! Я тебе кое-что хотел показать, - Атон опустил руку в карман, вытащил золотую монету и протянул ей. Не приближаясь, словно чего-то испугавшись, она, вытянув руку, осторожно взяла из его пальцев монету и глянула на нее... тонкие брови задумчиво приподнялись, она будто что-то вспоминала. Чуть колеблясь, протянула ему монету обратно. - Оставь себе, - сказал Атон. Но она вздохнула, качнулась вбок и исчезла из дверного проема. И вдруг появилась опять. - Твоя женщина родит тебе сына, наследника. Не потеряй ее. И на сей раз исчезла совсем. Он долго смотрел в пустой проем и ждал. Если она вернулась один раз, вернется и второй. Она ведь призналась ему в любви, а он не успел. Напрасно она сказала последние слова. Он никого не потеряет, потому что не будет искать. Подобной этой сияющей женщине нет. Нет ни на земле и нигде в другом месте. ОНА ЕДИНСТВЕННАЯ. И она придет еще. Ему ничего не стоит подождать. ЭПИЛОГ ------------- Годы идут. Возле Храма, где внутри, в сумрачной каменной прохладе, под самым потолком выбиты в стене странные рисунки, время от времени появляется мужчина. Появляется он в одно и то же время года – в августе, в самую тяжелую жару. Он стоит в тени Храма и чего-то ждет. Или кого-то. Потом он уходит и через некоторый промежуток времени, вдалеке от этих жарких песчаных пустынь, в другой, маленькой, но тоже теплой стране его можно увидеть входящим в дом. В распахнутых дверях его всегда встречает женщина, а впереди нее смуглый кудрявый мальчик. Мальчик с каждым годом подрастает, а меняется ли женщина... Кто знает. Есть женщины, которые не меняются. Даже когда над ними пролетают не годы, а века. ---------- |
Устав, Положения, документы для приема
Сделать стартовой
