Кукловод приговорил меня к казни за то, что я никому не нужен. Его дочь прочитала приговор. Его сын взвел меня на эшафот. Кукла-палач поднял топор. И опустил. Моя голова упала в канаву. Потоком нечистот ее унесло прочь от эшафота.

 

 

Мой рот был зашит и я мог только мычать.

Я лежал в канаве и смотрел на отражение моего левого глаза. Иногда я смотрел на отражение неба, но мой левый глаз был мне ближе. Я услышал шаги. Кто-то шел в мою сторону. Я замычал так громко, как только мог. Из-за угла вышел клоун. Уголки его рта были весело опущены вниз. В левой руке он держал связку желтых шариков. Это был Человек, Продающий Шарики. Я перестал мычать, но он все-таки заметил меня и поднял с земли. Зажав меня подмышкой, он намотал нитку на гвоздь и медленно засунул мне его в шею. После этого накачал меня газом, и я взлетел вверх. Так я оказался среди желтых шариков.

 

 

- Мама! Я хочу шарик! – услышал я сзади.

Человек, Продающий шарики остановился. Я не мог обернуться, а мычать не имело смысла.

- Сколько стоит шарик? – спросил детский голос.

- Душу, - ответил Человек, Продающий Шарики.

- Мама! Можно я продам душу?

- Ты уже вчера ее продал, - ответил строгий женский голос.

- Тогда продай свою! Я хочу шарик!

- У меня нет души. Пойдем домой, - ответила мама.

- Я хочу шарик! – расплакался ребенок.

- Ну-ну, поплачь, - сказал клоун и повернулся спиной к ребенку.

Тут я увидел мальчика. Он поднял глаза, достал из кармана нож и, сделав два шага, по рукоять вонзил его в спину Человека, Продающего Шарики.

Клоун захрипел. Его левая рука разжалась, и я вместе с шариками полетел в небо. Поднимаясь, я видел, как мальчик провожает нас жалобным взглядом.

- Милый, ну зачем ты убил дядю? – строго спросила мама.

Желтые шарики были легче меня. Они поднимались быстрее, и, будучи уже высоко над землей громко взрывались. Я увидел, как мальчик показывал пальцем на взрывающиеся шарики и истерично смеялся. У детей очень переменчивое настроение.

Я поднимался все выше и выше. Вдруг, я понял, что тоже могу лопнуть, так же, как и желтые шарики. Я начал мычать и двигать губами. Нитки чуть-чуть разошлись, кожа чуть-чуть порвалась, и этого хватило для того, чтобы спуститься вниз.

 

 

Я приземлился на крышу и скатился по водосточной трубе. В окно выглянула девушка.

- Ой, ты ко мне? Ну, скорей! А то скоро придет мой друг. Он будет очень рад тебе.

Она взяла меня и занесла в свой дом. Я лежал на столе, она сидела напротив, и мы болтали о всякой ерунде. Она весело смеялась и улыбалась. Ее плавные черты, голубые глаза, светлые волосы делали ее лицо действительно страшным. Но я не обращал на это внимания, так как она хорошо ко мне отнеслась. Потом я заснул. Я очень устал за прошедший день.

Я проснулся оттого, что кто-то щекотал мое лицо. Я открыл глаза и увидел огромного паука. Я спал с открытым ртом, и паук пытался засунуть туда голову. Я ожидал и не шевелился. Наконец паук переборол свой страх и заглянул ко мне в рот. Я резко сомкнул челюсти. Едкий сок брызнул мне в лицо, а мохнатые лапки забились в агонии, расцарапывая его и сдирая кожу. Я проживал его голову и проглотил. Слизкая масса вытекала из моей отрубленной шеи. Агония паука прекратилась. Пока его тело не остыло, я откусил его восемь лапок и, перекатываясь, кое-как вставил их себе в шею. Теперь я мог полноценно передвигаться.

Меня разбудил истошный крик. Я проснулся и рефлекторно увернулся от мясницкого ножа. Но не до конца. Две моих передних лапки остались лежать на столе. Я вскочил, и хромая бросился бежать из этого дома. Я выпрыгнул в окно, разбив стекло, и уже лежа на улице, я слышал, как девушка истерично кричала и плакала:

- Ты! Это ты убил моего друга! Зачем ты сделал это? Зачем?..

Потом резкий вскрик и все стихло. Я долго стоял у ее двери, но из дома не доносилось ни единого звука. Я осторожно поднялся по стене к окну и заглянул. Она лежала на полу, обнимая останки паука, а из ее горла торчал нож…

 

Утро. Я, хромая, шел по улице…

 

 

Улица была пуста. Мне было плохо. Я переживал все происшедшее со мной.

Я становился на ступень эшафота, и на каждый шаг мне отрубали голову, которая хохотала, падала со ступенек и улетала в пропасть. Потому что именно черная пропасть была за ступенями, под ступенями, над ступенями…

Когда голова исчезала в темноте, она появлялась точкой в черном небе и снова падала вниз. Я все шел по ступеням, а вокруг был уже дождь из моих голов, которые рассказывали мне сказки и звали с собой…

Я взошел на эшафот. А там меня ждала девушка с черной маской палача на голове и ножом в руках. Она стояла спиной ко мне. Я остановился. Дождь из голов тоже застыл в пустоте. Она засмеялась, развернулась, и резким движением сдернула маску. Вместо головы у нее был желтый шарик, на котором были нарисованы два глаза-кружка и дуга-улыбка. Она медленно подходила ко мне, а головы в пустоте превращались такие же желтые шарики. Только глаза оставались моими. Девушка подняла руку с ножом. Ей оставалось до меня всего два шага…

И вдруг, шарик лопнул. А вместе с ним и глаза всех шариков висящих в пустоте. Шарики таяли. Девушка падала. Так медленно, будто время замедлилось, а воздух превратился в вязкий кисель. Я увидел мальчика, который стоял за спиной девушки. В его руках тоже был нож. Его лицо было в слезах, крови и клоунском гриме.

- Я хотел шарик, - сказал мальчик, - Я продал душу за этот нож. Я хочу свою душу обратно, чтобы купить шарик.…

 

 

Я очнулся. Я лежал на пустой улице. Меня била дрожь. Я попытался встать, но мои лапки слушались меня очень плохо. Видимо моя и паучья кровь смешались и попали в мозг. Ничего, или это пройдет, или я умру. Я все-таки поднялся и пошел по пустой улице. Потом я увидел затененный угол возле мусорного бака и решил, что там я буду в безопасности. Я дополз туда, свернулся клубочком и долго так лежал. Мне вспомнилась одна из сказок отрубленных голов.

 

 

Черви никогда не станут бабочками.

За это они ненавидят цветы.

Потому что цветы – беззащитны.

Их легко ненавидеть, корчась в холодной луже, зарываясь поглубже в землю…

А оттуда, из узкой норки, смотреть в небо и мечтать о том, чтобы стать бабочкой.

И никто не хочет быть птицей. Птицы страшные и опасные.

Быть птицей, значит быть злым и убивать друзей.

И черви лежат в пропущенной через себя земле и жалеют гусениц.

Потому что им приходится есть цветы.

Наверное, поэтому гусеницы такие отвратительные.

Но они станут бабочками…

Уроды.

 

 

Последнее слово сказки носилось в моей голове, а потом вырвалось желто-коричневой вонючей гадостью. Я почувствовал себя художником – я дополнил пейзаж этой мусорки. Бросив последний взгляд на эту картину, я побрел дальше по улице. Мне захотелось стать злым и забрать у всех души.

Я услышал стук молота в боковой улице. Я пошел туда. Там, наверное, кузница.

Так и есть. На человеке в кузнице был грязный зелено-коричневый фартук и варежки, прикрепленные резинками к фартуку.

- Чего ты хочешь? – спросил он.

- Я хочу железные зубы.

- Хорошо. Взамен на душу.

- У меня нет души.

- Тогда взамен на твои лапки.

- Зачем тебе мои лапки?

- Они очень вкусные, если их правильно приготовить.

- Нет, я поменяю их на комплект механических лапок.

- Хорошо. А материал есть?

- Вот мой гвоздь.

- Хорошо.

К следующему дню я уже щеголял восемью железными лапками. Они очень тихо цокали по асфальту, и мне очень нравился этот звук. Железные зубы так бы не цокали, и я был весьма доволен собой.

 

 

Я весело цокал по улице и, улыбаясь, смотрел на то, как несут мертвого оптимиста.

Мы улыбались друг другу.

 

 

- Ля-ля-ля… - напевал девичий голос.

Я увидел девочку, которая посреди улицы играла в классики.

- Здравствуй, - сказал я.

- Ля-ля-ля, - пропела она в ответ.

- Кто ты? – спросил я.

- Я хомячок.

- Почему?

- Потому что хомячки никого не любят.

Я попытался заглянуть ей в рот, чтобы увидеть, есть ли у нее железные зубы. А она продолжала прыгать по классикам. Цифры от нуля до девяти располагались по кругу. Друг за другом.

А железных зубов у нее не было.

- А с чего ты взяла, что ты – хомячок? – удивленно спросил я.

Я хомячок! – гордо сказала она.

- Ля-ля-ля… - пропел я в ответ.

- Ой, ты тоже любишь эту песню?

- Нет, - ответил я и пошел дальше. Мне вспомнилась одна из сказок.

 

 

Ребенок прыгал по лужам.

Он был счастлив

Ему нравились брызги.

Ему нравился воздух после дождя.

Ему нравился он сам.

А потом его увидит мама и отругает.

А потом он заболеет.

А когда его друзья будут гулять, он будет лежать дома.

Он будет болеть

Он будет винить себя за то, что он прыгал по лужам.

Он забудет, что он был счастлив тогда.

 

 

А навстречу мне шел молодой парень в черном потасканном плаще. Потом он остановился перед цветком, выросшим сквозь стыки булыжников улицы, и сорвал его.

- Кто ты? – спросил его я, подойдя поближе.

- Я вор. Я ворую души.

- Почему ты признаешься мне в этом?

- Потому что ты – кукла. У тебя нет души.

- А как ты это делаешь?

- Это очень просто. Мое имя - Смерть.

- Так ты – та самая Смерть?

- Нет. Просто меня так назвали родители. И когда я хочу чью-то душу, я знакомлюсь с человеком. Он пугается меня, и сам отдает мне душу, чтобы жить дальше. А я не против. Ладно, мне нужно идти дальше.

- Скажи, а есть кто-то, чье имя – Жизнь?

- Откуда я знаю? Я всего лишь вор. Хочешь, я тебе подарю душу?

- Конечно.

- Бери. Теперь у тебя есть душа.

- Спасибо. А что я могу подарить тебе?

- Отнеси этот цветок девушке.

- Какой?

- Не важно.

Он ушел своей дорогой, а я отправился к таверне, откуда раздавалась музыка и веселые громкие голоса. Я шел туда и размышлял о девушке, которой я подарю этот цветок. А еще я думал, что Жизнь – это то, что дарит души.

 

 

- Эй, гость! Угости старого повелителя стрекоз стаканчиком жидкости! – обратился ко мне старичок, сидящий за столиком.

- С удовольствием, - ответил я.

Я подошел к трактирщику.

- Налейте, пожалуйста, мне два стакана жидкости, - сказал я.

- С вас голова души, - ответил трактирщик.

- Пожалуйста.

Он забрал голову души и налил мне жидкость.

Я сел за столик к старичку.

- А почему вы назвали себя повелителем стрекоз?

- Потому что я и есть повелитель стрекоз. Вот, я повелеваю ими.

Из-под стола он достал небольшую банку, в которой валялись три стрекозы.

- Смотри! Я повелеваю этими стрекозами. Зеленой, мертвой и сытой.

- И они вас слушаются?

- Нет, но я их хозяин. Я могу их убить, выкинуть, выпустить, подарить…

- Это, наверное, очень приятно.

- Что?

- Ну, решать чью-то судьбу.

- Еще бы! А еще можно рассказывать всем, что ты – повелитель стрекоз.

- Да…

- А ты классный малый! Хочешь, я подарю тебе стрекозу? Выбирай!

- Можно, я возьму мертвую?

- Конечно.

- А почему последнюю стрекозу зовут сытой?

- А потому что у меня раньше было четыре стрекозы, друг.

С безголовой душой и мертвой стрекозой я покинул таверну.

 

 

- Ты не любишь свободу? – спросила меня стрекоза.

- Я не знаю. Я был никому не нужен – я был свободен. За это мне отрубили голову.

- Так ты не любишь свободу?

- Почему же? Я и сейчас свободен и мне нравится так быть. Мне рубили голову, а отрубили тело. А теперь послушай, как цокают мои лапки по камням!

- Если ты любишь свободу, почему ты взял меня, а не банку?

- Действительно… Постой, ты же мертвая!

Стрекоза не отвечала. Она была мертва.

 

 

Человек был никому не нужен. Но это чуть-чуть неправда, так как он был нужен себе. Но дело в том, что на это никто не обращал внимания. И его наряжали в белые одежды и бросали в него грязью. И всем было очень весело и интересно. А потом человек умер. На следующее представление зрители пришли, а человека нет. Зрителям было не в кого бросать грязью.

«А где человек?» - спрашивали зрители.

«Он умер», - отвечали им.

«Жаль. Теперь нам не в кого бросать грязью. Хотя, человек был никому не нужен. Даже нам», - говорили зрители и уходили.

А потом был новый ненужный человек и новые зрители.

Но были и те, первые зрители. Первые зрители и первый ненужный человек. И эти зрители больше не ходили в театр.

«Тот человек, он был никому не нужен. Даже нам», - говорили они.

Хотя, честно говоря, были зрители, которые бросали грязью и в старых и в новых людей.

Но это были плохие зрители.

А сказка должна быть доброй.

 

 

- О! Еще один шизик тут ходит, - оторвал меня от воспоминаний чей-то голос.

- Простите?

Я увидел дворника, убирающего улицу.

- Что ты стал? Руки в карманы засунул и стоит, смотрит на меня! Ты бы хоть отошел, не видишь, я подметаю?

- А, простите. – отошел я в сторону.

Дворник недовольно промолчал.

- Руки? - дошел до меня смысл сказанного.

- Ну не ноги же! Хотя кто вас шизиков знает? Ну, куда ты в мусор залез? - не унимался дворник.

- Скажите, а почему вы все время называете меня шизиком? – перевел я разговор в другое русло.

- Ну а кто ж ты еще? Сразу видно, что не от мира сего. Ходит, под ноги не смотрит…

- А вы?

- А я человек простой. Мне работать надо. Я все ваши философии не понимаю и не люблю. Мне бы дом получше да еды повкуснее. А то знаем мы вас! Вам бы только прекрасное… Прекрасным сыт не будешь! – изрек дворник.

- Значит я – шизик.

- Смышленый парень, - одобрительно сказал дворник.

- А вы? – я снова повторил свой вопрос.

- А я – это я.

- То есть: есть шизики и такие как вы. И все?

- Конечно. А как же иначе?

- Вам видней, - сказал я и пошел дальше.

 

«Смешной народ эти шизики», - подумал дворник.

«Наверное, он просто не в себе. Где он увидел там мусор? Там же чистая улица» - подумал я.

 

 

- А знаешь, почему я – стрекоза? – спросила меня стрекоза.

- Нет, расскажи, - заинтересовался я.

- Когда я спал, под кроватью осколки зеркал разбегались тараканами кто куда. Эти противные маленькие острые кривые отражения меня ломали мой приятный мягкий уютный мир на такие же отвратительные осколки, расползающиеся снова кто куда. Я с остервенением бил тапочками по ним, гонялся по комнате, переворачивая мебель… А потом, улыбаясь, бил по уже растоптанным останкам, стоя перед ними на коленях с тапочками в руках… - начала рассказывать стрекоза.

Я заинтересованно слушал.

- …А вокруг умирали люди, не зная о моей борьбе, не веря в мою борьбу, называя меня сумасшедшим… И они умирали счастливыми, такими же, как эти гнусные осколки, ведь я убивал их, улыбаясь, я убивал их, отражаясь…

А они все равно выползали из щелей! Я ловил их пальцами и давил, но они резали меня, и с пальцев капала кровь. А я перетягивал жгутом вены на руках, чтобы продолжать ту жизнь…

Я любил собирать их в банку, а потом казнить по одному, чтобы другие видели и боялись меня. Это моя месть за то, что они существуют…

А вокруг ходили люди, которые не видели меня, но видели осколки… Они смотрели в эти осколки и радовались своему отражению…

Глупцы! Они ведь никогда не всматривались по-настоящему в свое лицо, которое на самом деле перестает быть своим и становится чьей-то злой страшной неведомой и опасной сущностью…

А осколки жили на их стенах, откладывая яйца под ногтями этих людей и размножаясь в новых отражениях… Но я спасал этих людей! Я убивал этих блестящих насекомых! А потом осколки попали мне в глаза, и я стал видеть, как стрекоза. А теперь мне кажется, что я и есть стрекоза…

- Только мертвая, - вставил я в эту исповедь свое слово.

Стрекоза не ответила. Она была мертвой.

 

 

Прямо посреди моста стоял человек. Когда он стоял на одной стороне моста он смотрел в воду. Когда он стоял на другой стороне моста он смотрел в небо. А те, кто проходил мимо, смотрели на этого человека. Если бы человека не было, они бы тоже смотрели в воду или в небо и тоже бы дивились этой бесконечности. Но никто не обвинял в этом человека на мосту. И люди продолжали на него смотреть, хотя на нем не отображались ни небо, ни волны.

Люди проходили и говорили себе, что он псих. Так они оправдывали его и шли дальше. Много прекрасных вещей встречалось людям по пути. Но они уже проходили мимо, мельком взглянув и отметив для себя, что это прекрасно. Мельком, потому что никто не хотел, чтобы его посчитали психом.

Потому что так принято.

 

 

В это время на улице было довольно людно, и некоторые лавки были уже открыты. Я как раз стоял возле лавки часовщика. Мне всегда была интересна эта профессия, и я решил зайти внутрь.

- Здравствуйте, - сказал я старичку, сидящему за столом, на котором было много непонятных мне механизмов.

- А, снова ты, - ответил старичок.

- Вы, наверное, ошиблись, - удивленно сказал я.

- Совсем нет, - вздохнул старичок, - В первую дюжину ты зашел ко мне, и купил шестеренку за голову души.

- Вы ошибаетесь, - возразил я, - Сейчас как раз утро, а голову души я уже продал.

- Действительно? Ты не обманываешь старого часовщика?

- Нет, а в чем дело?

- Неужели ты не знаешь? – удивился старик, - Когда часовщик делает свои первые часы, он создает эталон всего своего последующего труда. А в моих часах было не двадцать четыре часа, а двенадцать. Я думал, что придумал путь, как можно оптимизировать время. В этих часах стрелки проходили дважды двенадцать часов, а не единожды двадцать четыре. Смотри сам!

Он показал мне на все, сделанные им часы, и там действительно было всего двенадцать часов.

- Интересно, - сказал я.

- Оно, конечно, так, но с тех пор в моих сутках тоже было двенадцать часов. Сначала была первая дюжина, а потом она повторялась снова.

- А второй дюжины нет вообще?

- Да, - просто согласился часовщик.

- Так почему вы не разбили часы и не сделали новые?

- Дело в том, что они куда-то исчезли. Может, я их потерял, а может, их украл кто-то.

- Жаль.

- Конечно! Но до этого все действительно было одинаково. Первая дюжина исправно повторялась. А сегодня что-то изменилось. Правда, если ты не врешь! – подозрительно ответил старик.

- Нет, ну что вы! Кстати мне уже пора. До свиданья, - решил уйти я.

- Увидимся, - сказал мне вслед старик.

 

 

Я шел по улице, выложенной кирпичом, а справа от меня был человек, идущий принципиально по обочине.

- Здравствуйте, - сказал я, завязывая разговор, - извините, что я вмешиваюсь, но почему вы идете так странно.

Человек улыбнулся:

- Позвольте представиться, я – Человек, Прокладывающий Путь.

- Очень приятно. Но зачем прокладывать путь там, где уже есть дорога?

- Все очень просто. Путь – это одно. Дорога – это другое.

- А в чем разница?

- Все просто. Дорога прокладывается там, где удобно. А удобно делать дорогу там, где есть Путь. Я хочу сказать, что я ищу места, где вообще можно пройти. Если пройти нельзя, значит, там нет ни Пути, ни Дороги. А если можно пройти, значит, там кто-то прошел. А если кто-то там прошел, значит, он проложил Путь и теперь там можно строить Дорогу. Если нужно, конечно.

- Значит, вы идете там, где раньше никто не ходил.

- Да.

- Но по этой обочине ходило много людей и вы не первый.

- Но я же не могу просто так взять и повернуть обратно! Правда, я мог бы идти и по дороге, но мне не хочется терять форму.

- А почему вы не можете повернуть обратно?

- Таков закон Пути. Путь должен быть Упорядоченным. Ты никогда не ходил по дорогам, на которых ты идешь вперед, а оказываешься или совсем не там, куда шел, или вообще в начальной точке?

- Я слышал о таких дорогах. Так причина в том, что Люди, Прокладывающие Путь просто шли не туда?

- Да. От направления Пути зависят и такие свойства Дороги. Поэтому, если Человек, Прокладывающий Путь захочет идти назад, то его накажут.

- Как?

- Убьют. Сейчас с этим строго.

А когда же Путь закончится?

Когда я дойду до его начала. Он замкнется, а значит, будет закончен.

- Ладно, желаю удачи.

- Прощай.

Он обогнал меня, а я смотрел ему вслед и вспоминал сказку.

 

 

Вокруг меня – темнота. Я не боюсь, потому что знаю, что должно быть в темноте. Я знаю, что должны быть стены, а значит – они есть. Они есть, пока я замер, пока верю в свое слепое знание. А значит, темнота – не бесконечна. Я не боюсь ее. Я боюсь потерять веру. Каждый шаг убивает ее все больше и больше. Я буду идти, не находя стену, и потом я начну думать о том, что это не та темнота, что я ошибся, меня обманули. И из охотника я стану жертвой. Поэтому я стою. Я слышу свое сердце. Тук-тук, тук-тук… Шаг-шаг, шаг-шаг… Оно стучит, оно идет. А что, если оно тоже остановится? Как я?..

Я должен идти. Как сердце…

Я не боюсь. Это черная комната, и я должен найти Ее. Черную кошку.

Только так я могу доказать им всем, что я на что-то способен. Любая цель, не столь эфемерна, как кажется на первый взгляд. И я не боюсь, я не боюсь…

 

А черная кошка сидела и думала, стоит ли играться с этой глупой черной мышкой в черной комнате…

 

 

- Здравствуй, Безголовая Голова! – сказал мне Шут.

- Здравствуй. А почему ты назвал меня Безголовой Головой?

- Потому что ты и есть самая натуральная Безголовая Голова!

- Ты видишь мою душу?

- Конечно, вижу! Я же Шут, а не Безголовая Голова!

- И все Шуты способны видеть души?

- Да! И не только Шуты! Души могут видеть все, кроме кукол!

- Но я – не кукла!

- Кукла! Кукла! Кукла! Безголовая Кукольная Голова, Неспособная Видеть Души!

- Зачем ты так зло?

- Я не Зло, я Шут!

- Но ведь ты же злой.

- Это ты – злой, а я – добрый! Добрый Шут, Смеющийся Над Злой Безголовой Головой!

- Да, пускай я не вижу душ, пускай я – кукла, но я не злой!

- А в чем ты добрый?

- А в чем я злой?

- Ты назвал злым меня!

- И все?

- И все!

- Тогда прощай, Шут!

- Прощай, Безголовая Голова!

 

 

Я шел и думал о словах Шута. Неужели я – кукла? Мой хозяин был кукловодом. Но ведь его дети не были куклами. Его слуги были не куклами. Или были? Не знаю.

- Простите, не могли бы вы мне ответить на вопрос? – обратился я к прохожему.

Прохожий выглядел богатым человеком, а когда у человека много душ, ему трудно отказать в добром поступке.

- Что вы хотели узнать? – не обманул он меня в моих ожиданиях.

- Скажите, я – кукла?

- Нет. С чего вы взяли?

- Я жил у кукловода. Он был моим хозяином, и Шут мне сказал, что я – кукла.

- Он ошибся. Кукловод не успел сделать из тебя куклу. И то, что ты сам служил кукле - ничего не значит.

- Вы хотите сказать, что кукловод – кукла?

- Конечно, ведь только идеальная кукла может создавать кукол из живых людей. А кукловод – это и есть идеальная кукла.

- Но как он это делает?

- Очень просто. Он отрубает голову, забирает душу, а вместо нее набивает место для души опилками. А у тебя есть душа, значит ты – не кукла.

- А Шут говорил…

- Он шутил. Это его работа.

- Вы мне очень помогли. Спасибо.

- Не за что. Прощай.

 

 

Я – словно ветер. Сжатый мощный поток ветра. Я повелеваю движением листьев, волн и облаков. В моем шлейфе они находят направление пути. И нет мне преград! Ни стены, ни двери! Я лечу, чувствуя то, что я – ветер. Концентрация, эссенция ветра! Я хохочу! Я смеюсь, чувствуя себя ветром! Я кричу, вгрызаясь в тело! Пробивая преграду из плоти. Но – кость, и – тишина. ТИШИНА. Я стою, не двигаюсь. Плачу! Нет смысла смеяться. Я молчу. Я понимаю.

Какой из пули ветер?

 

 

Меня обогнал смеющийся мальчик, с шариком в руке.

- Постой! – крикнул я.

- А? – обернулся мальчик.

- Где ты взял шарик, мальчик? Ведь в нашем городе только один Человек, Продающий Шарики.

- Мне помог кукловод. Он научил меня делать кукольные шарики.

- Почему кукольные?

- Смотри!

Он подбежал, и я смог рассмотреть шарик поближе. Это был клоун. Вернее, его голова. А еще вернее – кожа.

- Молодец. Теперь ты – Человек, Продающий Кукольные Шарики!

- Да? – только сейчас мальчик понял, кем он стал.

- Да. Поздравляю.

- Спасибо! – радостно воскликнул он и побежал дальше.

 

 

Я увидел девушку, расстроено идущую куда-то. Мне стало ее очень жаль, и я решил ее утешить.

- Пожалуйста, возьмите этот цветок, - попросил ее я.

Цветок уже высох, с него облетели лепестки, и теперь он выглядел намного красивее, чем раньше.

Она посмотрела на меня, и улыбнулась.

- Пожалуйста, возьмите, - снова попросил ее я.

- Зачем? Вы уйдете, и я снова буду сама.

- А я не уйду.

- Вы должны, иначе все будет глупо и нереально.

- Тогда пусть уйдет кто-то вместо меня. Хорошо?

- Хорошо. Но кто?

Вместо ответа я дал возможность уйти своей мертвой стрекозе.

- Спасибо, - сказала мне стрекоза.

Она села на высохший цветок и осталась на нем. Но теперь эта стрекоза никому не принадлежала.

- Вот и все. Я все еще могу остаться?

- Теперь да.

И я понял, что я теперь кому-то нужен. Что будет со мной? Кем я стану? Я знал, что буду другим. Что меня прежнего уже не будет, и я был немножечко этому рад. Совсем немного.

И уже новый я вспомнил последнюю сказку.

 

 

Я шел, держа ее за руку, и мы вместе провожали взглядом едущие мимо нас автомобили. На светофоре мы перешли дорогу и свернули с оживленной улицы. Там спрятался хороший тихий уютный и недорогой ресторанчик. А за углом остался стоять странствующий цирк с веселыми клоунами, повелителями зверей, счастливыми детьми и просто зрителями в серых плащах. Мы поужинали, а когда я провожал ее домой, я думал о том, что хорошо быть кому-то нужным.

И все. Я был счастлив.

 

 

Вадим Гололобов aka Korvin 2005