На углу пыльных проспектов поместилась аптека, мигая зеленым, цвета лягушечьей крови, крестом.

Из аптеки вышла скрюченная клюкой старушка. Сжатое губкой личико было захлопнуто тонкой линией рта. Крючочки пальцев сжимали плоского янтаря пузырек. Глаза лихорадило красным блеском.

Стенограмма ее мыслей, записанная апостолом Павлом:

«Капелька – в чай, две капельки – в кофе, три капельки – в суп… И тишина, и вечная ему тишина…»

Старушка, спрятав лихорадку в белые ресницы, заковыляла проч.

 

Мимо аптеки, перекатываясь и тяжело выдыхая смрад нечищеных зубов, прополз среднелетний мужчина. Опухшей рукой, словно тестом, он отирал блеск лысины и задыхался гусиным всхлипом.

Стенограмма его мыслей, записанная апостолом Павлом:

«Только не трясись руками… Одно движение – и карга выпустит свой грязный дух из крошащегося тела…»

 

Апостол вневременно помыслил и пожал плечами.

 

На аптечном перекрестке автомобиль захлебнулся визгом собственных тормозов. Асфальтовая пыль вдохнула пьяный запах крови. Гармония зеркальной лысины пресеклась черной трещиной, исторгшей последний гусиный всхлип.

Воем пропела «Скорая». Заскрипела залысинами колес, виртуозно огибая распахнутый зев люка, испустившего дух крючкотворной старушки… Плоский янтарного золота пузырек, девственно нетронутый, крутился на мостовой рядом с люком, рассыпая вокруг себя радужные отблески бытия…