Увядающие воспоминания

Голова шла кругом, и дух захватывало от ощущения наступившей свободы после окончания средней школы. Открывались манящие перспективы с ожиданиями чего-то нового, волнующего и неизведанного. Вступление во взрослую жизнь всегда связано с постижением самого себя, с мыслями и мечтой о приобретении профессии, которая бы тебя кормила, поглощала, наполняла твоё существование свежими красками, придавала иной смысл словам и поступкам.

В общем, как и многие выпускники, я находился в подвешенном состоянии. Бывшая классная руководительница Римма Владимировна, преподававшая русский язык и литературу, настойчиво советовала связать свою жизнь с профессией журналиста, считая, что обладаю для этого необходимыми данными: мои школьные сочинения за удачное раскрытие тем, стиль изложения и грамотность она ставила в пример однокашникам. Такое напутствие бесконечно уважаемой мною учительницы и очень авторитетного в школе специалиста, конечно, воодушевляло и настраивало на конкретный шаг .

Но двумя годами ранее мы с другом юности Иваном Алтабаевым весьма успешно окончили Детскую музыкальную школу в нашем райцентре и сходились во мнении, что стать преподавателями по классу баяна – тоже весьма привлекательная идея. Сколько себя помню, музыка влекла меня своим завораживающим и таинственным «мироустройством», её звучание сильно влияло на моё душевное равновесие. Особенно велика её роль, как мне казалось, ощущалась в кино и театральных спектаклях. Композиторы разных стран и эпох написали огромное количество оркестровых произведений, каждое из которых имело своё специфическое название, построение, характер, направление с множеством мажорных и минорных тональностей, размеров, ритмов, невероятных аккордов. Классические шедевры Прокофьева, Свиридова, Шостаковича, Баха, Бетховена, Листа вызывали сильнейший душевный трепет, природа которого и поныне неподвластна моему пониманию. Я мог спокойно «без сырости» выдержать церемонию похорон близких людей. Но при первых же звуках траурной мелодии - будь то Шопен или Моцарт – внутри меня вдруг переключался какой-то тумблер – и я становился абсолютно беспомощным и уязвимым, испытывая волшебную гравитацию музыки и её необъяснимую власть. Слёзы текли градом, а быстро образовавшийся твёрдый комок в горле изрядно мешал нормальному дыханию. Так и не осилив дилемму, чему отдать предпочтение – «литературе или искусству», я решил год поработать баянистом и поразмыслить. При этом отдавал себе отчёт, что «светившая» в скором времени армейская служба тоже может существенно повлиять на моё итоговое решение или даже помешать ему. Школьный друг Иван последовал моему примеру и торопиться с выбором профессии тоже не стал.

Начальником районного отдела культуры тогда был приехавший из города молодой щеголеватый мужчина. Звали его Ираид Дмитриевич Оландер. К отчеству «шефа праздничной структуры», одетого с иголочки в серый костюм со светлой рубашкой с повязанным серебристым галстуком, у меня претензий не было, но вот фамилия и имя казались почему-то смешными. Особенно имя. Оландер поразил скоростной живостью языка и фантастической жестикуляцией, которая либо опережала фразы, либо не всегда соответствовала бурному натиску мыслей. Особый колорит его речи заключался в лёгком грассировании с частыми вкраплениями сальных ядреных вульгарностей, которые странным образом сочетались, культивировались и звучали в его исполнении уместно и даже легитимно. Присутствовавший при разговоре худрук районной самодеятельности Владимир Куцков, с которым я пересекался на сводных концертах, отрекомендовал меня с самой лучшей стороны и посоветовал боссу направить на работу в не столь отдалённый очаг культуры.

Ираид Дмитриевич положил передо мной отпечатанный список порядка двух десятков сёл района, в которых по разным причинам затухла художественная самодеятельность, и предложил самостоятельный выбор. Я решил повыпендриваться: вынул карандаш из стоявшего на столе пластикового стакана, отвернулся от листка и левой рукой наугад ткнул в перечень. Сломавшийся грифель оставил тонкий след под населённым пунктом Житное. Я подтвердил желание Оландеру, что не прочь поехать туда. Куцков напомнил, что до этого старинного волжского села от райцентра порядка 60 км с двумя паромами, зато при колхозном Доме Культуры существовал «местный бриллиант» художественной самодеятельности – сугубо мужской хор, состоящий из рыбаков и механизаторов.

За ужином мама посетовала, что я слишком далеко забрался на заработки, но вдруг вспомнила, что в Житном живёт двоюродная сестра моей бабушки по отцовской линии – Ирина Ильинична Лапухина, у которой можно будет «снять угол».

Уже на следующий день, прикрепив к багажнику небольшой чемодан со сменной одеждой и оседлав отцовский мотоцикл «Ковровец», я покатил к месту назначения. От самого названия села – Житное – веяло сытостью, спокойствием, достатком и хлебосольством. Интересно, а как называются его жители? Житнинцы или житняки? Житнинцы, конечно, ибо второй вариант нравился больше. Первым делом попытался отыскать дом Ирины Ильиничны. Бабушка Ариша, как её уважительно называли земляки, была известной личностью. Оказывается, старушка, несколько лет назад похоронившая мужа, умела довольно успешно лечить сельчан с помощью молитв, мазей и разного рода настоек. Её дом стоял на окраине села. В глубине двора через открытую в заборе настежь дверь увидел хозяйку, восседавшую в летней беседке за пузатым самоваром. Я вошёл и вежливо отрекомендовался. Грузноватая женщина выплыла из-за стола, с любопытством разглядывая меня, словно что-то вспоминая, а затем артистически всплеснула руками и неожиданно обняла . Усадив за стол, предложила перекусить, «чем Бог послал», одновременно закидывая вполне уместными вопросами. Я с благодарностью отказался от угощения и, заручившись её согласием о «приёме на постой», поехал в правление колхоза. Оформление документов не отняло много времени. И в заведённой трудовой книжке появилась первая запись о назначении баянистом и… художественным руководителем Дома Культуры колхоза «Красная звезда». Меня переполняли двойственные чувства: с одной стороны, грела мысль, что буду заниматься знакомым и приятным делом, за что буду получать зарплату, помогать семье, с другой - сомнение: справлюсь ли, ведь мне было чуть больше 17, опыта – ноль, и сквозняк в голове гулял нешуточный. Так летом 1966 года началась моя трудовая биография.

В фойе довольно просторного деревянного клуба я познакомился с его заведующим - Василием Петровичем Солодковым. Это был высокий, черноволосый, худой мужчина с длинными, загорелыми и костлявыми руками, покрытыми ворсом густых волос. Такими же волосатыми и длинными были пальцы, которым позавидовали бы «щипачи», с проступавшими, линялыми татуировками на крайних фалангах. Вытянутое лицо делил пополам большой с горбинкой нос, утолщённый кончик которого приютил забавно смотревшийся пучок редких волос. Портрет завершал боксёрский массивный подбородок с глубокой ямочкой и ровные, жёлтые, «лошадиные» зубы, как у знаменитого французского комика Фернанделя. Солодков, узнав, что моё профессиональное образование ограничивается детской музыкальной школой, почему-то вздохнул, как больная корова, и занервничал. Пытаясь закурить папиросу, непослушными дрожащими пальцами сломал несколько спичек. А когда, наконец, раскурил табачную гильзу, разогнав руками-граблями клубы дыма и прокашлявшись, важно сказал, что до меня здесь работал Валерий Вахрушев, выпускник Астраханского культурно-просветительного училища, прекрасный музыкант и организатор. К великому сожалению Петровича и персонала Дома Культуры, он уволился по семейным обстоятельствам.

Во время разговора с шефом подтянулись и другие работники клуба: киномеханик, кассирша, уборщица и какой-то парень, назвавшийся Николаем Гомазовым. Они заинтересованно прислушивались к диалогу и одновременно бесцеремонно разглядывали приезжего. Солодков зачем-то расспрашивал о родителях, об имеющемся опыте аккомпаниатора, о том – каким образом я оказался на работе именно здесь. Услышав мой беззаботный ответ, что это было «делом случая», вдруг успокоился и попросил киномеханика принести клубный баян. Это был старенький инструмент тульского производства, чья продукция в то время пользовалась заслуженной и прекрасной репутацией у многих музыкантов. У меня дома был точно такой же. Чтобы почувствовать баян, его «отдачу», я слегка пробежался по клавиатуре, наигрывая гаммы и арпеджио. А затем, «разогревшись», выдал те произведения, что играл на выпускных экзаменах в музшколе. После короткой паузы Солодков с важным видом попросил сыграть «Полонез» Огинского. Я съязвил, что когда не знают, что заказать, обычно называют это произведение. Но просьбу исполнил. Украдкой поглядывая на лица своих слушателей, заметил, что они не разочарованы. А потом до моего слуха донёсся и удовлетворённый голос моего первого в жизни начальника, извещавший окружению, что, оказывается, новый «засланец», как баянист, ничем не хуже старого, но вот каков будет худрук? У меня отлегло от сердца, но я сделал вид, что ничего не слышал. После этого мини-концерта довольный актив разошёлся по рабочим местам, а Василий Петрович кивнул на Николая и сказал, что он – местный баянист-слухач, который временно подменял уехавшего городского музыканта.

С Николаем мы впоследствии подружились. Парень жил в селе с бабушкой в небольшом домике. Родителей своих почти не помнил и отзывался о них холодно и неприязненно. После рождения сына они «разбежались» и его судьбой не интересовались. Бабушка заменила ему мать и отца. Гомазов сильно комплексовал по поводу небольшого врождённого косоглазия, отчего избегал встреч с острыми на язык девчонками. В колхозе он перепробовал ряд специальностей, не требующих особых знаний, поэтому и работал как бы «на подхвате». Куда пошлют. Колька самостоятельно овладел игрой на баяне и в целом популярные вещи играл неплохо. Выпивал умеренно и умел держать себя в руках. Выдающимися вокальными способностями не обладал, но в концертах выступал аккомпаниатором и пел в хоре. Естественно, как абориген, он знал многое о своих земляках, но главное - о тех, кто обладал артистическим талантом. Смешным мне показался рассказ Кольки о том, что при ведении концерта, когда надо было немного потянуть время, чтобы очередной артист успел переодеться или найти затерявшийся атрибут для выступления, на сцену выскакивал Солодков, облачённый в длинный женский сарафан и с повязанным на голове цветастым платком. Подойдя к краю площадки, он кокетливо подпирал мохнатой ручищей небритую щёку и с насупленными бровями замирал на пару минут. А потом начинал корчить рожи. Зрители ржали, хлопали и потешались. А когда начинали топать ногами и свистеть, шеф, продолжая изображать недоумённое отчаяние, медленно покидал арену пятиминутного триумфа. Разговорившись, Гомазов предупредил, чтобы я ненароком не спросил Солодкова о войне и его участии в ней. В селе шептали, что Василий Петрович, работая завскладом, то ли умышленно, то ли намеренно незадолго перед военным лихолетьем допустил огромную растрату. За что был осуждён на длительный срок, который «мотал» где-то на Урале. По этой причине избежал призыва на фронт и вернулся после отсидки в родное село живой и здоровый. Потом женился на местной симпатичной женщине, в одиночку воспитывающей сына, заслужив у земляков одобрение за такой поступок. Но как Петрович стал работником культуры, не имея никакого образования, - никто не знал. Как бы там ни было, но постановки танцевальных номеров в исполнении девушек-старшеклассниц ему удавались. Все движения интернациональных танцев он ставил и сверял по рисункам из сильно потрёпанной книги, где участницы были обозначены цифрами с обведёнными кружками. Смена поз или движений отмечалась стрелками. Солодков довольно уверенно ориентировался в этих нарисованных танцевальных ребусах. Во время репетиций был сосредоточен, суров и требователен, добиваясь согласованности и синхронности движений женского ансамбля.

Особое беспокойство в клубной практике вызывали репетиции с хором, состоявшим из мужчин с прокуренными, но устойчивыми и мощными голосами. Хористы уже были распределены по голосовым партиям моим предшественником. Коллектив был постоянным участником различных смотров художественной самодеятельности районного и областного масштаба, за что награждался дипломами и имел достаточно высокий авторитет у слушателей. Кажется, что управлять уже «обкатанной» капеллой взрослых мужиков вроде бы не так уж и сложно, но меня сильно смущало то, что некоторые из них годились мне в отцы, и по опыту выступлений, видимо, понимали, что перед ними - «зелень пузатая». Появились беспокойство и даже боязнь – пошатнуть достигнутую репутацию. Известно, что для слаженного исполнения произведения с большим количеством участников нужен руководитель, дирижёр. И вот почти тридцать человек стоят на сцене «подковой», скосив глаза на её край, и смотрят на мою голову, которая, имитируя дирижёрскую палочку, импульсивно дёргается из стороны в сторону, как на указательном пальце кукольника. Успешное выступление ансамбля зависело не только от удачного выбора песни, но и от музыкального сопровождения и гармонии расписанных голосовых партий, которые бы гарантировали красоту коллективного пения. В преддверии празднования Великого Октября патриотических песен советских композиторов, как новых, так и уже звучавших по радио и ТВ, было предостаточно. Знакомясь ближе с певцами, я с удивлением узнавал, что армейская служба многих из них протекала в хоровых и танцевальных ансамблях. Вот откуда мощная силища хора, вызывающая мурашки, слаженное и грамотное звучание голосов, чистота исполнения и минимум затраченного времени на разучивание новых произведений.

Среди хористов были солисты, обладавшие прекрасными лирическими и драматическими тенорами. Представьте себе: стоит простой мужик в рабочем промасленном комбинезоне и под аккомпанемент баяна поёт чистейшим оперным голосом подобно гениальному Сергею Лемешеву или одного уровня с ним - Ивану Козловскому. Странно, но среди женщин-певиц в селе не было ни одной, которая могла бы похвастаться приличным вокалом. Репетиция проходит в моей каморке с весьма недурной акустикой. Звуковой эффект исполнения такой, что кажется от создаваемых децибел вибрируют оконные стёкла, а с потолка вот-вот посыплется гипсовая лепнина. Меня до немоты поражал этот уникальный «паноптикум» певческих талантов в одном населённом пункте, которые по воле судьбы трудились в сельском хозяйстве трактористами, комбайнёрами, водителями, рыбаками… Я был глубоко убеждён, что для подобных природных феноменов в жизни существует только одно достойное место, – это сцена. Но для профессиональных выступлений надо было получить соответствующее образование и попасть в руки опытных педагогов.

В концертные программы я охотно вливал артистичных школьников и студентов, приезжавших из города в отчий дом на выходные и праздничные дни. Я довольно быстро установил с ними контакты и дружеские связи. По моей просьбе новые знакомые привозили ноты, гибкие пластинки из журнала «Кругозор», кассеты с записями песенных хитов зарубежных певцов и популярных исполнителей Советского Союза, вокально-инструментальных ансамблей, а так же эстрадной музыки с её разнообразными стилями и ритмами. Надо было шагать в ногу со временем, не отставать от эстрадной моды, быть в курсе появляющихся новинок, полюбившихся шлягеров и музыкальных новостей. На слух подбирать понравившуюся мелодию, часами шлифовать её, «пичкая аккордами», добиваясь близкого соответствия оригиналу. Этот процесс был мне по душе, так как позволял импровизировать, а иногда от избытка положительных эмоций даже чуть-чуть «похулиганить».

Одним из самых рьяных и добровольных моих помощников в добывании ценных музыкальных трофеев для концертов был Женя Попов – студент рыбного техникума. Кудрявый, улыбчивый, рассудительный, спокойный и безмерно талантливый парень со звонким, хрустальным голосом. Меня неприятно удивлял лишь кирпичный цвет его лица в таком возрасте и остро ощутимый частый запах перегара. Женька был убеждённым тихим выпивохой - любителем со стажем. Он уважал меня как музыканта, терпеливо выслушивал мои менторские нотации, но ничего не хотел менять в своей жизни и, лишь виновато улыбаясь, повторял петровскую заповедь, что « веселие на Руси есть пити – не можем без того жити!» Его выступления перед земляками шумно приветствовались продолжительными аплодисментами. Он был немного статичен на сцене, но компенсировал это замечательным голосом. Попов был всегда прекрасно готов к выступлению: никогда не забывал тексты песен, был уверен в себе и знал себе цену. Однажды перед репетицией я сделал небольшой крюк, чтобы зайти за ним. Было очень тепло. Окна горницы их дома были открыты, и слабый ветерок колыхал длинные тюлевые занавески, через которые была видна покачивающаяся фигура Женьки, стоявшего перед трельяжем с вытянутой рукой, пальцы которой держали рюмку. Вдруг послышался слабый звон стекла - Женька чокался со своим отражением в зеркале, желал себе здоровья и успешного выступления на сцене. Мне стало не по себе. Впоследствии пагубная страсть не позволила Попову закрепиться на работе, создать семью, удержать друзей. Зависимость привела к циррозу печени и ранней смерти этого дьявольски талантливого парня…

Таким же ярким талантом вокалиста обладал и Владимир Деев, близорукий, с интеллигентным лицом, крепкий, немного вальяжный парень с приятными манерами, постоянно настроенный на шутку и острое словцо. Он был редким гостем концертной программы, так как работал на самом дальнем рыбном промысле. При разговоре он сильно заикался, но во время пения этот недостаток исчезал полностью. Володя любил исполнять романсы. И делал это превосходно. С Деевым мы были почти ровесниками, поэтому наши встречи, репетиции и выступления проходили в дружеской атмосфере с редкими спорами и разногласиями.

Однако даже этих одарённых певцов затмевал механизатор Володя Иванов. Рано освоив гармонь, в юности он стал завсегдатаем на свадьбах, заводилой и первым запевалой, ибо знал массу прекрасных русских и советских песен. Постоянный участник всех концертов, незаменимый солист хора и яркий исполнитель самых популярных эстрадных хитов, которыми щедро одаривали слушателей Муслим Магомаев, Жан Татлян, Анатолий Королёв и другие звёзды. Высокий, широкоплечий, атлетически сложённый, с прозрачными голубыми глазами, имевший море обаяния, добродушный и улыбчивый, обладатель бархатного баритона широкого диапазона, он пел, как дышал, легко и с видимым удовольствием. Володя имел бешеный успех у своих земляков, но был очень скромен и всегда сильно смущался заслуженных похвал.

Слух, память и наличие некоторой музыкальной фантазии очень помогали мне в попытках сделать ту или иную аранжировку к понравившимся песням, придумывать собственные вступления, проигрыши, концовки. Творческий процесс увлекал меня. Он добавлял в каждое сольное исполнение новые неожиданные нюансы, нёс своё свежее впечатление и артисту, и слушателям.

Ещё в начале работы в Доме Культуры я начал внушать Солодкову идею, что для более эффектного сопровождения концертных номеров неплохо бы приобрести баян с «аккордеонированной начинкой», то есть - регистрами, изменяющими тембр ладов. В ту пору такие баяны под названием «Солист» выпускала московская фабрика. Петрович довольно оперативно отреагировал на эту просьбу. И вскоре я стал обладателем новенького инструмента, звучание которого стало просто украшением каждого выступления. Правда, баян чуть «опаздывал» с извлечением звука, был крайне тяжёл для моей худосочной структуры, отчего минут через 20, при аккомпанировании стоя, принуждал кланяться полу. Но через месяц я приноровился и к запоздалому звучанию, и к весу инструмента.

В распоряжении агитбригады райцентра для культурного обслуживания рыбаков в период путины находилось большое самоходное и тихоходное судно с оскорбительным для волжских рыб названием – «Скумбрия». Трюм этой деревянной посудины каплевидной формы очень здорово переоборудовали под артистические уборные с зеркалами, шкафами для концертных костюмов и помещениями для хранения инструментов. Корабль сдавали в аренду и артистам из сёл района. По утверждённому Оландером плану «Скумбрия» курсировала между рыбацкими тонями на Волге, её притоках и в авандельте Каспия с благой целью: поднять на пару градусов трудовой энтузиазм ловцов. Дошла очередь и до нашего коллектива. Я придирчиво отобрал наиболее удачные выступления своих артистов, и в назначенный день мы отплыли «на гастроли».

Встречали нас очень тепло и радушно. После каждого концерта работники тони, среди которых было немало фронтовиков, как правило, задерживали меня минут на 15, чтобы услышать на баяне полюбившиеся мелодии из кинофильмов или музыку к песням военных лет. А моих артистов в это время потчевали вкуснейшей ухой из «красной рыбы», жареной севрюгой и балыками из осетра. Угощали свежей белужьей или осетровой икрой, которую они ели из объёмного эмалированного таза, споро работая столовыми ложками. Наше первое турне продолжалось неделю. После него меня вызвал председатель колхоза Санников Валентин Иванович. Расспросил о впечатлениях от поездки и поинтересовался моей общей занятостью в клубе. Я, не понимая, куда он клонит, обозначил свой ежедневный график, включая выходные с танцевальными вечерами. И тогда он пояснил, что в моих услугах музыканта заинтересованы два детских сада села и местная средняя школа. Заключил, что дополнительная почасовая оплата за труд в этих учреждениях гарантирована. Я прикинул и согласился. Теперь днём у меня оставалось не так много времени на разучивание новых вещей, ну а главная репетиционная нагрузка выпадала на вечерние часы. Должен успевать.

К моей общей занятости добавились приглашения на свадьбы, юбилеи, именины, крестины, которые обычно выпадали на субботу и воскресение. Заказчиками были не только уважаемые члены правления колхоза: председатель, парторг, главный механик, начальники рыболовецких тоней, но и руководители «среднего звена», поэтому поездки домой на выходные стали для меня трудной проблемой. Каждое торжество, как водится, сопровождалось возлияниями, застольными песнями, пьяными разговорами, приводившими к выяснению личных отношений и зачастую к жёстким потасовкам. Самый популярный девиз таких посиделок был незыблем и неизменен в своей суровой пролетарской правоте: « Мы пить будем и гулять будем, а смерть придёт – помирать будем!»

Естественно, меня постоянно принуждали «поддержать компанию» или выпить «для настроения». Я поначалу категорично отбрыкивался защитной фразой, что на работе не пью! Но со временем, уставая от назойливости хозяев или гостей, уступал внешнему давлению и «расслаблялся». Через несколько месяцев втянулся в ритм этой развесёлой жизни и не сразу почувствовал таящуюся в ней опасность. Но ангел-хранитель, похоже, был всё время рядом. Однажды на исходе февраля я играл на свадьбе у местной «шишки». Потный и разгорячённый иногда выходил в холодные сени покурить. Дома почувствовал слабость. Оказалось - воспаление лёгких. Отлежал 21 день в местной больнице. В день выписки за мной на машине приехали приятели и повезли в дом к одному из них, чтобы … отпраздновать моё возвращение в строй. И тут при виде плотно уставленных тарелок с закуской и армады бутылок с водкой у меня вдруг … потекли слюни! Конечно, никто ничего не заметил. Но меня это «открытие» оглушило. Сославшись на слабость после больницы, я не притронулся к напитку. А вернувшись в дом бабушки Ариши, дал зарок - завязать с дурной привычкой, которую в народе метко прозвали «литрболом».

Во время очередной встречи с парторгом выяснилось, что в апреле 1967 года грядёт Всесоюзный смотр художественной самодеятельности в Куйбышеве среди хоровых коллективов, куда от каждой области поедет достойнейший. Значит, прежде надо выиграть бои у своих коллег-соперников, что будет очень непросто. Особенно сильны были хоры из сёл Тишково и Вольное . Да и артисты из других райцентров края тоже были не лыком шиты. Как бы там ни было, но в полуфинальном очном соревновании с известными хоровыми капеллами на смотре в Областном драматическом театре им. Кирова мы смотрелись очень уверенно. Появился реальный шанс -завоевать заветную путёвку в Куйбышев, чтобы представлять свою область на серьёзном форуме самодеятельных коллективов. Единственное замечание от жюри в наш адрес - почему в репертуаре хора рыбаков отсутствуют песни о… тяжёлом рыбацкой доле с её мужской романтикой?

На заключительное выступление мы приехали в город с произведениями о море, Волге и рыбаках. Такие песни по совету бабушки Ариши были почерпнуты у местного 95-летнего старика, отдавшего всю жизнь изнурительному труду на рыбных промыслах. Дом старожила находился недалеко от пристани. Постучав в дверь и не дождавшись приглашения войти, я ввалился в прихожую, прошёл через кухню в горницу и остановился как вкопанный. В середине горницы на большом столе лежал крупный седой мужчина с патлатыми седыми волосами, в чёрных очках, накрытый до подбородка, словно саваном белой простынёй, на груди поверх простыни крест-накрест лежали тёмно-коричневые руки с изуродованными пальцами. В углу комнаты стоял огромный струганный крест. Перед множеством образов горели свечи, пахло лампадным маслом и свежей древесиной. Похоже, покойник. Я попятился назад. И тут старик воскрес, с трудом приподнялся и спросил неожиданным густым басом: « Кто здесь?» Я залепетал, что это новый баянист клуба, ищу для хора старинные рыбацкие песни, что посоветовали обратиться в этот дом к Шарганову дяде Ване. Дед спросил, откуда я родом, как величают моих дедушек, бабушек. К моему величайшему изумлению, странный старик точно определил моих пожилых родственников, назвав их не только по имени, но и по отчеству. А с дедом по линии матери он, оказывается, рыбачил в одной артели. Огромный старик снял очки, и я увидел, что оба глаза ветерана затянуты серо-белой пеленой. И тут он вдруг без лишних уговоров и церемоний спел подряд три песни с «вынимающими душу» тоскливыми напевами. Предусмотрительно захваченные нотные листы и карандаш помогли набросать их мелодии и записать текст. А под занавес встречи удивительный дедок довольно бодро и задорно запел:

Солёный ветер бросает пену

Мне на рубашку, что ты дала.

Затишье буре придёт на смену –

На море пала седая мгла.

Припев: Тяни - потягивай, не перетягивай, Балбер* не скручивай, не путай нить, Со снасти стряхивай и тину смахивай, Чтоб легче высушить и сохранить…

 

Песня была очень мелодичная, легко запоминающаяся с игривым и назидательным советом. В финальном туре она понравилась жюри и зрителям. И была признана лучшей в исполнении хора. Правда, концовку песни я чуть было не запорол. Во время сложного технического проигрыша большой палец правой руки, скользя за грифом баяна, угодил… в карман пиджака в то время, как остальные четыре двигались вниз… Повисла пауза. Мужики округлившимися глазами уставились на аккомпаниатора. На мгновение мне стало не по себе. И я рискнул: высвободив палец, произвольно бросил кисть на гриф и точно попал на нужную кнопку, удачно завершив музыкальный маневр. А потом было торжественно объявлено, что по итогам выступлений победителем признан самодеятельный коллектив из села Житное, которому и предстоит защищать честь области на зональном смотре в Куйбышеве. Ура! Знай наших!

Для подготовки к смотру в колхозный клуб пожаловала знаменитость - астраханский композитор Воробьёв. Вместе ним приехала модно одетая женщина средних лет. Музыкант был выше среднего роста, тучный и неповоротливый мужчина лет 55, к широкой груди он прижимал маленькую породистую шавку, которая непроизвольно громко и испуганно-противно тявкала. На месте живота у композитора горбом выпирал необъятных размеров «комок нервов», который с трудом поддерживался широкими тугими подтяжками. Внешне Воробьёв отдалённо напоминал великого русского баснописца Крылова. Старик тяжело ходил, шумно и прерывисто дышал, а его пухлые пальцы страдали от туго насаженных массивных перстней. Солодкову он сообщил, что по распоряжению Областного управления культуры дальнейшая ответственность и подготовка хора к выступлению в Куйбышеве лежат на нём. Мне предложили влиться в любую из хоровых партий. Его спутница – городской модельер. Она привезла хористам для ознакомления уже утверждённые городскими модельерами эскизы концертных костюмов. А в отпечатанный список участников она собиралась внести антропологические данные, размеры обуви и головных уборов. Воробьёв показал мне ноты своих песен, которые надо будет разучить и подготовить до весны, и которые тоже прозвучат на самодеятельном музыкальном фестивале. Теперь репетиции в фойе участились под его аккомпанемент. Большой концертный баян, отодвинутый пузом на край коленей, в лапах Воробьёва казался саратовской гармошкой. Играл он с трудом, хористы нервничали, но терпели. Музыканта поселили в двух сотнях метров от клуба в просторном доме пожилой женщины, жившей с внучкой-старшеклассницей. Однажды я зашёл за ним, чтобы по дороге на работу обсудить возникшие вопросы. Воробьёв с задумчивым видом вразвалочку ходил по комнате. Остановившись возле навесной полки, взял банку говяжьей тушёнки и вскрыл её. По комнате поплыл специфический запах обожаемого мною лакомства. Старик с трудом наклонился над тарелкой у порога комнаты и на глаз ложкой положил в неё часть содержимого. Псина шустро засеменила к блюду и начала жадно поедать нехилый завтрак. У меня отвисла челюсть. Для села эти консервы считались деликатесом, и я увидел в поступке композитора барские замашки.

Стояла прекрасная солнечная погода. Едва мы отошли от ворот его дома, как наше внимание привлекла странная картина. Посередине улицы в одном из водогонов для стока дождевой воды виднелась лежащая фигура человека. Мы ускорили шаг. Подошли ближе и остолбенели: поперёк водогона, запрокинув голову, распласталась мертвецки пьяная молодая женщина. На её лице застыла кривая безмятежная улыбка, а из перекошенного полуоткрытого рта вырывался богатырский храп, сотрясавший воздух, густо пропитанный запахом сивухи. У дамы был задран подол платья и бесстыже до колен спущены трусы, а чёрный курчавый треугольник внизу плоского живота каким-то неизвестным гнусным шутником измазан … повидлом. Над этим сладким дармовым угощением кружились десятки ос и мух. Самые смелые из них копошились в джеме, утоляя голод. Мы не знали, как помочь несчастной бабе, не рассчитавшей свои силы в начале рабочего дня. Странно, но и редкие прохожие тоже не горели желанием прийти на выручку сельчанке. Едва взглянув на её лицо, злорадно ухмылялись и продолжали путь. Я потянул Воробьёва за рукав. Он нехотя подчинился. Потрясённый увиденным, всё время оборачивался, не произнося ни звука.

Боюсь ошибиться, но мне тогда казалось, что пристрастие местных сельчан к «зелёному змию» было довлеющим. В крупном коллективном хозяйстве, развивающемся по двум основным направлениям, – овощеводство и рыболовство - трудились сотни людей различных специальностей. Паспортов они тогда не имели, и деться им было некуда. Заработные платы были довольно высокими. Соблазн покутить после аванса и получки витал рядом. Привычные к тяжёлому труду женщины в застольях по количеству выпитого зелья ни в чём не уступали мужчинам. И никто не задумывался о последствиях могучей пьянки: как кто будет выглядеть и что может натворить. Отношение к пьянству со стороны жителей было терпимым, нейтральным и снисходительным. Единственным развлекательным центром оставался клуб, в котором, помимо фильмов, концертов местных артистов и работы кружков для школьников, изредка можно было лицезреть и выступления заезжих отечественных «звёзд» не слишком крупного калибра. Вот таков был социалистический реализм того времени.

Где-то за месяц перед отъездом на смотр Воробьёва сменил новый профессионал – Сергей Комяков. Чтобы не ударить в грязь лицом перед другими капеллами, он распорядился, чтобы все заключительные репетиции проводились в Астрахани на сцене зала ансамбля «Моряна» и непременно под аккомпанемент эстрадного оркестра Приволжского Дома Культуры. До Куйбышева мы добирались поездом.

Всероссийский смотр художественной самодеятельности в этом городе продолжался с 1 по 11 апреля 1967 года. Репетиции, прогоны и выступления проходили в сказочно красивом и огромном Дворце Металлургов. Главным организатором и председателем жюри был известный в стране композитор Александр Долуханян. Перед началом смотра все его участники наслаждались выступлениями профессиональных коллективов Воронежа, Пензы, Тулы и др. Красочно украшенная декорациями сцена, потрясающие костюмы артистов, великолепное вокальное мастерство хоровых капелл, живое оркестровое сопровождение – всё это произвело на нас неизгладимое впечатление. Во время выступления одного из профессиональных ансамблей на сцену дворца выехала настоящая тройка лошадей с бубенцами, сани которой скользили по искусственному снегу. Это было ошеломляющее зрелище. Часть самодеятельных артистов и наш хор разместили в общежитии электролампового завода. В «общаге» была и столовая, в которой нам предстояло питаться, предъявив талоны. Но руководитель Василий Петрович, получив от организаторов смотра деньги на талоны, куда-то исчез. Нам ничего не оставалось, как в учреждении общепита расплачиваться собственной наличностью. Ближе к отбою Солодков появился в невменяемом состоянии. Завалился в верхней одежде на кровать с постельным бельём и мгновенно захрапел. Вася Кушнаренко, хохмач и любитель розыгрышей, заявил, что тоже любит водку как сметану, но не до такой степени, чтобы забыть о своих. И тут же сформулировал идею: как поучительно наказать нерадивого шефа за хамское отношение к землякам, чтобы ему впредь неповадно было. Идея была воспринята с воодушевлением. Мужики шустро и безжалостно раздели босса до цветных семейных трусов, оставив носки, и уложили спиной на железную сетку кровати. Скрещённые на груди руки связали бинтами, а ноги – полотенцами, туловище скрученными простынями притянули к ложе и его спинкам, а затем похожего на «полумумию» Петровича осторожно вынесли в «предбанник» мужского туалета с большим количеством зеркал и фаянсовых мойдодыров. У кого-то из мужиков разыгралась фантазия - и вскоре зажжённые парафиновые свечи, прикрученные проволокой к изголовью и у ног опростоволосившегося шефа, завершили трагикомическую ситуацию. Все входящие в туалет громко ржали при виде развернувшейся глазам картины. Её главный персонаж и бедолага Солодков, равнодушный, длинный, как жердь, коричневый и волосатый, как Мефистофель, издавая мощный булькающий храп, дрых без задних ног. Двое мужиков из хора остались дежурить, чтобы увидеть развязку спектакля. Потом поведали. Заведующий клубом, видимо, замёрз, решил накрыться и сменить позу, но не тут-то было. Открыл глаза и в отражении зеркал увидел себя полуголого, связанного простынями, в непонятном месте лежащим на жёсткой кровати при догорающих свечах. Сильнейший ужас обуял непротрезвевшего Солодкова, и он отчаянно завопил. Через минуту, с трудом сообразив, что это чья-то злонамеренная выходка, разразился чудовищным многоэтажным матом и громкими угрозами жестоко покарать злоумышленников. Его освободили от пут и сопроводили до жилого помещения. На следующее утро невообразимо мрачный, но невероятно шёлковый шеф выдал под роспись причитающуюся каждому наличность, объяснив, что это его решение, и с деньгами можно питаться не только в столовой общаги. Это было и так понятно.

В ожидании выступления житняки слушали, наблюдали и искренно болели за соперников. И пришли к выводу, что конкурировать с ними можно, что ничего выдающегося они не показывают. И вот наступил долгожданный день, подошло время нашего выхода на сцену. Дирижёр Комяков был предельно собран и серьёзен. Но перед началом выступления широко улыбнулся и заговорщицки произнёс: «Ну что, мужики, покажем всем кузькину мать? Будьте внимательны, следите за моими руками! Погнали наши городских!» Этими простыми шутливыми словами он несколько разрядил скованность и естественное волнение хористов. Когда под финальное протяжное трезвучие хора одновременно с оркестром и круговым движением руки Комякова была оборвана песня, по довольному виду хормейстера стало понятно, что мы справились с задачей. После номера незаметно просочились на свои зрительские места. Теперь оставалось ждать результаты. И вот, наконец, из уст председателя представительного жюри Александра Долуханяна в наш адрес прозвучала благодарность и оценка выступления. Было объявлено, что колхозный мужской хор из села Житное Астраханской области стал лауреатом Всероссийского смотра художественной самодеятельности и награждается почётным дипломом и памятными значками. Конечно, это был большой успех сельских артистов. После завершения концертного марафона все лауреаты и дипломанты смотра собрались в одном из банкетных залов Куйбышева. Долуханян тепло поздравил победителей тостом, в котором подчеркнул, что за последние годы уровень исполнительского мастерства и число талантов среди самодеятельных артистов значительно выросли. И многим из них он бы пожелал дальнейшего роста, но уже на профессиональной сцене. Затем добавил, что всех собравшихся в этом зале ждёт новое испытание – заключительный конкурс хоровых капелл в столице страны. На банкете мужчинам было предложено 125г водки, а женщинам – та же доза вина.

Заключительный смотр планировался в Москве в январе следующего года. Но в ноябре 1967 я на 2 года был призван в армию. А вскоре после Нового года услышали по ТВ трагическая весть: композитор Александр Долуханян погиб в автомобильной катастрофе. Однако финальный смотр хоровых коллективов в столице всё же состоялся. По объективным причинам житняки поехать не смогли: государственные планы для колхоза никто не отменял, а найти замену на время вынужденного отсутствия такой большой группе специалистов даже в селе было нереально. А прошедший праздник художественной самодеятельности стал добрым знаком памяти советскому композитору, заслуженному деятелю искусств Армянской ССР.

Известная немецкая писательница Анна Зегерс однажды сказала: « Никогда не возвращайтесь туда, где вы были хоть минуточку счастливы». Но после демобилизации в ноябре 1969 ноги сами понесли меня в Житное, хотелось продолжить работу. Я снова «снял угол» у бабушки Ариши, над которой, казалось, время бессильно: всё так же энергична, словоохотлива и не может сидеть без дела. Разочарование наступило быстро. За прошедшие два года многое изменилось в сельской глубинке. Почти распался хор, на место Василия Петровича пришёл молодой, но далёкий от клубной жизни бывший моряк Павел Рублёв. В период службы меня подменил Колька Гомазов, которого только перед праздничными датами освобождали от работы, чтобы он успел подготовить небольшой концерт. Кто-то уехал из села, кто-то женился и охладел к сцене. Пришлось заново сколачивать костяк артистов, искать новых житнинских самородков. Но меня всё чаще одолевали думы об учёбе, о настоящей будущей профессии. Странно, но и мысль -связать свою жизнь с музыкой или с одним из её векторов постепенно сходила на нет. Я всё ещё колебался и тихо паниковал от нерешительности. И тут судьба сжалилась надо мною и предложила свой вариант.

Однажды в субботний день, приехав из клуба на обед, я увидел за столом худощавого лысеющего шатена, который что-то рассказывал бабушке, подшучивал над ней и первым же смеялся. Познакомились. Оказывается, одно время он работал здесь учителем пения и музыки в средней школе и квартировал тоже у бабушки Ариши. Звали его Владимир Данилов, студент факультета иностранных языков Астраханского пединститута. Вечером того же дня я должен был играть на юбилее учительницы, о чём сказал гостю. Данилов хорошо знал виновницу торжества и заверил, что его нежданное появление в компании будет приятным сюрпризом и для неё, и для бывших коллег. Он не ошибся: действительно, встретили его прекрасно. После короткого обмена новостями тамада взял бразды правления в свои руки. На всех торжествах, в которых я участвовал, мне ставили отдельный столик со снедью и напитками. И, как правило, с тамадой мы работали синхронно, изредка позволяя себе импровизацию. Примерно через час посиделок Данилов здорово перебрал, начал вмешиваться в «рабочий процесс» и со всеми общаться только по - немецки. Меня поразили безупречное произношение и артикуляция Владимира, несмотря на его опьянение. Вначале многим нравилось такое поведение гостя. Но с течением времени он стал здорово мешать. Хозяйка попросила меня как-то утихомирить «немца», чтобы он окончательно не испортил весь праздник. Я ей ответил, что единственный выход – споить раздухарившегося студента. Что и было сделано. Когда будущий лингвист вырубился, я отнёс его к бабушке – благо это было не так далеко - и уложил в кровать. Потом вернулся в дом юбилярши, чтобы закончить проведение вечера, а в голове непроизвольно и постоянно звучали обрывки немецких фраз Данилова с разными просьбами. Он закончил лишь 3 курса, но уже так красиво и свободно владел языком. Во мне будто что-то перевернулось. После его отъезда я записался в местную библиотеку, где было около десятка книг, словарей, разговорников и справочников по немецкому языку. И стал самостоятельно готовиться к экзаменам…

После окончания вуза работал учителем иностранных языков в школе, училище, а позднее – гидом, переводчиком технической литературы.

Теперь, когда я уже давно на пенсии, с огромным удовольствием вспоминаю прошлое, свои встречи и работу со многими иностранцами, поездки за границу. Особенно запали в душу австрийцы Герберт Юнгвирт – предприниматель и обладатель почти пятидесяти рабочих специальностей, Вилли Дюрауер – опытный шеф-монтажник фирмы «Элин» из Вены, Алоис Глёкель – автор проекта спортивно-зрелищного комплекса «Звёздный» в Астрахани, Рудольф Вегеншиммель – прораб, немцы Вернер Гавриш и Хартмут Гётце – шеф-монтажники фирмы «Маннесман», Хельмут – Гроссе фон Фольмер – вице-президент турфирмы «Бальцер», швейцарец Эберхард Визер – уникальный специалист, нейрохирург, спасавший пациентов от эпилепсии, композитор – аранжировщик, солистка и автор многих хитов квартета «Бони М» неподражаемая Элизабет Митчелл. И как же по-особому, с лёгкой грустью, здраво и справедливо воспринимается сегодня сентенция одного из классиков, что «воспоминания увядают, как цветы, но и увядшие – они прекрасны»...

г. Астрахань ноябрь 2021 г