Отец... Когда думаю о тебе, кажется, с неба падают звёзды и тянут, тянут меня за собой... Льётся звёздный поток, ледяной, ослепительный, неудержимый...

Не помню, чтобы ты называл мое имя. Да и к чему тебе его называть? Ведь в жизни ты хотел одного — любви! И пусть всё катится в преисподнюю — оно ничего не стоит. Только трофеи и токование: ты загорался от вида, от взгляда пылал, получив ответный сигнал, срывался в погоню. И не важно, кто рядом — жена, родственники, сослуживцы. Твоя страсть не имела преград.

Мир распадался на охотничьи угодья и убежище, в котором жила мама — я рано от вас ушла. А потом остался лишь телевизор, перед которым жил ты. Над телевизором всегда висела маленькая чеканка, размером с ладошку, портретик на цепочке. Откуда ты её взял?

Знаю: купил на стихийном рынке у магазина. Там торговал чеканками народный умелец. И кое-что о нём мне известно. Подруга сняла квартиру в его доме по невысокой цене. Но скоро разгадала «удачу»: с девяти утра до шести вечера ежедневно, кроме выходных, с перерывом на обед, дом оглашался мерными стуками. Изо дня в день, из года в год. Панельный дом, все знают друг друга по голосам, но не в лицо. Поначалу это казалось забавным, мол, бьётся у мастера сердце, но привыкнуть она не смогла, скоро съехала. А чеканщик, подозреваю, работал, пока не умер. Я видела его картины: цветы, корабли, чайки, дельфины...

Портретов у него прилавке не было. Откуда он взялся? Кто эта девушка, которой ветер дует в лицо? Ассоль? Нет, не Ассоль: на портрете профиль дерзкой девчонки, вздернувшей подбородок — пускай себе дует! Всё, на что хватает вашего хвалёного ветра, это откинуть назад мои волосы — пускай развеваются бунчуком!

Как мне хотелось быть такой же отчаянной! Но рядом с тобой, отец, меня ...словно не было. И никто, кроме тебя, не имел право на имя.

Мне казалось, мы живем в логове паука. Обладая коварством и недюжинной силой, он выползает, жадно хватает добычу, а потом, обернув жертву коконом, наслаждается умиранием, и дом наполнялся стонами. Это мучилась мама, в юности нежная красавица, рядом с тобой она скоро превратилась в репейник. Ты, смакуя, рассказывал ей об охоте. Как охмурял с полуслова, поджимал, получая всё, и исчезал. И теперь та, рыдая, ждёт прекрасного своего капитана... Но ты, вытянув сладость нового, никогда не возвращался, разве что к маме. Мы ждали тебя день, два, три, ждали неделю, пока не появишься. Я так и не смогла привыкнуть к твоим «командировкам». Но не это самое страшное.

Мамино отчаяние сводило с ума. Она жила только великой своей любовью, в её омуте навсегда потонув. Помню, однажды, мне было лет девять, едва не набросилась на тебя, чтобы загрызть! Потому что ничего, кроме крепких зубов, у меня не было. Уже затемно я вернулась с прогулки — всех товарищей давно отыскали и развели по домам. А я всё слонялась, мечтая: вот бы кто-то и обо мне вспомнил... А ещё накормил вкусным ужином, уложил бы в постель с пожеланием доброй ночи. И я бы заснула, любуясь ночником, плывущим по полу — кувшинкой с движущимися лепестками. Однажды видела такую в гостях — как она мне понравилась! Мечты, которым никогда так и не довелось сбыться. И поделом! Обойдусь, не маленькая.

Я вернулась сама, окончательно продрогнув, долго стучала в дверь, пока, наконец, ты, взбешённый, не отворил. Папа? Давно?! Скользнув невидящим взглядом, ты тут же умчался, снося косяки, в ванну. Там в голос, с ревом, с надрывным кашлем блевала мама. «Пей, пей, дура, больше! Чтобы всё, всё из тебя вылезло! Чтобы ты, стервоза, не доводила до белого каления!»

Ясно: мама опять за своё. В этот раз травилась. У меня от бешенства стучали зубы! А ты боялся тюрьмы — не понимаю, как я могла о том догадаться. Врач, который давно знал маму в лицо, предупредил, что сам подаст заявление в милицию за систематическое доведение женщины до самоубийства. С тех пор ты безумно боялся лишиться свободы. Но, похоже, эти обстоятельства лишь подогрели твой интерес к маме. Теперь, возвращаясь с похождений, ты уже давил её не рассказами, а вытягивал, каким способом она на этот раз собиралась покинуть бренный мир и почему. Почему, когда ты возвращаешься? Возвращаешься именно к ней? Разве это не есть доказательство твоей великой любви?

Я прошла на кухню, бессильно воя, нашла в холодильнике что-то съестное, достала, уставилась на еду... Убрала обратно и поплелась в постель. Только знала, что не усну, как всегда, в часы твоего возвращения. До самого утра всё горело огнём: земля, вода, воздух. Стены, потолок, пол... Казалось, я сама горю в вашем синем любовном пламени.

Впрочем, Ассоль... Все-таки, мне хотелось, чтобы Ассоль была такая, как на портрете! Я не верила, что её старый отец — добрый малый. Мне казалось, он добрый лишь для других. Ловко, старый хрыч, притворяется! Ассоль-то знает, каков папашка на самом деле. Но из того богом забытого края, где они перебивались с рыбы на водоросли, кроме как морем, уйти невозможно. А паруса алого цвета... Да ей всё видится в алом цвете, цвете крови, как вода в ванне, где лежит женщина со вскрытыми венами.

Однажды я это видела. Мама, как чувствуя приближение отца, необыкновенно вовремя устраивала очередную трагедию.

И ещё вижу отца Ассоль, крепкого, битого пирата, давно забывшего своё имя, как он, приняв дежурную порцию рома, привычно учит ее жизни. То бишь, рассказывает подноготную, преисподнюю своих похождений. Ибо никто, кроме Ассоль, не желает слушать его задаром. И я ежедневно тоже живу в преисподней.

Есть у меня тайна. Я-то знаю, что Ассоль совсем не его ребёнок. Просто однажды он по-пьяни привычно схватил какой-то свёрток, сунул в мешок, дал стрекача. А когда отоспался в надёжном месте, обнаружил, что на мешке сидит белокурая девочка с огромными эмалевыми глазами и ждёт, когда же он обратит на неё внимание. Где он видел эту малышку? Это же ангел! Не успел он это подумать, как ангел протянул к нему крылышки-ручонки. Так мой отец и познакомился с мамой. Уж что ей там привиделось, я не знаю. Но всю жизнь на мои вопросы, что она в нём нашла, мама отвечала: «Этого не поймет никто никогда. Он внутри ангел! Чистый ангел!»

Так я наблюдала этот лучший из миров, нимало не смущаясь звездопадам диких откровений. Ангел, так ангел! Ведь приходилось как-то всё объяснять, чтобы не бросаться под поезд, не лезть в петлю, не прыгать с моста, не травиться, не вскрывать себе вены, как мама.

Себя я считала дочерью пленённой принцессы и оборотня, среди людей обитающего в образе мужчины необыкновенной силы и красоты. Хотелось лишь одного: подрасти и уплыть, убежать, улететь — только ветер догонит, если сумеет.

Отец... Глядя на звёзды, я думаю о том, как ты научил любить жизнь. И что меня, после тебя, скажи, способно убить? Ты умел жить на самом краю. И мама тоже. А я родилась способной ученицей.

Шло время... Школа, институт, желанное общежитие — как оазис покоя. И моей заботы — расти, расти и расти. Как можно реже бывать дома. Однажды, ещё в школе, обнаружив, что в библиотеке читателям рады с утра до вечера, я там, считай, поселилась. Делала в ней уроки, читала книги, а потом шла гулять. Под звёзды. Потому что ровесников я понимала плохо, звёзды и книги были мне ближе. Они со мной говорили. Они и сейчас говорят. Говорят, что я, наконец, должна рассказать услышанные сказки. Сказки? Ну да, это были, конечно, сказки, потому что отец... Нет... Он... Так и быть, мама!

Он был — ангел!

Я долго выбирала камень в ритуальной конторе. Наконец, пришло время замуровать. Покрыть бетоном, облицевать намертво. Чтобы ни травинки! Ни лучика не проникло следом!

Вот вы и вместе! Навсегда! Остался последний штрих.

Друзья, конечно же, появились — после окончания школы. Вдруг оказалось, что меня любят люди, которым по возрасту гожусь в дочери. Удивительно, как бережно ко мне они относились, как внимательно слушали. И как они любили называть меня по имени!

Ещё я часто гуляла в лесу, одна, в нашем заповеднике. К счастью, мы жили недалеко: тридцать минут резвым шагом, и вот она, густая тайга! Почему-то в ней я никого не боялась. Наоборот, именно здесь было спокойно.

— Представляете, вчера повстречала лисёнка! Настоящего рыжего лисёнка! Он величиной всего-то с домашнюю кошку! Шла по тропинке, вдруг вижу: кто-то бежит навстречу. Остановилась, и он замер, потом шмыгнул за большую сосну и наблюдает: что делать буду? Вокруг никого, лишь комары пищат, да распевают птицы. Так мы друг другом и любовались, а потом лисёнок развернулся и вниз побежал, к ручейку. А я подумала, что должна что-то вспомнить. Только пока не вспомнила.

Подобных рассказов у меня немерено. И я, радуясь, что есть, кому слушать, с восторгом развожу руки на величину лисёнка, глазами показываю, как он выглядывал из-за сосны! И мои друзья, которым рассказ почему-то интересен, не могут на меня наглядеться, не знают, куда посадить, каким чаем напоить, лишь бы я говорила и говорила!

Отец... Ну почему, почему тебе никогда, никогда не было интересно меня послушать? Кого ты, вообще, когда-нибудь слушал? С кем говорил?

— Мы можем предложить чёрный мрамор, красный гранит, серые гнейсы, цветные мрамора: розовый, бежевый, есть, кстати, белый, — показывал мне образчики плитки сотрудник ритуальной конторы.

— Белый? Откуда? — я тут же заинтересовалась. Белый мрамор — редкость, даже не чаяла отыскать.

— Кибик-Кордонское месторождение, вчера получили новую партию. Вскрыли ящики, а там белоснежный мрамор. До сих пор шёл полосчатый, с тёмными включениями, желтоватый, розоватый, а этот как снег. Думаю, за пару недель разойдется, даже не будем выкладывать на образцы. Если нравится, заказывайте прямо сейчас.

И мы отправились выбирать мрамор на территорию конторы. Вокруг кипела работа. Лето — сезон ритуальщиков. Несколько девушек «травили» портреты, поодаль парни разгружали машину, тут же трещала пила, резала камень. Молодые, бодрые ребята... Шутят, хохочут, довольны: день замечательный, и работы на весь сезон! Потому что полно первосортного камня, потому что люди желают украсить могилы дорогих родственников так, как выглядит их любовь.

Проходя по кладбищу, поймала себя на мысли о том, что оно — самое яркое место в городе. Обилие, куда не глянь, цветов, венков, клумб, красивейших каменных изваяний. «Покойся, милый прах, до радостного утра». От земли исходит покой, глазам — праздник любви и памяти. Папа, мама! Как вам здесь должно быть хорошо!

Ну, вот и решилось. Конечно, постамент будет из белоснежного мрамора, на нём — два прямоугольных памятника, маме немного пониже, а между ними такой же простой формы белоснежная ваза. В ней алые, как кровь, как сердце, как любовь, огромные розы! И уголки, кованые ажурные уголки с сердечками! И фотографии родителей со свадьбы, с их свадьбы! Пусть покоятся вместе, навсегда молодые! Пусть будут счастливы!

Через три недели я ставила в вазу роскошные красные розы. Ставила и говорила с отцом.

— Папа, тебе нравятся розы?

— Конечно, я люблю все цветы, которые любит мать. Ей всегда нравились розы. Да ты же помнишь: каждую неделю я покупал ей букет, а вечерами мы пили вино, вспоминая молодость, море, корабль, на котором увёз её из захолустного края. Ты же знаешь, мне всегда хотелось так много всего рассказать! Рассказать, что любил её больше всех на свете, любил только её одну!

— Папа! Как ты можешь?

— Ты так ничего и не поняла? Мать, единственная умная женщина, знала, что такое любовь! И слушать тебя, уж извини, было мне некогда. Да разве ты рядом скучала? Когда раскалывалась земля, лопалось небо, и в бездну летели звёзды! Где ты могла встретить подобное? Мы друг без друга жизни не представляли! Прости, нам было не до тебя.

— Что ты, папа! Конечно... Вы безумно любили друг друга...

— Наконец-то! Ты всегда была умной девочкой! Ты — дочь своего отца!

— Спасибо, папа. Я — дочь своего отца.

— Так устроено. Приходится выбирать. Я выбрал любовь. И мать тоже. Нам была дана такая любовь. Ты же знаешь, она ни разу не упрекнула. И умерла с моим именем.

— Знаю. На тот свет она всегда уходила молча, но умирала в бреду, с твоим именем умирала. Мне показалось, она перед смертью сошла с ума.

— Я знал её лучше, чем даже она. И дал ей такую любовь, какую она желала. Она мечтала умереть от любви. Я обещал, поклялся и клятву исполнил.

— Так вот почему ей тоже было не до меня...

— Не ёрничай. Лучше прости нас. Мы не могли иначе. А ты наша дочь. Ты должна...

— Да, папа, должна...

— После её смерти я не взглянул ни на одну женщину, думал только о ней. Ровно два года. Теперь о тебе думаю: ты тоже умеешь любить, в нашем роду все умеют любить.

— Спасибо, папа. Скажи, портрет, тот, над телевизором, маленькая чеканка, как он у нас появился?

— Старый Лис, это всё он. На рынке, однажды среди кораблей и цветов увидел портрет. Ты была совсем маленькая. Но я сразу узнал. Спросил его, будто в шутку: «Откуда у тебя портрет моей дочери?» — «Так это твоя дочь? Вот для кого я старался! Она мне приснилась, Старый Лис велел отчеканить». Я не понял, о каком лисе он говорит, он всегда был странный, сказки любил. На картинки его смотрю, а он рассказывает, откуда приплыл корабль или куда плывёт, для кого эти цветы. Портрет я, конечно, купил, повесил, чтобы ты всегда была перед глазами. Как чувствовал, что два года придется глядеть в телевизор. Но я ничего в нём не видел — смотрел на портрет. И всё ему рассказал. Теперь и ты узнаешь.

Звёзды, падают звёзды... Это всё, что папа мог для меня сделать: купить портрет и перед смертью с ним говорить. Полагаю, сегодня полагаю, этого вполне достаточно. Потому что великая любовь поглотила их без остатка. На работе мама думала совсем о другом, а папа лишь числился, всякое время посвящая любовному гону. Им было не до меня... Похоже, они, действительно, рождены друг для друга...

Конечно, это я на чеканке, теперь узнаю — гордая, упрямая, смелая — такой и видел, и любил меня папа. Вспомнила имя умельца — Старый Лис. Мне об этом сказала подруга, узнав у соседей происхождение звуков. Жители так и звали эту панельку «домом Старого Лиса». Говорят, он был добрый, к себе обращался как в первом, так и в третьем лице. Говорил, судьбы чеканит.

Воспоминания мелькнули, как звездопад в голове, когда я, как перед дальней дорогой, сидела в старом кресле отца перед старым его телевизором, глядя на небольшую чеканку. Каждый приходит в мир со своими страстями и, видимо, должен их здесь оставить. Зачем? Для кого? Да кто его знает... И лучше любить, чем не любить, даже если это больно невыносимо.

Я сняла потемневшую запыленную чеканку, протёрла и убрала в сумку. Завтра квартира будет продана, вещи уедут на свалку. А сегодня ночью ко мне приходил Лисёнок и передал, что я должна забрать что-то своё, а что, Старый Лис ему не сказал, мол, сама догадаюсь.

Неужели я, наконец, оставлю мир безнадежного одиночества среди разгула звёздных страстей? Заберу себя и возвращусь, уже навсегда, туда, где слушают и слышат, а на звёзды только любуются. И как они от меня далеки, эти неистовые, загадочные падающие звёзды...

 

2014