Москва - Гулюшки-Веселушки

 

Ночь. Один. Не спится. И словом не с кем обмолвиться. Мысли самые страшные в голову лезут. Плохо мне. Как всегда плохо. А что, если собрать вещички и …рвануть. Рвануть, куда глаза глядят, не задумываясь. Стащил с антресолей чемодан, запихнул пару рубашек, свитер, щетку зубную, дверь тихонечко отворил, чтобы жена и дети не услышали и… бегом, бегом…

На вокзале яркий свет, суета, все куда-то спешат, словно утром перед работой. Объявляют прибытие поезда «Москва–Гулюшки-Веселушки».

«Вот мне туда и надо»,- решил.

Хватаю в кассе билет, прыгаю в плацкартный вагон, чемодан - под сиденье, сам – у окна.

ЧуднО! Народу куча, бабки с узлами, студенты с гитарой, запахи непривычные, а меня не раздражает. Сбежал! Как есть сбежал! А они все - там, по ту сторону окна. И Аркадий Юрьевич со своим идиотским проектом, и Анатолий Сергеевич с повышением рентабельности, и Наталья Константиновна с отчетом, где ошибок через цифру, и Анюта-секретарь с холодным кофе и ранним склерозом. Но! Самое главное! По ту сторону вагонного окна осталась моя надоевшая пила в бигудях и сопливые детки.

Ура! Сбежал! Сбежал! Радуюсь, словно ребенок. И нет в моей светлой голове ни малейшего угрызения совести!

Вот поезд тронулся. Медленно скорость набирает. За окном – не дома, улицы, а декорации на авансцене, обнаженные огнями рампы. Нет, не мой этот спектакль. Устарел сюжет. Не волнует боле. Укачу, умчусь, уеду в другую жизнь. И она - лучшая. Знаю.

Вот Москва уже позади и за окном ночь кромешная. Ни звездочки на небе. Только изредка мелькают размазанные скоростью огоньки в окнах маленьких домиков. Кто в них живет? И какая жизнь там? Может, в тех домах души родные друг другу и тепло от старенькой печки, а стол уставлен горячими пирогами. Сидит семья за большим столом под старинной люстрой с абажуром, пьет чай, беседует. А может, и там одиноко, тоскливо и каждый сам по себе.

Только расположился, а проводница объявляет: «Следующая станция - ваша».

«Даже чайку не успел попить, - думаю. - Не знал, что Гулюшки так близко».

На перроне ни души. Неприятно стало. После Московской суеты и шума такая тишина – ушам больно! Огляделся. Вдалеке виднеется беленое в желтый цвет здание станции. Иду вдоль перрона. Аллея рябиновая тянется. Ветви гроздьями спелых ягод усыпаны. Горечь ягод – жизнь безрадостная моя. А снегирям зимой рай будет! И воздух, какой сладкий! Вдохнул полной грудью. Легкий, ароматный, словно мед луговой!

Вдруг, вижу - два огонька зеленых во тьме.

«Фу, ты, что за гадость сидит? Такие глазищи страшные!»

А гадость эта ко мне приближается, и слышу я ласковое мурчание. Пригляделся. Кот черный, облезлый уже у ног моих трется, а хвост мокрый, грязный, того и гляди брюки мне попачкает. Я кота ногой чуть в сторону, а он, зараза, так и липнет, так и липнет, да мурлычет пуще. Сразил котяра меня настойчивой нежностью своей. На загляденье жалкий и бока впалые, ребра торчат.

-Нагонялся, - говорю ему ласково, - чудовище. На Гулюшках ваших вот оно как - ни выпить, ни закусить не предложат да и противоположного пола не наблюдается. А ты, небось, голодный, а у меня и нет ничего. Не обессудь. Из дома я сбежал. Ни молока тебе, ни колбаски.

И тут, вроде бы послышалось,кто-то сказал: «На ночь не ем и вам не советую».

-Ну, - думаю, - совсем моя крыша поехала. Не иначе как с отчетом Натальи Константиновны переработал. Все-таки увольнять ее надо, дуру такую. Прибавил я шаг со страху, а кот не отстает. Я трусцой - и кот трусцой, я остановлюсь - и кот по стойке смирно. Не отвязаться мне от кота. Дошли до станции. Прожектор только перрон освещает, мотыльки ночные слетелись на тепло, греются. Дверь входная настежь открыта. Захожу - кассира нет. Только дежурная сидит, за кнопками-лампочками на техническом табло наблюдает.

-Доброй ночи, извините, - говорю. – Во сколько ближайший поезд? Мне бы в Москву уехать.

-Пьяный что ли?

- Да нет,- смутился я. - Поездом ехал, с Москвы, сошел на Гулюшках ваших. Не моя эта остановка.

А дежурная и говорит: «Не было никаких поездов уже с неделю, а тем более с Москвы».

-Как же так? - удивляюсь. – На Павелецком билет купил, в плацкартный сел, еще бабки с узлами, студенты с гитарой.

Тут мне плохо стало. Присел я на пол. И тошнит меня, и мутит, давление, наверное, поднялось, а кот, как будто того и ждал - мигом ко мне на коленки и …..как паровоз, как паровоз, а шеей трется, ластится.

- Не печалься, - пожалела дежурная меня. – Из любой беды выход найти можно. Пойдешь от станции в сторону леса. Там просека есть. Найдешь. Не заблудишься. Вот по просеке так иди и иди. Никуда не сворачивай. Как до поля со стогами доберешься - увидишь дом один- одинешенек. Зайди, спроси Василия. Он таксистом в Москве работает. Заплатишь хорошо – куда хочешь отвезет. Да не заблудись, гляди! Кружаный ты какой-то. Да вы все в Москве с причудами. Спокойной жизни не знаете. Все куда-то торопитесь, все чего-то не хватает вам для полного счастья. Да! Если в лесу кого встретишь - не пугайся, а скажи слова такие: «Овечья морда, овечья шерсть». И на пень на перекрестке чего-нибудь съестного положи. Лучше всего яйцо.

-Кому же это я в лесу такое сказать должен и кому яйцо положить?

-Темный ты,- укорила дежурная. - Сегодня день какой?

-4 октября,- отвечаю.

-Ну вот, а в народе говорят - Ерофеев день. Сегодня Лешие бесятся. Да наш еще парень спокойный, а вот у соседей – оторва. Лешачиха его в июне, когда скот пасла, всех коров из деревни увела, а еще местного дровосека совратила. Под видом жены к нему в избу пришла. С тех пор сох он, чах, кровь у него начала меняться, да подсказали, что крест на Лешачиху надеть нужно. Как крест он на нее надел, так она и сгинула. Муженек теперь бесится, а она – тьфу, поглядеть не на что.

Слушаю я рассказ дежурной и понимаю - лучше от нее подальше держаться, а то чего доброго приставать начнет, коли у нее Лешачихи с дровосеками любОви крутят.

Сбросил я кота с коленок (тот фыркнул недовольно), вышел на улицу на перрон. Ночь в глаза лезет, не видно ничегошеньки, а котяра-наглец снова о брюки мои трется, ерк, скользь, шеей худющей ногу мою оплетает, почесывается, да еще тепленький такой, зараза. Вдруг слышу - поет кто-то. Огляделся, прислушался - на перроне только я и кот. А слова хорошо слышны:

 

И ветра стон, и шепот мрачных дум…

И жить отрады нет…

А где-то зной, и моря тихий шум,

И солнца яркий свет!

 

И, правду говорю, подумалось мне, что кот-подлец романсы исполняет. Я просто замер от удивления, ужаснулся собственным мыслям! Может быть, не послышалось мне в прошлый раз про вред позднего ужина? Наклонился я почти до самой земли и вижу - кот на задних лапах стоит, передние, как артист на сцене по сторонам разводит, а усы у него такие чернючие!

 

Проходит жизнь в мечтаньях об ином,

Ничтожна и пуста…

А где-то смех, и счастье бьет ключом

И блеск, и красота

 

Ушам-глазам не верю.

-Пшел! Пшел! Гадость такая! – крикнул я и затопал, будто в танце народном.

А ему, дряне облезлой, хоть бы что. Уселся на асфальт перрона, хвостом в такт отбивает и смотрит, как я со страху отплясываю. Я креститься давай, а кот потянулся, зевнул, лихо ухо почесал и говорит противным голосом: «Раз выбраться с Гулюшек хочешь – следуй за мной. Да не бойся ничего».

Ужас пробрал меня до самых костей. А может быть это я с усталости в бреду? Да не боюсь я ничего такого! А кот засеменил по перрону и на меня оглядывается, проверяет, иду за ним или нет. Что делать? Следую за котом.

 

Ее здесь нет! Зачем судьбою

Она другому отдана,

Зачем жестокой долей, злою,

Всю жизнь страдать обречена?...

А я ее любил бы страстно,

Не расставался бы я с ней,

Но я отвергнут…и напрасно

-Люблю тебя, - шепнул я ей.

 

«Вот, сволочь, какая, - думаю.- Про любовь завел, издевается».

И страшно мне, и интересно, и сам себе не верю. А кот, представляете, повернулся ко мне и улыбнулся. А зубы у него через один. Урод какой!

Дошли до леса дремучего. Луна серебром дорожку выстилает, трава на опушке не скошена, усыпана ледяными бусинами росы. Густой туман, как теплый плед, ноги мои укутывает. Не знаю, по земле ли иду? Где же эта просека, про которую дежурная говорила? Вот еще чуть-чуть - сгину. Тени мелькают. Страшно мне. Вспомнил сказки, что детям читал. И про Бабу Ягу, и про Кощея, и про Лешего. Знаю, чтобы не происходило, главное - не оглядываться. Лес старый, деревья скорчились, искорявились, то треск, то хруст, то шорох. И хохочет кто-то, и пошептывает, и в ладоши хлопает. Ветви сосен зеленоволосых в глаза лезут лапами мохнатыми, иглами волосы запутывают. Здесь, наверное, век никто не ходил. Кота в темноте совсем не видно, только песенка слышна. Вот на эту песенку и следую. А он пластинку сменил, повеселее мотивчик воспроизводит:

 

Арфа, ты арфа, моя тихострунная,

Ветер и бурю терпи

 

«Да что же это такое,- ругаюсь про себя. - Вот Василия таксиста найду и… на все, что в кармане - домой. А кота этого мерзопакостного изловлю и - в Москву в зоопарк или в лабораторию на опыты. Ну и Гулюшки! Повеселился, называется». Чую, страху у меня - полные штаны.

Гляжу, а лес уже закончился. Поле с желтыми стогами прямо предо мной. Красотища такая! Как в сказке! А может в сказке я и есть. Луна на небе здоровенная, словно головка сыра. Кот по самому центру лунной дорожки выхаживает. Я - за ним. Вижу дом, как дежурная говорила, один-одинешенек. Подхожу. Калитка закрыта. Стучу, шумлю – никого, и в окнах свет не горит. Что делать? И решил я, если и нет дома никого, во дворе на крыльце заночевать. Все лучше, чем в стогу, в поле. Не так страшно. Кое - как перелез через забор. Кот - за мной. Подхожу к дому. Порожки мхом поросли, скрепят «…пожжжаааловать…», а дверь входная приоткрыта. Кот-предатель первым просунулся и сгинул в темноте. Только его и видели.

- Есть, кто дома? Хозяева!

Тишина в ответ. Зашел в коридор, дверь нащупал, открываю, и как вы думаете - горница светлая, и у зеркала мужик черные волосы причесывает.

-Простите, - говорю робко. – Звал, звал - никто не ответил. Мне бы Василия, таксиста.

-Я и есть Василий, - отвечает мужик и улыбается.

И вижу я, зубы у него через один. Уродство какое. А усы, такие чернючие!

- В ситуацию неприятную попал, - объясняю. – Рванул из дома посреди ночи на Гулюшки ваши, думал отвлекусь от семейных проблем, от забот, а тут - еще хлеще - то коты черные облезлые говорящие, то лес старый дремучий. Не Гулюшки, а так, страсть одна сплошная. Отвези в Москву, Василий, за ради Бога, любые деньги отдам, лишь бы назад, домой, скорее.

-Ну, коты у нас не облезлые, - обиделся Василий,- а худощавого телосложения. Лес может и старый, но зато в нем до сих пор Леший живет. Правда, зайца ни одного. Наш Леший их всех под чистую в карты соседу проиграл. Они у него на крепостном праве. А слыхал, как в соседней деревне наш Леший мужика прямо из клуба с собрания в лес уволок?

-Как это в лес уволок?- опешил я.

-Да так это!- разошелся Василий. – Матерился тот мужик шибко, проклятия всякие произносил, а Леший этого страсть как не любит.

-О, Господи! Боже мой! – обхватил я голову руками. – Что же это со мной происходит? Сумасшествие! Василий, вы, наверное, сказки читать любите?

-Читать я не умею вовсе,- признался Василий. – Просто жизнь деревенскую хорошо знаю. А ты ведь городской, вот тебе и кажется, что сказка кругом. А какая же это сказка, если все правда да быль. Ну, вот скажи, что не правда? Если я заболел однажды шибко, вылечиться ничем не мог, ничто не помогало. И к Агафье ходил, умывала она меня, молитвы всякие читала. Наговоренную воду пил, Агафья с иконы, с креста ту воду спускала и через дверную скобу пропускала. Бесполезно все. А когда сделал как положено: взял яйцо в левую руку, пошел с ним в лес, нашел пень на лесном перекрестке, сказал что нужно, яйцо на пне оставил, а на другой день все мои недуги прошли сами собой. А ты говоришь,сумасшествие.

- Неужели и правда слова какие-то такие знаешь?- изумился я.

-А как же!- подтвердил Василий. – Кто тому месту житель, кто настоятель, кто содержавец, тот дар возьмите, а меня простите во всех грехах и всех винах, сделайте здраву и здорову, чтобы никакое место не шумело, не болело. А Агафья что наговаривала, так те слова никто знать не должен. Они только на смертном одре передаются. Ежели их кто другой узнает, так сила их пропадет.

Задумался я. Нравится мне, что Василий рассказывает. Ведь если поверить, что сказка, чудеса, кудесники на самом деле есть - жить интереснее.

Василий тем временем романс завел и к зеркалу отвернулся. Красоту наводит - три волосинки- наперекосинки приглаживает.

 

Зачем разлюбить она хочет принудить меня

В ответ на мое, на мое упоенье,

Зачем в этом взгляде то вспыхнут порывы огня,

То холод повеет, повеют сомненья?

 

Слушаю я, а сам думаю: «Если откажется везти - пешком до Москвы пойду, но здесь ночевать не стану».

А Василий и говорит: « На машине до Москвы - часа четыре».

-Как же так? – удивился я. - На поезде минут тридцать ехал, не больше.

-И с поездом твоим непонятки, - констатирует Василий. - Все дело в том, что на нашей станции поезда с Москвы не останавливаются.

«Вот и дежурная тоже самое говорила», - вспоминаю.

-Да не печалься! – успокоил Василий. - Покажу я тебе станцию нашу! Не пожалеешь, что у нас оказался! Помню,старичок в ночном колпаке и кальсонах по перрону разгуливал. Я ему серенаду - а он пнул меня ни за что. Я ему: «Уважаемый, ступайте за мной, отвезу на такси, а он ни слова по-русски, глаза вытрескал вот так и все кричал как ненормальный «Фык! Фык!» Ты не в курсе, что это за слово такое?"

-Ругался он, - отвечаю.

-А что ругаться?- удивился Василий. – Можно подумать, я его к нам направил.

Небось, сам поразгуляться хотел, а как случай подвернется, так удивляются. Я не уполномочен, чтобы людей с места срывать. Мое дело желающих принять как следует, проводить куда надо, ну и развлечь, чтобы не заскучали. Дворянские романсы вот разучил. Исполняю. А ты с чего из дома деру дал?

-Понимаешь, не происходит ничего, не случается, ни радости в душе, ни грусти, пусто внутри. Новый день, как предыдущий. Сам - робот. Ни чувств, ни эмоций, словно душу вынули. Решил встряхнуться, сделать что-нибудь такое безрассудное, а теперь жалею. Подремывал бы сейчас преспокойненько в теплой постельке, не пришлось бы по лесу темному брести, да чудеса всякие терпеть.

Тут Василий подошел ко мне, положил руку на плечо и говорит: «Испытаешь все, зачем приехал! Гарантирую! Что хочешь? Только скажи!»

Задумался я. Ведь и сам толком объяснить не могу. Первый раз в жизни из дома на такую станцию рванул.

- Пойдем, - скомандовал Василий.- По дороге осознаешь.

Сели в машину, Василий как дал по газам, а я пристегнуться не успел, по сторонам меня болтыхает, то головой, то рукой, то коленкой ударюсь, вот-вот искалечу члены свои.

-Сбавь скорость, - кричу. – Сил моих больше нет!

-Терпи,- шумит Василий,- здесь по-другому не получится.

Чую, смерть моя пришла, душа того и гляди вон наружу вылетит. Но тут Василий притормозил. Гляжу я в окно - красота сказочная! Небо в падающих звездах. И такое сияние волшебное! Рассыпаны сокровища по небосводу, порхают ночными мотыльками в кудрях плакучих ив. Русалки на ветвях верб раскачиваются, купаясь в лунном свете, а драгоценные блики холодных звезд в волосах их путаются.

-Это все перелет-трава,- разъясняет Василий. – От нее красота такая. С перелетом счастье обрести можно. Не только человек, но и растения, животные, птицы стремятся к переменам, изменениям, радость в жизни ищут. Кому посчастливилось такое увидеть - у того все желания исполнятся. Я про травы знаю. Много лет назад у нас в деревне зелейник жил. Меня, мальца, привечал шибко, с собой в лес брал. А я запоминал, как и что. Бывало, круг очертит серебром или золотом, проймет травушку и только потом срывает. А при этом еще уговаривает ее. Рассказывал, что тирлич от завистников, спрыг-трава любую дверь открывает, колюка ружью промаха не даст. Земля сотворена как человек. В природе все живое: и дерево, и камень, и огонь. А тебе, коль посчастливилось перелет-траву увидеть - счастье будет. Верь.

Слышу я,музыка звучит. Василий совсем скорость сбавил. Медленно едем. Еле-еле. Вижу – роща березовая. Кроны деревьев лунным серебром укрыты. Не красны девушки под березонькой венки плетут, а пожилой мужчина на саксофоне играет. А мелодия - такая ласковая.

- Ему дома играть нельзя,- говорит Василий. – Недавно внучка родилась. Он саксофон обнимет, а душа из него не льется. Все боится малышку звуками громкими напугать. Потому на нашу станцию и стал наведываться.

Едем дальше. Луг некошеный. Луна озеро света пролила. Бьют небесные ключи, питая траву лунной влагой, а в центре чистой заводи не лебедь белый одинокий, а паренек с шахматами.

- Женился недавно, - рассказывает Василий. - Жена - красавица, умница. Он к нам нечасто приезжает.

Еще чуть проехали - на желтом шелке листвы осенней кресла-качалки в ряд. Старички сигары курят и беседы беседуют. Рядом собаки полеживают. У худюсенького - такса двоеглазка. У толстячка – сенбернар ярчук.

Василий как собак увидел, так зафыркал и плюнул в окно.

- Ишь, поразвели. Сколько раз в сельсовете вопрос подымал, чтоб собак за собой не таскали. Кошка завсегда лучше. И от беды напрасной, и глаз отвести, и сказки сказывает.

Задумался я. Вот она, какая, жизнь настоящая. А я? Утром на работу - вечером с работы, дети то болеют, то не слушаются. Сколько лет в Москве прожил, а города так и не почувствовал. Жизнь остановилась, ничего не происходит. Болото, трясина. Иду по коридору узкому, а он все Уже и Уже становится. Вернуться хочется туда, где простор, воля, а не могу, потому как назад дороги не вижу.

- Ничего, - вдруг говорит Василий. – Такое бывает. Когда человек в семье живет – себя теряет. То приспосабливаемся, стараемся привыкнуть друг к дружке, подстраиваемся под жену, под жизнь, ситуацию. И глядишь, а уже и книжки не те читаем, и программы по телевизору смотрим, какие дети или жена захотят, и друзья куда-то подевались, и одежду носим только ту, что жена посоветует, а там, глядишь, и думаем уже по ее. (Василий утер усы.) Я на Катю мою тоже злюсь иногда. Властная она у меня бывает. Фыркает, а то и зашипит, бестия рыжая.

-Да не подкаблучник я, - оправдываюсь.

-Ну причем тут это, - махнул рукой Василий.- Просто жизнь с кем-либо так меняет нас, совсем меняет. Не мы это вовсе становимся. А в один прекрасный день или вечер понимаем, что хотим вернуться к себе самому. У нас на станции все за этим оказываются.

Грусть-тоска овладела мной. Что есть у меня моего, личного, ничьЕго больше? Что осталось от меня прежнего? Я ли сейчас в этом мире живу- существую? В юности модели самолетов конструировал, в хоккей играл. Стал постарше - с парашютом прыгал, ходил на байдарках, играл на гитаре и пел песни с друзьями у костра. Поутру кофе варил,теперь жена чай зеленый пить заставляет, говорит:"Кофе вредно". Любил вечером тяжелый рок на всю врубить, а теперь только и слышу: «Выключи, гадость». Хоккей посмотреть тоже не получается - жене и дочке сериалы подавай. Новости захочу послушать - сын тут же с диском мультиков подлезает: «Папулечка, любименький». Отступаю. «Пусть смотрит, - думаю. - А сам, когда все улягутся». Да какой там! На работе так устаю, что почти в то же время, что и дети вырубаюсь. А хорошо ведь мне было тогда, в молодости. Хорошо, очень. Счастлив я был. По-другому счастлив. Не женой, семьей, детьми, а собой. Растерял, растратил, позабыл.

-А что, Василий, если изменить жизнь?! Вот так взять и поменять все!

«Правильно излагаешь, - согласился Василий. - Не скули только. У меня тут знакомая одна есть. Давай в гости заедем, расслабимся! А муж у нее - такой зануда! Как говорится, не украсть, не покараулить. Мучается женщина. Вот, утешаю время от времени. А рыбу она в маринаде готовит! Уууу! Пальчики оближешь!» Василий, довольный, погладил чернючие усы и протянул на выдохе удовлетворенно: «Я наловлю и ей, так сказать, с доставкой на дом, а вечером она детей к матери отправит, а мужа в командировку». Василий замурчал: « И я тут как тут! И для тебя подружку найдем!»

-А моя жена сома в маринаде готовит,- вспомнил я. – Правда, мне от него только хвост в маринаде достается. Жена говорит, не словил - не поел. Мне по рыбалкам разъезжать некогда.

-А я только сома и ловлю,- засмеялся Василий. – Раз, помню, такого мордастого изловил! Такого толстопузого! Килограмм на двадцать, не меньше. У нас повесне луг рядом с Калюкой затопляется. Вот там сом тот и промышлял. Словил я его хитростью. А ты, давай, если хочешь, приезжай, на рыбалку со мной за компанию.

-А знаешь, Василий, - обрадовался я. – Приеду. Вот на рыбалку – обязательно приеду. Только ты мне удочки и червей заготовь.

-Запросто,- согласился Василий.- У меня удочек и спиннингов – сарай целый во дворе.

Вдруг резко затормозила машина наша.

-Ну, все, приехали, - сказал Василий и посигналил так, что в окнах домов лениво зажглись сонные огоньки.

Вышел я, сладкого воздуха вдохнул. И тут рябина. Алыми гроздьями ветви усыпаны. Снегирям зимой рай будет. Душа моя поет на все лады, подружку томноглазую просит. Руками весь свет обойму. «Вот ведь, - думаю, - какая она, воля, сладкая! И воздуха изобилие, чтобы всей грудью вдохнуть, и простор. И хоть направо ступай, хоть налево, хоть на месте стой сколь угодно, и некуда спешить, и никто не подгоняет, не прикрикивает в суете.

Развернулась душа моя на все направления, взгляд простерся до восьмого этажа. А как на третий спустился, так я присел вначале со страху, а потом замер в ужасе на полусогнутых. Дом-то – мой! Детки мои сопливые из окна выглядывают, жена, в страшнючем халате и как всегда в бигудях, ручкой машет.

«Ну, Василий, ну, начудил. И как теперь из ситуации такой выпутываться?»

Обернулся я, - а ни машины, ни таксиста. Только кот черный облезлый по забору выхаживает и песню мурчит:

 

Но с сердцем я не совладаю,

С тех пор, как я ее узнал.

Оставлю все я – и умчуся

В края чужие ей во след,

И там, быть может, я добьюся-

Забудет свой она обет…

 

С тех пор много воды утекло. На Гулюшки я больше не бегал. Поздно. Не убежишь, не спрячешься, не скроешься даже на станции такой.

Про Василия вспоминаю иногда, да все не пойму, почему он денег с меня не взял, и в какой квартире, и в каком подъезде в нашем доме его знакомая живет? Я подумал сначала на соседку по площадке, но жена мне рассказала, что соседка не с котом, а с оленеводом из Якутии любовь крутит. К кому же Василий захаживал? А?