1

… Я - трёхлетняя девочка, заигравшаяся на берегу океана, имя которому « Чёрное море». Моя детсадовская группа возится в мокром песке, лепит куличи и строит башни.

Я, как всегда почему-то чуть поодаль, не со всеми. Совсем увязла попкой в песке, до того увлеклась. Маленькие живые камешки, рассыпанные гроздьями по берегу, занимают меня. Самые красивые я глотаю. Глупо, смешно, но надёжнее мне эту красоту всё равно не спрятать. Подальше от злой воспитательницы, от злых детей, которые больно бьются и больно дразнят, от злого детского сада, от злых папы и мамы, от злого холодного Мира, в который я, непонятно почему, попала. Я глотаю камешки назло воспитательнице, которая на самом деле – Дракон. Она бы обязательно запретила глотать их, как запрещает почти всё остальное самое интересное на свете…

… Я сижу на песке и вижу, как надо мной медленно плывут облака. Одно из них, розовое спустилось пониже, село на песок рядом со мной.

Сквозь ветром разносимую по берегу облачную муть я разглядела золотоволосую принцессу. Очень симпатичную. Она мне улыбается и что-то неслышно говорит. И я вполне понимаю всё, что она хочет сказать и спросить. Пожалуй, я её люблю. Да, сейчас я знаю больше её, потому что не успела забыть. Но только не умею ещё сказать толком. Впрочем, до сих пор меня никто и не спрашивал. Она первая. Стройная, синеглазая, золотоволосая красавица спрашивает. Ей важно знать. И почему бы мне ей не ответить? Тем более, слов не надо. Она без слов поймёт. Ведь она-то и есть Я! А облако, вовсе не облако, а зеркало. Розовое оно, так как отражает лучи восходящего солнца.

Я, трехлетняя карапузиха, смотрю на себя в зеркало и вижу в нём себя взрослую, очень себе нравлюсь и поэтому медленно поднимаюсь, отряхиваю с мокрой попки песок, делаю короткий шаг маленькими ножками… ещё… ещё… и при этом говорю, убаюкиваю, успокаиваю золотоволосую.

- Не бойся слыть инопланетянкой, - терпеливо объясняю ей, - Мы все здесь инопланетяне, все, живущие на Земле. Мы пришли из Темноты после долгого пребывания в неизвестности. Мы приходим несведущие, не понимающие Земного языка, не ведающие земных Законов и Истории, не переносящие земное притяжение и земные болезни. Не знающие ничего в начале пути, мы учимся всему Здесь. Учимся, как можем. Учимся так, как хотят этого наши учителя, тому, чему хотят нас научить. Мы – инопланетяне. Наше сознание, как чистый лист, и если нам скажут, что земля плоская, мы этому поверим. Мы пришли на эту Землю с определенной целью, её вскоре забудет наше сознание, но всю жизнь будет помнить душа. Мы не помним, потому что груз воспоминаний, наверное, невероятно тягок. Нам дано забыть. Нам дано узнать. Нам дано выбирать…

… Я делаю последний маленький шажок, хватаюсь за зеркальную раму. Я беру златовласую красавицу за руку и уверенно веду её … Я знаю, куда веду…

… И мы исчезаем с ней … в зеркале.

 

 

 

2

… Я лечу в полнейшем одиночестве. Мчусь домой. Удобен не сковывающий движений скафандр – пузырь. Кроме того, я погружена в жидкость анабиоза и совсем не чувствую тягот гравитационных перегрузок. Двигаюсь то равномерно и спокойно, в такт мыслям, а то шалю, кувыркаюсь, не ощущая тела, осознавая собственные невероятные пластичность, неповторимость и талант. Радость наполняет всё моё существо. Она присутствует постоянно. Длинная, гибкая трубка окутала тело. Она соединяет меня с Кораблём, питает смесью неповторимого сотава, продуцируемого исключительно для меня, и непригодного ни для кого другого. Она передаёт нюансы моего состояния в Мозговой центр Корабля, который регулирует и предупреждает любые отклонения во мне.

Я не чувствую ни боли, ни жары, ни холода, ни голода, ни жажды. Я Кораблём взлелеянна для счастья. Он развлекает, шутит со мной, поёт мне песни, рассказывает сказки и любит меня.

Здесь темно. Но темнота не страшит, не мешает. Я вижу окружающий нас космос глазами Корабля, слышу его ушами. До меня доносятся чей-то смех и плач, вздохи, шуршание листьев, шум дождя, нежная музыка.

В той капсуле времени, в которую превратился мой хрономоб мне предстоит преодолеть сотни световых лет. Это тот срок, за который созрела и развилась моя родная цивилизация. Но для меня пройдёт примерно девять земных месяцев пути. Ведь лечу я со сверхсветовой скоростью. И так же быстро меняюсь.

Мне знаком этот путь. Однажды я проделала его, но только в обратном направлении, на Землю.

А сейчас я мчусь домой. Возвращаюсь. Не знаю, не помню, как возвращаются другие, но мне выпало вернуться именно так, в том же Корабле, той же дорогой. Хрономоб несёт меня назад. На реке времени достаточно времени, чтобы поразмыслить, осознать и вспомнить всё.

Ждёт ли меня Отец? Родные? Друзья?

Всю дорогу на эту Землю я помню, как росла, мужала и крепла. Взрослела, но забывала. Ведь там меня ждал тяжёлый, чужой Мир. Дома мне не нужна оболочка и она неумолимо тает, стремясь к нулю. Скоро, очень скоро послужившая мне земная материя слущится, превратившись в точку.

Дома нет гравитации, нет агрессии, нет Зла. Там не нужнаЗемная сила. Радость, тепло, счастье – это мой Дом.

Любовь- это мой Дом.

Свет – это мой Дом.

Покой – это мой Дом.

Я спешу. Меня ждут…

 

 

3

…Мы, братья и сёстры cидели на берегу Вселенной у ног Отца и тихо разговаривали. Планеты, звезды, близкие и дальние, пространства и Миры кружили вечный хоровод вокруг.

Иногда кто-нибудь из нас отделялся от Семьи, чтобы весело умчаться вглубь черноты, умыться её покоем, подсмотреть жизнь живых звёзд.

Чаще спорит с Отцом самый младший брат и, как часто бывает, Он - любимый сын у Отца, но, впрочем, никогда не задирает нос перед нами.

Мечтатель, непоседа и шалун, он то и дело, вскакивал с места, чтобы поймать за хвост комету или какую-нибудь заплутавшуюся звёздочку, дул на руки, чтобы не обжечься и подбрасывал её вверх.

Отец смотрел на меня. Я чувствовала, как он смотрит на меня.

Он сказал мне:

- Ты вернулась слишком рано.

- Но я хочу остаться.

- Нет, нельзя.

- Почему мне нельзя остаться?

- Есть законы, им надлежит следовать.

- Но ты же всесилен!

- Нет, девочка, это не так.

- Почему же ты не всесилен?

Он улыбнулся, будто извиняясь, ответил:

-Об этом я и сам часто себя спрашиваю.

-Ты отправишь меня обратно?

- Не совсем. Тебе ещё предстоит найти своё место и время. Кое-что моя дочь всё-таки заслужила. Ведь ты нашла дорогу домой. Первая и единственная. Твой талант подскажет тебе и в дальнейшем, как действовать. Я верю.

- Ну, тогда… оставь мне, хотя бы, мою память.

- Видишь ли… Однажды я это пробовал сделать.

- И что же случилось?

- Ничего хорошего тогда не вышло. Избыток отрицательного опыта ни к чему. Наслоения памяти только мешают.

В ответ я недоверчиво покачала головой.

- Почему? Объясни. Расскажи.

- Ты - великая почемучка, - рассмеялся Отец, - с самого детства. Не задавай вопросов, на которые сама можешь ответить.

- И всё же?- упорствовала я.

- Посмотри на него, - указал Отец на моего шаловливого братца, оседлавшего в этот момент комету, - Только он однажды помнил, в первый и последний раз. С тех пор я даже не рискую.

- Но что могло случиться ужасного?

- Его распяли.

- Узнаю драконов. Они любят перевернуть всё с ног на голову. Но я вернусь и не позволю распять его! Оставь мне, пожалуйста, память, рискни ещё раз.

- Нет! Ты не понимаешь! То убийство продолжается. След его тянется к нам, в наш дом. Ведь в конце концов, все драконы возвращаются домой и тогда… им не позавидуешь…

- Скажи, как убить дракона и я вернусь и убью его!

- Полюби его.

- Полюбить?! Этого убийцу? Да я ведь их всех ненавижу!

- Тем не менее, полюби.

- Ни за что!

- Хочешь убить дракона? Полюби его! И пожалей!

- Не понимаю! Не понимаю!!!

- Всё изменится, когда поймёшь, - ответил он.

- Почему ты не вмешаешься? Почему не остановишь убийство?

- Не могу. Есть законы…, - я почувствовала, как ему трудно отвечать мне, заметила горькую складку, лёгшую тенью на лоб.

- Почему ты не всесилен?! – возопила я.

- Не всесилен, - повторил он эхом за мной,- Спроси у Истины, почему она такая, какая есть… Не огорчайся… Это как детская болезнь. Без неё никак. Мир должен переболеть в детстве, чтобы получить иммунитет. Он выздоровеет. Без подсказок. Я верю. Мои шпаргалки не пригодятся. Когда-то я дал толчок, зажёг этот Мир и с радостью шёл навстречу своим детям. Они поняли меня по-своему. Отправил туда своего Любимого Сына. Они глумились над ним и распяли его. А потом продлили это глумление, распяв народ, породивший Его, повинный не более, чем все прочие. Попытался вмешаться, подсказать. И теперь они меня боятся. Всего лишь боятся! Пытаются задобрить, совершая подлости, бьются головой о стену, замаливая грехи, наивно веря, что это я их буду наказывать или миловать. Как они заблуждаются! Накажут они себя сами. Когда вернутся и вспомнят. Вот поэтому пожалей их. Поэтому полюби!…

… Кто-то за моей спиной легонько дунул мне на волосы, распушив их.

Я обернулась. Это был мой младший брат. Он смеялся, великий оптимист. Проносясь мимо на камете, подхватил меня на лету, усадил рядом, перед собой.

- Хочешь, расскажу тебе сказку? – спросил, - И, не дождавшись ответа, начал рассказывать…

 

 

 

4

…Он родился в конце холодного месяца Кислей в 3760 года от сотворения мира, в землях тогда ещё плоских и держащихся на трёх китах в центре вселенной.

Через два часа после рождения лежал он, успокоенный молоком матери рядом с ней, спящей после тяжёлых родов, не спал, но и не плакал.

Но вот мать проснулась, прислушалась и тут же с тревогой приподнялась, чтобы посмотреть на сына: «А дышит ли?».

-Дышит!,-вздохнула. Успокоившись, глянула с зарождающейся любовью, испытующе, с любопытством: « Какой он?»

Затем вспомнив о боли, не оставляющей тело, о всех своих глупых страхах, пробормотала со вздохом:

-Как хорошо, что я жива! Хоть есть кому о нём позаботиться !

В этот миг высвободило дитя взгляд свой, до того обращённый внутрь, и будто смутившись проявлений нежности с её стороны, глянуло на женщину, лежащую рядом. И спросили глаза, обредшие твердость:

« Кто ты мне?»

-Мама твоя, - ответила вслух женщина.

Сын, казалось бы, понял.

-Вот женщина , готовая стать мне защитницей. С ней не страшно идти дальше. Со временем привыкну к ней и привяжусь. И не удивит меня больше нежность её, не смутит любовь. Когда заплачу – успокоит она, проголодаюсь – накормит, упаду – поднимет, утешит, поцелует ушибленное место – пройдёт боль…

Прочитала мать мысль эту, высказанную одним лишь взглядом, слишком долгим для младенца, подивилась:

-Смотрит-то как, маленький мой. Два часа от роду, а будто всё-всё понимает. Умный вырастет мальчик…

Мальчик вырос умный.

-Помню отца своего,- говорил.

-Исполнится всё…,-говорил.

Мать смутно понимала: то, о чём Он помнит, никто другой помнить не может. То о чём говорит, все в себе носят, даже знают, но знать не хотят и сказать не могут.

Летели в сына камни, неслось в след презрительное: «юродивый, убогий…» Целовала мать места, камнями ушибленные и боль уходила, а раны заживали.

А когда подрос сын, оставил Дом, сказав матери, что идёт искать истину, и как найдёт, ей первой принесёт.

-Плачь и утешишься, -сказал на прощание.

Мать поверила. Поплакала и отпустила, благословив.

Шёл он долго. Где ходил, никто не знает. Но пришёл однажды в большой красивый город, когда-то очень давно отстроенный царственным предком его Давидом, город, почти такой же древный, как род его, Давидов. И всё было бы, как в книге сказано… и так, как Он сам знал… Если бы… не одна нахалка, не любившая сказок с плохим концом…Нахалка, зовущая себя Ив. А, может быть, её и как-то иначе звали. После себя она оставила много имён…

…Они узнали друг друга сразу. Он, потому что всё помнил, а она, потому что это было не её время…

На голове её блистал тонкий золотистый обруч, на голове его скоро расцветёт колючая корона.

Его одежда была простой и привычной, она – по одежде, по виду, совсем чужачка.

« Откуда взялась только?» – гадали люди.

Разве что прилетела такая?

А веди иначе-то в эти Земли снов и грёз никак не попасть…

…Чужеземцу, отважившемуся забрести сюда, пришлось бы прежде преодолеть необхватываемое взглядом, нескончаемое пространство с редкой безлистой растительностью, обдуваемое ветрами всех битв, подвигов и поражений, леденящее душу всесжигающими кострами, усеянное злобой и завистью, ведьмами и чародеями, пустыми надеждами и загубленными мечтами, и лишь изредка, кое-где начинающее проростать чахлыми, но живыми цветами истины.

Шёл бы путник много дней и ночей, прежде чем внезапно не оказался бы у крутого обрыва, влекущего взгляд далеко вниз. Вздумай путник увлечь себя зачарованным видом, только глянь он в глубь теряющейся в веках низины, кровь застыла бы в жилах. Сквозь зыбь белесых туманов едва-едва проглядывали тоненькие нити рек, лужицы озёр, квадраты вспашенной земли, сады, горы и каменные города.

Один из этих городов, самый большой и древний, самый загадочный и притягивающий, город призрачных башен, узких улочек и пыльных крыш, город летящих ввысь винтовых лестниц, причудлтво изогнувшихся вдоль казавшихся воздушными замков, этот город большими каменными пятнами разбросанный прямо в горах, ослеплял новичка золотом Храма, прижившегося здесь с давних времён, безжалостным огнём бил по беззащитным глазам. И так недоступно далеко плыл этот волшебный город, так пугающе далеко, что отпрянул бы путник от обрыва и поспешил бы прочь.

Но непременно мучила бы его на всём обратном пути одна единственная сумасбродная и странная мысль… Ах, как бы захотелось вдруг раскинуть руки, словно крылья, броситься вниз и лететь, лететь птицей… вне времени… Как знать, может быть, не разбился бы, познав чувство свободы, ведомое разве что орлам, если бы не струсил так просто и понятно…

А город жил. Правил городом Серый Дракон, который больше всего любил серый цвет. Обилие красок его только раздражало, а потому все прочие цвета запретил. Народ его был послушен и ярких красок не стало. Осмелев, Дракон запретил всё выдающееся, отклоняющееся от нормы. Никому в городе не позволено было быть лучше своего правителя. А так как он был изрядно туп, зол и уродлив, из города ушла сама Красота. Да и порядочных людей не осталось. Зато высочайшим повелением разрешалось:

А- носить кривые улыбки и доносить, не стесняясь.

Б- гнусно смеяться во время чьей-то казни.

В-смело добивать слабого, странного, непохожего.

Сам дракон смеялся необычайно гнусно, особенно когда казнил, пытал и унижал.

Между тем, когда-то Серый Дракон слыл умным правителем и начинал с того, что обещал сделать всех счастливыми. Но вот беда, людей много, все они разные, каждый понимает своё счастье по-своему. А как быть с теми, кто несчастлив только потому, что счастлив сосед? Разберёшься тут со всеми! Людишек много, путаются под ногами, лебезят, суетятся… Какая по сути разница, одним счастливцем больше, одним несчастным меньше? Умный Правитель, на то он и умный, догадался: сократить надо несчастных. Как раз вовремя подвернулся кто-то шустрый, да смекалистый, подсказал скромным шепотком на ушко. Мол, вот бы потемнее вокруг, да посерее чтоб стало.. Тогда можно сокращать народишко незаметненько… Вскоре несчастных ликвидировали, как класс, мешающий всеобщему счастью. Черезчур счастливых, слишком удачливых тоже не стало, чтобы не выделялись из общего средне-счастливого фона. Непонятых, странных, блаженных, выскочек. Не стало. Вот такой счастливый мир. До невозможности счастливый...

И надо же было Ему, всё помнящему, родиться здесь! Но говорят, сам захотел…помнить. Сам виноват!

А ещё говорят, когда он приходит, ненастья не бывает. Часто свирепствующие здесь пыльные бури стихают, только что шедший дождь проходит, гром смиреет, молнии скисают.

Вот и в этот раз было так. Он стоял у подножия Храма. Вокруг сомкнулась толпа. Солнечные блики вели весёлый хоровод по лицам людей, заставляя их жмуриться, точно ленивых котов. В воздухе свершалось нечто волшебное. Чуткие пылинки воздуха приплясывали в робком, заглядывающем в подсыхающие лужи, луче. Было хорошо.

Он говорил им слова без красоты и рифмы. Но завораживающие. Он обращался к ней, и к каждому. Человек, обычный человек этого мира, нормальный человек не мог так говорить. По всеобщему мнению, он не мог ещё такое сказать. Он не мог быть даже мудрецом, или книжником, ни учителем, ни врачём обычным, хотя лечил больше чем успешно. Он был непонятной загадкой и остался таким навсегда. Его с трудом понимали. Она, Ив, присутствовала в толпе, желая стать одной из них, слушающих его, желая стать матерью ему, защитой его, возлюбленной, родной ему. Желала не только слушать, но и услышать. Не бояться, а любить. Понять. Пропитаться смыслом. И спрашивать, задавать, задавать свои вопросы. Выплеснуть ворох их ему в лицо. Повернуть Его к себе лицом. И спорить с Ним, кем бы он ни был. Возражать ему, кем бы он ни был. Что он знает о сиротах Мира этого, детях не знающих, потерявших родителей своих, не помнящих детства своего, мучающихся вечным животным страхом перед неизвестным впереди…

-Кто ты?- спрсила его.

-Сын Человеческий, -отвечал.

-Зачем ты Здесь?

-Я здесь, потому что Вы все здесь,- отвечал.

-Зачем Мы здесь? Кто Мы? Почему так плохо живём? Почему легко не летаем? Почему боимся, дрожим, трепещем? Почему болеем и страдаем? Почему любим и предаём?

- Не мучайся. Летай. Пари. Не бойся, это просто. Не стегай сама себя. Исцелись. Ты можешь. Ты всё можешь.

- Как?- беспомощно опустила руки.

- Всё исполнится,-обещал…

…Некто в сером втиснулся в толпу:

-Кого слушаете?

По толпе прошёлся шумок испуга. Лица застыли. Помертвели. Глаза, потеряв выражение, оставшись без мысли, застекленели.

А Ив вдруг расмеялась, будто не верила в серьёзность происходящего, будто это всё не про неё… Зачем-то коснулась тонкими пальцами золотого обруча. Ещё раз вызывающе громко засмеялась.

Сумасшедшая! Просто сумасшедшая! Всё внимание перетянула на себя. Серый сексот отвлёкся, глянул свирепо на Ив. В тот же миг юношу оттёрли, кто-то толкнул, кто-то дёрнул за руку, кто-то шепнул:

-Беги!

Он мелькнул ужом в толпе и исчез. Сексот бросился было за ним, но то ли об что-то споткнулся, то ли сам замешкался, но не успел. Обернулся к Ив, но её и след простыл. Толпа сомкнувшаяся за ними, в следующее мгновение уже стремительно растеклась по всей площади, не оставив свидетелей…

 

 

 

5

…Был вечер. В городе только что прошёл кратковременный, но сильный дождь. Начавшись внезапно, он успел основательно промочить застигнутых врасплох прохожих. Потоки мутной дождевой воды снесли весь накопившийся у обочин мусор к забитым стокам скверной городской канализации. Горожане ждали дождя с нетерпением, грезя о прохладе после изнурительного двухнедельного зноя, принесённого ветром пустыни. Но дождь не принёс облегчения. Сильно парило. От духоты можно было спастись, только бежав из пыльного каменного мешка, именуемого городом. Два одиноких путника шли по Иерехонской дороге, взбивая босыми ногами лёгкое облачко пыли при каждом шаге. Путь их лежал через Иософатову долину к подножию Масличной горы, туда, где расположен тенистый Гефсиамский сад, утопающий в зелени олив.

Мокрые волосы девушки были скреплены узлом на затылке. Платье, словно губка впитавшее влагу, нежно обвило высокую грудь, тонкий стан и стройные ноги. Лицо дышало особенным радостным спокойствием, щеки пылали. Молодой человек лет 33, сильный, высокий, с хорошо развитой мускулатурой, курчавой небольшой бородкой и вьющимиси до плеч волосами был под стать спутнице…

- Далеко ещё?- часто спрашивала Ив.

- Нет, мы почти у цели,- отвечал,- прибавь шагу, нас ждут друзья.

- Я устала, - призналась она.

- Устала? Я тебя понесу.

- Что ты! Не надо. Тебе будет тяжело.

- Мне ничего не тяжело. Ты, как пушинка, - он взял её на руки и легонько подкинул вверх.

Она засмеялась, спросила:

-А что ты ещё можешь?

- Могу взять тебя за руку и мы полетим. Хочешь?

- Ты волшебник?

- Нет, просто я помню.

Он взял её за руку и они действительно полетели.

Луна, безмолвный свидетель, пристрастно и ревниво взирала с середины неба, серебря впереди лежащую дорогу. Воздух пылал, напоенный колдовством чувств.

От этих двух исходило нечто, питающее и согревающее вселенную, по какой-то тайной, неведомой людям причине, желанное всему вокруг, ночи, звёздам, луне…

…Вот и ограда Гефсиамского сада. Вход в древний грот.

-А вот и твои друзья! Но они спят! Мы спрячемся в этой пещере и нас никто не найдет. Здесь вдоволь еды и питья. Мы пробудем здесь долго-долго, пока все не забудят о тебе. Ты будешь мне играть на скрипке… Ты умеешь ведь играть на скрипке?

-Скрипок в моё время ещё не было. Хотя для тебя я её сейчас придумаю…

… Серебристая скрипки мелодия билась о стены пещеры, возвращаясь в скрипку и опять билась об стену, рвалась наружу, протестуя против собственной камерности… Пока не замерла в молчании…А друзья его спали…

- Ты ведь останешься со мной, здесь?- тревожно спросила Ив.

- Какой в этом смысл?

- А какой смысл в убийстве, которое готовится? Ты такой сильный, смелый, умный, умеешь всё-всё, даже летать, не позволяй же себя убивать!

Он молчал.

-Почему они хотят тебя убить?- спросила Ив.

-Потому что им очень не нравятся мои слова.

-Убивать за слова? Не понимаю!

-Так будет долго. Слова убивают и за слова убивают.

-Какой смысл в твоей жертве? Что это даст? Что изменит? Неужели ты, ты не видишь дальше носа? Ты ведь станешь предателем своего народа.Тебя признают твои мучители, а твой народ не захочет слышать о тебе, предателе. Твой народ обвинят за убийство, в котором нет его вины. Твой народ будет терпеть за тебя! Твои мучители будут молиться тебе, бить челом перед изображением твоим и убивать народ твой. И всё это из-за тебя! Из-за тебя твой народ превратится в народ изгоев! Ты это знаешь? Я иногда думаю… Лучше бы ты вообще не родился! Если бы тебя не было…

-Как ты думаешь, а что бы было с этим Миром, если бы меня вовсе не было? Был бы он лучше, если бы никто не узнал сказанное мной?

- Какие-то слова… Что они значат? Из-за этих слов, тобою сказанных стольких потом убили! Кто читал и читает твои слова? Слепо и глупо верят, это да. Боятся, это да. Читают ли? Понимают ли? Это ещё вопрос…

-Ты же читала… Когда-то и другие прочитают…

-Когда же это будет? А пока твоим именем твои же убийцы судят без вины виноватый народ твой.

- Как ты думаешь у народа, который остался без крова и дома, не нашлось бы вины, за которую его бы признали виновным без меня?

-Хочешь сказать, что ты только повод, чтобы обвинять?

-Ты это сказала.

-Откуда ты всё знаешь?

-Я помню.

-И всё-таки, если бы тебя не было…

-Если бы меня не было, меня бы придумали. Дело ведь не в том, кто я был и кто я есть… Дело в том, что захотят увидеть во мне люди… Я верю, когда-нибудь они поймут меня…

-А-а…! Значит, до сих пор ещё и не поняли? Когда же поймут? А-а, знаю, когда лев научится щипать травку, мирно пасясь рядом с ягнёнком…

-Можешь иронизировать сколько хочешь, но ты это сказала!

-А если бы тебя не убили?! А если тебя кто-нибудь спасёт?

-Кто это, кто-нибудь? Ты?

-Хотя бы…

-Ив, меня и так не убьют, меня и так спасут! Отец мой спасёт, ты это не понимаешь?

-Понимаю…

-Знаешь, если бы хотя бы один из них пожалел бы обо мне… Если бы кто-то захотел бы меня спасти… Ты права, они совсем не понимают, то, что я им толкую… Представляешь, называют меня царём небесным. Молятся мне… И самое противное, боятся меня. Но никто – никто не полюбил, не пожалел, не захотел спасти .

-Я тебя люблю! Я тебя жалею! Я тебя спасу!

-Непременно хочешь спасти Мир?

-Глупости! Вовсе это не так называется!

-Нет, ничего не изменить. Не изменить, не задержать…- он горько усмехнулся, -Я должен!

-Не хочу, чтобы тебе было больно! Не хочу!!!

Он внимательно посмотрел ей в глаза.

-Есть ещё один человек здесь, который того же не хочет. Но и ему не изменить…

-Кто это?

-Моя мать…

Очевидно, он хотел ещё что-то добавить, но…

…Где-то неподалеку, кажется, подле тех древних маслин, что стоят у серых скал послышался шум, возня, затем чей-то фальшивый пьяный голос затянул песню…

Ив встрепенулась тревожно, прислушалась и обернувшись к своему спутнику, изменившимся, жалким голосом запричитала:

- Не пущу! Не пущу! Не пущу!

- Чего ты испугалась?- нежно успокоил Он, - Это всего лишь пьяница, забредший сюда случайно. Пойду-ка я гляну..

- Нет!

- Ив!- укоризненно покачал головой, - не трусь…, - и тихо повторил,- Я должен! …

Он вышел. И она выбежала за ним…

…В тот же миг всё и кончилось. Захлебнулся Мир…

-Ах, какая любовь! – раздался в ночи пьяный голос.

… Красивое мраморное лицо белокурого идола выплыло в ночи, жёсткие голубые глаза, тонкий ухмыляющийся рот показались на миг знакомыми, но тут же растворились в тающем от невыносимой боли Мире… С этой минуты время почти замерло, вернее оно ползло так мучительно медленно, так болезненно, как это бывает в замедленной съёмке. Боль, унижение, ужас – всё смешалось. Ив ещё что-то вспоминала из настоящего, что-то ещё доходило, с ужасом осознавалось… Сколько их было? Звероподобных, безжалостных почти мальчиков… Иногда всплывала в мозгу мысль недоверчивая и острая, как лезвие бритвы: «неужели это со мной?»…

Она помнила свой крик, невыностмую боль внизу живота и свою кровь на тонких пальцах, помнила, как терзали, убивали её тело…

Мир утоп в боли и унижении, в жгучем чувстве стыда, дёргающем за душу всякий раз при осознании происходящего…

И вдруг…

-Она ещё кусается, стерва! - вскрик одного из них отпечатался навечно в сознании…

Резкая страшная боль и мысль о том, что большего она не выдержит были последними.

Пространство, состоящее из мешанины луны, неба, звёзд, маслин и скал изогнулось, затрепетало и втянуло Ив в зияющую бесконечную черноту. Мир умер. Ив летела куда-то вглубь самое себя, а в сознании двигались по уходящей спирали последние слова, доставшиеся от погибающего мира:

«Она ещё кусается, стерва! Она ещё кусается, стерва!,,» Слова убыстряли бег, пока не превратились в сплошное непроницаемое для боли кольцо. И если в начале боль ещё дёргала, ещё держала кое-где тело, то сейчас она всё чаще проскальзывала мимо, стуча, царапая, но не имея прежних сил ужалить… наконец иссякла совсем, отстала. И тут всю её прошиб ужас. Ведь это не Мир, а она, кажется, умирает! Это её не будет, а Мир, только что истекающий её кровью, зализав непоправимые раны, нанесённые тупой, злой силой, выстоит. Но ведь шрам, еле заметный, ничтожно тонкий всё же останется на теле мира…

…Откуда-то знакомый ей добрый свет входил в Ив, впитывая её в себя, обращая в одну из своих множественных частичек. Внезапно она вспомнила, что чувствовала себя его частью всегда, когда, закрыв глаза, уносилась вглубь своего «Я», во сне или наяву. Она знала этот свет ещё до того, раньше, гораздо раньше, всегда…

…Очнувшись, Ив не сразу сообразила, что у неё нет тела. Чувствуя себя необыкновенно лёгкой, она резко скользнула вверх. Вновь открылись взору Земля, небо, луна. Но теперь виделись они Ив иначе, со стороны, извне, как составляющие многомерного мира.

Далеко внизу расмотрела она распростёртое на земле маленькое, истерзанное тело… и отвела взгляд. Взмыла ещё выше к звёздам. Но и отсюда теперь слышала она будто нарочно усиленные голоса, видела всё непонятно обострившимся зрением…

Сколько времени прошло? Много. Не минуты, не часы. Дни. Где Он? Вспомнив, она увидела Его, шагающего по своей дороге, несшего свой крест… Увидела, как убийцы вколачивают в него звёзды…

-Нет! Нет! Не хочу, чтобы тебе было больно!

Бросилась стремительно, преодолела вмиг разделяющее их пространство. Догнала, Но поздно. Ему уже было очень больно.

-Нет, не хочу,- плакала и целовала Его раны.

И там, где поцелует, уходила боль. Он открыл глаза.

- Мама! – обрадованно узнал.

Сняла Мать обруч с головы своей, окутала им себя, невидимую вместе с Сыном своим…

-Я вас прощаю, добрые люди! – произнёс Сын тихо, почти шепотом, но услышали все. И запомнили эти странные слова…

Солнце пропало… Её Сын и Её возлюбленный всегда составляли единное целое с небом и одно непременно переходило своим качеством в другое…

Они растворились в воздухе! Это было то, что увидели все! Его больше не было в этом сером мире, ему больше нельзя было причинять боль, нельзя было унизить, нельзя казнить. Он исчез, и это было чудом. Чудо увидели и запомнили…

…Всё замерло в тишине. А потом… в воздухе разлилось серебристое сияние. Вслед за ним пролились на землю сочные краски радуги, перешагнувшей мостом небо. Свежий ветер разнёс смутные весенние настроения. Серый Мир стал вдруг цветным и это тоже было чудом!..

… Серая крыса с чёрными усиками и безумными глазками юркнула незаметно в норку в земле, уводя за собой полчище злобных тварей. Трусливо оглядывались они на людей, толкали и кусали друг друга, пока не исчезли все в норе. Это был Серый Дракон со своей свитой, который, оказывается не выносил ярких красок…

 

 

1.12.2003