(ностальгический этюд) Мне тогда лет тринадцать было… Практически каждый год мы всей семьёй ходили за грибами. Отец с матерью брали по большой корзине – литров на тридцать каждая, отец их сам плёл – я с сестрёнкой одно ведёрко на двоих, и все вместе ехали на автобусе до Старых Туймазов, а там, через широкую полосу соснового молодняка, шагали в лес, что рос по обе стороны перевала на трассе «Туймазы-Октябрьский». Лес был в основном сосновый, с островками дуба и берёзы. И очень светлый. Комаров и всякой другой мошки не было вовсе – росший на макушке гряды, он постоянно продувался ветрами… В ту осень так вышло, что за грибами отправились только я и отец. Погода стояла по-летнему тёплая, и, хотя солнышко постоянно пряталось за облаками, но от самой земли в лесу поднимались невидимые волны тепла. Пахло осенью – лежалыми сосновыми иголками, лёгкой лесной сыростью, как после дождя, и, конечно же, грибами. Было видно по примятой траве и срезанным жёлто-кремовым пятачкам пеньков, что до нас здесь уже прошло немало народу. Маслята попадались, но всё большущие, с червивыми вялыми шляпками. Срезав с пяток грибов, отец сел на поваленный высохший ствол старой сосны и закурил. - Да, Серёга, сёдня не наш день… Похоже, зря мы пару вёрст по лесу отмахали… - Пап, а, может, дальше будут грибные места? - Нее, дальше в распадке дубы и осинник, потом вовсе бурелом… - А дальше? Если дальше бурелома? - А дальше никто и не ходит. Чё зря ноги ломать? Да и ты, вижу, уж устал… - Да ничего и не устал! Давай, сходим, а? А то с пустыми корзинками как-то стыдно в автобусе домой ехать… Отец посмотрел на меня и ухмыльнулся: - Стыдно с пустыми, говоришь. Ладно, айда. Тока не скулить потом… Как отец и говорил, пройдя грибную полосу леса, а потом, через полчаса, и распадок, мы очутились в «поломанном» лесу. Рухнувшие в разное время деревья с торчащими во все стороны скелетами сухих ветвей образовали практически непроходимые баррикады, как бы предупреждая: «Всё. Дальше ходу нет!» Не углубляясь в этот завал, отец повёл меня вдоль него, чуть слышно бормоча под нос: - Где-то здесь должна быть. Где-то здесь… - Чего «здесь», пап? - Да тропа кабанья, что ж ещё. Я года три назад, когда с Николаем на охоту ходили, её заприметил… Ага, вот она! И я увидел – стёжка мятой травы из распадка вдруг ныряет под два, рухнувших навстречу друг-другу, и образовавших как бы шалаш, сосновых ствола. Мы нырнули в этот шалаш – отец почти что на четвереньках, толкая впереди себя корзину, а я за ним, согнувшись в три погибели. Внутри было сумрачно, душно и очень тихо. Сухие, в паутине, ветки хлестали нас по лицу и спине, норовили выдрать из рук корзину и ведро, сыпали за шиворот ломкие мёртвые иголки и сухой мусор. Казалось, прошла целая вечность… Вдруг впереди резко просветлело, спина отца пружинисто выпрямилась, и мы оказались в светлом лёгком сосняке, по которому гулял освежающий ветерок. А под ногами… А под ногами – блестели тугие коричневые шляпки осенних маслят. Их было столько, что нельзя было шагу ступить, что бы ни вывернуть сапогом из слоя хвоинок с редкими кустиками низкой травы эти лоснящиеся пупырышки… Минут через двадцать моё ведёрко и отцова корзина были полнёхоньки. И мы присели перекусить и передохнуть. Отец вытащил из кармана плаща свёрток и разложил его прямо на хвойной подстилке. Потом из внутреннего кармана достал стеклянную бутылку из-под лимонада с горлышком, заткнутым полиэтиленовой пробкой. Внутрь бутылки мама утром налила шиповниковый чай… Как хорошо и спокойно елось в лесу!.. Казалось, что нет ничего вкуснее, чем жевать с наслаждением обыкновенный кусок чёрного хлеба с половинкою малосольного огурчика, и запивать всё это чаем из горлышка бутылки! Уф! Потом мы лежали на прогретой за жаркое лето земле, и смотрели, как над нами проплывают далёкие-далёкие облака, играя где-то там, в вышине, в прятки с солнцем… - Даа, обратно нам по этой дыре с таким «урожаем» не пробраться… Придется вперёд идти. Ты как, отдохнул? - Да я, папк, и не устал даже, – бодро откликнулся я. – А куда пойдём- то? - Если мне не изменяет память, где-то там, – отец махнул вперёд рукой, – километрах в семи – старая трасса на заброшенную нефтяную вышку. А от трассы ещё с километра два – и мы в Верхних Бишиндах. А там – автобусная остановка. Ну как, дошагаем? - Дошагаем! И мы пошагали… Минут через тридцать-сорок мы присели передохнуть. Сосны постепенно сменялись дубками с примесью молоденьких белых берёзок и купами лещины. Под ногами почти не осталось хвои, а трава стала намного гуще и была уже выше колена. Вертя головой по сторонам, я вдруг увидел с правого боку, как вдалеке, между деревьями, что-то сверкнуло. Как будто солнечный зайчик пробежался по березовым и дубовым стволам. - Пап, гляди, там что-то блестит! Так мы и нашли это потаённое лесное озерцо… Когда-то, давным-давно, здесь образовалась выемка в песчанике. Потом её заполнили водой дожди и снега. По краю выросли камыш с осокой. Отец стоял на берегу и, покусывая травинку, смотрел на воду, которую чуть рябил лёгкий ветерок – и от этого блики от отражающегося в воде осеннего солнышка скакали по всему лесу наперегонки друг с дружкой. Иногда по поверхности пробегали круги, как от брошенного в воду камушка. - А здесь-то, небось, и рыба есть, – отец снял фуражку и почесал затылок. С таинственным видом сунул руки в необъятные карманы своего плаща… - Ага! А щас мы с тобой, сына, порыбачим! – и он жестом фокусника вытащил из правого кармана моток «киперной» ленты. – Ещё с лета осталась, когда помидоры подвязывали… Потом снял плащ, разложил его на траве. - Придержи-ка за края, – и высыпал на него свою огромную корзину. Получилась целая гора молоденьких, не больше юбилейного рубля, маслят. Ловким движением отец привязал к ручкам корзины ленту и полностью раскрутил её. Получилось довольно много – где-то метров двадцать. Побив каблуком сапога по выступавшему недалеко от озерца пласту песчаника, отслоил несколько небольших кусков. Потом, отрезав от ленты сантиметров сорок, он привязал один из камней на дно корзины и, подойдя к воде, опустил её. Корзина пошла ко дну, пуская целый рой мелких пузыриков. - Годится! А теперь, Серёга, отнеси её по берегу на всю длину ленты и аккуратно боком отпусти в воду. Да, подожди-ка! – отец вытащил из кармана своих старых брюк оставшуюся четвертинку хлеба, разломил её пополам, слегка намочил одну половинку в воде и, отжав, слепил подобие пластилинового шара. Потом этот шар плотно впечатал рядом с камнем на дне корзины, превратив его в небольшую лепёшку. Корзина скрылась в воде. Отец сел на корточки, и, не выпуская из рук конца ленты, закурил. Когда «беломорина» окончательно выкурилась, он прикопал бычок в землю, И, встав у самой кромки берега, начал аккуратно вытягивать за ленту корзину. Путь корзины по дну был виден отчётливо – по дорожке из пузырьков и слегка потемневшей от поднявшегося ила воде. Лента очень сильно натянулась, скручиваясь в тонкий жгут, слегка гудела и только чудом не рвалась. Минуты через три край корзины появился над водой у ног отца. Вытянув её на берег, отец отнёс к плащу и опростал рядом с ним прямо натраву. Вот это да! На мокрой траве прыгали, переваливаясь тяжёлыми боками, и сверкая чешуйчатой кольчугой, с десяток янтарно-золотистых карасей. Самый большой был где-то сантиметров под тридцать, остальные чуть поменьше. - Ну что, ещё попробуем? Второй раз корзина вначале пошла легко, а потом, словно за что-то зацепившись, еле-еле вытягивалась за ставшую звенящей струной ленту. У самого берега лента с басовитыл щёлком лопнула, но отец, шагнув в воду, успел подхватить опускающуюся в глубину корзину за ручки. На самом дне корзины, придавленный сверху целым кагалом небольших карасиков, возлежал, отливая начищенной медью, карасище. Сорокасантиметровое в длину дно корзины умещало только его тушу, а часть хвоста согнулась – и конец его доставал до верхнего края. Покидав мелочь обратно в озеро, отец отобрал штук семь самых приличных карасиков во главе с их кирасирным генералом, и, положив весь улов в корзину, накрыл его слоем лопухов. Сверху подсыпал слой маслят. А все оставшиеся «упаковал» в свой плащ, связав горловину мокрой лентой и этим как бы превратив его в большой вещмешок, да так здорово, что рукава плаща получились наподобие лямок рюкзака… На остановку мы вышли уже под вечер. Я еле волочил ноги. На последних километрах отец отобрал у меня ведро, но, всё равно, я здорово вымотался. И те тридцать минут поездки в автобусе я просто дрых, привалясь головой к теплому, пропахшему грибами и рыбой, надёжному и сильному отцовскому плечу. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
