Марья пришла со своей бедою в церковь. Живой огонь свечей отбрасывал всполохи света в глубину таинственных сумерек зала. Нарисованные святые печально взирали на нее со стен, как бы разделяя ее горе. В церкви пахло ладаном и воском.

«Матерь Божья, помоги ты мне!» - вздыхала Марья, вытирая крупные слезы, так и выкатывавшиеся из ее больших выпученых глаз на щеки.

Священник вслух молился о мире, церковный хор, состоявший из престарелых женщин подхватывал дребезжащими голосами выводил: «Господи, помилуй!»

Немногочисленные прихожане крестились и кланялись, не глядя друг на друга. Никто на Марью не оглядывался и она наплакавшись вдоволь, вышла чуть успокоенная под весеннее солнышко.

Стесняясь прохожих, она поскорее стащила с головы платок и пошла мелкой семенящей походкой прочь от храма. Марья еще не привыкла к роли верующей. Не могла она, как некоторые, едва завидев церковь, деловито креститься и кланяться среди улицы. Она знала, конечно, что так поступали все русские до революции, но много лет советской власти сделали свое дело. И Марья крестилась, но мысленно. А молилась, едва шевеля губами, незаметно для случайных зрителей. И никто, глядя в эти минуты на нее, не смог бы сказать, что она молится.

На стройке у нее даже не знали, что она по выходным посещает церковь. Не знали, как она торопливо шепчет молитвы на сон грядущий и кланяется любимой иконе всех святых, всегда стоящей у нее на комоде. Икона досталась Марье от верующей бабушки. На комоде, накрытом кружевной скатертью было еще много разных чудесных вещиц: фарфоровые статуэтки, изображающие ангелочков; шкатулка, покрытая белыми раковинами, и небольшие камни от прозрачных, словно слезы, до лазоревых, словно море. Лежали разные колечки. От алюминиевых до бирюзовых, бусы с черными камнями; простенький браслетик в виде розового сердечка.

На работе, где Марья трудилась крановщицей, мало кто знал о такой ее беде, как пьющий муж. Она была не болтлива, тяжела на руку и вспыльчива. С нею грубые строители и шаловливые малярши считались. Она выполняла свою работу четко, без сбоя и слез, никогда не ругалась, а только напирала огромной грудью на ругателей и с вызовом глядя темными сердитыми глазами, говорила одно: «Ну!» И любой, даже начальник сразу смолкал и старался отойти, спрятаться за спины товарищей и оттуда поглядывал с опасением на Марью, на ее пудовые кулаки и массивный подбородок.

Но вот с кем не могла справиться Марья, кто не слушался ее ни в чем - был ее собственный, родной муж.

Маленький, очень скрытный, он вечно уводил в сторону глаза от тяжелого взгляда жены. Таился и прятался. Он даже умудрялся в квартире спрятаться, частенько залезал от Марьи в нижний шкаф антресолей, сворачивался там клубочком, на стопке постельного белья и засыпал.

Пил он постоянно и приходя домой, затевал скандалы, кричал на молчаливую Марью тоненьким визжащим голосочком, подпрыгивал перед нею, будто воробей перед кошкой, сжимал худенькие кулачки. И Марья, выведенная из себя хватала его за шиворот, трясла, словно шавку, а потом бросала на диван, где он, немедленно поджимая коленки к подбородку и подсовывая ладошки под щеку, тут же засыпал.

Проблема, которая занимала и ум и душу Марьи, был ее муж, но не пьянство его, а мокрые дела, которые он всегда оставлял после себя, поспешно сбросив одежду у порога ванны, он протрезвев, с утра, забирался в душ и мылся там, ожесточенно крича ей, что она сама же его и обделала, а он тут не при чем. Потом одевался в чистое и кидался прочь из дома. Марья же не вынеся вони, вынуждена была стирать и постельное белье, и мужнину одежду почти каждый день, после очередных пьянок мужа. Она устала. Давно уже на диване лежала для него большая клеенка, которая иногда спасала положение, а иногда и нет. Сама Марья давно уже спала отдельно на кресле-кровати. И ничто не менялось. Муж, как маленький ребенок, пьяным прудил под себя. Но выхода не было, пить он не собирался бросить. Пьяному ведь легче живется на свете белом. К Марье он привык. Любовницы на него не охотились, кому он такой плюгавенький мог понадобиться?! В работе устал бояться увольнений. В жизни доконали постоянные стрессы, устраиваемые правительством с ростом цен. Он не мог смотреть новости, от него надо было спасать телевизор, а то мог и в окно выбросить ценный аппарат. На стройке он вкалывал рядом с Марьей, но не крановщиком, а обычным рабочим, среди работяг он слыл психом, мог и кинуться с кулаками, если что. Но пил горькую не с работягами, а все больше с дружками своего подъезда, людьми отставшими от жизни и живущими прошлым. Люди эти давно уже пропили не только телевизоры, радио, но и свои души... Своим тупым существованием «дружки» вполне устраивали его. И по вечерам после работы он непременно шел к ним, а ночью возвращался домой уже хорошенький. Похмельем он не страдал и отпивался горячим чаем, часто даже сетуя вслух, что вот, дескать, если бы он страдал похмельем-то, может и пить перестал бы.

Марья ходила в церковь, молилась дома, но все напрасно. И вот, войдя в состояние полнейшего отчаяния, она зашла в аптеку. Аптека, не самая дорогая в городе, благоухала запахом лекарств, Марья поморщилась, она была женщина здоровая, лекарств не знала и деньги на фармацевтов не тратила. Но тут беда принесла ее к окошку, где миловидная женщина в белом халате выслушав ее горе, посоветовала не покупать дорогих средств против алкоголизма, а приобрести несколько штук памперсов для взрослых. Марья немедленно купила.

Она не верила в чудо-средства, рекламируемые по телевизору, как единственные и неповторимые для того, чтобы любимый муж бросил пить, но она тут же поверила в памперсы. И нацепила-таки один в тот же день на пьяного муженька. Пьяным он ничего не понял, только пробормотал какие-то угрозы, безвольно поворачиваясь в ее умелых руках.

Утром же заорал, как бешеный, содрал с себя отяжелевший от мочи памперс и бросился в ванну. Постельное белье осталось сухим.

На следующую ночь Марья не без борьбы одолела сопротивляющегося пьяницу, содрала с него всю нижнюю одежду и нацепила памперс. Обессилев, слабенький, муж заснул мертвым сном. А утром раскричался. Возмущению его не было предела.

Марья же воспрянула духом, наконец-то, она будет как все путные жены стирать только по выходным, а не каждый день, плюясь и отворачиваясь от тяжелого запаха мочи.

В третью ночь муж пришел полупьяным и долго метался по квартире, не даваясь в руки Марье. Она загнала его в угол дивана и там переодела. Он попытался содрать памперс, но не тут-то было, Марья пригрозила связать ему руки. Он покорился. И лег в постель, впервые, не ощущая под собой, сквозь тонкую простыню, холодную поверхность клеенки, Марья клеенку убрала.

На четвертый вечер муж не пошел пьянствовать, а уселся на кухне пить чай. Потом взялся за книгу и только хмуро сверлил взглядом зарвавшуюся жену.

А еще через некоторое время он вышел на балкон, сделал зарядку, потянул носом свежий весенний воздух и вдруг, бросился к Марье, ущипнул ее игриво за бок: «Живем, а?!»

Марья неловко улыбалась, не веря своему счастью. Муж вернулся. Наконец-то, не мутный, страшный, грязный, скандальный, а чистый, здоровый, веселый и все это сделали памперсы! Она с уважением поглядела на стопку памперсов и засунула их подальше в шкаф, может не пригодятся?!..