1.1.

Вадим встал, размялся и выскочил из дома. От реки веяло свежестью. Остывшая за ночь земля приятно холодила ступни ног, и казалось, что от этого тело наливалось бодростью. Вадим побежал. С разбегу, оттолкнувшись от только вчера поставленных им мостков, Вадим плюхнулся в реку. Проплавав минут двадцать, он выбрался на берег и пошел в дом. Ему казалось, что теперь новая жизнь начиналась с каждым утром. Да это, наверное, так и было. Каждый день приносил ему маленькую победу над окружающим миром, а самое главное - над самим собой. Руки снова вспоминали топор и лопату и вспоминали их довольно успешно. Вадим подошел к дому. У забора стоял Яшка -старый, но почему-то ручной лось.

Он появился через неделю, после прибытия Вадима в этот Эдем. Вадим тогда копал огород и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся и увидел Яшку. Почему-то эта кличка сразу пришла ему на ум при виде старого лося. Яшка стоял и смотрел на него, сосредоточенно жуя жвачку. Вадим воткнул лопату в землю и пошел в дом. Еще из детских книжек он помнил, что лоси или олени, а может, и те и другие, любят хлеб с солью. Вадим приготовил лосиное лакомство и вышел из дома. Лось словно ожидал его. Вадим осторожно подошел к нему. Яшка не двигался, только косил на Вадима глазами и продолжал что-то жевать. Потом осторожно попробовал губами протянутый Вадимом хлеб и также осторожно сжевал его, развернулся и пошел в лес. Будто бы он приходил к Вадиму специально за этой горбушкой и, получив своё, возвращался к своим лосиным делам.

С тех пор Яшка приходил к Вадиму каждое утро, примерно в одно и то же время. Получал свою горбушку с солью и, почти никогда не задерживаясь более, возвращался к себе в лес.

Когда Вадим еще только обдумывал свою будущую Робинзонаду, он решил не брать с собой никаких животных, чтобы не травмировать себя, если вдруг собака или лошадь помрут раньше него. Хотя он уже и не собирался долго жить, но у домашних животных век короче нашего. А Вадиму не хотелось больше видеть ничью смерть, тем более близкого существа, даже если это кошка или собака. Но спустя неделю, после того как Вадим поселился у своей речки Безымянки, он пожалел об этом - одиночество давало о себе знать. Поэтому он страшно обрадовался своему новому другу Яшке. Хотя тот и приходил не больше, чем на полчаса, но все-таки теперь было с кем поболтать, а после года знакомства даже потрепать по шее.

Когда-то у Вадима была другая жизнь, другой дом, другие друзья... Но теперь все это казалось ему каким-то длинным кинофильмом, который он когда-то смотрел. Там - в той жизни - у него была семья, работа, квартира в многоэтажке в большом городе. Но дети выросли, потом выросли и внуки, работа закончилась пенсией, и квартира в многоэтажке стала казаться тюремной камерой. А после того, как Вадим схоронил всех своих друзей и любимую внучку Лизу, которая погибла в ужасной автокатастрофе, и любимую жену Анну, которая умерла от тоски по внучке через месяц после Лизиной кончины, Вадим задумался - а что он делает в этом, становящемся ему чужим, городе. Внуки уехали на заработки в другие города и не баловали его своим вниманием. Дети довольно крепко стояли на ногах и не нуждались в нем. Так что в его жизни оставалось одно - ожидание смерти. Но как тоскливо было это ожидание в его квартире, где каждая вещь дышала воспоминаниями о потерянных близких. И тут он вспомнил своего отца, который всегда, после выпитой рюмки, мечтал уехать куда-нибудь в “тундру” и ловить там рыбу, но так и не осуществил свою мечту и умер от воспаления легких в районной больнице. И Вадим решил уехать “в тундру”.

Он понимал, что отказаться сразу от всех благ городской цивилизации ему будет трудно. Да и сотворить себе самому хлеб насущный без необходимых на то навыков будет тоже нелегко. Поэтому он, хоть и удалился от цивилизации, но связь с нею поддерживал. Для этого он приобрел рацию и раз в квартал болтал с дежурным по вертолетной стоянке. Именно вертолетчики и доставили на выбранное Вадимом место - купленный им в деревне деревянный сруб - и помогли накрыть его крышей. Они же, во время грандиозной попойки по случаю новоселья, обещали Вадиму привезти на заказ “хоть черта”, когда ему понадобится. Но Вадим, к огромной для него радости, что было предметом его гордости, пока обходился без посылок. Конечно, он не смог предусмотреть всех нужных ему в его новом хозяйстве вещей. Но то, в чем у него обнаруживалась нехватка, он старался делать своими руками и пока довольно успешно. Ну, вот забыл он привезти с собой грабли, да неужто это такая сложность, когда у тебя есть руки, молоток и гвозди?

Итак, Вадим вел жизнь Робинзона уже второй год. Он выбрал себе местечко на Алтае, глухое и безлюдное. Все, что ему было нужно, находилось рядом с его новым домом: в ста метрах - лес с ягодами и грибами; в двадцати метрах - река с мелкой рыбешкой; и в бесконечности - небо со звездами и воспоминаниями.

Уже через полгода такой жизни Вадим понял, как ему повезло, что он выбрался из дымного города на вольный воздух. Он даже чувствовал себя помолодевшим, хотя из зеркала на него по-прежнему смотрел морщинистый сморчок. Но что-то новое появилось в его глазах. Вернее, даже не появилось, а наоборот - стало пропадать. Стала пропадать тоска по жизни из уголков глаз. Пропало и ожидание смерти, с которым он ложился каждый вечер в постель раньше. И еще он вдруг обнаружил в себе задатки нарциссизма - он стал любоваться собой, вернее тем, что он, испорченный городом человек, может вести такую дикарскую жизнь, и тем, что он не опустился и продолжал ежедневно делать зарядку и бриться и даже научился стричь себя раз в месяц. И это утро не было исключением. Угостив Яшку хлебом с солью и поболтав с ним, пока тот не удалился к себе в лес, Вадим сделал зарядку, побрился и пошел на речку посидеть с удочкой часок-другой, чтобы сварить себе на обед ушицы.

Когда он выходил из дома, то услышал всплеск на реке. “Ух-ты! Неужели в мою речушку заплыла большая рыбина? Попробуем-ка мы ее отловить”, - подумал Вадим, подбегая к мосткам.

И тут, у самых мостков, вынырнула Она. Сердце Вадима сначала остановилось, а потом забилось так, что ему стало не хватать воздуха, и он испугался, что сейчас задохнется. Перед ним была русалка с густыми, отливающими золотом, длинными волосами, с налитой грудью с нежно-розовыми сосками и с бездонными васильковыми глазами.

Вадим смотрел на нее, судорожно хватая ртом воздух, и не мог оторвать взгляд от красоты, представшей его взору. И тут русалка нырнула, взбив воду ногами и окатив Вадима фонтаном брызг, чем и привела его в чувство.

“Непорядок”, - подумал Вадим, - “у русалки должен быть хвост, а не ноги. Вот старый дурак! Вот такие же маразматики и придумывают сказки про русалок”.

В это время “русалка” вынырнула у противоположного берега, и Вадим заметил на том берегу аккуратно сложенную одежду, плетеную корзинку и котомку. Он никогда в жизни не видел котомки, но сразу понял, что это именно она, а не что-то другое. “Русалка” без всякого стеснения вышла из воды и начала одеваться. И тут Вадим понял, что он все еще мужчина. А “русалка” вдруг спросила: “Ты кто?”

- Вадим. А ты кто?

- Таня.

“Она звалась Татьяна”, - автоматически промелькнуло в голове у Вадима.

- Ты геолог?

- Нет.

- Значит, журналист?

- Тоже нет.

- Значит, просто тут живешь. Твой дом далеко?

- Рядом, просто его не видно из-за скалы.

- Это деревня? Или город? Или скит?

- Нет, я живу один.

- Ага, ты - отшельник! Тогда ты меня не обидишь. Можно я к тебе перейду?

- Переходи. Там... правее, тьфу ты, от тебя это левее...

- Я знаю. Я здесь уже бывала года три назад, но тогда здесь никого не было.

Таня стала переходить речку вброд, а Вадим снова не мог оторвать взгляд от ее ладной фигуры, крепких загорелых ног и прекрасных волос, цвета спелой ржи, выбивавшихся из-под косынки.

“Черт возьми, - подумал он, - я и вправду уже успел одичать, да и то сказать - полтора года не видел ни одного человека, а тем более женщину, а тем более красивую. Но она и в самом деле красивая.”

Танина красота была какой-то старинной - из прошлых веков. Может быть, это оттого, что на ней было домотканое платье и корзинка в руке, и котомка за спиной.

“Прямо Алёнушка! Только косу заплести. Хотя ей уже, наверное, за тридцать, так что это уже Алёна, а не Алёнушка. Тьфу-ты! Глупости какие! Разве это от возраста зависит. Вот мы, мужики, какие: как до двадцати - так Алёнушка, а как после - так уже только Алёна. Вот и моя Анна - в молодости была Анечкой, а к старости как-то незаметно стала Аннушкой”.

- Здравствуйте!

Таня поклонилась Вадиму в пояс.

- Господи, откуда же ты такое диво-дивное, - не выдержал Вадим.

- Оттуда, - Таня махнула рукой в сторону реки.

- Ну да, ты же русалка, - пошутил Вадим.

Таня рассмеялась.

- Нет, русалки живут в реке, а я жила за рекой.

- Ну ладно! Пойдем-ка завтракать. Ты, верно, еще не ела.

- Спасибо! У меня есть еда.

- Да брось ты! Ты - моя гостья, и я тебя угощаю.

- Спасибо! У тебя хороший дом.

- Да, мне тоже нравится.

- Ты давно тут поселился?

- Да уже полтора года почти живу.

- Жаль, что я не знала. А то, может быть, ты Аннушке помог бы. А теперь только помолиться за упокой души ея осталось.

-Какой Аннушки? - Вадима передернуло от неожиданного совпадения имени неизвестной ему Аннушки с именем его покойной жены.

-Так это сестра моя - покойница. Сорок два дня, как преставилась, упокой. Господи, душу ея.

- Да ты проходи, дорогая, садись куда хочешь, а я сейчас на стол накрою.

Вадим полез в погреб. Ради такого случая можно и неприкосновенный запас тронуть. Он набрал консервов и вылез наружу. Сам он старался обходиться тем, что давали ему река, лес и огород. Хотя иногда, соскучившись по консервам, открывал баночку тушенки, шпрот или сгущенного молока.

-Вот эта - вкусная, - Таня показала на банку сгущенного молока, - я такую пробовала, когда к нам геологи пришли и потом, когда журналисты пришли.

- Да ты у нас - знаменитость, раз тобой журналисты интересовались. Ну, рассказывай, чем прославилась?

И Татьяна рассказала.

Это была удивительная история. Удивительная и простая. Прадед Татьяны был старовером и бежал от мира в алтайскую тайгу. Ну, прямо как Вадим, только вместе с семьей. И случилось это больше ста лет назад. С тех пор их семья жила в полнейшей изоляции от всего мира и не знала ни войн, ни революций. Единственной их катастрофой было то, что в семье рождались, в основном, женщины, и поэтому род угасал. Мать Татьяны умерла при родах, а отец - сгорел в тайге во время лесного пожара, когда ей было всего три годика. Ее воспитывала старшая сестра - Аннушка. Она заменила ей и отца, и мать, и подруг. А когда Татьяне было двадцать восемь, на их жилье набрели геологи. Через два месяца после геологов к ним нагрянули журналисты. Найти в тайге двух оторванных от цивилизации женщин было настоящей сенсацией. Их уговаривали переселиться к людям в какую-нибудь деревню на Алтае, но Аннушка отказалась и попросила журналистов, чтобы их не беспокоили. И они продолжали свою отшельническую жизнь в тайге. А год назад Аннушка заболела. Таня не знала, что это за болезнь и потому не знала, как и чем ей помочь. Это был год мучений. Аннушка угасала на глазах. Перед смертью она взяла с Татьяны слово, что та, после ее смерти, оставит старый дом и уйдет “в мир” к людям. Таня схоронила Анну и через сорок дней, когда душа сестры отлетела к небесам, двинулась в путь. Вадим оказался первым человеком, которого она встретила на пути к людям.

- Представляю себе, как тебе, бедненькой, было страшно одной после смерти сестры.

- Совсем не страшно. Только Аннушку жалко очень. Ну да теперь она уже на небесах. Такой безгрешной душе - место в раю. А мне страшно было бросать дом. И сейчас страшно идти к людям. Какие они? Геологи были хорошие, да и журналисты тоже. Но то ж были гости. А вот когда жить вместе, какие они? Аннушка говорила, что живут они в грехе, хоть кресты и носят, а на икону никто не помолился. Но, перед смертью, все равно наказала идти к людям. “Ты, - говорит, - душа чистая и стойкая, тебя уже не собьют с пути истинного, а на людях и смерть красна, а то тебя и похоронить-то некому будет”. Вот я и пошла. А все равно страшно. Хотя вот ты - хороший, добрый. Можно я у тебя немножко поживу, а потом пойду дальше, а ты мне пока про людей расскажешь. Я по хозяйству тебе помогу, я много умею.

- Ну вот, завтраком угостил и уже добрый. Живи, конечно. И от помощи не откажусь - осень на носу - пора к зиме готовиться.

1.2.

Как и когда это случилось, Вадим не помнил, но теперь с содроганием ждал, когда Татьяна, наконец, ему скажет: “Ну, вот мне и вышла пора идти дальше к людям.” Случилось, казалось, невероятное - Вадим влюбился. Втрескался по уши. То ли полуторагодовалое отшельничество, то ли старческий маразм сыграли с ним злую шутку. Его сердце разрывалось на части, когда он думал о том, что Татьяна скоро уйдет от него. Но рано или поздно это должно будет случиться. Что делать молодой, тридцатичетырехлетней женщине здесь, рядом с почти восьмидесятилетним стариком, который приехал сюда, чтобы умереть в тиши и спокойствии величавой и прекрасной своей нетронутостью природы. А ей еще жить да жить. И все же, бес ему в ребро, он не мог оторвать глаз от ее ладной фигуры, золотых на солнце волос и бездонно-синих глаз.

Таня жила у него уже третью неделю и Вадим понял, что с этим надо кончать, надо рвать это сейчас, пока еще не поздно, пока еще он в состоянии это сделать, пока еще он в состоянии держать себя в руках.

А в состоянии ли он и вправду держать себя в руках?

Вадим решил поговорить с ней утром, чтобы не мучить себя, да и ее тоже, бессонной ночью.

После завтрака, когда Татьяна хотела убрать посуду со стола, он взял ее за руку и посадил рядом с собой, чтобы не смотреть в ее доверчивые глаза.

- Таня, ты только не подумай, что я тебя прогоняю, но тебе пора идти дальше, к людям. А то скоро пойдут дожди, а до ближайшей деревни дней пять-шесть ходу. Или лучше я свяжусь с вертолетчиками и они доставят тебя куда надо. Полетишь по небу. Знаешь как это здорово?!

Таня молчала.

- Ну что же ты молчишь, Танечка, или ты боишься летать? Но ты же еще не пробовала. Но если не хочешь, тогда пешком. Так как, вызывать вертолетчиков или не надо?

Таня молчала.

Вадим не выдержал и посмотрел на нее. У него сжалось сердце -такого горестного выражения лица он не видел никогда в жизни, даже на похоронах, на которых в последние годы ему часто приходилось бывать. По ее щекам, убыстряясь, скатывались одна за другой слезинки и падали на ее натруженные, но все равно красивые руки. А в глазах... такая боль!..

- Ну что ты плачешь, глупенькая? Ты же обещала сестре уйти к людям. А я один, да и старый, не сегодня-завтра помру и тебе придется еще и меня хоронить. Давай, собирайся, а я пока свяжусь с вертолетчиками.

Но Татьяна продолжала сидеть и беззвучно плакать. Вадим разозлился на самого себя, что он так неумело и грубо выпроваживал ее. Но, взглянув на ее слезы еще раз, он не выдержал и прижал ее к себе. Прижал только для того, чтобы успокоить ее и вдруг оказался в ее объятиях. Она целовала его лицо, рыдая по-бабьи и приговаривая: “Светик ясный, Вадимушка, не прогоняй меня! Солнышко мое, подари мне ребеночка!” Вадим утонул в ее горестных глазах, полных слез и очнулся лишь, когда Таня затихла.

- Дурочка! Ты просто не знаешь, сколько на свете молодых и красивых мужиков. Ты увидела меня первого и думаешь, что мы одни на белом свете, как Адам и Ева.

- Неправда. Я видела геологов и журналистов. Там все были мужики. И были и молодые и красивые. А Аннушка сказала, что мне сердце подскажет, от кого мне захочется ребеночка. И вот сейчас оно стучит и стучит: “От тебя!” Послушай!

Вадим провалился в сладостное небытие. Его глаза застлал васильковый цвет. Он не помнил, как он ее раздел, или она сама разделась. В голове у него засела только одна мысль: “раз уж это случилось - сделай так, чтобы ей было хорошо!” Он не помнил, как она вскрикнула, он ласкал ее до изнеможения, а когда ему казалось, что он устал, мужчина просыпался в нем снова и снова. Это был день чудес! И закончился он светлым сном, в котором ему снился их ребеночек - белокурый бутуз с голубыми глазами.

1.3.

- Ну, дед, ты и даешь! Тебе до ста, небось, только плюнуть осталось, а ты вон какую двойню заделал. Посмотри, какие красавцы - дочка, ну копия - ты, а сын - копия дочки - значит оба в тебя.

Рыжий верзила в белом халате положил младенца на кровать.

- Фух! Ну, кажется теперь уже все. А может там еще кто притаился, надо на всякий пожарный заглянуть. А вот с люлькой ты не угадал, дед, придется тебе еще одну стругать, дедуся. Хотя, прости, какой же ты дед - ты папаша!

- Как Таня?

- Да все в порядке. Первые роды всегда тяжелые, но она молодцом. Смотри, уже улыбается.

Роды, действительно, были тяжелыми, хотя откуда об этом мог знать Вадим. Если он и был уже отцом двух сыновей и дочери, при родах он присутствовал впервые - его Аннушка рожала в роддоме и его туда пускали уже постфактум. А в этот раз ему пришлось помогать этому рыжему доктору, которого привезли вертолетчики. Когда Вадим увидел этого рыжего детину, надевающего белый халат, он про себя обматерил вертолетчиков - нашли, гады, самого лучшего - рыжий, наглый, да и, кажется, тупой. А разве не тупой? Ну, как это уже поздно везти в больницу, да тем более на вертолете? Где же ей рожать, здесь что ли? Да как я буду помогать? Я же про это ничего не знаю. Не мог, идиот, с собой медсестру прихватить? Но, слава Богу, все обошлось, и рыжий доктор оказался очень умелым и толковым и даже нежным, хоть и прикрывался грубым словоблудием.

А когда вечером Вадим сидел во дворе за столом с вертолетчиками и рыжим доктором и обмывал с ними новорожденных Дарьюшку и Ванечку, его пронзила мысль: “А ведь теперь я не имею права умирать!”

А в доме светилась от счастья красавица Танюша, прижимая к груди два маленьких живых комочка. И Вадим видел сквозь бревенчатую стену ее улыбку и улыбался ей в ответ. И смерти не было, а была только жизнь, долгая и счастливая - бесконечная!

II.

Этот аппарат Веремеева - просто чудо. Я думаю, Алексей Вадимович, вы должны со мною согласиться. Раньше нам приходилось долго и упорно доказывать нашим клиентам, а потом и их родственникам, что пациенты чувствуют себя прекрасно, и инъекция Витфельда не просто консервирует мозг, а даже стабилизирует его работу. Но после изобретения Веремеева все убедились, что Витфельд просто гений. В этом убедился и сам Витфельд, хотя, создавая свой препарат, он двигался, преимущественно, по своему наитию. А теперь и у него появилась возможность продолжать свои гениальные работы, наблюдая за их результатами.

Алексею Вадимовичу ужасно надоел этот болтливый профессор. Он нестерпимо хотел в туалет, а профессор все болтал и болтал. И что тут говорить - аппарат, действительно, хорош и Витфельд, действительно, гений. И сам Алексей Вадимович уже внес деньги в “Брейн-фонд” и написал соответствующее завещание. Не за горами то время, когда и в его мозг введут инъекцию Витфельда и подключат к аппарату Веремеева, чтобы его дети смогли контролировать, как кайфует их папа после остановки сердца. Ох, как бы остановить этого профессора?

- Значит у меня, Борис Исакыч, появились брат и сестра, так сказать, Дарьюшка и Ванечка? . . Профессор захихикал.

- Ну, это ведь только в грезах вашего папеньки, Алексей Вадимович. Но согласитесь, Алексей Вадимович, эти грезы прекрасны. Я знаю, что вы уже внесли деньги в “Брейн-фонд”. А теперь, благодаря аппарату Веремеева, вы можете убедиться, так сказать, воочию в благотворном действии инъекции Витфельда. И, поверьте мне, медицина движется вперед семимильными шагами и не так уж далеко то время, когда мы научимся будить заснувший мозг, а подсоединить его к новому здоровому сердцу к тому времени не составит труда. Ну что ж, хватит о глобальном. Я, Алексей Вадимович, трачу ваше драгоценное время, поверьте мне, совсем не бесцельно. Наш фонд, не скрою - в рекламных целях, хочет выпустить серию видео под общим названием “Сны после смерти”, и мы хотели бы, разумеется, только с вашего согласия, в одном из фильмов этой серии использовать сканиограмму грез вашего папеньки. Я повторюсь, они прекрасны -большая любовь, зарождение новой жизни - прелестно! Хочу заметить также, что если вы согласитесь, то, во-первых, вы получите бесплатно всю серию “Снов”, а, во-вторых, вы освобождаетесь в этом случае от ежегодных взносов в фонд вплоть до остановки Вашего сердца. Ну как?

- Нет, ну что Вы, как можно? Отец мне этого никогда не простит.

- Ну что Вы, будет соблюдена полнейшая анонимность и к тому же ваш папенька юридически давно уже мертв.

- Нет-нет-нет! И говорить не хочу. Это такое личное... простите, я ужасно спешу. До свидания!

И Алексей Вадимович сорвался с кресла и помчался в туалет, пока его мочевой пузырь не разлетелся на части.