...– А теперь станьте в ряд, спиной к морю, лицом к колоннам храма. Загадайте свое самое-самое главное желание, – черноглазый гид сделал многозначительную паузу, – и бросьте свою монетку назад, как можно дальше. Ваше желание обязательно исполнится, если только вы не хотите зла другому человеку, конечно…

– А несколько желаний можно загадать? – поинтересовалась худенькая невзрачная девушка слева от Марии.

– Нет, друзья мои, – обычно веселое лицо гида стало очень серьезным. – Надо, чтобы одно и самое важное, самое нужное. Тогда боги будут на вашей стороне, они помогут, вот увидите…

«Совсем как в «Сталкере», – подумала Мария. – Только вот нет у меня никаких таких «самых выстраданных» желаний»… Она стиснула монетку и, зажмурившись, четко проговорила про себя три слова: «Хочу быть счастливой». Медный кружок блеснул и исчез в воздухе, пропитанном мягкими красками заката. Она посмотрела на мужа, стоящего в конце их «загадывающего» ряда, спросила губами: «Бросил?» Он показал руками: «Не слышу, ветер». Мария улыбнулась – удивительно, как быстро она привыкла к этому человеку, любящему, но вместе с тем, никогда не слышащему ее, родному и далекому одновременно…

У нее было прекрасное настроение, и хотелось улыбаться всем – деловитым немцам, старательно фиксирующим ускользающие краски неба своими камерами, запоздалому туристу неопределенной национальности, ставшему спиной к обрыву с сосредоточенным, вспоминающим лицом. Японцу, перегнувшемуся за ограждения и пытающемуся в тайне от своего гида отковырять кусочек вечного песчаника…

Века сменялись веками где-то там, в многолюдных городах – рушилось старое и строилось новое, рождались и, прожив отмеренное, умирали люди. «Здесь же, – думала Мария, любуясь закатом, – где суша встречается с морем, возвышаясь над ним, устремляясь в него, ничего другого, чем бесконечные встречи человека с древней тайной, не происходит. Здесь он преклонял колени и просил дозволения создать красоту, что сольется с вечностью. Здесь узнавал, на что способны его руки и душа, встревоженная мечтой. Сюда он приходит вновь и вновь как на свидание с бессмертием…»

Радостно-возбужденные, туристы цокали языками, тыкали пальцами, кивая друг другу: «Смотри, смотри…» То тут, то там слышались простые, обрезанные до необходимого грамматического минимума английские предложения, как правило, сопровождаемые тихими комментариями на родных языках. «М-да», – протянула рядом маленькая аккуратная женщина с восточным лицом. (Китаянка? Японка?..) «Здорово, правда?» – спросил ее по-русски мой соотечественник, добавив неопределенный жест рукой. Та радостно затарахтела по-своему, и стоящие рядом, казалось, уставшие за день от впечатлений, рассмеялись – беззаботное туристское счастье скатилось отголосками к волнам.

– … до нашей эры?! – долетело чье-то изумленное восклицание. Мария обернулась и скользнула глазами по двум русским, уткнувшимся в свой путеводитель. Здесь, на просторах удивительной древней страны привыкаешь к этому трехсловному дополнению, как к звучанию собственного имени. Здесь сам факт достоверности событий важнее, чем необъятное для одной человеческой жизни его уточнение: такой-то век, такой-то год. Загадывая желания языческим богам, опираясь на каменные плиты, высеченные в их честь, становишься частью истории мифической, принадлежащей не нам – им, бессмертным и всесильным…

Мария отошла от основной группы, ей хотелось одной смотреть вдаль – туда, где море, встретившись с небом, теряло все свое сине-голубое и постепенно насыщалось кремово-розовым и бледно-желтым. Голоса остались в стороне, и тишина – та, что приглушает проявленную жизнь до возникновения неожиданных мыслей – застрекотала в сжавшейся груди одиноким кузнечиком…

Только и размышлять о вечности, когда она так близка! Когда то, что отделяет нас от нее представляется прозрачной пленкой, и кажется – нет ничего проще наслюнявить палец и сорвать ее, и потрогать пальцами незацелованную, ненамоленную многочисленными предшественниками дочеловечность. Прочитать тот особый подтекст, в который еще не проросли похожие «Ах!» и «Боже мой…», множащиеся от растянутых ртов и расширенных глаз, от приложенных к груди рук. «Интересно, – думала Мария, – как выглядел самый первый человек, что появился на этом месте тысячи лет назад?»

Она отыскала глазами фигуру мужа в группе туристов, забирающихся на песчаные валуны в поисках удачных снимков. Прищурила глаза и унеслась мыслями туда, в розово-желтое, где ее, рассыпанную ветром, встречал словно бы другой, следующий мир, матрешечным незнакомцем выныривающий из всего того, что можно было сейчас видеть или хотя бы представить. Казалось, движущиеся фигуры людей, пузыри белой пены, камни, брызги, нежность, что-то кричащие дети и их непонятные слова сами по себе, а дальше – многоточия, скобки, слова, окончаниями стучащие в небо, страницы перечеркнутые, закапанные – снова – соленой водой… все заключено в какую-то одну, еще не угаданную мысль. И эта мысль – явно не единственная. «И каждая, казалось, незначительная деталь приобретет небывалую до сих пор ценность.» – Мария подняла причудливую ракушку, отливающую розовым и сжала в ладони. – «Значит ли это, что все видимое в целом – не более чем стереограмма, некий зашифрованный узор? Ведь стоит настроить глаз, и можно легко увидеть еще более удивительную многомерную картину…»

На ту гору, что справа, осела легкая светлая дымка, словно душа умершего.

«Вот и я, – вдруг подумала Мария, – когда-нибудь утону в таком же рассеянном облаке. Неужели же никто и никогда не различит мою боль, проступающую сквозь истекающее время, как соль на камне, не повторит, чтобы запомнить, мое имя?..»

Она медленно побрела назад, к своей группе. «Почему мне, ощущавшей вот только что легкое, беззаботное счастье, стало так грустно? – Она разжала ладонь и потрогала ракушку. –Как будто бы я нашла чужую, незнакомую печаль, затаившуюся, оставленную здесь кем-то до меня…»

Темнело розовое с синим. В бездне изменяющихся полутонов не видно разве что абсолютно черного: он еще будет, но позже. Рядом с Марией – она чувствовала – стояли и смотрели на море не только те, что приехали сюда сегодня в нескольких экскурсионных автобусах, а еще многие, многие, многие… А море в свою очередь смотрело на них, думая о своем, скрывая в темнеющих недрах свои тысячелетние неизбывные печали. «Сегодня мы брошены в копилку его вечности. На каждой из тех теплых монеток невидимым кодом прочерчены наши имена, а в скобках – загаданные нами желания, а заодно, несомненно, и мысли…»

– Ну вот, а теперь пройдемте к автобусам, нам пора ехать, – гид поправил свою легкую курточку и бодро зашагал вниз, периодически оборачиваясь и делая зовущие жесты туристам, на ходу продолжавшим щелкать фотоаппаратами.

Мария следовала за ним, задумчиво смотря под ноги и перепрыгивая через крупные осколки песчаника, выпирающие из-под рыжей земли. Прощаясь, последний раз обернулась – на фоне темнеющего неба восемнадцать величественных колонн, восемнадцать белых тел храма казались холодными и страшными, они гнали от себя людей, ежившихся под вечерним осмелевшим ветром: «Вам пора, уходите, оставьте нас…»

Однажды после, лежа бессонной ночью в четырехугольном пространстве своей комнаты, Мария в подробностях вспоминала тот день. Воспоминания были четкими, яркими, каждая деталь выталкивалась на поверхность и интуитивно дорисовывалась, заканчивалась, добавляя в общую картину впечатлений свой привкус. Все – от сложенных слоями облаков, утончающихся к воспаленному участку неба, устремленного вдаль, до ящерки, уперевшуюся немым взглядом в потрескавшуюся кожу ботинка, старательно перебиралось и укладывалось пазлами на свое место, утрамбовывалось, разглаживалось…

Она потянулась за листочком, лежащим на подоконнике. И, задержав дыхание, вывела свои первые строчки:

«Она загадала, чтобы всегда быть с ним, а он загадал о той, другой, кого едва знал. Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что задали богам неразрешимую задачу…»

Через открытое окно просачивались звуки раннего городского утра. Ворчание дворника, лязг цинкового ведра, шелест мягких веток, шепот и кашель – заглушаемые стуком первого, еще сонного, трамвая, и откуда-то с другой стороны – звон упавшей и прокатившийся по асфальту монетки. Мария улыбалась...