Счастливые и взбудораженные после только что сданного экзамена, пританцовывая, мы с моим друганом Серёгой буквально вывалились из дверей химкорпуса… И оказались по щиколотки в снегу. В этом событии мы не углядели бы ничего необычного, но, знаете ли, для середины июня такой каприз погоды выглядел как-то вызывающе.

Мне стало холодновато: согласитесь, босоножки никак не тянут на валенки, а лихое «мини» не очень сочетается со снегопадом. При взгляде на мою воздушную одёжку по Серёгиному лицу скользнула тень озабоченности:

- Ты что, не могла как-то… потеплее одеться?

- Ты хотел сказать – «поприличнее»? Мне что, в июне с собой тулуп таскать - на всякий случай, да? Может, ещё припомнишь мудрость древних – готовь сани летом?

Серёга обречённо вздохнул. Он знал меня ещё с детсадовских времён и решил закрыть тему: я явно нарывалась на ссору.

- Ладно, надевай мой пиджак и – бегом, к стоянке такси. Надеюсь, за пару минут ты не превратишься в ледышку… Давай руку!

 

Мы поскакали, как кенгуру, стараясь делать прыжки подлиннее. Выглянуло солнце, и город на фоне иссиня-чёрных туч стал фантастически-нереален, словно трёхмерная картина: яркая зелень, чёткие контуры островерхих крыш, заснеженный, но всё-таки выплёвывающий хрустальные струйки воды фонтан перед ратушей… Нарциссы, слегка наклонив головы под снежными султанчиками, с любопытством поглядывали вокруг своими лучистыми жёлто-оранжевыми глазками. Мне на секунду показалось, что вот сейчас, за этим поворотом, я увижу семерых гномов сразу и пару десятков крылатых фей в придачу.

- Серёж, а мы, случайно, не ускакали в сказку? – влетев босой ногой в очередной снежный завал, пропыхтела я.

- У тебя начинаются приятные «глюки» - это всегда бывает с замерзающими, - ответил добровольный буксир и прибавил скорости, так что у меня не осталось никакой возможности повертеть головой и полюбоваться видами.

 

Продрогшие, но довольные благополучным окончанием приключения, мы с воплями влетели на крыльцо общаги. Со ступенек уже убрали снег, но наползала новая тяжеленная туча, так что на сегодня дворнику работа обеспечена…

На вахте дежурила премилейшая, всеми любимая бабулька, за шесть лет учёбы лишь раз проверившая у меня пропуск: она знала всех в лицо и по имени, причём никогда не ошибалась.

- Ирина, Сергей, добрый день, - оторвавшись от прочтения какой-то бумажки и снимая очки в толстой роговой оправе, проворковала бабуля.

- Здр-равия желаю, товарищ командир! – проорали мы хором, вытянувшись «во фрунт».

Серёга, в дополнение ко всему отвесив учтивый «мушкетёрский» поклон, быстренько смылся – наша вахтёрша любила поговорить о жизни. Я на секунду зазевалась и – судьба моя была предрешена.

 

- Ирина, а как ты относишься к смерти? – снова надев очки и глядя всё на ту же бумажку, совершенно спокойным голосом спросила бабуля.

Мне и так было не жарко, но после этих слов буквально мороз пошёл по коже.

- В каком смысле? – на остатках оптимизма улыбнулась я.

- Да в самом обыкновенном. Вот жил себе знакомый человек и – умер в одночасье. Такое ведь случается?

Теперь я озадачилась вопросом, кто же из моих знакомых в последнее время так фатально был болен? Однокурсники вроде бы вне подозрения – недавно виделись на экзамене, и тел бездыханных они отнюдь не напоминали. Родителям я звонила утром – тоже ничего такого случиться не должно… Исчерпав запас кандидатов в покойники, я уже довольно спокойно ответила:

- Конечно, случается. А к смерти я отношусь философски – как к неизбежности.

Бабуля внимательно на меня посмотрела. Теперь, через много лет, я понимаю, какую глупость тогда сморозила… Философом остаёшься, пока потеря не коснётся тебя лично, пока не проводишь в последний земной путь родного человека и не поймёшь, что – всё: безвозвратно и безнадежно. Навсегда.

 

- Знаешь, - помолчав и словно ещё немного постарев, продолжила наша вахтёрша, - утром принесли телеграмму. У твоей соседки, Люси Гаспарян, погиб отец. Я никак не решусь отнести ей, - и протянула мне ту самую бумажку.

Этот листок словно ожил в моих озябших пальцах, задрожал на сквозняке – кто-то открыл окно, - и чуть не улетел. Мне очень-очень захотелось убежать туда, в снег, и вновь войти, чтобы ЭТО осталось там, за дверью…

- Хорошо, Мила Львовна, я передам.

Через минуту, на негнущихся ногах подымаясь по лестнице, я вдруг почувствовала себя сломанной куклой: оставалось только хрипло закричать «мама!»

 

Дверь в комнату была открыта. Люська сидела за столом, подперев голову руками, и смотрела в окно. Экзамены она всегда сдавала в первых рядах – зачем маяться ожиданием? Да и времени потом больше остаётся на «поспать»: все мы подрабатывали в больницах. За ночные дежурства больше платили, зато и недосып был хроническим, так что завалиться «на боковую» мы могли в любое время суток.

- Привет, тебе кофе сварить? – не оборачиваясь, спросила она. За годы совместного проживания мы с девчонками узнавали друг друга по шагам.

- Привет… Было бы здорово – я совершенно промёрзла.

Кофе в Люськином исполнении всегда был шедевром, я больше такого никогда не пробовала. Весь процесс напоминал священнодейство: сначала собственноручно обжаренные зёрна перемалывались в тончайшую пудру в какой-то хитрой кофемолке со специально заточенными лезвиями, потом отмерялись пропорции кофе и обязательно холодной (!) воды, затем это смешивалось со щепотью сахара и – на всю общагу разносился непередаваемый, волшебный аромат… А потом Люська гадала желающим на кофейной гуще, причём у неё это здорово получалось. Я, как ни старалась узреть всяческие цифры и фигурки в просто грязной (с моей точки зрения) чашке, так ни единого раза ничего и не увидела. Наверное, для этого нужен был особый талант.

- Тебе чашку побольше? – она наконец посмотрела на меня своими огромными коричневыми глазищами. Почему-то мне всегда казалось, что они живут своей жизнью, укрываясь от любопытствующих под паранджой густых чёрных ресниц.

- Что случилось? – Люська учуяла беду. Я стояла и боялась дышать. Мне стало так страшно от одного предчувствия последующей боли, что даже голова закружилась, и я присела на край стола.

- Ну говори же, что?! – увидев телеграмму, она вырвала её из моей руки. Странно, я даже забыла про этот клочок бумаги…

 

И тут я услышала крик. Так кричал раненый заяц на единственной в моей биографии охоте. Теперь это была девчонка, которую я знала сто лет, с которой мы вместе сбегали по весне с лекций, писали шпаргалки на ногах, тырили яблоки в больничном саду...

 

Завернувшись в одеяло, я сидела на подоконнике, курила и смотрела на снег.

После успокоительного Люська уснула. Дыхание её было так легко, что я несколько раз наклонялась послушать, дышит ли она вообще. Завтра ей предстоит долгий перелёт; пусть хоть на время отдохнёт от своего горя и наберётся сил во сне.

Снег всё падал и падал густыми хлопьями, словно известью закрашивая июньскую зелень. Казалось, что зима пришла насовсем.

 

Прихватив одеяло, я спустилась вниз, на вахту – поговорить с бабулей о жизни.