Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

 

Пушкин

 

1.1

 

Открыта форточка в палате. В неё швырнули в

кутерьме сначала томик adonatti, а следом –

томик koukurme. Медсёстры Таня и Марина уже

устроили кутёж, а я листаю Джона Грина, смотрю

"Божественный чертёж". Порядком голову ломаю и,

между делом, – вот те на! – я вдруг внезапно

понимаю, что аффтар – аццкий сотона! Потом

кричу соседу: «Хаим! Меня послушай и не ржи!

Пока мы тут с тобой бухаем, нам черти чертят

чертежи!» Но ничего он не ответил – его

постигла благодать, а взор его уже был светел

настолько, что не передать.

 

1.2

 

Читатель, поздно или рано, когда в том виде,

как он есть, прочтёшь ты этот текст с экрана

(а как ещё его прочесть?!), подумай, сколько

же здоровья потратил автор на труды! Хотя не

лил в поэму кровь я, но и не лил в неё воды

(хоть трижды будь она святая). И просьба будет

в том моя: ты поступи, её читая, как поступал

обычно я: пока под знаком кровоточья ещё не

смыт кровоподтекст, прочти сначала междустрочья

и лишь потом дави на "next".

 

2

 

Мы на окраине, в психушке. Сидим и курим анашу.

В палате двое – я и Пушкин. А.С. диктует, я

пишу: «Нас всех учили понемногу чему-нибудь и

как-нибудь, а чтобы мы шагали в ногу, нам

указать пытались путь. Но мы с того пути

свернули и свой избрали, а потом в награду

нам достались пули, но не жалели мы о том.

Задать вопрос бы мог теперь я царю, сатрапу,

небесам иль чорту: «Где теперь те перья?»,

когда б ответ не ведал сам. Не стану спрашивать

при встрече, поскольку знаю я ответ: те, в

лучшем случае, далече, ну а иных давно уж нет.

Напоминать тебе не буду про колокольный

перезвон, который слышен здесь повсюду, как

только мы выходим вон. Приходит слава здесь

тогда лишь, когда чуть раньше смерть пришла,

и никогда не угадаешь, по ком звонят колокола».

Я отхлебнул чифирь из кружки и всё написанное

стёр. Потом сказал: «Дружище Пушкин! Пойдём-ка

трахнем медсестёр!»

 

3

 

И в сестринскую, два амигос, пришли мы, но -

увы и ах! – с нас попросили куннилингус, да не

сильны мы в языках (мы так сказали, чтоб как

лохов не развели сегодня нас). Французский

знали мы неплохо, но дело в том, что в этот

раз медсёстры разочаровали, и Пушкин тут не

даст соврать: к примеру, их на сеновале не стал

бы и Есенин драть. Уже практически старушки, да

и фигурой не стройны. Остался с ними только

Пушкин, любитель русской старины. В своей палате,

как в темнице, я был в тот вечер одинок, ведь не

найти во всей больнице и пары стройных женских

ног.

 

4

 

Приснилось мне, что вдруг спокойны в столице

ночи стали, и утихли клановые войны. Сидят без

дела МУР, ГАИ, ГУБОП, суды, прокуратура, и

безопасно стало всем. Кругом высокая культура,

а преступлений нет совсем. И небо кровью

вечерами уже не пачкает закат, а город, как

картина в раме (почти Эдем в пределах МКАД).

Живём в спокойствии и мире, а в это время где-то

там, в холодной Северной Пальмире, по мордам

бьют, по паспортам, и всяким прочим документам,

и прочим органам. Давно вредитель, пользуясь

моментом, поссорить мог народы, но дана отмашка,

стало тихо, и можно выйти погулять, пока волна

погромов лихо не захлестнёт СП опять. И Пушкин,

внешностью негроид, блуждает в поисках путан.

Его сегодня не угробит никто - приказ пока не

дан. Дантес в кафе, под звуки «Мурки», смолит

чинариком в тоске. Его две ночи в Петербурге ещё

аукнутся в Москве...

 

5

 

Сказал я Пушкину однажды о том, что брал с него

пример, когда бежал духовной жажды, а также

собственных химер. Так, от заката до рассвета,

порой судьбу свою кляня, играл я в русского

поэта, а после – он играл в меня. Лишённый

навыков природных, лежал, зарывшись в кучу книг,

учителей неблагородных неблагодарный ученик.

Потом стихи рождаться стали. По одному, по два,

по три... Потом они меня достали. Каким же стал

я, посмотри: боясь забыть любую фразу из тех,

которые в струю, я нервный весь: чуть что, так

сразу перо из гуся достаю. Хотя какие, к чёрту,

гуси?! Здесь только утки для мочи! А где в них

перья, ты не в курсе? Ответь, Сергеич, не молчи.

 

6

 

Порой не клеится беседа, когда в своей палате

ты сидишь один и ждёшь соседа. Из коридорной

пустоты доходят звуки. За окошком всё тот же

в клетку небосвод. Внизу с котом играет кошка,

а здесь опять тоска. Но вот медсёстры, вредины

и дуры, ведут с поникшей головой кого-то...

Это с процедуры вернулся Пушкин! Чуть живой,

удолбаный аминазином, едва стоящий на ногах,

слегка похожий на грузина, небритый, словно

олигарх, но, не смотря на это, солнце и, как

и прежде, наше всё, как свет в распахнутом

оконце, наш Байрон, Гёте и Басё. Вошёл в палату

он несмело, присел тихонько на кровать, и

бледный, будто бы омела, мне начал что-то

диктовать. Но я не стал писать, поскольку

я был в то время очень мал и глуп. Я просто

лёг на койку и вскоре тихо задремал.

 

7

 

Приснился мне январский вечер и льдом покрытая

река, а рядом мы, на место встречи прибывшие

издалека. У самой речки, на опушке, вдали от

светской толкотни, всё те же двое – я и Пушкин.

Однако мы там не одни. И это-то как раз х..ёво:

напротив Пушкина, как бес, похожий на

А. Королёва, стоит блондинистый Дантес.

А рядом с ним, в тени кумира - дегенерат

и деградант, псевдопоэт из Армавира, Дантеса

друг и секундант. И мне становится понятно,

что дело движется к концу, что, прямо скажем,

неприятно. И вот они, лицом к лицу, не выходя

за рамки круга героев пушкинских поэм, стоят,

направив друг на друга стволы заряженных ПМ.

Грядущий выстрел будет меткий, а гильза,

втоптанная в снег, на Чёрной речке чёрной

меткой лежать останется навек. И завтра лог

с приставкой «некро» в газетах тиснут, ясен

пень, а старый хит «Убили негра» в эфире

будет целый день.

 

8

 

Летели мысли Александра сквозь нерадивую толпу

от Александровского сада к Александрийскому

столпу. Смотрел в окно Сергеич. Очень хотел

вернуться он домой. Потом, закрыв руками очи,

в сердцах воскликнул: «Боже мой! Ну как же это

всё обрыдло! Меня за сноба не сочти, но сам

гляди: повсюду быдло, и исключений нет почти!

По свету рыщут, как шакалы, лелея пьянство и

разврат!» А я, плеснув вина в бокалы, сказал

ему: «Согласен, брат. Настала мерзкая эпоха –

теперь ворюги правят бал. Какие радости у лоха?

Когда другого на..бал! Всегда живущие без чести

и те, чья совесть нечиста, стремятся быть друг

с другом вместе, заняв высокие места. Никто не

видел, чтоб голодным бывал кремлёвский царь

Мидас, поскольку рядом с местом лобным есть

место хлебное у нас. Занявший ныне это место

хитрей того, кто был там до и дирижировал

оркестром, но не владел ещё дзюдо. Его пример

другим наука, как нужно жить и как вести себя,

однажды чтоб без звука над всеми власть

приобрести. Но он не самых честных правил,

поскольку, делая свой ход, кого-то он в тюрьму

отправил, ну а кого-то и в расход".

 

9

 

Лила чернила ночь на город. Ласкал решётку

лунный свет. Распив со мной пузырь «Кагора»,

решил мне Пушкин дать совет: «Бросай-ка ты

писать, дружище! Сегодня это ни к чему. Стихи

кропают ныне тыщи, и мне понятно, почему. Но

этот труд небезопасен, поскольку нации вожди

всегда терпеть не могут басен. Ты лучше малость

подожди. Я знаю, что таланта бремя – тяжёлый

камень для души. Но верь: придёт свободы время!

Дождись его и напиши: «Властитель слабый и

лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно

пригретый славой, над нами царствовал тогда».

Ну а пока что слишком рано. Забудь на время

ремесло. Сейчас начнёшь ругать тирана, и оборвут

на полусло». Раздался выстрел, и повисла затем

густая тишина. В ней тоже было много смысла: увы,

судьба предрешена поэта. И в любую пору, каким

большим бы ни был цех, в казне для них всегда

есть порох, и пуля есть (одна на всех). Поэты

сызмальства на мушке.

 

Не нарушая статус-кво, лежат два трупа:

я и Пушкин. И рядом нету никого.