Только тот, кто пройдёт этот путь до конца узнает цену каждого шага. 1. Мой мир перевернулся ещё в 2022 году, когда муж ушёл на войну. И жизнь вокруг стала другой, не понятной и совсем не похожей на то, что я считала жизнью раньше. Даже родной город будто стал мне чужим. Я помню наш дивный полис в то время, когда мы были вместе – он утопал в изумрудах садов и золоте солнца. Цветущие клумбы пахли медом, а жизнь гудела трудягами-пчёлами и купалась в сладком воздухе беспечной бабочкой. Только сейчас я не вижу этих красок. Кто-то наверно скажет, что дело во мне. Что жизнь продолжается и, как прежде она, бурлит вокруг нас. Ну уж нет! Страх за судьбу мужа, бесконечное ожидание и неизвестность выжали весь сладкий сок моей жизни. И осталось только серое и неприглядное унынье. В чужом пасмурном городе тянутся теперь мои непроницаемые свинцовые будни. И только два солнечных лучика вижу я в своей жизни теперь. Это мои, это наши с мужем дети. И я замечаю, вернее сказать, как будто подлавливаю себя на том, что я стала любить наших детей немного иначе. Я всё чаще стала видеть в них отражения своего мужа: его жесты, его улыбку. И когда я ловлю в моих детках мимолетные блики их отца – он будто шлет мне привет через них – то не всегда могу сдержать слёзы. Как же случается так, что парни становятся мужчинами, но внутри остаются мальчишками, которые вечно стараются что-то кому-то доказать. Мой ушел на войну, потому, что он патриот. Он оставил и семью, и бизнес, который требовал постоянного внимания. Я понимаю, что так было нужно, но только мне теперь приходится расхлёбывать всё самой. Стоп, я что-то не то говорю, он ведь жив, и я люблю его ещё больше, чем прежде, просто эта разлука слишком долгая. И даже у меня уже заканчиваются силы, чтобы жить так дальше. Что же до сих пор вело меня вперёд, сама не знаю, быть может, отголосок надежды, а может тихой шёпот любви подсказывал мне правильный путь… и сейчас этот шёпот сказал мне, что достаточно уже я сидела сложа руки. Пришел и мой черёд отправляться на войну! Она зовет меня, а моя любовь гонит меня навстречу этому зову!” 2. Пока темно, сквозь щель бойницы можно смотреть на восток не щуря глаз. И Пумба смотрел и думал, что всякая война стремится к миру. “Выходит, что это такой путь к покою? – спрашивал он себя. – К умиротворению?” Эта тихая ночь для Пумбы стала непростой. Его терзало нехорошее предчувствие, от которого сжималось сердце и сохло во рту. Рассвет пришел вмести с прилетами. Снаряды ложились вразброс, будто палили наугад. Потерь, если не считать Седого, который застрелился задолго до рассвета, этой ночью не было… “Седой-Седой, что же могло прийти в голову тебе, старому солдату, чтобы ты оперся грудью на автомат и... Быть может как раз то, что война это путь к умиротворению. Да уж… а мысли-то ползут, ползут внутри головы, точно ядовитые сороконожки. И вот уже думается: может на этой войне я и есть сам себе первый враг. И последний…” Под конец смены пришел командир. Видимо обходил позиции в связи с ночным происшествием. Он напоказ улыбался и подбадривал людей на постах. – Чуял анекдот, Пумба? – спросил он сходу. – Ну. – Таки слухай: ### Ха-га-га! Пумба не смеялся. “Ситуация – гадость, – думалось ему между тем, – И анекдот паршивый! Что ж получается, весь этот ад из-за одной буквы?” Во время неловкой паузы налетел ветерок, и с треском повалилась подрубленная осколками макушка дерева, на которой был закреплён флаг. Это хорошо было видно и Пумбе, и командиру, и его водителю, только все они сделали вид, что не заметили этого. Когда Пумбу сменили, он всё же дошел до рухнувшей макушки, взял флаг, и почему-то ему показалось, что это уже другой флаг, мало похожий на тот с каким он уходил на войну. Он отряхнул полотно, занес на пост, прицепил к стене. Не помогло – прошитое полотнище не стало похожим на знамя победы и даже на флаг свободной страны. Оно напоминало Пумбе двухцветный саван, который раз за разом – тысячи, десятки тысяч раз – зарывали в землю вместе с самыми верными сынами своей Родины. “И опять это распроклятое предчувствие!” Нечто неизбежное приближалось, оно пекло в груди и расползалось горьким привкусом во рту. “Дешёвые сигареты, – сказал себе Пумба и выбросил окурок, – Это ощущение от них. Всего лишь чёртовы сигареты! Эх, Седой-Седой…” Невеселые дни – невеселые мысли. И по дороге в блиндаж Пумба снова перебирал их в голове словно четки, одну за одной, одну за одной, по кругу. О, война может свести с ума кого угодно! В блиндаже немноголюдно. Несколько человек отдыхали, Горелый и Синоптик сидели за столом. В воздухе отчётливо пахло горелой коноплёй. Пумба присел за стол и потянулся к кружке кофе: – Не возражаете? Горелый без аппетита ковырял ножом тушёнку из банки и только покачал головой. Синоптик, глядя в одну точку, механически размешивал сахар в своей кружке. Он молчал. – Чуял за Седого? – спросил Горелый. Пумбе не хотелось кофе, он достаточно выпил его за эту ночь, но, поддерживая компанию, он сделал несколько глотков чуть теплого напитка и опустил кружку на прежнее место. – Чуял. – Во,– подхватил Горелый. – Сначала Боня, теперь Седой. – А Боня-то яким боком? - старательно сделал непонимающий вид Пумба. – Шутишь? Уже все гудят, что то не сброс был, вин сам себе гранату под броник запихав. Синоптик нервно звякнул ложкой и отставил кофе в сторону: – А я ему: товарищ генерал вы кажите, что верх окопа нужно на 90 переделывать, а палочку по которой, шоб я мерил – 92 дали, как мне правильно зробить-то? А он мне: ты что, каже, дебил? 90 от 92 не отличаешь? – Синоптик угомонись, вин уже месяц как на повышение ушёл, а ты всё раззоряешься! – повысил голос Горелый. – Да як мени с этим жить? Тут мины рвуться, братки гибнут, а мы как шальные бегаем – чи 90 чи 92? – Оставь! - Пумба скрипнул зубами. – Той генерал – грудь в орденах – ещё где-то там, в СССР у кого окопы ровней воюет. Поэтому так! Ни чему другому вин тебя научить не может. Так что мешай, лучше, свою каву мовчки. Синоптик взял кружку в руки и продолжил размешивать сахар. Взглядом он отыскал в пространстве точку, в которую глядел прежде и бесцветным голосом проговорил в неё: – Таки двое – один за другим – чекай третьего. – Хитрого нема ничё. Пумба сделал ещё несколько глотков противного кофе и, будто что-то для себя решив, встал из-за стола. Когда он прикрывал за собой дверь, Синоптик продолжал монотонно размешивать сахар в своей кружке. На выходе из блиндажа, у радиоузла, Пумба столкнулся со связистом, от которого узнал, что звонил командир, вызывал Пумбу к себе. Вдалеке громыхало. Скорее по привычке поглядывая на небо и петляя от дерева к дереву, Пумба добрался до штаба минут за десять. Командир и штабной водитель курили снаружи. И сейчас командир не был похож на того улыбчивого человека, которым видел его Пумба часа полтора назад, на посту. А командир был таким, потому что как-раз пришел с поля, где рвал ворот оттого, что не мог дышать и ещё оттого, что один сотрудник СБУ ему тихонько сказал, что за ним уже присматривают. “Так что ты думай, командир, тильки чтоб тихо, и мы это дело-то по тихой спустим. Но ты рой землю, выясняй, что у тебя в подразделении творится, почему у тебя люди сами себя взрывают да стреляют” И командир рыл землю, и, кажется, даже ел, точно он не помнил, но песок на зубах скрипел до сих пор. Отойдя от позиций, он просто упал навзничь, где-то там, где уже начиналось минное поле. И он кричал, от бессилия, потому как знал, что именно происходит. И не хотел, и не мог больше видеть, как война и смерть, ужас и безысходность срывают людям головы, оставляя при этом их живыми. “Есть приказ “не пятиться” но нема приказу “не спятить!” – хрипел он загребая землю, – Не могу я! не способен так распорядиться! Ну что мне застрелиться?!.” И вдруг осознав смысл слов, которые он только что сказал, и, ужаснувшись его, он сел: “Боже, щось и самому подрывает крышу!” Он набрал побольше воздуха и тихонько выдохнул. Потом на всякий случай проверил свой пистолет. И, отряхнув одежду, сказал себе: “Они гибнут. Такое иногда случается. Моей вины тут нема. Просто такое случается”. И отправился в штаб. Но и там командиру не суждено было перевести дух. Его уже ждал пренеприятный телефонный звонок, во время которого, как бы громко не выкрикивал командир: “да” и “только хотел предложить”, в длинных паузах вспарывал повисающую тишину достаточно громкий звук голоса, властный обладатель которого, не выбирая выражений, отчитывал командира, как мальчишку. И все эти связисты-сержантики слушали, и старались, конечно, не подавать виду, но светились от счастья – ещё бы – командир получает люлей… “Но к черту них, – сделал очередную затяжку командир, – сейчас требо думать, что делать с Пумбой. А что я могу сделать с ним? Поди уже и ничего. Не ожидал… – Не ожидал я от тебя такого, – продолжил свою мысль уже вслух командир, когда Пумба подошел ближе. – Що ж ты так дела делаешь, что я за тебя по шапке получаю? Пумба сдвинул брови. Честно говоря, он делал немало такого, за что командир мог получить по шапке, и пока не мог понять, о чем конкретно тот говорит. – Ты, коль надумал что-то делать, мог бы предупредить, чтоб я в виду имел. – А что случилось-то, командир. – Ой, хоть щас то не придуряйся. Хе-х, а я-то думаю що це ты над анекдотами смеяться перестал! Значит броню и оружие оставляй. И, – обращаясь уже к водителю, он добавил: – Выезжайте прямо сейчас, потому, что дело, похоже, дуже швидке. Договорив, командир глянул на Пумбу с укоризной и поморщился. – Чекай, командир, что за дело, куда ты меня отправляешь? – Радуйся, хлопец, в зеленую зону едешь. – А зачем? Командир зыркнул на водителя и, почти в ухо Пумбе выдохнул: – Це ты у своих доброжелателей спроси “зачем”. Всё вдруг перемешалось в голове у Пумбы “зелёная”, “доброжелатели”, “зона” ещё и этот анекдот, будь он трижды проклят... Что это, проверка? Тюрьма? У каждого здесь рыльце чуть в пушку, но чтоб с передка выдергивать… На это должна быть весомая причина, и такая причина никак не отыскивалась в памяти Пумбы. Может бежать? выпрыгнуть из машины прям на дороге и ходу? Нет, нельзя – дезертир. Клеймо не только на меня – на всю семью. Семья! Неужели что-то стряслось дома? 3. Не напрасно переживал Пумба. Христина, действительно собиралась к войне. Пока она находила поводы отложить это судьбоносное решение. Будто чувствовала что обратной дороги не будет. Но, уступая напору пламенных чувств, эти поводы таяли с каждым часом. К слову сказать, семейный бизнес уже не первый месяц был отлажен так, что приносил доход без её прямого участия. Только дети, как два укора Божьих глаз удерживали ее от решительного шага. Два лучика большого и сильного солнца, спрятавшегося за грозовой тучей – они стали жизнью Христины, её радостью и гордостью – старший достойно закончил первый класс, младшая исправно ходила в садик. Но вопреки всему, предательский упрёк самой себе, что без присутствия отца она не сможет правильно воспитать их, точил Христину изнутри и будто смазывал салом те лыжи, что уже навострила она. Ночь накануне безрассудного поступка она провела в бреду. Христине казалось, что хоть её муж далеко он всё равно может её слышать, и она говорила с ним. Говорила будто в последний раз. “Я сберегаю каждое слово, что ты говорил мне когда-то, – шептала Христина в безликую тьму. – Я обожаю каждый твой образ! Люблю тебя – героя, умиляюсь тебе – примерному семьянину. И даже, помнишь, когда ты – мой шутничок, намекая на то, что мы засиделись в сквере, называл меня ласково старушкой-Сергеевной, я чувствовала себя самой счастливой и самой молодой старушкой. И сейчас, когда ты изредка мне звонишь, иногда я наперёд знаю, как и о чём ты будешь мне говорить, и всё равно я млею. Я чувствую, что тебе плохо там, без меня. Может люди со стороны и не догадываются об этом, но я-то знаю. Я вижу, что тебе становится всё хуже и хуже. Тебя нужно срочно спасать, ну вот скажи, могу ли я остаться в стороне? Нет, и я выхожу на тропу войны! Я знаю, ты очень сильный, но все же случается, что и тебе нужна помощь. И я смогу. Я верю, что завтра наступит другой день – счастливый, день, когда свинцовый монолит моего бесконечного ожидания вдруг испарится. Мы снова увидим свет солнца и со всех сторон брызнут краски. Жизнь зазвенит в прозрачном воздухе, как было тогда, когда мы были вместе каждый день. Итак – решено, я иду на войну! Мне безразлично против кого, главное плечом к плечу с тобой, моим мужем. Я готова объявить войну всему миру, только бы воевать вместе. Я ухожу на войну и потому победа уже близка! Бойтесь, враги, ибо нет на свете ничего страшней, чем беззаветно любящая женщина! Она не остановится ни перед чем!” 4 К доктору Пумба попал уже ночью. Какое к чёрту «обычное обследование»? И что это за тип, может Карл Карлович, или как там у него было написано на бейдже, Пумба не заострил внимание сразу, и теперь точно не помнил; с ходу выпалил, что специально его дождался. Пумба тогда ничего на это не ответил, только посмотрел на часы над головой доктора. От усталости Пумбе показалось, что часы косо ухмылялись, показывая без пятнадцати два ночи. Вот так шутка! Пумба усмехнулся им в ответ: “Выходит неслабо так, меня тут дожидались…” Ещё один стакан воды не помог. Даже наоборот, казалось мысли стали расплываться ещё больше. Доктор говорил, что это символический осмотр и всего нескольких простых вопросов. Причем казалось, что самого доктора совершенно не смущало то, что его слова противоречили окружающей действительности. Пумба ещё раз глянул на часы, потому что они улыбнулись ещё шире. “Но почему я не помню, как оказался в этом кабинете и куда, скажите на милость, вдруг подевался наш штабной водитель?” А доктор спокойным, слегка заискивающим голосом говорил, мол, часто бывает так, что после какой-нибудь детской травмы организм вроде бы восстанавливается, но до конца не приходит в норму, и мозгу приходится постоянно тратить ресурсы на коррекцию поведения в социуме. Когда же человек попадает в стрессовую ситуацию, тем-более находится в ней длительное время, мозг перераспределяет ресурсы для борьбы с реальной угрозой, вот тут и появляются, а, вернее сказать, проявляются эти отклонения. “Похоже, доктор предлагает мне закосить под дурака, – Пумба снова усмехнулся. – Какое весёлое дело. Теперь понятно и то, почему командир так странно себя вёл, видать он тоже подумал, что я хочу закосить. Во умора-то вышла!” – Погодите-ка, доктор этот вариант мне не подходит. – Ой-ой-ой! Какой вариант? Уверяю вас, я не предлагал вам ни каких вариантов! – А что же это тогда? – А, это? Это всё сущие пустяки, ведь на нашей стороне… - под столом доктор коснулся карманов своего халата и, словно взвесив их содержимое, закончил фразу так: – …Европейский опыт! Так что, не забивайте себе голову деталями. Впереди у нас достаточно времени, чтобы разобраться со всем. И я надеюсь, мы с вами будем очень дружить, потому, что иначе, обследование может затянуться дольше, чем на несколько дней. А сейчас вам нужно отдохнуть с дороги. “И правда, откуда вдруг навалилась эта колоссальная усталость? Мне что сделали какой-то укол? Или что-то было подмешано в воду? Чёрт, а я пил воду или только хотел?” Пумба почувствовал, как внутри него похолодело. “Ну и как, скажите кто-нибудь на милость, его имя? Никак не могу прочитать эту треклятую “бирочку” – глаза жжёт, не пойми откуда проступившая в них какая-то давно забытая едкая жидкость. И, кажется, она уже течет по щекам, только всё равно не разглядеть чёрную на белом надпись, даже если приблизить лицо”. Пумба изо всех сил старался держать себя в руках, но когда он коснулся стола, доктор почувствовал, как его напряжение передалось мебели, и, указав на руку, упиравшуюся в стол, доктор сказал: – Не надо этого делать. Мы же будем дружить, ведь, правда, же? Пумба убрал руку. “Неужели всё кончено? Но может всё- таки – нет?” Сознание плыло, но Пумба ещё мог контролировать себя. Он старался казаться как можно миролюбивее: – Э…как же…доктор, у меня есть медали, честно, доктор, я не псих, отпустите меня. Ну – медали же дуракам не дают… – Конечно, вы – “Герой”, – кивнул доктор, – Но вы меня тоже поймите, я не могу так просто вас отпустить. Ну-с хотя бы ответьте на какой-нибудь простой вопрос, например: как меня зовут? – Сволочь! – выдохнул Пумба. – Сволочь тебя зовут! И тут же почувствовал, как его ухватили за локти. Ха, в этом уже не было необходимости. Ставшие какими-то пьяными, мысли наваливались на язык и полубредом тянулись к этому “человеку в белом халате”, будто ища надежду, как опору для медленно уплывающего сознания: – Доктор, ведь у меня есть шанс, что я достойно вернусь с войны. Знаете ли, у меня семья, бизнес, ну вы, понимаете, о чем я… – Конечно, понимаю, это в вас говорит “Примерный Семьянин”. Я читал ваше личное дело и всё о вас знаю. – Читали личное дело, – эхом повторил Пумба и вдруг попытался улыбнуться: – И даже знаете, что вечерами я сижу на лавочке со своей старушкой-Сергеевной? – И о вас с Сергеевной знаю, – сказал доктор и улыбнулся, отмечая в своих записях, что “Сторичок-Шутничок” “высунулся” последним, как, собственно, и ожидалось… А Пумба плыл куда-то в лиловом тумане, и щелкнувший замок напомнил ему металлический звук зубастых челюстей капкана, который в детстве он осторожно захлопывал веточкой. В звуке слышалась мощь – и веточку перерубало. Даже маленький парень понимал, что веточке сейчас не позавидуешь – капкан штука серьезная. Но ум – ещё серьёзней. И с помощью ума ему удавалось обмануть капкан. Его удавалось даже подразнить, поиграть с его мощью. И это приятное чувство заставляло его снова разжимать железные створки и взводить капкан. И он брал новую веточку и потихоньку начинал давить: "Мощь!" – и челюсти капкана сжимались снова. “Мощь!” – пульсировала кровь в висках, и снаряды разрывались рядом, а он оставался цел… “Мощь!” – и не стало его друга в самом начале войны… “Мощь!” – и капкан сомкнулся на нем самом. Особый капкан, он не убил так, как сделал бы это вражеский фугас. И вовсе не убил, нет, но придушил настолько, что уже никогда не вздохнуть полной грудью! Живой и не калека – просто сдурел. Слабенький оказался – умом тронулся! Какой бесславный конец! Считаться дураком до конца своих дней! И до чего же явно Пумба представлял себе похожую ситуацию около недели назад. В мутном облаке памяти даже возник разговор с женой, когда он обмолвился, что самое страшное – это сойти с ума. Боже нет!” Сознание медленно проваливалось в колодец, на дне которого кто-то зажёг свет. И всё же в последний момент оно уцепилось за кромку реальности. “Бороться! Бороться до конца! Но зачем? Зачем теперь? Я убит! Убит! И хоть бы мне удалось разглядеть какое же распроклятое имя у моего убийцы!.. Но нет! Я не желаю его знать! Я боюсь его знать!” 5. Да! Без сомненья я все правильно просчитала – и я скольжу над землёй. Я сумела подобрать отмычки ко всем нужным людям! Ах, кого я хочу обмануть, какие там отмычки – деньги. Деньги закрывают любые рты и отворяют любые двери в нашем цивилизованном европейском обществе! Деньги – фи-и-и! Условные бумажки! И весь мир – на коленях! Но поделом, мой муж довольно воевал, за европейские ценности, теперь пришла пора ему купаться в них! Получилось! Теперь он будет только моим и ничьим больше. Он не уйдет обратно, не сбежит от меня в какой-то там военкомат, он будет иметь в виду, что эта дорога приведет его не на войну, а к обострению – в однотонную, унылую палату. Да! Теперь никто и ничто не отнимет у меня мужа. Я смогла, я вернула детям отца! Пусть я и не добилась мира, но я победила войну! Это моя, это наша с ним победа! Ах, сама бы я не догадалась, это он – мой кумир! Он сам не заметил, что подал мне гениальную идею! И вот, вы слышите этот победный марш - это гремит моя сбывшаяся надежда! Вы слышите эту песню – это поет во весь голос моя любовь: “Наконец в семью вернулся ее глава. Он мой муж, мой господин. И навечно я в его воле! И так будет всегда! Ведь мы созданы друг для друга судьбой: он – блестящая идея, а я – шикарное исполнение!” | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
