Не любят фронтовики о любви рассказывать, О чём угодно говорят, только не о ней. Обычный ответ: «Об этом записывать бы не нужно».

И вдруг удача подвалила Яшани к запоздалому предзимью. Праздники, помнится, отгуляли, резать свиней взялись, продовольственную программу выполнять надо было. Яшаня надумал колбасу себе домашнюю из половины туши сделать, а другая часть в свежем виде повисит до нового года. Погода морознаяэтому позволяет.

Яшане рассказали о насадке к мясорубке, которая вроде бы есть у Ильи Дорохина. Не поленился, съездил за ней на велосипеде, изучил способ работы с ней. И наготовил столько кружков колбасных, румяных, ароматно пахнущих - на все новогодние и рождественские праздники их теперь хватит.

И вот теперь Яшаня с водочкой да с той колбасой приехал к Илье с расчетом.

Гостю тот обрадовался, в переднюю провел, альбом с фотографиями ему выдал, сам стал чего-то поджаривать на своей крохотной кухне. До Ящани запахи только и доходили:

- Илья Иванович, не хлопотал бы ты там больно-то, а квашеного там бы чего выставил, и колбаски к моей водочки-то. И вся бы тут недолга.

Но вместо ответа из кухни пуще прежнего потянуло жареным. А за окном дождик моросил, привычное дело осенью, Яшаня на велосипеде по асфальту сюда добирался, крюк не хотел делать, на земляной мост свернул. А на мосту мусор. Но провёл велосипед между завалов кое-как.

-Эх, и дороги у вас Илья Иванович! На вашем поселке Березовый и мосты, и дороги содержались куда лучше. Правда?

-А ты али напрямую проехал?

- Да, через мосток же к тебе дорога короче.

- Короче. Ну ладно, Яшань, айда. Накрыл я тут стол, как сумел без хозяйки. Не обижайся

Кухонька его челоека на два, с окном одним, с видом на огород, Удобно наблюдать за грядками летом, смотреть, как лук с петрушкой развиваются под летним солнцем.

 

-В окно, бывало, покойница моя, Андреевна обед сготовит, меня позовет к столу. «Айда, Илюшк, хватит на огороде работать, готово у меня всё уже». На скорую руку сготовит яичницу или еще чего. Теперь не окликнет. - Илья Иванович с грустью посмотрел в окно на огород.

- А я не слышал, что болела твоя Мария Андреевна, - сочувствует ему Яшаня. - Пошли, какие болезни, день, два и нет человека. Она же Агибалову (герой Советского Союза) племянницей приходилась?

- Приходилась, - вздохнул горестно Илья, усаживаясь с противоположного торца самодельного стола, там где стояла сковорода с яичницей. Там же на блюдце лежала и Яшанина колбаса в кружочках, хлеб на подносе, бутылка столичной рядом стояла и пара больших стаканов.

-Эх, Яшань, я так и думаю о жене как о живой.

 

Огород с ней пахать надумали, а «Беларусь» есть у соседа. Ходила договориться с соседом моя Мария. А теперь зачем мне этот огород.

- Как же, Илья Иванович, чтобы не скучать. Летом на грядках покопаешься, время пойдет веселее.

Яшаня знал его давно по поселку Березовый, который советская власть посчитала не перспективным. Жителей переселили в его Зуевку. И уже тут он с бывшим танкистом о войне беседовал. Его танк немцы подбили в первом же бою, экипаж через нижний люк выбрался, а когда стали отползать, близко разорвалась мина.

«И все, Яшань, у меня в один момент наступила темнота,- рассказывал Яшане Илья,

Тогда его Мария сидела на табуретке, вязала чулок из пряжи и слушала. - А это на марше, было, - продолжал он, - мы колонной вдоль кукурузы ехали. По рации отбой дали, остановились вдоль дороги, и, кто чем занимаемся. Кто на траве развалился, кто вшей в гимнастерке ищет, кто пуговицу пришивает или обмотки просушивает. Рады привалу были, понимаешь, сам танкистом служил, рейды изнурительные представляешь.

И тут мотоцикл послышался, потом мальчишки бегущие показались, от фрица они удирали. От страха обезумели, в кукурузу забежали и в ней спрятались. А он стервец чего придумал? Разворачивается, метров пятьсот, шестьсот проезжает, глушит мотор и тоже в кукурузе прячется. Трое наших мальчишек посидели в кукурузе, успокоились, вышли в чистое поле и спокойно иду дальше. И тут фашист проклятый выезжает из своей засады и устремляется опять за ними. Они от него как зайцы - кто куда. Попадается на пути сухой колодец, они в нем спрятались. И немец, не думая, очередью автоматной чиркнул по ним, уложив ребятишек на глазах у всех. А нам чего делать оставалось? Бежим к люкам, несколько танков быстро завелись и помчались за немцем, По верху его головы очередью пулеметной пальнули, он остановился. К танкистам подъехали, немец чувствует дела у него плохие, на колени опустился, бормочет, просит со слезами нашего прощения. Но, куда там, нас от злости руки и чешутся.

Кто-то предлагает «На лесину ево, ребята!» . Березу пригнули, веревку живодеру на шею, дерево отпустили. Смерть за смерть, как говорится».

Чтобы завершить воспоминания Ильи о жене, Яшаня предложил первые стопки выпить за нее. Молча выпили. Илья хотел закуривать, но Ящаня наколол на его вилку колбаску – подал ему.

-А я о твоем рассказе не забыл. Он в книгу о войне войдет,- сообщил Яшаня.- Интересные факты там о немцах. Всякое было за годы войны.

-Там война, Яшань, люди гибли - жалко, не вспоминал бы. А тут жить бы Марии, она опрокинулась. А ушла она знаешь как?

Илья Иванович встал размяться, подошел к форточке, дыхнул «Беломором», тряся спичкой, жмурясь единственным глазом. Глубокой затяжкой дыма успокаивая себя.

- Пошла к соседу за трактором, он ей вспахать нам огород пообещал. Она пришла, сказала мне об этом. Обедать с ней сели. А после обеда она на диване прилегла. Я на огороде возился, убирал лишнее,чтобы пахоте ничего не мешало. Пришел в дом, а Мария моя лежит уже бездыханная.

 

Эх, Яшань, расскажу я еще рассказ, как я от войны проклятой чуть не уклонился. - Илья докурил папиросу, сел на табурете удобнее, раскупорил бутылку и плеснул из нее в оба стакана. Когда выпили, Яшаня освободил место для бумаги, приготовился к записи.

- Я и тогда бы рассказал, но Марию пощадил. Думаю, обидится. Ладно, пожили теперь-то мы с ней.

А поженились мы с Марией уже после фронта, до войны не до женитьбы нам было. начала в ФЗО нас забрали, в сороковом году, к осени. На сварщиков там выучили и по распределению в Москву направили.

В Огарево привезли, а там заводик. Бочата высокопрочные мы на нем сваривали, Позднее в них ГСМ наливали и с самолетов партизанам сбрасывали. Они в воздухе летят со свистом, и немцы принимали их за бомбы.

Общежития заняты, разместили нас по квартирам. Нас шестеро было, у старичка мы жили. И у него еще дочка была нашего возраста. У нас отдельная комната, вдоль стен расставили койки и беспечно, весело живем. Кузьма Федорович, хозяин наш - толковый мужик, инженером на соседнем заводе работал, жену недавно схоронил. По дому его дочка Лариса теперь хозяйничает. Дом просторный, деревянный, двор за забором, огородик не большой прямо у крыльца. Одним словом обстановка деревенская.

- Красивая, Лариса – то? – поинтересовался Яшаня. Илья расхохотался, за сигаретой полез в карман рубашки. Помял ее, дунул в пустой конец, спичку зажег, клуб дыма теперь расстелился над их столом. Илья сел удобней, скрестил ноги, продолжил рассказ:

- Это когда это было то? Сорок первый шел, июнь, она с двадцать пятого Отними цифры – получится шестнадцать. А в таком возрасте девицы все красивые. Лариса Смирнова тоже была красивой и статной, с волосами каштановыми. Она от загара летнего смуглянкой выглядела.

Росточка среднего, глаза по настроению: то веселые, с искорками, то грустные, с мутным оттенком.

При нашей первой встрече она была в простеньком платье, в тапочках домашних, в носочках белых с синими ободками. Такой она и залегла мне в душу, понравилась. Заговорила со мной она первой, вроде, как городская. А мы тогда были - деревенщина неотесанная.

Познакомились ближе, пошли на картошку, там говорю ей:

-Ларис, полоть ее надо. Сорняк выдергиваю, она тоже дергает. А в деревнях мы ее тяпкой пололи. И на другой день я две тяпки на заводе смастерил, черенки на них насадил. И закипела в огороде наша работа.

А Кузьма Федорович в щелку глядит, радуется, помощь в доме, какая - никакая. А может и побаивался, не вышло бы чего у нас.

А я и спеть могу, и на гитаре сыграть любитель, На огороде у них и затяну «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла».

- А ты ее напой - Илья Иванович, я слова запишу. Илья рассмеялся.

- А, чево, пиши, - сосредоточившись, хотел запеть, но передумал.

- Нет, Яшань - еще по одной давай выпьем, я слова не вспомню.

Выпили, закусили, беседа пошла, о песне забыли.

- Вот, живем мы у Смирновых, работаем, отец ее смирился с нашей дружбой, но предупредил: «Илюшк, с Ларисой чего случится - убью». А молодость у нас, с Ларисой мы по правилам любви живем.

Потом началась война, хлеб, другие продукты выдаются по карточкам на заводе. Отдаем их хозяевам, питаемся сообща. Лариса ужин сама готовит, а обедаем в заводской столовой. К осени немцы на Москву нацелились, к зиме в город войти обещают. Всё чаще и чаще сирены по ночам воют. С тревогой воспринимает их только Кузьма Федорович. Как-то участковый во дворе появился. Походил, говорит:

- Картошка у вас поспевает.

-Поспевает, - согласился с ним Кузьма Федорович.

- Вот, я и объясняю: выкапывайте ее, а через два дня должно быть у вас убежище на всех. Поняли? Выполняйте.

Время военное, нас шестеро, бомбоубежище выкопали к сроку. Смирнов рад помощи. Проблемы сдружили, зажили мы как родные, а я вообще почти зять им. А немцы все ближе и ближе к Москве, на заводах сократились поставки комплектующих материалов: то не поступит металл для бочек, то нет электродов. И мы простаиваем, из начальников остались лишь мастера цехов, которых на фронт не отправляли по возрасту. Начались перебои с зарплатой, с талонами, а без них в Москве не проживешь. Это хорошо, мы с Ларисой картошку вырастили, ей питаемся. А дальше чехарда пошла, нам в отделе кадров документы на руки выдали. Теперь нас не задерживало здесь ничего, чем и воспользовались трое наших.

А я, земляки: Власов и Терехин живем пока у Смирновых. Меня Кузьма Федорович пытается устроить на свой завод. У земляков дела не ладились, им вставать надо было на учет, а это означало - отправка на фронт. Уезжать они собрались, я распутье, отец ее позвал на беседу.

- Так, молодежь, делать, чего будем? – спрашивает он. Я ему письмо от матери подаю, она зовет слезно, уборка в колхозе встала, нет рук рабочих. С Ларисой мы ее раньше читали, шли в магазин, присели в парке. Она слезно просила с ними жить.

Решаем: «На время домой съезжу, улажу дела и возвращусь».

А ребята уже на чемоданах сидят, решения моего ждут.

Бродили с Ларисой ночью осенней, целовались, миловались на прощанье, убеждал, что вернусь, она не верила. Будто чувствовала. В переулке встретили патруля, он нам посоветовал домой отправляться. Но уснуть в последнюю ночь мы так и не смогли.

На станции Лариса не стесняясь отца, целовала меня и плакала. Мы на пригородный поезд прицепились и ехали с пересадками до Куйбышева 5 дней, еще один день - до Кинеля. Не сажают где, мы патруля за папиросы уговариваем. В Кинеле на заезжем дворе был лошадник из Утевки, с ним до райцентра доехали, а дальше на перекладных до дома.

Вечером мать уговаривала не спешить идти в колхозное правление: «Истощал ты вон как, наелся бы пирогов с курагой досыта сначала, молока бы недельку попил. И к нему поспел бы, к супостату энтому». Послушал бы ее, не так дело обернулось. Заподозрил меня Левон Карпенко, председатель колхозный. «Уж не дезертир ли этот Илья?» И донес на меня, кому следует, вместо того, чтобы предоставить работу.

Через день приходит повестка из сельсовета: «Срочно явитесь в Утевский райисполком». Поехал, секретарь райисполкома Кортунова знала отца, внимательно выслушала, разобралась с документами, по телефону с политотделом Кулешовского МТС переговорила и направила туда. Левин, начальник особого отдела принял, Через директора Коптева определил в мастерские сварщиком. Заведовал мастерскими Давыдов, сухой и кривой мужик. Обрадовался - специалиста нашли ему классного. От генератора вся мастерская освещалась и питалась. Бывало, шумят: «Не вари Илья, станок не тянет!». И перегрузили подстанцию, сгорела, я опять без работы.

Весна одна тысяча девять сот сорок второго наступила, середина апреля, а снег живенький, зато через неделю дружно таять начал.

В колхозе с подготовкой к севу зашевелились, Левон Егорович к нам пожаловал, у директора меня просит. С отцом до этого переговорил.

Со мной за руку здоровается:

-Илья помощь нужна. В Богатое ГСМ поступил колхозу, вывезти бы.

В обиде я, но помню, отец сказал:

- Ладно, посевная на носу, иди сынок.

- Съездили мы на санях туда, дорога раскисла. Домой поденкой возвращались, теперь в Лещеве ночуем, и утром по морозцу домой с бочками на санях едем. А через неделю полая вода пошла, на пароме бочки переправляем и возим. Сорванцы на подводах в основном, за старшего - мужик из пожилых. Война была в самом разгаре, все работы в деревнях легли на плечи стариков, баб и на моих сверстников.

И посевную мы проводили, теплынь, влаги много, земля утром парит - благодать. Но техники мало, лошадей и быков к работе подключили. Только за месяц с севом управились. Говорили, урожай вырос несвозной.

Подружился я с председателем, когда он меня за хорошую работу в колхозе на курсы трактористов направил. Осенью 1942 года я с корочками возвратился и на колесном тракторе зябь пахал.

А в зиму сельсовет из ребят и девчат команду сформировал, в Ульяновскую область рыть окопы направил. Всю зиму землю мерзлую там долбили, питаясь привозными продуктами

С посёлка вызов пришел, посевная начиналась. Отпустили. Приехал домой, рассказываю, как татары нас со свининой из квартиры выпроводили. Мы ее вечером в голландке на сковороде жарили.

Захару спасибо, он русскую семью для нас нашел, к ним вселились.

Но время подошло и нам воевать, В Маршанске на курсах танковых быстренько отучились и за танками поехали в Нижний Тагил. Т – 34 прямо с конвейера получили, на платформы загнали, закрепили, ночами катим на фронт. Дорогой выкроил время, сообщил Ларисе «Танкист я, еду воевать в водительской должности».

По слухам наш состав шел под Воронеж. Слушаем дорогой офицеров, успевших повоевать, надеемся на их опыт в предстоящих боях.

В степи остановились, приказано сгонять танки. Выстраиваемся в стальную колонну и делаем марш бросок к фронту.

А дальше чего со мной было, ты Яшань знаешь. Только добавлю к тому рассказу, на костылях и с одним глазом я домой возвратился. И ладно то, думаю, живой зато.

Справлялся с ранами припарками и настойками из трав, бабушка моя с ними колдовала. А я, чтобы не скучать - в огороде вожусь, со скотиной на подворье. Выползаю к вечеру на улицу и радуюсь жизни, Порой муторно на душе, за друзей обидно, которые воюют, за мужиков, которые с войны уже не вернутся. Клуб не далеко, в него по вечерам хожу, по утрам посещаю колхозное правление. Там новый председатель колхоза «Вторая птилетка. Леус. Он инвалид войны, в чине политрука участвовал в боях под Москвой, взрывом мины оторвало руку. Мы с ним людские потери поселка подсчитывали, сорок два мужика недосчитали.

Председатель мне предлагает пост бригадира, убеждал вчерашний политрук, не мог отказаться, хотя ранения мои еще не зажили.

А я спустя рукава не работаю, результаты стали получаться в полеводстве и животноводстве. За них хвалили сначала в колхозе нашу бригаду, потом в районе. Дальше, больше и о нас сам редактор районной газеты, Петр Карпенко стать напечатал. А в 1953 году о нашей бригаде уже узнала вся область. Мы тогда в свиноводстве добились приплода от каждой свиноматки по 12 поросят и суточных привесов на откорме молодых свиней по одному килограмму.

Шли годы, Леуса в 1955 году Виктор Ломакин сменил. Я работаю не просто бригадиром, а комплексным. А бригада теперь в лидерах по надоям молока от коровы. За год надоено от каждой коровы -2700 литров, урожайность зерновых культур -15 центнеров с га. В те годы получать эти цифры было не просто, условия не нынешние, основная тягловая сила в колхозе – лошадка и бык. На лошадке и я, и председатель - ездили.

В 1957 году весь колхоз по многим показателям становится лидером в районе. Орденами и медалями награждены полеводы и животноводы, не обойдены и мы, руководители.

Теперь представь Яшань, в такой круговерти я и забыл о Ларисе. Свои девчата в клубе, на ферме, у копны - на сенокосе, у пруда – на отдыхе. Естественно, не монах я среди красавиц. Вспыхнули у нас с Марией, чувства друг к другу, появилась любовь, которая потянула на женитьбу.

Но с Ларисой наша любовь была первой, она во мне и оставалась первой, не удавалось никому затмить ее, либо вычеркнуть из памяти.

В1958году на ВДНХ в составе группы наших передовиков – колхозников я ездил. Прибыли в Москву, Огарева рядом, там Лариса, любовь довоенная.

Ходил я в составе делегации по выставочным павильонам и толком ничего не видел, не слышал. И поблескивали на наших пиджаках заработанные не легким трудом ордена и медали, а мне было не до них, в голове моей одна мысль, о ней, о Ларисе. День я выдержал, на другой ловлю такси - «Волгу» качу в Огарева, вещи в гостинице Колос оставил.

Прошло сколько времени, а я дорогу и ее улицу не забыл.

Подъехали к ее дому, сердце от нахлынувших воспоминаний, как у пойманного воробья бьется. Номер до боли знакомый – 34, их забор так же стоит прямо, краска свежая. «Шестнадцать лет здесь не был, воды утекло много. У меня двое детей, а воевал, а ей чего не рожать было».

У калитки говорю шоферу: «На тебе четвертак, стой тут, я пошел».

Он всё понимает, пока ехали, я в курс его ввел. Подмигнул мне:

«Действуй Илья - ни пуха». Я ответил: «К черту», и отправился во двор.

Звонок теперь есть. Нажал на черную кнопку, тишина за дверью. С крыльца рассматриваю двор: все так же, даже блиндаж цел, только обвалившийся. Картошки меньше посажено, без сорняков. Дорожка к нужнику теерь кирпичом вымощена. Там, в зарослях вишневых он и стоял. В них мы с Ларисой от любопытных соседушек прятались, обнимались, о жизни мечтали, планы на будущее строили, которым не суждено было сбыться. «Война этому виновницей».

Интересная лирика, - улыбнулся Яшаня, довольный откровением Ильи. – И кто же вышел к тебе?

- Слушай, гляжу я, а из бомбоубежища два мальченка выглядывают, за мной наблюдают. Я их к себе зову, но в это время запор в двери заскрежетал. А чрез секунды в проеме дверном она появилась, спрашивает:

-А вам кого, мужчина?

-Ларис, не узнаешь?

- Нет, - отвечает.

«С лицом одноглазым, поэтому и не знает», - думаю.

- Илья я, Дорохин, поселок Березовый помнишь?

Она пополнела собой, а лицом почти не изменилась.

- Батюшки – свет, Илюша! Живой! Радость-то, счастье, какое.

Она бросается ко мне, шею обвила - целуемся . Потом она вытерла слезы фартуком, успокоилась, спрашивает: - Со мной повидаться приехал?

- Повидаться - отвечаю, - такси ждет у калитки.

Радость с ее лица схлынула «Не на крыльце же прощаться приехал, в дом зайдешь хоть?» – спросила, беря меня за руки.

-Зайду, конечно. На часок, - успокоил я. И она по коридору повела меня в дом, до боли мне знакомый и любимый.

До кухонной двери доходим, навстречу выходит мужчина в домашнем халате, в тапочках, полный, пухлощекий. Мужик и женщина, не новость. Может муж, может брат. А мне стало не по себе.

Думаю. И ее ребятишки там играют с ружьями самодельными. Они вышли как раз при Ларисе из подвала и на меня нацеливались.

Тогда она говорит мужчине: - «Боря, знакомься, это Илюша из деревни, помнишь, я рассказывала? Вот, живой. Повидаться приехал».

Она смотрела радостным взглядом то на него, то на меня. А мы с хмурыми лицами пожимаем друг другу руки.

Вошли с ним в зал, плюшевый диван, на котором я иногда спал, стоял там же. Боря предложил мне на него сесть, сам пошел к комоду, альбом с фотографиями принес и ушел к Ларисе на кухню. Она там уже гремела, с угощениями хлопотала. Не сиделось мне, и альбом меня не интересовал, я вошел к ним и подаю Ларисе четвертак, говорю Борису:

- За знакомство бы выпить и встречу отметить,

Боря деньги взял, я его с таксистом в магазин отправил. Это мне надо, при нем чего у Ларисы спросишь?

Она рассказала, что Боря муж ее, а дети в их дворе соседские. Своих детей им бог так и не дал, Я рассказал о жене Марии и о детях. Она на судьбу жаловалась, которая не дала нам пожить вместе. А письма мои она не читала «Не дошли они до меня». А когда я намек сделал на Борю, мол, не он ли повинен, она пожала плечами, погрустнела.

Заявился ее Борис, принес хлеба, колбасы и две бутылки московской. Выпивали на кухне, потом перешли в зал.

- Вот на выставку приехал, - рассказываю я, - заработал горбом поездку на ВДНХ, так сказать. В гостинице Колос нас разместили. Вспомнилось былое, довоенное, думаю, а поеду к Кузьме Федоровичу, а его уже нет.

Лариса сидела между нами. Потянулась к ордену Ленина, отвинтила и разглядывает. Она немного выпила, разрумянилась.

- Вижу, работаешь по-ударному, это хорошо, а как насчет песен, за войну репертуар расширил? - Она говорила о песнях с улыбкой.

-А Боря это видел и ревновал? – спросил Яшаня.

- А хрен его поймет, сидел за ней как филин, в разговор иногда встрянет. Помню, про заработки колхозников интересовался, спрашивал о войне, и ранен как. Спросил, платят ли инвалидные.

А я до войны учил Ларису на гитаре играть. Гляжу, висит гитара. Я снимаю ее со стены, струны перебираю, настраиваю.

- Сама-то бренчать не разучилась? – спросил Ларису. Она улыбнулась, глаза вниз опустила.

- Она и бренчит, и поет хорошо под гитару, - похвалил ее Борис.

- А ну, хвались, какую песню поешь и что играешь? - попросил я.

- Вашу Березовскую и пою и играю, - уклончиво ответила Лариса.

- Понятно, - отвечаю, и наигрываю мелодию «Оля на лодке каталась», или там еще такие слова: «Оля цветочки рвала, низко головку склоняла». – «Эта?» – спрашиваю. - Она кивнула головой.

А под Ларису я слова в песне переделывал «Лора цветочки рвала, низко головку склоняла», - ей это нравилось.

И до войны она мне подпевала, у нее голос грудной, бархатно звучал, приятно. А теперь я один затянул у них. А чего не петь было мне, выпилна радостях. Ты записать хотел, вот слушай слова:

 

Все васильки, васильки, сколько мелькает вас в поле,

утром, до ранней зари мы собирали их с Олей.

Оля сорвет василек, низко головку наклонит,

Милый, смотри, Василек, он поплывет – не утонет.

 

Оля любила реку, ночью на ней не боялась,

Поздно, вечерней зарей, с милым на лодке каталась.

 

Уходили мы с ней, Борис не вышел. На прощание она мне сказала:

-Эх, Илюша, о детях ты спрашивал. Ты видел Бориса и наши с ним отношения. Я с тобой побыла, прилив счастья почувствовала. Такого давно не было и не будет никогда, а возможно не будет и детей. Какие дети, если любви нет.

А я и сам понял, не радостная жизнь у них с Борисом. И не они в этом повинны, и не я, а война. Он в окно на нас глядел, точно. Я чувствовал, как жег мне спину его взгляд. А бог с ним, он мужик так себе, она красивая, любому бы понравилась. Ласковая она баба, вежливая. Я ее образ после этой встречи по гроб жизни помнить буду. У машины уже стояли, на прощанье я ее спрашиваю, мол, как бы она меня такого вот одноглазого тогда полюбила, или не полюбила. А она вместо ответа обняла меня и порывисто поцеловала. А я думаю, пускай в окно он на нас смотрит. Я ее нашел и узнал первым. Сел в такси, Лариса все не уходила. Мы поехали, я говорю шоферу: «Громко посигналь ей». Она долго видна была, у калитки нам рукой махала, пока за поворотом не скрылись.

На поселке я потом долго тосковал по Ларисе. Наверно бы мы поженились с ней тогда, в сорок первом осенью. Шло все к этому. Эх, если бы не было тогда войны.

И годы потом проходили, а я так и не забывал про нее. Потом решился попросить сына, чтобы он свою дочку, а мою внучку назвал Ларисой, ее именем. Он и его жена Валентина поняли меня, и удовлетворил мою просьбу. И теперь Лариса для меня самая желанная, самая любимая внучка на этом свете.

Илья Иванович после этого стал серьезным. С минуту посидел, пошел в переднюю. Возвращается с деньгами.

- На Яшань, это тебе полтинник на книгу. И, чтобы напечатал, пока я живой. – Яшаня не брал, а Илья Иванович настаивал.

Как жаль, что Илья Иванович Дорохин не дожил до выхода в свет его рассказа. Порадовался бы и улыбнулся. А прочтя, задымил бы кольцами из папиросы, как умел он это делать.

Эх, война, война, сколько бед ты наделала, сколько разлук.