Он лежит под дымящимся клубнем картошки, Под солёным, разрезанным вдоль огурцом — Персонаж фотоснимка с журнальной обложки Со стальным перекошенным смертью лицом. Он лежит, усыпленный свинцовою дозой, Меж разбитых и вздыбленных взрывами плит И своей далеко не воинственной позой Отбивает здоровому мне аппетит. Было время, когда этот «бравый» вояка, Вдохновлённый речами безумца-вождя, Без труда вжился в роль палача и маньяка И по миру пошёл, никого не щадя. Там, где он проходил, начиналась разруха, Покрывалась безжизненным пеплом земля... Для него что дитя, что седая старуха — Были плебсом, по коему плачет петля. Он вторгался в их мир с кровожадной гримасой, Хоть имел без того устрашающий вид, И, кичась пресловутой арийскою расой, Учинял несравнимый ни с чем геноцид. Бабий Яр, Бухенвальд, Саласпилс и Освенцим, Биркенау, Треблинка, Майданек, Хатынь... Все они причтены каждым праведным сердцем По количеству боли к разряду святынь. Мог ли знать он, что в этой кровавой пучине Очень скоро настанет крутой поворот? Да и мог ли о собственной ведать кончине Возле самых, причём, Бранденбургских ворот? Он погиб у последнего в жизни редута, Но, восславив в душе справедливость суда, Ошибается тот, кто уверовал будто Этот бешеный монстр затих навсегда... Нет, в молчанье его громогласное эхо Для идущих во след поколений людей: Он как символ крушения Третьего Рейха, Да и в целом провала фашистских идей. Его лик обошёл все журналы, газеты, Как пример самой страшной из всех тираний. Он — укор попирающим божьи заветы, И особенно главный из них — «Не убий!» | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
